Наследники Мишки Квакина. Том I

История О

В детстве нас с Пашкой жестко били всем, что под руку попадется. Мать, например, любила шнуром от кипятильника бить. Однажды, помню, я ее чем-то сильно прогневал. Гналась за мной через весь дом, догнала на крыльце, свалила на бетон, обулась в кирзовые сапоги и примерно с полчаса с наслаждением топтала меня ногами, норовя попасть по нижним рёбрам. А уже позже, за то, что я принес мешок с мясом из машины, не сумев догнать, запустила в меня чугунком. Пробила чашечку коленную на правой ноге.

Потом там жидкость постоянно скапливалась, и пришлось ее откачивать в больнице областной. Объясняла мать свой поступок тем, что думала, что я «надорвался», неся тяжелый мешок со свининой. Такая вот странная была забота о моем здоровье. Хотя скорее ее волновала судьба мяса, а не моя. Пару раз бутылками бросалась. Естественно, что стеклянными. Пластиковых бутылок тогда еще в сельском обиходе не было. Про свеклу и крупный картофель, использовавшиеся в качестве метательных снарядов, и вовсе молчу. Бросалась без счету. Такая вот незамысловатая педагогическая практика.

Но особенно мать любила младшего сына Пашку воспитывать. Однажды, когда он учился в первом классе, у бедного ребенка не получалось на правописании написать букву «О». Учительница пожаловалась матери и та решила принять меры. Любящая родительница целый вечер его избивала, заставляя эту несчастную букву писать. Долбила то деревянной линейкой, то молотком для отбивания мяса ребенка по рукам. Он еще левшой был, вдобавок ко всему прочему, а она заставляла правой рукой писать. Думала, что ребенок-левша будет дискредитировать ее перед деревенской общественностью. Заботилась, таким образом, о своем реноме.

Весь вечер его вопли и ее угрожающие выкрики и слышались по всему дому.

– Пиши ровно, мерзкий выродок!

– Я стараюсь, – заливаясь слезами, отвечал Пашка.

– Плохо стараешься! У всех дети как дети, а ты дурак дураком. Надо тебя и, правда, в школу для дефективных отдать!

– Мама, не надо! Не отдавай меня в спецшколу!

– Пиши букву «о», баран безрогий! Ровнее пиши! Господи, за что мне такое наказание? Пойдешь в школу дурачков, падла! Это, по-твоему, буква «о»?

– Да.

– Это ежик какой-то, а не «о»! Пока сто букв нормально не напишешь, из-за стола не встанешь! – сама она упала на кровать и заливалась слезами от жалости к сыну. Сын вторил ей.

– Что ты разнюнился как баба? – упруго вскочила с кровати. – Чего сковурился? Ишь ты, грибы он надул, что хоть на сковородку. Я тебя сейчас выпрямлю! Ровно пиши, падла! Исковеркаю!

– Валь, можно как-нибудь потише? Я из-за вас телевизор не слышу, – вступил лежащий на моем старом диване отец. – Сейчас «Поле чудес» начнется…

– Иди и помоги сына воспитывать, – отозвалась мать. – Никакой пользы от тебя нет.

– Можно подумать, от тебя польза есть.

– Весь в батю ты, дебил, уродился! – донеслось из комнаты. – Такой же пень, как и батя твой. Только он пень, а ты пенек. Пиши ровно! Ровно пиши! Убью!!!

– А-а-а-а!

– Заткнись и пиши! Неужели так трудно ровно написать букву? В спецшколу хочешь, да?

– Нет!!!

– В интернат?

– Нет!!!

– Влад, сделай телевизор погромче, – призвал папаня. Самому было лень с дивана встать. Проще было меня из-за стенки позвать. – Валь, ну можно же как-то потише? Дверь закрой в спальню, в конце концов.

– Достал ты уже, коростовик плешивый! – дверь с громким хлопком закрылась так, что вздрогнул весь дом.

– Сама кекельба рваная! – огрызнулся папаша, но вполголоса.

Букву «О» писать Пашка, безусловно, научился. После этого и с другими буквами никаких проблем не возникало. Руки, правда, пришлось слегка лечить после экстремальной педагогики. Зато он сразу стал «круглым» отличником. Даже, когда однажды забыл сделать уроки, то проплакал все воскресное утро.

– Если бы все дети так знали, то мне бы было нечего делать, – сказала матери молоденькая учительница Ирина Сергеевна. – Не то, что старший ваш сын.

– Он у нас старательный, – заискивающе улыбнулась мать. – Главное, чтобы в спецшколу ребенка не отправили.

– Что вы, Валентина Егоровна, какая спецшкола, будет учиться с обычными детьми, – успокоила учительница. – Еще и лучше их будет.

Даже когда уже не было матери, и Пашка перевелся из начальной школы Горовки в среднюю школу в Алешне, то и там отличником остался. Одно время там была такая практика: отличникам в конце каждой недели на школьной линейке вручали конверты с некой суммой денег. Так вот он постоянно получал конверты. Правда, рачительная мачеха деньги реквизировала, якобы, для пополнения семейного бюджета. Понятное дело, что средства эти сразу же терялись в туманной дали.

Мочить в сортире

Как-то у нас в деревне случился довольно забавный казус. Так как новый туалет у нас дома рабочими с завода под чутким руководством матери был построен по городскому образцу, со стульчаком и крышкой, за территорией огражденного подворья, за новым сеновалом, то какая-то хитрая сволочь повадилась туда ходить. Я заподозрил неладное, ведя статистику использования страниц книги. В качестве туалетной бумаги мы использовали справочники атеистические и всяческую подобную отцовскую литературу, в том числе, по научному коммунизму. Очень удобно дозировать отрыв, и почитать можно с пользой для детского ума.

И вот стал я замечать, что слишком быстро книжки кончаются. Начал вести статистику и вычислил, что в полнолуние и новолуние бумаги расходуется в среднем на двадцать пять процентов больше.

– Да не сходи ты с ума, старшОй, – махнул рукой отец. – Никто туда не ходит, кроме нас. Вон Пашка и тот боится.

– Ничего я не боюсь! – обиженно отозвался мой младший брат. – Просто это не гигиенично!

– Да точно тебе говорю! Ходит кто-то, – стоял я на своем. – Сам посчитай расход листов и убедишься.

– Это у тебя из-за того, что шапку не носишь, мозги тухнуть начали, – вынесла вердикт мать, – а может, квазимоды какие в голове завелись, вот и мерещится.

– Какие квазимоды? При чем тут шапка? Вы за туалетом лучше следите.

– И мне кажется, что кто-то туда ходит, – вновь робко подал голос Пашка. – Я поэтому туда и не хожу.

– Ты откуда знаешь, каловичок (так родители его ласково называли)? Ты же с яблонь гадишь.

– Не всегда, – открестился Пашка. – Я по-разному, как получается.

– Я тебе устрою с яблонь, скотина паратифная! Пускай только люди скажут, что опять на яблонях видели! Так вздую, чтобы не позорил семью срулёк мелкий, что мигом забудешь в какой стороне сад растет! – приступила к воспитанию мать. – Совсем уже ошалел от безделья! Всю посадку засрал, подлец!

– Валь, не о том сейчас речь, – вступился папаша. – Вдруг и правда кто-то в наш сортир ходит? Мало ли у меня врагов? Сама понимать должна, как говорится, не маленькая. Тогда и лучше даже, чтобы Пашка ему не попался. И вообще, по мелкому можно и с крыльца ходить.

Взбудораженные моими подозрениями, мы всей семьей начали следить за туалетом – вроде как никто не ходит.

– Вот видишь, ошибся ты, – говорил отец. – Никто туда не ходит, а ты панику поднял.

– Ты страницы считайте, после того как сходите и записывайте. Будем считать, – отвечал я.

Подсчет показал, что действительно страницы исчезают.

– Чудеса в решете, – высказался на это отец. – Может кто-то приписывает?

– Кто?

– Не знаю…

Я установил на двери туалета сигнализацию. Она несколько раз срабатывала, но пока я добегал от дома, то там уже никого не было. Были у меня смутные подозрения на Стасика-Эмиля¹⁰, но так и не подтвердились они. А потом пришел однажды ранним летним вечером, а туалет закрыт изнутри на шпингалет – а вся семья-то дома находится! Подпер я дверь снаружи бруском из сарая, пристроенного к новому сеновалу, и побежал обратно домой:

– Сидит подлюга!

– Индюшка села на гнездо? – не поняла мать. – Где? Ты смотри аккуратнее с нею, они соплями плеваться умеют. Вдруг в глаз попадет! Ослепнешь!

– Какая индюшка? Скотина эта в туалете сидит! – закричал я. – Пошлите скорее, пока не сбежал.

– Он уже наверно утек, – лениво отозвался отец, смотревший «Утиные истории». – Чего идти зря? Только комаров кормить.

– Ничего он не утек! Я дверь подпер!

– Это другое дело! – тяжеловесно вскочил с облегченно вздохнувшего дивана отец. – Сейчас я вломлю этой твари!

– Витя, только не убивай! – вмешалась мать. – А то посадят!

– Ничего, ничего. Бить буду аккуратно, но сильно, – голосом Папанова отозвался папенька.

«Осадили» мы туалет, подобно Очакову, по всем правилам осадной науки. Я с гвоздодером, брат с игрушечным деревянным пистолетом, отец с ружьем. И стали ждать пока «нечестивец» выйдет.

– Выходи, – грозно ревел отец, потрясая оружием. – Добром выйди, волк плюшевый, а то через дверь пальну! Я Зигзаг Макряк – утка два нуля! Выходи!

– Витя, не так надо, – сказала мать. – Может-то сила нечистая, понимаешь?

– И?

– Проверить надо. Ждите, – мать удалилась.

Вернулась спустя некоторое время с разогретой сковородой и красным кирпичом. Положила кирпич на ступеньку туалетного крылечка, а на него пристроила сковородку. Достала из кармана небольшой холщовый мешочек и высыпала из него что-то на сковороду. Мы с интересом наблюдали за этими манипуляциями.

– Это освященная соль, – просветила нас мать. – Если там все чисто, то соль будет желтоватого цвета, а если там нечистый, то соль будет трещать и станет коричневой или почернеет.

Через некоторое время соль затрещала и стала темнеть.

– Вот, я же предупреждала!

– И что делать? – отец как завороженный следил за солью.

– Сейчас, – мать опрометью кинулась домой.

Вернулась с сумкой и трехлитровой банкой святой воды и начала обрызгивать туалет, обходя его по часовой стрелке и читая молитвы. Потом достала из сумки полотенце и продев в дверную ручку завязала его.

– Это что такое? – поинтересовался отец.

– Полотенце, на котором кулич святили.

Она стала обходить туалет, приседая и вскакивая вверх, выкрикивая:

– Чугу! Чугу! Чугу!

Потом мать окурила туалет можжевельником и ладаном, нарисовала на двери крестик свечой.

– Свечка из церкви на Чистый четверг. Я припасла от нечисти.

– Валь долго еще? – начал терять терпение отец, которому надоело стоять и ждать.

– Не знаю. В таких делах нельзя спешить! Пойду, магнитофон принесу.

– Зачем?

– У меня звонницы на кассете записаны, – она опять ушла домой.

– Давайте ломать! – не выдержал папаша. – А то так до ночи проторчим с этой богадельней. Скоро стемнеет, а я еще не ужинал!

Мы взломали дверь туалета. Внутри никого не было…

– Ничего себе! А где он? – вопросил папенька, недоуменно почесывая блестящую лысину стволом ружья. – Куда-то же он делся?

– Дверь сама изнутри закрыться не могла, – подтверждал я его подозрения.

– Нечистое тут дело, – сказала вернувшаяся с магнитофоном и удлинителем мать, которая отличалась повышенным суеверием и верой в различные народные предрассудки. – Поспешили вы дверь ломать! Спугнули нечистого! Теперь освятить туалет надо!

– Да ну, это богохульство какое-то, – усомнился я. – Сроду никто туалетов не освящал.

– Точно. Никаких освящений, – подтвердил пугливый отец. – Валь, если в райкоме узнают, что я туалеты освящаю…

И так несколько раз туалет оказывался закрытым изнутри и пустым, несмотря на защитные ритуалы матери. Пришлось все-таки, используя дружеские связи, призвать на помощь слугу Господа нашего и священника Русской Православной церкви в одном лице – отца Василия дабы «освятить» туалет. Только после этого все странности прекратилось.

Тут надо прояснить, почему пришлось строить у нас новый туалет. Однажды Пашка в старый туалет, который был пристроен за сараем и как бежит в дом с криками ужаса.

– Там, в туалете что-то живое плавает.

– Влад, сходи, проверь, что там такое. Только аккуратнее, вдруг там гремучая змея, – распорядилась мать. – Ты палкой пошевели сначала.

Пошел проверить – смотрю, и правда что-то живое в каловых массах плавает, не пойми что. Пришлось вылавливать – оказывается, утка туда как-то проникла и обессиленная плавала, пытаясь крякать. Спас невинную душу, правда, вонь от нее еще с неделю стояла жуткая. Да и самому пришлось долго нырять в железную бочку, служащую резервуаром для поливки воды на огороде. Даже пришла мне мысль сделать во дворе летний душ, которую я в течение недели и осуществил.

После этого крайне боязливый и суеверный (весь в мать!) Пашка стал побаиваться туалета и ходил, мучимый фобиями, гадить в лесопосадку, а также в окружающий наш двор фруктовый сад, залезая на яблони. Но после того как напугал за этим неблаговидным, хотя и вполне естественным, занятием нескольких старушек, неизвестно зачем шастающих по саду, то родителями был поставлен строгий ультиматум ходить в туалет. За выполнением данного указания было поручено следить моей двоюродной сестре Лариске, которая в очередной раз проводила у нас лето.

Вот пошел он однажды в туалет, а она стоит на углу, возле сарая – контролирует: в туалет пойдет или в сад / лесопосадку нырнет украдкой. Вдруг раздаются его истошные крики:

– Спасите! Помогите!

Она думала, что он прикалывается, и стоит, громко смеется. Но так как крики перешли уже в разряд истерических неразборчивых визгов и перемежались надрывным плачем, то она побежала за мной.

– Влад, там с Пашкой что-то случилось!

– Это змея его ужалила! Я же предупреждала вас! – отреагировала мать. – Вечно вы, дикари, мать не слушаете!

Я не стал дослушивать это бред и побежал к туалету. Дверь была заперта изнутри. Я взломал дверь. Она была из оргалита на рамке из брусков – помните такие советские двери? Думал, может, и правда змея его укусила. Оказывается – доска пола в туалете сгнила и провалилась, а он выставил руки враспор в стены кирпичные и висит в воздухе. Ухватил его и вытянул. После этого и пришлось строить новый туалет из бруса над врытыми в землю колодезными бетонными кольцами. Тогда такого добра вокруг полно было.

На время строительства туалета пострадавшему Пашке было разрешено посещать загон для свиней. Тогда как раз пришел к нам с Украины тренд кормить свиней конским навозом. Очень хорошо свиньи с этого БАД-а массу набирают. Да и куриный навоз тоже любят кушать, при случае. Так что продукты жизнедеятельности брата шли на пользу обществу, в целом, и семье, в частности. Жалко, конечно, что не папаша тогда провалился. Но с другой стороны, такое дерьмо в дерьме не утонуло бы. Как вы думаете?

Гуляй-нога

Детство у нас с младшим братом Пашкой было суровое. Воспитывая нас, родители жестко били всем, что под руку попадется. Мать, например, любила шнуром от кипятильника пороть. Однажды я ее чем-то сильно прогневал. Гналась за мной через весь дом, догнала на крыльце, свалила на бетон, не спеша обулась в кирзовые сапоги и примерно с полчаса с наслаждением топтала меня ногами, норовя попасть по нижним рёбрам.

Папенька наш в те годы был весьма хозяйственным и тянул домой что ни попадя. Пока жили в деревне Пеклихлебы, где он работал помощником агронома, то он не только забил весь балкон стекловатой и оранжевым легкокрошащимся утеплителем, но и наворовал из колхозной столовой столько черного перца, что мы потом еще долгие годы перец ели. Когда отца назначили директором свежесозданного совхоза и мы переехали в деревню Горовка, то эта хозяйственность перебралась вместе с ним.

Шли годы, быстро лысеющий папенька по-прежнему тянул все, что плохо лежало. Временами даже умудрялся утянуть то, что лежало хорошо. Однажды он вернулся откуда-то.

– Что вы забились как сурки? Почему батьку не встречаете? – поприветствовал он нас с Пашкой, входя в дом. – Я всегда отцу стремился помочь, а вам, дармоеды, лишь бы спрятаться да книжки читать.

– Валь, я там мясо привез. Ты разбери его.

– Влад, шуруй к «летучке» Лобановой и принеси мясо, – продолжал раздавать указания pater familias¹¹.

– А где оно там лежит?

– В кузове, в мешке. Даже такой неуч как ты не перепутает. На крыльце его положи, мать разберет.

Я, покорный воле отца, пошел через дорогу. Открыл дверь в КУНГ и нашел лежащий на полу дерюжный мешок. Забросил мешок на плечо и принес домой. Поставил, как было приказано, на крыльцо. Там у нас такая невысокая лавка с отделениями, в которых хранилась старая обувь, натащенная папашей, стояла. На эту лавку и поставил. Мать вышла на крыльцо и стала изучать содержимое мешка, а я пошел разжигать костер, чтобы поставить варить харч нашим свиньям.

– Вить, мешок тяжелый! – внезапно завизжала она.

– И что? – лениво поинтересовался жующий за столом в прихожей отец.

– Как что? Целая голова свиная! И окорок!

– Не ори ты, дура. Услышат же!

– Вить, из-за твоей лени Влад надорвался!

– Да что ты голосишь? Ничего он не надорвался.

– Влад, иди сюда, – позвала меня мать.

– Зачем? – подозревая подвох, поинтересовался я.

– Иди сюда немедленно, урод!

– Да не пойду я!

– Вить, ну ты и хамоидол ленивый! Ребенка искалечил!

– Да заткнись ты уже! Влад, немедленно подойди! – заорал отец.

– Зачем? – я все меньше и меньше хотел подходить к истеричной мамаше и выскочившему на крыльцо отцу. Он вообще не любил, когда его во время сна или еды тревожили…

– Он еще спрашивает! – мать внезапно швырнула в меня чугунок, в который собиралась укладывать мясо. – Еще пререкается, скотина! Хватит грубиянить!

Бросок был для меня полной неожиданностью, и я не сумел на него среагировать. Чугунок как пушечное ядро врезался в правую ногу, ослепительной вспышкой боли сбив меня на землю.

– Хватай его, пока лежит! – теряя сознание от боли, услышал я.

Пришел в себя от бодрящих ударов.

– Я тебя научу, как родителей уважать! – приговаривала мать, хлеща меня кожаным отцовским ремнем. – На всю жизнь запомнишь, как тяжелые мешки носить!

– Дай ему, Валь, как следует! – отец стоял неподалеку с тарелкой жареной картошки в руке. – Совсем от рук отбился, козленок!

Я попытался вскочить и убежать, но упал от боли в колене.

– Что скачешь, как козел? – поинтересовалась мать, прерывая избиение.

– Нога!

– Что нога?

– Нога поломана!

– Валь, ты ребенка покалечила! – проявил заботу папаша. – Ты сущая Горгона!

– Покажи ногу! – потребовала мать, приседая на корточки. – Это из-за твоей все лени, Витя! Если бы ты не был ленивым как мерин и сам принес мешок, то этого бы не произошло!

– Чугунок ты бросила!

– Я переживала, что он надорвался, когда волок такой тяжеленный мешок, – легко нашла оправдание мать. – Это ты во всем виноват! Чурбан бесчувственный! Правильно мать твоя говорила: «Витина лень родилась раньше Вити».

– Маму не трожь! Лучше посмотри, что с ребенком. Свиньям уже давно варить пора, а он валяется.

Осмотр выявил опухоль колена и скопление красно-желтой жидкости.

– Вить, у него нога опухла. И как мешок какой-то с жидкостью под коленом болтается.

– Ничего страшного. Походит с костылями, ему не привыкать.

– Какими костылями? Ты же их продал, дебил лысый! – вновь начала истерить мать. – И за что мне такое наказание! Господи!!!

– Да ладно, чего ты ноешь? Возьму у деда, у Чумазова. У него как раз где-то один костыль валяется. Владу на одну ногу и одного костыля хватит.

– Витя, какой же ты бесчувственный!

– Можно подумать, ты чувственная! Да что с тобой разговаривать! Тьфу на тебя, – папаша вернулся в дом и продолжил прерванный ужин.

– Мясо не забудь разобрать, а то пропадет, – донеслось из дома через открытую дверь.

– Да, точно, надо же мясо разобрать, – мать встала с корточек и направилась к крыльцу. – Влад, ты полежи пока. Нога от земли охладится и пройдет. А костер Пашка сегодня потопит.

– Павел, твой брат получил травму. Иди и подбрасывай дрова в костер, а как сварится, позовешь батю снять, – прокричала с веранды.

– Валь, я устал. Сами снимете с Пашкой вдвоем, – нервно отреагировал отец. – И хватит так орать. Вся деревня будет знать, что придурок ногу сломал.

– Вить, ты думаешь, там перелом? – испуганно прижала руки ко рту мать.

– Да мелочи там. Какой перелом? От чугунка что ли? Ушиб коленки, да и все дела. Завтра все пройдет, вот увидишь.

– Надо мазью помазать.

– Точно, как говорится, из мази в князи, – согласился папаша. – Помажь Валь, помажь. Хуже точно не будет.

Нога не прошла. На завтра колено распухло еще сильнее и не давало мне встать на ноги. За неделю опухоль более-менее спала и я начал понемногу ковылять по дому и двору, выполняя возложенные на меня обязанности. Видя, что само собой ничего не проходит любящий папенька через месяц отвез меня в районную больницу.

– Эскулапу скажешь, что ударился коленом об кресло, – наставлял по пути в райцентр. – А то мать из-за тебя, дурака, могут в тюрьму посадить. Понял, шельмец?

– Понял, скажу, что сам ударился.

Врач принял нас по рекомендации матери. Она лично знала всех врачей в районной больнице и многих даже в Клиновске. Он диагностировал пробитую коленную чашечку и выписал направления в областную больницу на откачивание жидкости. В областной больнице именитый хирург, с которым мать имела шапочное знакомство через бабок-знахарок, диагностировал у меня некую «болезнь Осгуд-Шляттера¹²» и, откачав жидкость из, так называемой, «гигромы» пообещал:

– До свадьбы заживет!

Хирург оказался обманщиком. Нога не только не зажила до свадьбы, но и напоминает о себе болью и сейчас. Отец же еще где-то пару лет после этого случая, глядя как я хромаю, ласково называл меня «Гуляй-нога».

«Еще одним прекрасным примером работы авторского желания является рассказ «Гуляй-нога». Коротенькая автобиографическая история из непростого детства автора вряд ли оставит кого-либо равнодушным. Нелепая по своей сути сцена, результатом которой становится перелом ноги, оставляет свой след не только в истории действующего героя, но и самого автора.

Но не примером тяжелого детства интересен рассказ, как раз таки рассказов о «трудном детстве» было написано предостаточно. Примечательным является то, как автор обращается с выбранной темой, а обращается он с ней довольно таки странно.

Первая трудность поджидает нас, когда мы пытаемся уловить интонацию, с которой подается текст. Одобрение, осуждение, веселый тон, которым мы рассказываем байки – путаница начинается с первых строк. Так, описывая ежедневные побои, автор добавляет некоторые детали, на вроде тех, что излюбленным инструментом наказания матери был не ремень или розги, а шнур от кипятильника, или то, что перед тем, как напинать ногами, упомянутая выше мать переобувалась в кирзовые сапоги, видимо, чтобы ногу не повредить. Но основная странность текста совсем в

другом.

Странность текста как раз таки в том, что несмотря на то, что в нем предельно все понятно, он остается совершенно бессмысленным, но бессмысленным не в силу того, что лишен смысла, но потому, что этот смысл, который сперва удается сформировать, при детальном рассмотрении необратимо разрушается рядом деталей, авторских опущений (автор явно что-то не договаривает). Результатом этого становится то, что понять ровным счетом невозможно ничего.

Для сравнения я предлагаю ознакомится с небольшим рассказом Ф. Кафки «Отъезд». По сути, это мини-рассказ, состоящий из диалога отъезжающего господина и слуги. Рассказ примечателен тем, что, не смотря на поверхностную понятность, при детальном рассмотрении таковым не является. Достигается это, так называемой, психотической речью. Психотическая она не потому, что субъектом речи является психотик, но по причине собственного устройства.

«Гуляй-нога» принадлежит этому же полю. Что на само деле произошло? Был ли мешок действительно так тяжел, что мальчик надорвался, и, если он не надорвался и справился с работой хорошо, чем вызвано волнение матери? И почему волнение матери, которое в начале исходило из мотива заботы, в конце предстает явным актом насилия, что и приводит ко сломанной ноге? Почему Влад отказался подойти к матери и никак не удостоверил то, что с ним все в порядке, и он никак не пострадал от работы?

Наличие подобных вопросов указывает на то, что мотивы и причины поведения персонажей расщеплены в своей структуре. Там, где автор заявляет, что герои ведут себя «вот-так» по одной причине, в действительности же они ведомы причиной совсем другой. И именно потому, что автор эту другую причину не считает важно указать нам, а это необходимо для понимания текста, ведь что есть понимания, как не

выявления причин, текст и становится психотическим.

Реконструировать события, таким образом, становится невозможно. Рассказ приобретает «инфернальную» интонацию, атмосферу перманентной опасности, непредсказуемой угрозы, для наличия которой вовсе не нужны какие-либо причины.

И здесь рассказ предстает во всем в другом виде. Психотической речью передается та атмосфера непредсказуемого, бессмысленного, а значит и всегда присутствующего, насилия. При этом достигается это не на уровне содержания, где бы нам на 10 листах описывали бы жестокие пытки, унижения и прочие «жестокости», которыми мы сыты еще с первых треш-фильмов, но именно там, где содержание расходится со своим актом. Там, где автор рассказывая историю из детства, как раз таки историю и не рассказывает. Но не рассказывает не тем, что не вводит в текст фабулу, а тем, что лишает героев привычной, человеческой мотивировкой, не давая никакой другой взамен.»

© Гробарь «Авторское желание и тревога в тексте»