Эльдару захотелось, чтоб эти туфли когда-то принадлежали Анне. Но и одновременно думать так было страшно и неправильно. Он всё это осознавал, но с мыслями бороться сложно. Стараясь совладать с дрожью, он взглядом провёл линию от стоявшей обуви к противоположному берегу реки.

Картина разоблачения Святику не понравилась, как «пить дать». Влезли в его личное пространство и, мало того, вырвали из этого пространства его же самого.

Какие-то дети слили его самоубийство непонятному старику.

И пусть он уже передумал, – никого это не касается. Его жизнь зиждется на ветвях, канатах, устойчивых площадках личного сознания. И он предпочитает, чтоб на эти территории никто не вторгался и не закладывал своих камней. Святик даже категорический противник прессы, телевидения, радиовещания. Им воспринимаемая система вливания новостей ограничивается узким кругом приближённых источников, которые далеки от политических тем (в первую очередь). Естественно его не тревожат государственные перевороты, военные конфликты, различного рода катастрофы (технического и природного явлений). Святик желает контролировать влияние на себя. И, конечно же, ему пришлась не по душе видеосъёмка за спиной.

– А где вы, позвольте спросить, раздобыли мой номер телефона? – Отвлёкся от видеоматериала Святик, обратив взгляд на Эльдара Романовича.

– Мы же с вами живём в двадцать первом веке, Святослав Георгиевич..! – Приподняв брови, старик постарался выглянуть над очками, неестественно раскрыв маленькие глаза. – Или я не прав?

– Ну, и…

– … и сделать это не сложно. Существует море программ по типу «фейк-контроля». – Он втянул в полость рта щёки, странно приоткрыв поморщенные старческие губы, причмокнул с определённой долей недовольства. – Но с вами всё проще. Когда мне Эрик прислал видео…

– Это я прислала..! – Возмутившись чуть ли не выкрикнула Нелли и посмотрела, негодующи, на брата. А тот, словно его здесь не было, продолжал двигать пальцами по планшету.

– Да, девочка моя, конечно же, ты! Запамятовал дедушка, прости!

Сцена выглядела так, точно подопечным был дед, а не внучка. Только никого это не удивило. Смутился один Святик.

– Так вот, когда Нелли… – Эльдар Романович поставил жирное ударение, – прислала мне видео, вы мне показались знакомы. Слава богу, память не подвила, и я из неё достал вас – как писателя… Ну, а дальше, сами попробуйте догадаться.

И снова на Святика смотрел над очками этот вылупленный мелкоглазый взгляд.

Сам не знал, но почему-то Святик не мог вслух возмутиться. Не мог он встать и уйти. Что-то заставляло его сидеть.

Возникла пауза, и просочился в уши Святика шёпот. Задумчиво, рассуждая, удивляясь:

– Хм, не прыгнул…

На эти слова Святик отреагировал вопросом, когда «глаза спаниеля», краснея, смотрели на него.

– Что?

Трубач раздул щёки, глаза сильнее покраснели, и казалось, снова готовы были выпасть из орбит. Он повторил:

– Не прыгнул..! – Явно возмущаясь. – А почему?! – С тем же удивлённым возмущением прозвучал вопрос.

За спиной музыканта послышался смешок. Затем реплика:

– «Зассал»… хи-хи…

Святик глянул на источник такого высокого слога и большой мысли. Густые брови насупились, а «большая мысль», наверно стала напрасной.

– Как и все мы… – Без доли эмоции заключил Виктор и будто провалился в транс. Его густые брови опустились и нависли над глазами.

Святик ничего не сказал. Он лишь коснулся пальцами своих бровей, удивляясь, как такое может быть, но тут же одёрнул руку, не желая быть замеченным в странности.

Определённая часть правды в реплике Виктора есть, если не обращать внимания на обидность слов, можно и так подумать. Там на крыше Святик всё же не решился сделать то, зачем туда пришёл. Да и вопрос: за тем ли? Может он для того туда и поднялся, чтобы навсегда и передумать прощаться с жизнью. Готов ли признаться, даже самому себе, что струсил? Готов ли сказать: это не была здравая мысль? – так, кто-то позвонил… И да, и нет. Святик смотрел на этих людей (о чём они все думают?), лица были обременены (что тяжёлого они несли?). Возможно, и приходят в этот кабинет, что так проще совладать…, да с собой совладать, с кем же ещё. Человеку, что ли кто-то мешает жить, у него что-то не складывается? Конечно, нет! Всё от ума, – от собственного рассудка и безрассудности, такие себе две крайности человеческие. Всем на всех наплевать, а жизнь – потому и не складывается, что у самого «каменщика» руки не из того места выросли. Или: «…ой, а как же это я так положу, ведь не по правилам…». По каким таким правилам? Кто-то так придумал, двое подхватили, десять повторили, сто по-другому сделать стесняются и все теперь делают так, потому что не дай бог люди плохо о них подумают. Бред. Абсурд. Тупик. Люди в принципе боятся признаться в своих желаниях, – хоть старые, хоть молодые – без разницы, одни думают, что культурнее, другие, что свободнее.

Ладно, то, что сказал Виктор – оскорбительно. Но насколько верно…?

А всё же в своём поведении Святик находил здравость. Вначале двигало что-то похожее на инстинкт и не будь в нём должного интеллекта, то восторжествовал бы именно инстинкт, который побудил его «сбежать». Рассудок же позволил ему сесть и подумать. Да, когда возникли должные мысли, появился страх, и значит не трусость, а здравость уводит человека от опасности. Как боль, – её считают плохим ощущением, но если бы не она, то организм не принял бы сигнал об опасности и не прибег к нужным мерам. Так и страх – ощущение приближения опасности. А кто-то назвал это трусостью (человек дал место трусости и отваге, в обоих случаях он имеет страх, только в первом он убегает, а во втором упорно движется до конца), выходит с природой решили поспорить.

Вынырнув из размышлений, Святик вновь оказался лицом к лицу с новыми знакомыми. Признание самому себе показалось странным и весьма абстрактным.

На него смотрел только Эльдар Романович. Все остальные опустили головы и что-то рассматривали перед собой на столе.

– Ну, что…? – Прозвучал голос Эльдара Романовича. – Раз знакомство состоялось, а это не столько знакомство, сколько перекличка, то подойдём к делу более тесно…

– Наконец… – тихо возмутился Святик (а этого он не прекращал делать вот уже, как полтора час).

– Имейте же на тот же конец терпение, молодой человек… – И, скривив губы после сказанного, Эльдар Романович покачал головой. Затем оглядел всех, повернулся к справа сидящему от него человеку с чёрной бородой. Святик напряг память, – кажется, Рафаэль…

– Начну с Рафаэля. Если разрешите…? – Безмолвие, казалось, более наполнило кабинет, точно образовав вакуум. – Он у нас врач…

«У нас? Это кто же его решил сделать собственностью…?»

– Не надо, молодой человек, не надо… – Прервал мысли Святика шёпот Милоша, которого видимо не услышали, ну, или сделали вид. А он одёрнулся, посмотрел на трубача и решил затаиться (ни мысли, ни звука), и постараться в этом изо всех сил.

– …жизнь у врачей не лёгкая. Состоит из напряжений, стрессов, тяжёлой умственной и физической работы, чаще без права на личную жизнь, но сутками напролёт в дежурствах, диагнозах, лечениях, операциях. Да, и ещё, следует не прекращая учиться. Всё это, без всяких условий, относится к хорошему врачу. Наш Рафаэль таким врачом и является. Ещё он воспитан, культурен, тактичен… Можно много сказать о его качествах, но лучше будет возвести всё это в одну историю (о нём, конечно же).

Стоял холодный осенний день, запах в воздухе грозил началом ранней зимы. Пахло приближающимся снегом. А в операционной пахло кровью и подгоревшим мясом от работы коагулирующих скальпелей. На столе лежала молодая девушка с черепно-мозговой травмой. Она чудом выжила. Её череп был проломлен над правым ухом. Подробностей операции не знаю, но продлилась работа восемь часов. Оперировал Рафаэль. Всё верно? – Задал вопрос Эльдар Романович виновнику истории.

Тот лишь согласившись, кивнул головой.

– Тогда дальше. Это была одна из двух жён, но на тот момент пока ещё будущая. Она же первая жена. А женился Рафаэль первый раз, когда ему исполнился сорок один год. С ней же развёлся, прожив, если я не ошибаюсь, год и семь месяцев. – Убедившись, что говорит верно, Эльдар Романович продолжал: – Развод, это всегда неприятная штука, особенно, когда он несёт за собой скандал и тяжёлую историю. Рафаэль хотел, чтоб она просто тихо ушла и больше никогда не возвращалась. Он был рад, взять инициативу в свои руки и вытолкать прочь. Но был он, да и есть не того склада. Увы, но она смотрела на него, как на продукт отработанный с просроченным сроком годности. (Я от себя ничего не говорю, лишь то, что сказано жертвой). Не видя для себя никаких признаков гарантии, ей на ум приходило только одно – уйти. Да и, в общем-то, как бы он уже не постарался, все его предпринимаемые меры увенчались бы лишь одним – провалом. Её пренебрежение к нему росло, – то поначалу с каждым месяцем еле заметно, то, затем еженедельно, далее участилось, что не день, теперь, когда он стоял перед ней, задумавшись, опустив голову, не выдавая никаких аргументов, он падал в её глазах посекундно. Не дождавшись от него ничего, она развернулась и ушла.

Когда дверь захлопнулась, он даже не пошевелился. А с его шеи, словно скинули хомут. Вокруг стало светло и много воздуха. А желание взять инициативу в свои руки заключалось в том, что дорогой Рафаэль с превеликим удовольствием хотел бы послать её… – в этот момент Эрик и Нелли заткнули указательными пальцами свои уши, и не слыша ни звука, видели, как их дедушка вытянул дудочкой губы… – она же ждала от него… – здесь Эльдар Романович развёл руками, – того же самого. Увы, нравы! – Что имел ввиду старик, точно всем стало понятно (все в кабинет повторили за ним тот же жест), кроме Святика. – Такие люди обычно любят, когда с ними так ведут. И на самом деле, реакция Рафаэля была вполне нормальной, ведь он хотел, чтоб жена ушла, а она была готова остаться, лишь поведи он себя так, как ей того хотелось. Ему же хотелось спокойной жизни. Опять-таки, ему на работе хватало нервов.

Чёрт его знает, как угораздило с ней сойтись. А ещё и родилась у них дочь. Хотя, теперь уже зная её, он мог сделать предположение, что ребёнок мог быть и не его. Чей угодно – Петин, Васин, Вовин, Лёшин… и так далее. Но девочку он не собирался отдавать, намериваясь выиграть суд.

Но судиться долго не пришлось. Жена оказалась, как то говорят: «кукушкой». Обременять себя хлопотами не стала.

Имея красивую оболочку, она привлекала к себе огромное количество мужчин. Она же пользовалась этим. Но как не старалась сортировать на выгодных и невыгодных, оказывалась в руках какого-нибудь подонка. И как не крути, приходило время, и она уносила ноги сломя голову. Исключением в её жизни оказался Рафаэль, но она не оценила…

Когда попадались умные воспитанные, с ними, как правило, не складывалось. Эти ребята красиво и без лишнего шума отходили в сторону, переставая на неё реагировать. А она шла дальше. Бывали умные и невоспитанные. От них ей сильно доставалось (далеко не того, чего бы ей хотелось…). Один из таких случаев был особый.

Достаточно богатый молодой человек сделал ей неожиданно предложение, надев маску наивного простака. Они встретились случайно в клубе. Она в подобные места завсегдатай, а он был притянут туда своими друзьями. Увидав, что за столиком сидят небедные ребята, она всеми силами (уж не знаю какими) постаралась затесаться в их компанию. Они же думали «пустить её по кругу»… Но Вероника (это было её имя) на отрез от этого отказалась. Видимо ребята сильно на том и не настаивали… А друга, у которого в тот день были именины отрапортовали по полной программе. И проснулся герой в постели с ничего не ожидавшей жертвой. Его огромные очки, причёска, как у комсомольца придавали «лоховской» вид. И, как такое богатство могло быть у него, в голове Вероники не укладывалось.

И вот в первую же ночь, а точнее, утро, когда этот самый молодой человек проснулся… Как его там звали? – В пол оборота повернулся Эльдар Романович к Рафаэлю.

– Арсений.

– Так вот, этот Арсений встал с кровати, рядом девицы уже не было, и направился в туалет. Нужда была острая, потому очки оставил там, где лежал. Шёл прищурив глаза… Так, да? – Эльдар Романович отодвинул от глаз очки и, прищурившись, посмотрел снова на Рафаэля.

– Не знаю… Наверное!

– Стало быть, так! Мне известно, что такое большие очки. Ага, пошёл Арсений, значит в туалет, а проходил мимо кухни, где, оказывается, сидела Вероника и увлечённо болтала по телефону. Да так увлеклась, что не заметила, как Арсений встал у неё за спиной в шагах четырёх-пяти. Для него стало открытием новость о скорой женитьбе. Выходит всё за него уже решили. Он тут же поставил бы её на место и распрощался раз и навсегда, если б не следующие слова: «Он такой лопух… Я обведу его вокруг пальца в три счёта, вот увидишь…». Теперь с шумом подошёл к туалету, и открыл дверь. А в мыслях зарождался план. Вероника одёрнулась, посмотрела на Арсения и растянулась в улыбке. Его глаза старательно щурились, пытаясь хоть что-то рассмотреть.

Вероника рукоплескала такому трофею. Её названный суженый, имел два особняка, десяток коллекционных авто, завод по переработке стекловолокна, фабрику по пошиву верхней одежды в Китае, и один металлургический завод, где-то на Урале. И это только то, что известно.

Реакция Арсения была молниеносной. Юристы и нотариус оформили по его просьбе документы. Липовые бумаги являлись дарственными. Также не затягивая, Арсений сделал ей предложение. Таким образом, он думал распалить Веронику ещё сильнее. Сказать, что она из ряда подобных была у него первой? – конечно, нет! Но куда ей понять было ход мыслей Арсения, когда тот всем видом говорил, что он лопух, а это мотивировало. Ко всему новоиспечённый жених добавил рассказ о том, как ему повезло с наследством доставшемся от деда. Это всё подначило девушку.

Позже она стала допускать грубые ошибки.

Телефонные разговоры происходили в открытую. Наконец он сделал Веронике замечания, на которое она взорвалась. Шквал оскорблений, точно не переставая, сыпался на Арсения. И из изящного отмщения вышло грубое избиение клюшкой от гольфа.

И вот очнулась Вероника в лесу. Грязная, в крови. Холодная ночь поздней осени. В голове шум, боль. Добралась неведомыми силами до автострады. Какие-то колхозники отвезли её в больницу.

Уже было за полночь. Дежурил Рафаэль, – он и принял её.

Он проникся ситуацией, и постарался всячески помочь девушке. Будучи в больнице, она ничего не сказала. Полиции показания давать не собиралась, – отказалась категорически. Единственное, что ею было рассказано, как она заблудилась.

Пока Вероника лежала в больнице, была тихая, спокойная. Ничто из её поведения не указывало на её стервозный характер. И Рафаэль на тот момент предположить не мог, какая на самом деле Вероника. Жил сам Рафаэль всегда довольно скромно. Ему на всё хватало, стабильно получая жалование хирурга, периодически занимаясь научными проектами, принимая скромные презенты от благодарных пациентов, не тратя денег почём зря, он смог купить себе хороший автомобиль – Порше Кайен и построить загородный домик в два этажа. У него неплохая квартирка. И он себя в принципе не плохо чувствовал и, будучи холостым.

Сущность Вероники не ускользнула из зоркого внимания мамы Рафаэля, Азалии Германовны. Она говорила сыну, чтоб он был хоть чуточку внимателен. Как матери, Азалии Германовне очень обидно за своего сына, ведь парень хороший и заслуживает лучшего. Но Вероника – это не та девушка, которой нужна вся эта воспитанность и грамотность. Она никогда не оценит его. Никогда не поймёт смысла диссертации; ей неизвестна сила высокого литературного слога, коим изъясняет свои произведения Бальзак; и слюнтяй тот, кто любит поэзию.

Однажды приехала Азалия Германовна, когда Рафаэль был на работе. У неё имелся свой ключ, и квартиру она открыла самостоятельно, считая, что имеет на то все права, да и впрочем, она приехала домой с внучкой, то есть дочерью сына и той, которую пришлось называть своей невесткой. Картина, открывшаяся Азалии Германовне не грамма не потрясла её, а лишь помогла убедиться в своей правоте окончательно и бесповоротно, положив конец цирку под названием брак сына…

Вероника удовлетворяла мужскую потребность соседа, забегавшего к ней через балкон.

Ей не был не нужен никто кроме неё самой и всяческих денег, которые если добывала, то сразу же тратила. Она, оставив Рафаэлю ребёнка, ушла. Воспитание девочки, конечно, легло на плечи бабушки, но Азалия Германовна была тем сильно довольна.

Рафаэль продолжал большую часть времени проводить на работе.

Спустя год, в хирургию привезли пациента с огнестрелом. У мужчины сквозная рана. Пуля вошла в правый глаз, вышла из виска. А толстые линзы очков в черепаховой оправе смотрели растерянным взглядом. Да, он был жив, но кровь из него текла, как из поросёнка.

Рафаэль в тот день отметил день рождения дочери, ей исполнилось два года. Ему позвонили, попросили срочно приехать.

Как на зло, каждый перекрёсток останавливал машину красным светом. Проехав перекрёстков пять, Рафаэль решил свернуть на улицу без светофоров, и поднажал газу. Дорога была не так широка, как прежняя и не так хороша. Местами встречались выбоины, их заполнил недавний дождь.

Удар произошёл настолько спонтанно, что для испуга не осталось времени ни секунды. В один миг всё перевернулось. Машина осталась стоять, когда через капот перелетел мотоцикл. Тот вылетел без каких-либо сигнальных огней (не фар, не габаритов, – сплошная тень), навалившись и закружив время. Рафаэль, высмотрев лежавшего на дороге мотоциклиста, подошёл ближе. Девушка. Головой лежала в луже. На ней надеты джинсы, кожаная куртка и никакого шлема. Посмотрел на часы, вызвал скорую помощь по телефону. Стал осторожно переворачивать, чтоб начать делать реанимацию. Она явно нахлебалась воды…

Рафаэль опешил, когда увидел лицо.

«Оглаева Вероника Николаевна, 1979 года рождения.

Скончалась на месте аварии. На теле обнаружены три незначительные ссадины и гематома на лобной части. Переломов костей и разрывов внутренних органов не обнаружено.

Причина смерти: аспирация. Лёгкие и желудок наполнены жидкостью, в которой наблюдается алкоголь и структура дождевой воды с частицами земли и разного мусора. Девушка захлебнулась, когда была без сознания».

Это из заключения судмедэкспертизы.

Мотоцикл, на котором ехала Вероника, зарегистрирован на имя Соколова Арсения Валентиновича. Он скончался в тот же день, не дождавшись нужного хирурга.

Полиция отписалась про него так:

«Соколов Арсений Валентинович, 1974 года рождения, ранен в собственном доме одной из приехавших путан. Она скрылась с места преступления на мотоцикле, что стоял во дворе у хозяина дома, то есть, Соколова А. В.. Мотоцикл марки YAMAHA (…), за гос. номером (КА4АН), объявлен в розыск.

Допрос девушек, с которыми приехала на «работу» покушавшаяся на бизнесмена Соколова А. В., показал, что не одна из них с «коллегой» не знакома. Видели её впервые…»

В общем, как-то всё так и было. Для кого-то, если возьмётся прочитать что-либо подобное, покажется довольно банальным сюжетом. Но это жизнь и в ней произошла вот такая чёрная ирония.

На минуту наступила тишина. Словно сама же тишина подбирала нужные слова, а затем высказалась сначала через Виктора, потом через Рафаэля.

– А что подтолкнуло на такой шаг…

Всем вопрос, пусть и незаконченный, не показался странным и непонятным.

– Знаете, что такое программа клеточной гибели..? – Начал ответ Рафаэль. – Нет, не знаете…

Святик растерянно пробежал по лицам глазами.

– Представим человека, как отдельную клетку, только в составе чего-то огромного. В составе того, что не вместится в понимании самого человека, но эта клетка просто выполняет свою незамысловатую функцию, не задумываясь над тем, частью чего она является. Ей надо отработать. И принимая определённые сигналы, как например: когда срабатывает многократно подтверждённый «сигнал смерти». Сигнал может прийти из окружающей среды или от собственных внутриклеточных «датчиков неблагополучия». Внешний сигнал клетка воспринимает специальными «рецепторами смерти», находящимися на её поверхности.

Для человека эти сигналы, подобны наваждению, которое отражается на его душе. Душа же передаёт, часто абстрактную информацию разуму, а тот словно перестаёт быть собой. Поступил сигнал любить – разум утрачен; поступил сигнал защищаться или защищать – разум перестаёт дифференцировать опасность; поступил сигнал простить – разум отбрасывает прочь чувство гордости. Также когда поступает и «сигнал смерти» – разум начинает оценивать меру того насколько в его жизни хватает благополучия. И неважно бездомный нищий или живущий в особняке богач, женат или холост, с детьми или бездетный… всё равно… Разум дестабилизируется в рамках жизни, принимая программу отсчёта времени, чуть ли не на пальцах. А этих пальцев у разума может быть, как много, так и мало.

Святику понравилось рассуждение Рафаэля, и он стал примерять сказанное к себе, к своей ситуации. Ведь разум действительно что-то там оценивал, измерял, считал. Но, почему он передумал? Причём передумал наотрез.

– А может ли программа поменяться..? Ну или счёт остановиться на какое-то время… – несколько пар глаз уставились на Святика.

Очки Эльдара Романовича снова съехали по носу. Маленькие глаза стали ещё меньше. Высматривали Святика поверх окуляров.

– Если же смотреть на клетку, то для неё программа остаётся прежней… – Рафаэль задумался.

– А человек… – глаза вокруг с напором давили на Святика.

– Для человека…

– Я так понимаю, здесь собрались все, кто хотел порешить себя. Ведь так? – Святик оглядел всех, повернулся даже к художнику. И на удивление, – смотрела на Святика даже Любовь Герасимовна. К ней он не раз ещё вернулся. Он не возмущался, по крайней мере, явно.

Вновь вернулся к Рафаэлю.

– Ну, ведь выходит, что всем, стало быть, интересен ответ на этот вопрос…

– Для человека, я думаю, программа может включить фазу ожидания…

– То есть, затем повториться когда-то?

Святик понял, что всё это уже не раз звучало в этих стенах, но никто не задал не единого вопроса. Почему царила такая покорность, Святик ещё тогда не знал. Священник, художник, врач – выглядели, как адекватные люди, вполне грамотны и образованны. Что сказать за других, то в воздухе висело затруднение, – разобраться в них было сложно. Подростки – внуки Эльдара Романовича – дети, – им быть такими, ещё нормально. Любовь Герасимовна… – что с ней? Виктор тоже пока не ясен, но его высказывания, словечки, реплики, – может всё это для Святика надуманное. Милош явно страдает. И не смерть придурковатого дальнего Святикова родственника (а он всё понял, просто до ужаса смешная ирония) виной является в этом страдании. В его жизни лежит другая загадка, которая прячется за ширмой этой дрянной смерти. Но это попробуй откопать. И снова Любовь Герасимовна со своей загадочной внешностью «Эйнштейна», – неужели она всё слышит, а никто до сих пор её не «раскусил». Неужели об этом догадывается один лишь он, думал себе Святик. Или, опять-таки всё надуманно. Нет, не может быть таким умным только он один.

– А вы? – Обратился Святик к Любови Герасимовне. – Не ожидали!? Да, вижу, не ожидали!

Женщина, точно, специально опустила голову, когда Святик бежал глазами круг за кругом, словно неустанный спринтер, но в погоне за мыслями, собравшимися вокруг стола. Они смотрели на него, будто перед ними выскочка – наглый, хамоватый, и что самое преступное – ведёт себя спокойно.

– Она глуха. – Сказал, не выдержав, Рафаэль. – Что вы от неё хотите?! – В отличие от Святика, он не удержал своих эмоций, и сказанное вышло из него подобно плевку.

– Вы не ответили на мой вопрос…! Всем интересно знать ответ, явно. Вы скажете сейчас, что если бы не я, никто б и не подумал над вашей странной лекцией. Так и есть, если бы не люди с определёнными вопросами, родившимися в их головах, мы жили б всё ещё в пещерах… Ну, что разве не так?

– К чему вы клоните?

– А, что, вы впервые произносите этот текст?

– Да.

– Не думаю.

– Спросите же людей… – Рафаэль провёл рукой, показывая на присутствующих.

Те покачали головой. Святик не увидел в лицах большой уверенности.

– И что?

– Люди впервые это слышат. Вот что!

Ухмылка Святика, словно нанизала на спицу глаза Рафаэля своей остротой. Глаза покраснели. Но, то была злость, которую с трудом удержал в себе врач.

– Успокойтесь вы. – Святик взял бутылку минералки, скрутил пробку, и налил в стакан воды. Не спеша вновь закрыл и поставил на то же место. Стакан стоял и ждал.

– Я же не заискиваю. Мне просто интересно знать… – стакан оказался в руке и вылил содержимое в рот. – …когда мы наконец все сдохнем? – Стакан опустился на стол, а следом за сказанным последовала отрыжка. – Извините, газики. – И лицо Святика стало неподвижным и ждущим.

Нелли скривила лицо, фукнув себе под нос.

Прочие сидели и смотрели теперь на Рафаэля, кроме Эльдара Романовича, – он продолжал щурить взгляд на Святика.

– Когда Аллаху будет угодно! – Дал неожиданный ответ врач.

– Вы мусульманин? – Спросил Святик и тут же комментировал далее: – Это, в общем-то, не мешает не науке на сегодняшний день, ни чему-то ещё, как и любая вера. Но таки всё ж, хотелось бы получить ответ более приближённый к научной точке зрения.

Рафаэль посмотрел на Эльдара Романовича, верно, он чем-то сможет сейчас помочь. На лице был явен гнев.

– Как-то нет схожести с тем героем, о котором недавно рассказал Эльдар Романович. Можно мне покинуть это место?

– Не кипятитесь вы так… – поспешил успокоить Эльдар Романович.

– Я спокоен. Но что делаю я здесь, понять не могу. Единственное, что меня заинтересовало, на то я не получил ответ. А ваш рассказ, а точнее из реакции вашего так называемого врача делаю вывод: рассказ выдуман, как видимо и всё прочее. Можно уйти?

Святик поднялся.

– Присядьте… пожалуйста!

Теперь прищуренные самонадеянные глаза старика смотрели умоляюще. Это было новое проявление для Святика. И он сел.

– Ну, что вы хотели? Можно конкретней?

– Виктор спросил, почему вы пошли на самоубийство…

– Что подтолкнуло на этот шаг? – Поправил сам Виктор. Святик тут же глянул на него, обратив внимание на тонкую, но совершенно не к месту, поправку. А пометку себе сделал об этом человеке.

– Да! Что же подтолкнуло? Именно! А вы? Вы рассказали что-то абстрактное… конечно, это интересно. Так в том-то и дело, что стало интересно. И судя по вашему мне ответу, вы не собирались подытожить вашу метафору, изначально. Ведь так? А глядя на то, как реагируют на вас люди, подытоживаю я: выходит спектакль, господа! Вы кто? Все вы!

Повисла тишина. Как, словно, свет погас в театре, а зрители затихли в ожидании выхода актёров.

– Возможно, с кем-то из присутствующих здесь было всё иначе, – другим тоном заговорил Рафаэль, – а со мной именно так и вышло. Я, словно, получил «сигнал», и без промедлений решил ему подчиниться. Не было сомнений, не было страха… вообще ничего не было. Не было смысла.

– А дочь? – Спросил Виктор. – Дочь не была смыслом?

– Её воспитывает моя мать. Большую часть времени меня нет дома. Дочь и не встречает меня с восторгом. Она вся в бабушке. Она знает, что я её отец, и эта информация для неё столь же существенна, как и интегралы. Так что видимо, она счастлива и без меня.

– А вторая жена?

– Её не устроила моя занятость…

– Тоже развод?

– Да. А через неделю я вышел из операционной, и получил «сигнал».

– Вот так, просто с бухты-барахты..?! – Не унимался Виктор.

– Нет. Это был первый «сигнал смерти». И меня он привёл в замешательство. Я не собирался умирать. Тем боле Коран запрещает это делать.

– Постойте! А как выглядел этот ваш «сигнал»?

– Он не выглядит, он ощущается.

– Ну-у-у… да-а-а… – Виктор прорёк это так, точно с ним было похожее.

– Я же говорю, – как клетка, – словно срабатывают «датчики неблагополучия»…

– Как..? – Снова Виктор.

– Меня покрыли мурашки, когда я разделся, стянул перчатки…, но я подумал, что это прохлада. Затем через эти мурашки что-то просочилось, и я подумал умереть.

– Вот так вы и решили, что сработали «датчики…»? Хм…

На хмыканье Рафаэль ничего не сказал, но сгримасничал, сразу продолжив.

– Я не подумал в ту же минуту о «датчиках…». Мне мысль моя показалась странной. Я не думал никогда о смерти от собственных рук. Знаю, многие рассуждают в себе об этом…

– И для них это тоже «сигнал»?

– Не думаю. Ведь толчка нету…

– Какого ещё толчка…? – Смутился Виктор.

– Сортирного…. Хи-хи-хи… – сыграл, явно на дурака Милош, вроде тихо, но услышали все, а он понял, что сыдиотничал, и постарался спрятаться, втянувшись в воротник.

– Того, что тебя начинает уже заставлять сделать первый шаг. Когда ты решил выйти из дому, и с уверенностью оделся, обулся, взял ключи, открыл дверь…. Понятно?

– Приблизительно… – Сказал пастор. И все покачали головой.

– Одно дело, когда человек подумал, другое – когда задумал, и начал делать.

– Ну, в общем, ладно. А дальше что было?

– Я пошёл в мечеть. Во время молитвы у меня возникла очередная мысль…

– И вы сразу хотели пойти и удавиться? – Нахмурив густые брови, вставил Виктор.

– Нет, удавиться я не хотел. Я вообще никак не представлял себе этого.

– Тогда какой же первый шаг? Выходит, вы также просто думали, как и те о ком вы говорите.

– Я готов был идти…

– Что-то я совсем не понимаю….! – Смутился Милош. – Вы куда собирались пойти.

– Человек говорит о том, – выступил в поддержку Эльдар Романович, – что одно дело рассуждать, но совсем иное дело, когда решение принимает практический оборот.

По виду Милоша можно сказать, что он совершенно ничего не понимает, и ему остаётся сидеть тихо.

Наконец Святик вновь не выдержал, посмотрел на старого трубача, Милош надувал и сдувал щёки, видимо это было его самое увлекательное занятие на данный момент.

– Милош. – Тот поднял свой спаниелИЙ* взгляд на Святика. – А вы самоубийца?

Трубач смотрел не моргая. В нём, будто что-то зависло. Какая-то программа дала сбой…

Никто его не торопил.

Святик приподнял брови и постарался заглянуть в глаза Милоша поглубже, точно выискивая поломку.

Вскоре очнувшись, трубач пожал плечами, словно уронив на стол слова, сказал: