Внезапно они оказались в длинном, освещенном окнами коридоре, на середине которого остановились. Эхо шагов умолкло, и Эльера повернулась к нему лицом, сжав всю необъятность помещения до своей, кажущейся не менее масштабной, личности.
– Видишь? – Она указала взглядом на дверь в конце коридора.
Он послушно кивнул.
– На ней заканчиваются твои обязанности. Часть дома, лежащая за этой дверью, запрещена для слуг. – Она задумчиво оглянулась, как бы пробегаясь по перечню у себя в голове, и после того, как убедилась, что ничего не упустила, дала молодому слуге его первое задание. – Скоро Господин Маннбаум вернется с прогулки. Приготовь домашнюю одежду и налей вино в декантер. Он любит пить после прогулок.
Тогда Кво Таллин, с недавних пор – дворецкий семьи Маннбаум, не сильно задумывался о том, куда вела эта дверь. Он на мгновение представил себе склад родовых ценностей или же мрачный секретный кабинет и тут же отпустил эту мысль, поспешив выполнять поручение.
Позже, он не мог решиться, было ли в той комнате что-то еще, но хотя бы одно являлось совершенно точным. Там всегда было пианино. И та девушка, игравшая на нем.
Сегодня заброшенное и опустевшее поместье Маннбаумов мало чем напоминает казавшийся неестественно ярким сон из прошлого. Кво стоит в том самом коридоре, на котором когда-то закончился его инструктаж, и смотрит на ту самую дверь, в комнате за которой закончилась его история. Он точно знает, что поместье превратилось в руины, но белое пианино стоит на месте нетронутым. Лишь пыль и расстроенные струны говорят о том, сколько лет оно уже провело в безмолвии.
Именно здесь он тихонько подслушивал происходящее за дверью. Комната, скрывающая в себе целый мир. Каждый раз, когда она начинала играть свою мелодию, он задерживал дыхание.
Тогда, много лет назад, музыка аккуратно разлеталась по воздуху и заполняла весь дом, но было ощущение, что все это только для него.
Кво долго ждал подходящего момента, чтобы спросить. Поняв, что подобного не предвидится, он решил сделать ставку на смелость.
– Знаете, господин Маннбаум, прошу прощения, если отрываю Вас от чтения. Я вот совсем недавно шел в библиотеку. За книжкой, о которой Вы спрашивали.
– «О природе слова»? – Брин Маннбаум даже не оторвался от книги, отвечая на этот вопрос. Внешне он создавал впечатление человека, которого стоило уважать, даже сказать лучше – бояться. Лишенное эмоций лицо, мудрый взгляд, строгие усы и строгий костюм: всем своим видом этот человек давал понять о наличии непреодолимой грани между ним и остальными людьми. Однако все подобные мысли мгновенно прогонялись самим же господином Брином, стоило ему заговорить. Даже к слугам он обращался весьма учтиво и всегда со словами «Господин» или «Уважаемый». Поэтому, когда Кво оказался «господином Таллином», он решил больше никогда не верить первому впечатлению.
– Верно. И тогда я услышал, будто кто-то играл на пианино. Знаете, очень красивую и знакомую мелодию. Словно я слышал ее в детстве. И… – заметив, что господин Маннбаум уже смотрел на него, а не в книгу, Кво осекся. – И, признаться, не только в детстве. Она здесь часто играет. С комнаты, в которую… Что я хотел сказать, что встречать и провожать всех гостей Вашего дома – моя прямая обязанность, но мелодия слышна, даже если никто не приходил. Стало быть, это не гости. Но и человек, если он там есть, в той комнате, никогда не выходит за едой, а слуги сами не могут принести ее в ту комнату, потому что она – та комната…. – Он поймал взгляд Маннбаума на своих крепко сплетенных руках и тут же расслабил их, понимая, что переживает больше запланированного. – Простите, господин, мое любопытство. По итогу, у меня всего один вопрос: если внутри находится живой человек, то в случае, например, пожара, я должен знать, нужно ли мне уведомить эту особу. Или же если вся эта музыка порождена машиной, то стоит ли мне среди прочих ценностей, позаботиться и о ее сохранности?
Как же неприятно осознание того, насколько сильно образ в голове отличается от сложившегося в действительности. Вечерами репетированный вопрос из совершенно четкого и не выражающего личной заинтересованности междустрочия превратился в комедию неуверенности и несуразности. Конечно же, Брин сразу понял, что юный дворецкий все знает: никакая это не машина.
– Вам нравится игра, господин Таллин?
– Игра?
– Сама мелодия и то, как она исполняется. Игра.
– Безусловно.
Положение Маннбаумов без каких-либо натяжек давало им право отвечать вопросом на вопрос. Даже если бы Брин и вовсе проигнорировал все произошедшее как совершенно неуместное, превратив вопросительное предложение в пропущенный мимо ушей монолог, никто бы не удивился. Часть Кво мечтала именно о таком исходе. Но другая его часть была гораздо упорнее.