Комбат не стал ничего объяснять разведчикам. Он назначил рядового Михайлова радистом в группе, и это означало, что Киселев ему доверяет.
В десять вечера пришла лейтенант Титова. Она, узнав, что новый связист идет в разведку, решила лично проверить рацию и проинструктировать его. Комбат, увидев ее не смог ничего возразить. Девушка официально выполняла свои обязанности, но ее странный взгляд он заметил. Если бы не эти жалостливые глаза, Киселев бы не разрешил поднимать раньше времени того, кто идет в разведку, но он отступил. Комбат понял, что эта девушка пришла не просто выполнять свои обязанности, но и увидеть этого пацана.
– Гриш, вставай, – крикнул он из-за стола.
– Михайлов медленно поднялся и потирая глаза спросил:
– Что, уже?
– Нет. Тут команд ир взвода связи пришла проверить подготовку и рацию.
Григорий не понял сразу кто именно пришел. Он спокойно встал заправил за ремень гимнастерку и подошел к столу. Титова стояла у дверей и внимательно смотрела то на комбата, то на молодого связиста.
– Вы рацию подготовили, – спросила девушка.
– Так точно.
– Ваш позывной знаете?
– В двенадцать скажут.
– Хорошо. Давайте включим и проверим связь.
– Есть проверить связь.
Григорий взял из угла рацию, обмотанную тряпками и щелкнув тумблером включил ее. Надел наушники и вызвал штаб. Дежурная связистка ответила. Рядовой снял наушники и протянул их Титовой. Девушка сняла пилотку, села рядом на лавку и, надев наушники, связалась со штабом и доложила о проверке рации.
Капитан Киселев сидел молча и наблюдал за их нелепым разговором. В его глазах чувствовалось что-то злое. Григорий тоже начал волноваться. Он не знал, куда положить руки: сидел за столом командира, ерзая на месте и теребя в руках наушники.
– Товарищ лейтенант, можно вас на пару слов?
– Да. Пожалуйста.
– Гриша, выйди, – приказным тоном произнес комбат.
Григорий вышел на улицу, сел на ящики, достал табачок и скрутил самокрутку. Диалог между Титовой и комбатом оказался коротким. Девушка выскочила в слезах, оставив открытой дверь штаба. Она, пряча лицо, прошла мимо Григория. Он спрыгнул с ящиков, но Титова стараясь не смотреть на него, пробежала метров тридцать и дальше пошла быстрым шагом. Гриша смотрел ей в след, вспоминая Таню. Солдат надеялся, что Титова, как он вчера, обернется, но лейтенант, ссутулившись, ушла к окопам и там скрылась из вида.
Григорий вернулся в штаб. Комбат грозно посмотрел на него и спросил:
– Ты не с ней ночью крутил?
– Нет, мою Таня зовут. Она от соседей.
– Слава Богу. А эта ишь, бляха, нашла мишень!
– Товарищ капитан. Я слышал, что ей не везет. Она себя порешить хотела.
– А почему не везет? Знаешь?
– Сами говорили меченная она, войной.
– Да, но человеком нужно оставаться всегда. Как ты думаешь? Что я должен о ней думать, если она одного не успела забыть уже с другим. Так было. А когда по башке треснуло – одумалась. Нельзя так сразу человека забывать. Вон Мария: похоронку получила, виделась с теми, у кого на глазах ее мужик погиб, а она все одно не верит – ждет. Говорит, чувствую, что жив, а это все болтовня от страха. А бумаги, как и люди, ошибаться могут. Вот ее я уважаю и никогда голос не повышу, а эта… В общем, смотри, я не дам тебе шашни с ней разводить.
– Да, у меня другая. Татьяной зовут.
– Да, понял, просто злой немного. Пришла тут с проверкой. Приглянулся ты ей, смотри. Себя надо уважать и товарищей погибших. Я-то одного из ее ухажеров знал. Он ведь любил ее по-настоящему. Думал после войны к маме отвезти, а она на второй месяц после его гибели уже с капитаном под ручку, улыбка до ушей. Мне плевать, что она меченная. Сука, вот и все.
Григорий промолчал. Этого он не знал о Титовой. Таня рассказала, что женихов у нее было много, и все погибли, но то, что они шли подряд и так быстро, это немного не укладывалось в понятие хорошей девушки. Услышав резкий тон командира, увидев его решительные глаза, он понял, что Киселев невзлюбил ее не только потому, что она отправляла хороших и плохих ребят на тот свет и не оплакивала их. Тут было что-то еще. Гриша не стал расспрашивать, он, пытаясь отвести разговор в сторону, спросил:
– Мне никто записку не передавал?
– А что, должны?
– Обещала.
– Нет, никого не было. Да и записка дело такое. Ее лично в руки отдают. А твоя, симпатичная? – немного успокоившись, спросил комбат.
– Да.
Григорий, вспомнив Таню, стразу вспомнил Титову и почувствовал в душе, что обидели не лейтенанта Титову, а его Таню. Причем обидели ни за что, так из-за слухов и сплетен. Кто его знает, что там было на самом деле. Может, у девушки была своя любовь, а друг комбата тоже любил ее и не знал, что у лейтенанта Титовой есть свой парень. Он погиб, но они остались. Хотя нет, погибли все. Так Таня сказала. Наверное, иногда на нее тоже косо смотрят, только из-за того, что она так похожа на Титову. Комбат о чем-то начал рассказывать, но Григорий не слышал его. Он не мог понять, что вдруг стало происходить с ним? Солдат почувствовал, что между этими двумя девушками была не только схожая внешность, но и что-то еще. Гриша почувствовал близость Титовой и этот жалкий, собачий взгляд, говорил о многом:
«Либо она все знает о нем от Тани, либо, сама запала, как и Татьяна с первого взгляда, – думал он. – Неужели она – эта Титова вот так из-за своего желания хочет предать меня, принести в жертву. А может она наоборот, желает помочь, чтобы сберечь. Нет, все это неправильно. Я при встрече поговорю об этом с Татьяной, что происходит?»
Тут Григорий вспомнил слова Тани: «Если ты с ней будешь кадриться, я не обижусь – поможешь девчонке».
– К чему это она сказала. Так, точно, они дружат и, возможно, хотят поделить меня? Да нет, что я накручиваю. Они разные. Одна бегает, прячет лицо, стесняется лишнего слова и разговора, а второй – Титовой, плевать на это: похоронила одного – кто следующий?
Григорий сидел и никак не мог оторваться от своих мыслей, пока Киселев не толкнул его в плечо:
– Эй, что, задумался? Давай, собирайся, ребята пришли.
Гриша встал, осмотрелся, тут же забыв о мучивших его женщинах. Он увидел в штабе несколько человек. Все по очереди протянули руки, но Гриша не запомнил, кто из них Коля, кто Саша, единственный кого он узнал, был Яшка, тот самый снайпер, что подполз к нему и деду перед высотой.
– Здорово. Ты меня не помнишь?
– Нет, – ответил Яшка.
– Ну, как же. Я еще с дедом перед высотой с тобой рядом был, когда ты по прожекторам стрелял.
– А-а, с Пердунярой. А он где?
– Погиб. Там на высоте.
– Война браток, дело такое, – ответил Яшка. – Значит, ты с нами? А нам говорят новичок, не обстрелянный.
– Новичок! – вступил в разговор комбат.– Вы его там прикройте. Если что – по голове, но не сильно, чтоб понимал и не лез, а то он парень шустрый, глядишь, переклинит, начнет «рубаху на себе рвать».
– Присмотрим. Все нормально, я его помню, – обернувшись, обратился Яшка к разведчикам. – Этот назад не побежит. Видел его – дерзкий пацан. Это ж он Мордожопина прозвал так. Отрыл, говорят, сначала жопу из земли, а потом морду, или наоборот – не помню.
– Отрыл, отрыл, – как бы заступаясь, произнес Киселев. – Все, смотрите на карту, расскажу, что сделать надо.
Разведчики подошли к столу, немного оттеснив Григория, но он все слышал и видел, что показывал на карте комбат. Им предстояло подойти, как можно ближе к первому рубежу оборонительной системы Кенигсберга и изучить огневые точки. Нащупать слабое место, внимательно разглядеть местность и главное понять, как можно использовать природный рельеф для удачного удара и прорыва.
В половине первого ночи отряд разведчиков ушел выполнять задание. Пять теней быстро прошли сквозь поселок и, свернув к роще, растворились в темноте. Была и еще одна тень – Титовой. Она одиноко стояла около землянки и долго смотрела в ту темноту, что скрыла пятерых солдат.
Первые полчаса отряд шел спокойно, но дальше, вперед вышли двое и привязанными к черенкам лопат спицами щупали каждый сантиметр. Земля здесь была заминирована. Если кто-то находил мину, он бросал сверху сломанную углом ветку. Это место обходили аккуратно, стараясь не сделать шаг в сторону ступая по проверенной тропе.
Заросшая кустами темная роща, казалось, помогала пригнувшимся к земле фигурам солдат, но месяц, как нарочно высвечивал, срывая ночное, прятавшее их, одеяло. Ступая шаг в шаг, разведчики приближались к первому рубежу обороны. Увидев небольшой холм, командир группы, Воувка-белярус, приказал проверить его.
На холме мин не было. Разведчики поднялись на него, и перед ними открылась панорама немецкой обороны. Белеющие ДОТы стояли через каждые двести метров, а перед ними, длинная, словно сороконожка полоса окопа. Предатель месяц словно передумал. Теперь он помогал разведчикам, ярко освещая позиции врага.
Две дороги вели в глубину немецкой обороны. Одна тянулась вдоль рощи, а вторая, как бы опоясывала этот район и проходила рядом с окопом. Кое-где от нее, словно излучины от реки отходили другие небольшие дорожки перекрытые шлагбаумами. Командир приказал Сашке, молодому курносому пареньку, чуть старше Григория, все это нарисовать. Коренастый, крепкий Сашка из Смоленска с кудрявой челкой неплохо рисовал, и этот талант пригодился ему в разведке. Конечно, вся местность была известна. Всю оборонительную систему давно скопировали с самолетов, но вот так – близко, ее никто не щупал.
Небольшого роста коренастый мужичок Воувка-белярус, прищурив глаза, внимательно рассматривал позиции немцев. На его круглом лице с узенькими усами, соединявшимися с небольшой бородкой, можно было прочесть, как он, своим колючим взглядом проникает туда, где гуляют и слушают патефон немцы.
– Так, хлопцы. Ща с холма вниз, к кустам. Коля, бяри двоих и проверь мины, – приказал он.
– Есть, – ответил высокий, крепкий парень, в короткой телогрейке. Он кивнул головой Яшке и рядовому Рыкову, чтобы те следовали за ним. Последний был молчун. Выжать из этого сорокалетнего мужика слово было невозможно. Про Рыкова рассказывали, что до войны он был хорошим боксером и даже победил в каком-то первенстве. Родился и вырос Рыков под Москвой, но никто так и не услышал от него, бывал ли он в самой столице.
Они спустились с холма к голым кустам и замерли, прижавшись к земле. Затем, по очереди расползлись в разные стороны, достали из сапог спицы и стали проверять наличие мин.
– За ними, – шепотом скомандовал Воувка.
Через минуту все спустились с холма и, собравшись под кустами, обсуждали, куда лучше ползти.
– Давай вдоль проволоки, вон до того поворота. Посмотрим, что там сбоку? – предложил Колек.
– У леса, что ли? – поинтересовался Яшка.
– Да.
– Так, вся эта система вкруговую идет.
– Да, но возле леса ни так заметно. Если наши пойдут, лес прикроет. А здесь поле открытое и этот холм.
– Вот именно, холм, – вступил в шепот командир. – За этим холмом наступающих будет не видно. Если все к нему подойдут, за ним сховаются. Немцы вслепую не воюют, а в лесу, чаго там, всегда движение ёсть. Да и лес этот слабый. Так, роща какая-то. Артподготовка и, считай, ее нет.
– Да, холм этот хороший, на месте, – поддержал его Яшка. Он скинул с плеча свою винтовку и стал рассматривать через оптический прицел позиции немцев. – Нужно пометить это место. Смотри – холм напротив дота. Конечно, эта высота прикроет, а второй дот уже дальше, сбоку ему не сподручно будет. Вот, там смотри, если тот, второй дот заткнуть, все: дыра какая получается. А там, вон, дома – это уже другая война, неполевая. Саня, нарисуй дома, скоко их там?
– Да, я уже все давно запечатлел, – ответил Сашка. – Место действительно ничего, все одно проползти туда надо, может, где еще чего хорошего заметим.
– Мины проверили, – спросил командир.
– Ага, – ответил Колек. – Левее их почти нет. Так между кустами по одной. Я пометил.
– Яша и Сашка, давай за мной. Остальные здесь пока. Ежли чо, крячи рятуйтя! – усмехнувшись, прошептал командир группы и посмотрел в глаза Григория. – Ну, как оно?
– Нормально. Интересно.
– От, чума. Интересно ему! Ежели сейчас взвод фрицев… Что?
– Да ничего. За холм уйдем.
– Глядитя, людячки, соображает! А я думал, ты воевать буш с ними.
– Зачем? Что мы сделаем. Сейчас главное комбату доложить.
– Ну, та доложи, – прохрипел Воувка и пополз в сторону леса. Яшка и Григорий вернулись на холм и, спустившись с глухой стороны, приготовились к передаче данных.
Григорий включил рацию и стал вызывать штаб, а Яшка сидел рядом, высвечивая карту фонариком.
– Седьмой, Седьмой, я Ракета, – произнес Гриша. Он получил эти позывные перед самым отходом. Постарался их запомнить, чтобы не упасть лицом в грязь. Ему казалось, что в голове крутятся лишь две женщины: Титова и Таня. Из-за них все мысли путались. Но в заминированной роще любовь ушла на второй план – осталось лишь задание и то, что он с разведчиками идет выполнять его.
Ему казалось, что над ними, упираясь в небо, стоит что-то огромное и черное. А он, с этими людьми, пробирается в чужой дом, где хозяйничает Война, и желает узнать ее секреты. Гриша постарался избавиться от этих мыслей: сосредоточился, стараясь запомнить, что и как делают другие.
– Ракета, я Седьмой, – услышал он в наушниках.
– Ответили? – спросил Яшка.
Григорий качнул головой.
– Так, говори, – прошептал снайпер. – Четвертый квадрат, высота двадцать один ноль три. Чистая – мин нет, справа от высоты мины есть. Высота может служить природным укрытием. Удачно мешает ДОТу. Он стоит напротив. Если уничтожить второй, правый от высоты, то можно создать проход. Как раз между четвертым и пятым квадратом. На высоте позиций нет.
Григорий слово в слово повторял за Яшкой его слова. Закончив последнюю фразу, он услышал:
– Принято.
– Седьмой я Ракета, до связи.
– Ракета, я Седьмой, принято.
Григорию показалось, что это был голос Тани, но возможно это отвечала Титова. Неожиданно он для себя решил, что и голоса у этих девушек похожи.
– Странно, – подумал он. – Может, Титова специально мне голову дурачит? – но, вспомнив слова Тани, решил, что нет, это другая девушка. Его сердце что-то подсказывало, а в голове все путалось. Он стал вспоминать все, что говорила одна и другая, пытаясь зацепиться за какое-нибудь выражение. Внешность и голос совпадали, а вот отношение к войне и сказанные ими слова были разными. – Может, они сестры, и что-то в их семье не так? На войне всякое бывает – не поделили мужика, или перед командирами друг друга подвели. Кто их разберет, этих женщин? – подумал он.
Его мысли резко оборвались.
– Уходим хлопцы, уходим. Немцы.
Григорий закрутил головой, пытаясь увидеть врага, но Яшка толкнул его и как-то шепотом, но прикрикнул:
– Давай скорее! Не мешкайся.
Гриша закинул за спину вещмешок с рацией, поддернул лямки и пополз за остальными в сторону той рощи, где они шли час назад.
– Следитя за минами, – прохрипел командир. Но не успел он закончить фразу, как из-за рощи раздались автоматные очереди. Разведчики прижались к земле. На них посыпались срезанные пулями ветки.
– Колек, вперед! И ветки на минах тяперь втыкай. Вишь, нарубило скоко! – прохрипел Воувка.
Колек отбросил черенок лопаты и ловко, как-то снизу, чтобы не зацепить взрыватель стал пробивать землю спицей.
– Разобрались по кустам! – снова захрипел командир.
– Под куст, под куст прячься, – услышал Гриша голос Яшки. – Я комбату обещал тебя прикрыть, вот и прикрываю, – он быстрыми движениями сгреб сухую листву и стал ею засыпать Григория. Еще что-то шутил и сам над этим усмехался. Затем отполз к другому кусту и спрятался за его ветками.
Четыре немца с автоматами шли по дороге вдоль рощи у самого края поля. Двое освещали кусты и деревья фонарями, а двое обстреливали все, что им не нравилось. Автоматные очереди становились все громче и громче – они приближались. И вот Григорий увидел свет фонарей и услышал немецкую речь. Они не останавливались, просто шли вдоль густых кустов и стреляли по ним, но даже в свете их фонарей Гриша разглядел этих людей. Немцы явно злились, наверное, им не нравилось вот так, среди ночи, обстреливать рощу. Григорий закрыл глаза, и тут же впервые почувствовал страх. Ему говорили и учили, что это нормально и стесняться здесь нечего. Увидеть в нескольких метрах от себя врага с оружием в руках, непросто. Тем более если он не убегает, а идет на тебя, желая убить. Молодому бойцу впервые оказавшемуся в разведке казалось, что от его страха трясется не только куст, но и вся роща. Гриша сжал автомат, нащупал пальцами курок и на мгновение замер:
– Нет, я не совершу глупость. Стрелять нельзя. Лежи – трясись, – говорил он сам себе. Вспомнил, как уверенно чувствовал себя с Таней и понял, что он предает сам себя. Гриша открыл глаза и через силу, чувствуя головокружение и тошноту, стал смотреть на фрицев.
Они продолжали идти вдоль рощи и о чем-то болтать. Начищенные сапоги, шинели, и вытянутые сухие лица.
«Нет, другими фрицы стали, теперь, – подумал он. – Раньше в хронике видел лишь холеные и наглые рожи, а эти боятся. Они как и я боятся и ничего стыдного в этом нет. Нужно, как учил комбат верить, что не убьют. Но если перестрелка – куда отходить? По минам? На них, в наглую, на дорогу, она вон не заминирована, как они по ней шагают». Григорий напрягся пытаясь пересилить себя и заметил, что один из немцев остановился. Он как-будто почувствовал его тяжелый взгляд и всадил в соседние кусты длинную очередь. Поднял автомат вверх, прислушиваясь к звукам и шорохам, затем снова, длинной очередью, провел вдоль всех кустов. На Григория упали несколько веток. Он почувствовал, как от страха слился с землей. Этот обстриженный пулями кустик, под которым он прятался, из последних сил скрывал его. Хоть и рос он на немецкой земле, но все равно защищал прикоснувшуюся к нему душу.
Немцы прошли еще метров тридцать, а за ними, совсем неслышно медленно проехала машина с солдатами. Они прыгнули в нее и вернулись обратно, на свои позиции. Над ДОТами вспыхнул прожектор. Он стал своим лучом высвечивать рощу и поле, пытаясь поймать что-то живое.
Почти два часа разведчики пролежали под кустами, ждали когда успокоятся немцы. Время не просто тянулось – оно замерло. А когда начало светать, Григорий услышал голос Воувки:
– Так, эта, откликнулись по-очереди.
Ответили все, но Сашка предупредил, что ранен. Одна пуля, может рикошет, все же достала его. Ранение было непонятным, то ли в бок, то ли пуля ушла в живот. Сашка корчился от боли. Гриша посмотрел на раненого разведчика и удивился его мужеству. Он, там, под кустом, как заяц трясся, а Сашка, столько времени терпел и даже лежащие рядом звука от него не услышали. А как только расслабились, Сашка, совсем чуть-чуть, негромко, застонал. Молчун Рыков поднял его, аккуратно взвалил на плечо, и отряд разведки, медленно, стараясь не шуршать опавшей листвой, стал возвращаться к своим. Колек и Яшка пошли вперед щупать мины и метить их. Через двести метров, стали видны старые метки мин. Дальше немцы не пошли и веток не накосили. Разведчики, уверенно, как будто они каждый день ходили по этой тропе, смело шли, обступая помеченную смерть. Григорий не отставал, он внимательно смотрел на сломанные ветки и на те места куда ступал Рыков. Тот шел впереди и, совсем не напрягаясь, нес Сашку.
Небо светлело и тропа, с каждым шагом становилась все виднее. Заминированная роща кончилась, началась другая, проверенная. По ней отряд шел спокойно и вскоре бойцы увидели огни поселка и костры наших солдат.
Метров за двести до начала окопов, Григорий увидел стоявших людей.
– Встречают. Это хорошо, – прорезавшимся голосом произнес Яшка.
– Да. Видать стрельбу услышали. Ночью далеко слыхать, – ответил ему Колек.
– Додумались бы кого с носилками послать. Видять же, что одного несем, – возмутился Воувка. И словно услышали его слова: трое сорвались с места и побежали разведчикам навстречу. Не удивительно, что это оказались Юлька Березкина, старшина и рядовой Паров, учитель, немного знающий немецкий. Старшина тут же взял на руки Сашку и почти бегом понес его к расположившемуся на окраине поселка, полевому госпиталю.
– Ну ты меня, как невесту, – корчившись шутил Сашка. Юлька, санитарка бегала вокруг старшины, мешалась под ногами и все время кричала, пытаясь хоть чем-то помочь.
– Санька, не боись. Тут врачихи рядом. Ща, перебинтуют, подлатают, – отвечал старшина. Но Березкина не успокаивалась: она куском ваты и марлей прикрыла рану и так и бежала рядом с Савчуком до самого госпиталя.
Отряд спокойно прошел мимо окопов и направился к штабу. Все, кто встречали разведчиков, стали расходиться по своим домам и землянкам. Оказывается, на войне, хорошая примета, на рассвете встретить разведчиков. А если еще все живы, считай, вся неделя будет спокойной. Григорий обернулся, и посмотрел в сторону землянки связисток. Они все вышли и радостно смотрели на вернувшихся солдат. Титова стояла вместе с ними, улыбалась, и никто не мог обвинить ее в том, что она одна ждет того, кто ей понравился.
В штабе Киселев всех по очереди обнял. Узнав, что Сашка ранен немного расстроился. Посмотрел на Григория и произнес:
– Доложил как надо. Все нормально. Данные в штабе дивизии. Они там уже теперь по-своему кумекают.
Воувка, стал все подробно рассказывать. Для них подобная вылазка была лишь прогулкой. Не нужно было проходить через линию фронта и тем более брать языка. Так, прогулялись, посмотрели. Чуть не сцепились с фрицами. Все они, оказывается, переживали за Григория. Усидеть под кустами очень трудно и все об этом знали. Думали, сорвется пацан. И немцы тоже об этом знали, и поэтому машина с солдатами тихо ехала сзади. Они психологически нагнетали обстановку, расстреливали пустоту, ждали, когда спрятавшийся человек не сможет себя удержать и сорвется – ответит выстрелами. Ведь он, хочет вырваться из тисков страха. При этом готов убить и чужих и своих. Как правило, сознание отключается и срабатывает инстинкт самосохранения. Григорий выдержал и доказал, что он может ходить в разведку. Разговоры о нем даже и не начались. Комбат спросил насчет радиста у ребят:
– Ну, как?
И все ответили:
– Нормально.
На этом обсуждение поведения Гриши закончилось.
«Неужели никто не видел, как я дрожу. Я же был на грани истерики», – думал он. Но потом решил для себя, что все разведчики, возможно, прошли через что-то подобное.
Через час в дверь вломился старшина, принес спирт, кашу, тушенку и разноцветный трофейный провиант: джемы, соки и варенье.
– С Саньком все нормально, пулю достали, спит. Юлька там рядом суетится. Никто ее прогнать не смог. Я попросил, чтобы ей разрешили остаться. А врач сказал, через месяц Санек вернется. Даже предложил не отправлять его: тут отваляется, при госпитале, пока мы стоим.
– Вот и хорошо. Все живы и ладно, можно за это дело и по сто грамм налить.
– А комуй-то и двести? – ступил Воувка.
– Это комуй-то? – передразнил его комбат.
– Связному, у него первый раз.
И действительно, такой фронтовой обычай был. Раз разведчик, так умей и водку пить. Крещение происходит после первого выполненного задания. Стакан чистого спирта, без закуски и запивки:
– Вот так, глыть разом и все, – пояснил Яшка.
Старшина всем налил в кружки, порезал сало, хлеб, а для Григория нашли трофейный стакан. Прозрачный, красивый, длинный и с гранями. Старшина не постеснялся, налил его по самые края. Все подняли кружки, тихо прикоснулись, и каждый молча выпил свою дозу.
Гриша, чувствуя, что где-то там – в спине, еще остались колики страха, задержав дыхание, как учили, одним глотком выпил положенную дозу. Несколько секунд не мог вздохнуть, а когда сделал вдох, почувствовал как его словно кувалдой по голове ударили. Все вокруг поплыло, запрыгало, но солдат устоял. Так хотелось хотя бы рукавом занюхать, но он стоял и терпел. Медленно сел за стол и спросил:
– Когда есть то можно?
– Налетай! – скомандовал старшина.
Несколько минут разведчики и комбат сидели молча – оно, как говорится, доходило, а потом начались приколы и рассказы о том, как они в разведке попадали в разные невероятные ситуации.
Добавив еще два раза по чуть-чуть, Гриша, плавно качаясь из стороны в сторону, обратился к комбату:
– Тощ, капитан. Про дорогу-то забыли.
– Какую дорогу? – стали спрашивать его разведчики.
– Да, ту самую, по которой фрицы шли. Она ж не заминирована, раз они так по ней гуляли. Нафига по кустам и роще плутать, если дорога свободна. Мин – нет. Там даже машина ездила, – выдал заплетающимся языком Гриша.
Все, кроме него протрезвели. Разведчики и комбат подошли к карте и Воувка ткнув пальцем, показал эту дорогу.
– Гляди, глазастый какой? – возмутился он. – Заметил.
– Мы все заметили, а он сообразил, – пояснил снова опьяневший Яшка. – Я ж говорил, дерзкий пацан!
– Ладно, я придумаю, как это добавление в штаб передать, – успокоив разведчиков, произнес Киселев. После этого застолье продолжилось. Спирт не кончался, тушенки было много. Вскоре все расположились, кто где смог. Но Григорий, по стеночке, все же добрался до своей лавки.
Утром приехал комдив Палыч с пополнением личного состава. Комдиву было тридцать пять. Высокий стройный мужчина, он всегда, даже в самых трудных ситуациях говорил спокойно и не использовал мат. Многих это раздражало. Солдаты в шутку ругали его: «Лучше бы наорал – легче б стало», но комдив всегда выдерживал паузу, внимательно смотрел в глаза и только после этого отвечал. Улыбку на его лице никто не видел. Даже в те дни, когда по радио объявляли об освобождении городов и салюте, его лицо оставалось серьезным. С комбатом у него были особые отношения. Ходили слухи, что в том самом штрафбате, где до ранения командовал Киселев, он был у него ротным. Что-то произошло в жизни этого человека. Неожиданно его отозвали, вернули в действующую армию, восстановили и даже присвоили очередное звание. Судьба распорядилась так, что теперь он командовал тем, кто помог ему выжить. Несмотря на свою молодость, его звали по отчеству – Палыч. Полное имя – Корин Андрей Павлович – знали лишь штабные. Для солдат он был Палыч. Его уважали. Он хоть и был суровым, но мог поговорить и выслушать каждого. Старался жить по справедливости. Это не всегда получалось, но он старался и делал для этого все, что мог.
Палыч открыл дверь штаба, почувствовал стойкий непереносимый перегар, увидел торчащие с лавок ноги и заходить не стал. Часа два гонял по поселку замполита Симоху, заставляя его быстро разместить прибывших солдат. Кончилось тем, что Симоха всех построил, вывел к окопам и приказал к двадцати часам выкопать землянки.
Лопаты, пилы и топоры были только у старшины, а он, как все отвечали – пока занят. К вечеру прибывшие, потеснили бойцов батальона и разместились с ними в домах и землянках.
Повар наварил супа. Он сам достал мяса. Все наелись и стали дожидаться, когда же у старшины и комбата закончатся срочные дела. А они за весь день так из штаба и не вышли.
9. Пополнение
Ночью первым встал комбат. Он и днем просыпался, но лишь попить воды. Посмотрел на разведчиков и снова свалился на лавку. Остальные спали. Эти люди до такой степени устали: напряжение созданное войной за одну ночь отобрало столько сил, что люди расслабившись, никак не могли очнуться. Да еще спирт с трофейным джемом – подкрашенный им для большего удовольствия – не отпускал, держал солдат, очищая их от накопившейся усталости.
На рассвете народ в штабе зашевелился. Григорий тоже открыл глаза. Он буквально задыхался от сухости во рту. Встал и, шатаясь, подошел к столу.
– Живой, – спросил его Киселев.
– Не знаю.
– Давай, поднимай старшину, а то мы так неделю не встанем.
Григорий подошел к старшине и стал его толкать в плечо.
– Вставайте, товарищ Савчук!
– Нет, так ты его не разбудишь. Савчук, твою мать, подъем!
Старшина медленно повернулся на лавке, лег на спину, сделал два хрипящих вдоха, открыл один глаз, уперся руками в лавку и медленно поднялся.
– Гриш, открой дверь, – попросил комбат. – Здесь дышать нечем.
Григорий толкнул скрипящую дверь и в штаб ворвался свежий воздух. От него закружилась голова, солдата зашатало, и он, схватившись за качающуюся дверь, медленно вышел на улицу.
Новый день просыпался, небо светлело, но этот день показался ему вялым и сонным. Григорий дошел до ящиков, сел и, откинув голову назад, стал смотреть в светлеющее небо.
Из штаба стали доноситься голоса. Старшина поднял остальных. Раздался смех. Это Яшка, увидев лица товарищей, не смог удержаться. Комбат, как «опытный чекист» пытался выяснить, кто облевал весь угол и стоящие там сапоги, но все лишь качали головами и удивлялись такому хамству.
– Надо же, – возмущался Воувка, – кому же это так хорошо было?
Все подумали на Григория. Выпитая им доза была слишком велика. Он мог, конечно, начать оправдываться, но не стал. Ответил, что вообще ничего не помнит. Гриша увидел ведро воды, встал над ним на четвереньки и, зачерпывая холодную воду ладошкой, стал пить и умываться. В первые пять минут ему стало легче, потом замутило и вырвало. Комбат, услышав это, вышел, помог бойцу подняться и оттащил его на лавку.
– Это не он, – с ухмылкой произнес Киселев. – Если бы он ночью «отстрелялся», то сейчас бы не блевал.
– Да точно. А кому легче всех, тот, наверное, и освободил желудок на сапоги.
– А кстати, чьи это сапоги? – спросил старшина. – Мы все обутые? – Он посмотрел на комбата, но тот, тоже ничего вразумительного ответить не смог. Стали выяснять, чьи сапоги? Наверное, это лучшее занятие после тяжелого похмелья. После того, как одна пара оказалась явно женской, тридцать восьмого размера, старшина произнес самую важную за утро фразу:
– Давайте похмелимся. Сразу выясним, кто тут, по ночам разувается, – он посмотрел на комбата, но тот, резко отвернулся и, махнув рукой, ответил:
– Давай!
В двадцатилитровой канистре еще оставалось несколько литров, а, сколько было, старшина так и не вспомнил. Никто не мог сосчитать, сколько же спирта они выпили. После первой, утренней дозы группа разведки разделилась на две части: Яшка и Колек тут же свалились, а Рыков и Воувка, наоборот, начали отходить. Комбат явно потяжелел. Он сидел за столом и, облокотившись на руку, дремал, а старшина куда-то ушел, но потом вернулся с двумя бойцами. Они быстро навели порядок и помогли всем покинуть штаб; После того как разведчики разошлись, сапоги странным образом исчезли.
Кто-то отлеживался в землянке, кто-то нашел приют в госпитале, поближе к спирту, а тех, кто снова охмелел до бессознательного состояния, отнесли в соседний сарай на сеновал. Но, через час их там уже не было. Сами они оттуда ушли, или кто-то унес их к себе, никто не знал.