Я, Иосиф Прекрасный

Прокул едва не задохнулся от злости, закачался на вмиг ослабевших ногах.

Император нахмурился, потому что не услышал аплодисменты. Грозно и медленно он повернулся к сенаторам, набрал воздух в лёгкие, чтобы разразиться гневом, как вдруг ощутил резкую боль в голове, услышал крик:

– Дурак, ты что наделал?!

Он повернулся на крик и в ужасе замер. Перед ним с обломком палки в руке стояла его мать. А дальше – мелькала голая задница убегавшего мужчины, у которого от стремительного бега и страха лепёшка улетела с груди на спину и теперь билась между лопаток адмирала. В следующую секунду Нерон понял, что перед ним стояла сабинянка Поппея, свирепо глядя на императора. Она яростно пнула ногой в его пах. Нерон запрыгал на одной ноге, прикрыл срам левой рукой, боясь второго удара, который мог бы свалить его на землю, а правой рукой замахал в воздухе, балансируя.

– Не смей бить бога! – зарычал император.

Но Поппея точно знала, что перед ней не бог, и вновь пнула ногой, улучив момент, когда Нерон оторвал левую руку от паха, чтобы удержать на плече кифару. Он рухнул на мать и вблизи увидел то, что было недавно красивым лицом. Игра кончилась. Нерон пробудился. С диким криком он отскочил от матери и увидел фурий с факелами. Император метнулся к ногам Поппее и завопил:

– Спаси меня! Фурии! Фурии!

– Немедленно женись на мне!

– Да – да. Только не бросай меня. Я боюсь.

– Эй, готовьте свадебный пир! – крикнула властно сабинянка.

– Но я женат, – забормотал повелитель вселенной, размазывая концом тоги по лицу слёзы, слюни и сопли.

– Тогда оставайся с фуриями, – грозно сказала Поппея.

Нерон обхватил дрожащими руками её ноги и крикнул в пространство.

– Приготовьте пир! Немедленно!

Вдруг Нерон заметил сбоку какое-то медленное движение. Он рывком повернул голову и задрожал от страха. На него смотрела мать. Нерон хотел вскочить на ноги, но они ослабли, и он забормотал:

– Я не мог… это другой. Я говорил: «Не надо». Я приказывал: «Не смей!» А он говорил: «Да!»

Император повёл указательным пальцем по толпе сенаторов. И они в ужасе, боясь, что его палец сейчас остановится на ком-либо из них, и толпа людей растерзает виновника убийства божественной матери, начали приседать и бросаться на землю. А окровавленная мать уже стояла перед сыном с палкой в руке. Агриппина ударила Нерона. Он вскрикнул:

– Мне больно! – Вскочил на ноги, попятился. – Мне больно! Это не я!

Нерон прыгал, уклонялся от ударов, а они сыпались на него, и он кричал, закрывался руками и отдёргивал их от обжигающих ударов.

Люди оцепенело, смотрели на императора, который непрерывно кричал, скакал, отмахивался от чего-то, что видел он только один. Махая руками, Нерон крутился вокруг трупа, не видя его, наступал ногами, не понимая, не чувствуя, что он наступал на мать, которую Нерон видел перед собой, живую, разъярённую. Из его открытого рта непрерывно тянулась слюна. По лицу катились слёзы.

Патрицианка с ненавистью смотрела на прыгавшего Нерона. Она ненавидела его за то, что он погубил её мечту стать императрицей. Поппея яростно вцепилась ногтями в его плечо, рванула к себе и зло зашептала:

– Успокойся. Как ты мог забыть, что Агриппину любит весь Рим? Народ восстанет против тебя.

– А как сделать, чтобы Рим не узнал? – шёпотом спросил Нерон, ощущая, как его голова тряслась на плечах. – А… я понял. Надо найти виновника убийства божественной матери.

И он опять повёл пальцем по толпе сенаторов. Они вновь начали бросаться на землю. Нерон остановил движение дрожащего пальца на знакомом лице.

– Вот убийца матери!

– Он еврей. Я соединилась с ним.

– Это хорошо, это мне по душе. Но почему я его знаю? Где я тебя видел? Не вчера ли у банка Сенеки? Отвечай богу правду!

– Август, ты видишь меня в первый раз, – ответил Иосиф. – Я приехал из Палестины, чтобы передать тебе просьбу народа.

Трясущийся Нерон принял позу государственного мужа и, стараясь умерить дрожание колен, крепко соединил их.

– Говори.

– Я привёз золото, чтобы выкупить соплеменников, которые были отправлены твоей божественной рукой…

– Да! Я помню! – Его взгляд метался из стороны в сторону, пена слетала с губ, а слёзы продолжали катиться по лицу. – Золото отдай мне в казну.

– Август, – шагнул к императору Тегеллин, – опомнись. Этот человек…

– Заткнись! – крикнул Нерон и весело рассмеялся над тем, что он сейчас придумал для Иосифа. – Иди за мной на свадебный пир. Все на пир!

Нерона непрерывно колотила дрожь. Он рывком вскакивал с ложа и осматривался по сторонам. Закрываясь телами центурионов, император осторожно выглядывал, что-то высматривал в тёмных углах. А когда рабы осветили их факелами, он стал смотреть в тёмные окна. И пил неразбавленное вино, чашу за чашей. Но не пьянел. Вдруг мысленно увидел дорогу, заполненную бегущими к вилле римлянами. У них в руках были мешки с обезьянами, собаками, петухами и змеями. Император с диким воплем вскочил с ложа и приказал готовить коней, чтобы немедленно отправиться в Неаполь, а оттуда – в Египет. Укрыться там от разъярённого римского народа.

– А ты, – он указал дрожащим пальцем на Иосифа, – поедешь со мной. В повозке.

И вновь расхохотался. Несмотря на весь страх и ужас, что испытывал Нерон всю ночь, он заметил, как его жена смотрела на Иосифа.

Но даже в повозке, окружённый конными преторианцами, Нерон постоянно прислушивался к звукам на дороге. Ножом проделал дырки в стенах и подолгу что-то высматривал. Его плечи тряслись. Он требовал вино, пил неразбавленное водой. Много жадно ел. Мочился на пол мимо подставленного рабами корыта и, не останавливая струи, торопливо приникал глазом к дырке в стене, когда слышал резкий звук. Клал другие естественные выделения организма в корыто и мимо корыта. Рабы выплёскивали отходы императора под ноги коней свиты. Кони шарахались в стороны, скользили копытами на каменной дороге. Нерон досадовал, что друзья не жалели его, и кричал им, прижимая губы к дырке:

– Почему вы не жалеете меня?! Мне тяжело, а вы смеётесь! Я слышу! Я всё знаю! Я ничего вам не прощу!

Изнемогавшие от впечатлений дня и ночи, друзья едва держались в сёдлах, уже не пугались угроз императора. Многие спали, уткнувшись лицами в гривы своих коней.

– Отон! – ревел император, глядя в дырку. – Я вижу! Как ты прячешь своё лицо в гриву! Смеёшься! Афраний! – кричал Нерон в другую дырку, – так-то ты благодаришь меня за награду! Спишь! Фений Руф, почему ты опустил голову?!

Но панический страх не убил его рассудок. Он послал гонцов в Рим с приказом, чтобы полководцы немедленно приехали в Неаполь. Вызвал все четырнадцать когорт претория. Тегеллин, скользя на императорском извержении, метался вместе с ним по повозке. И как Нерон, префект был в страхе и от убийства Агриппины, и оттого, что должно было произойти в Риме. Сенека возлежал за столом на удобном ложе и неторопливо выбирал крепкой рукой на блюде ягоды, посматривал на своё лицо в зеркало, досадовал, видя новые морщины, прикладывал ягоды к щекам и втирал сок в тонкую кожу. Массировал пальцами «гусиные лапки» под глазами. Через зеркало великий драматург видел, как Поппея, возлежа с плотно сжатыми коленами, едва заметно тёрла колено о колено. Её глаза были прикрыты ресницами, а щёки горели. Ярко-розовые губы припухли. Разглядывая свою старость в зеркало, печалясь, Сенека думал о своей выгоде. Иосиф тоже видел, как нежные колена императрицы чуть двигались, а её глаза поблёскивали из-за опущенных ресниц. У него кружилась голова, дух перехватывало, когда он мысленно прикасался к её ароматному телу, алчным взглядом смотрел на бутон. Иосиф чувствовал, что он терял сознание от напряжения крови.

«… и понял я, что нет на свете горя горшего, чем женщина», – сказал царь Соломон, имея более тысячи жён и наложниц.

Уже солнце поднялось над горизонтом, когда Нерон, охрипший, усталый, опустился на ложе и погрузился в сон. Его широко открытый рот облепили мухи.

В предрассветных сумерках лагерь претория огласил боевой сигнал трубы. Через три минуты семь тысяч преторианцев, кроме тех, кто был на дежурстве, замерли в полном вооружении в центре лагеря. Военный трибун прочитал приказ императора: немедленно явиться в Неаполь. Ворота распахнулись и преторианцы, соблюдая равнение, дистанцию, бегом выскочили длинной колонной на дорогу. Каждый преторианец нёс щит и копьё. Ни один из них не умел размышлять. Они умели только выполнять приказы. Это была тупая машина, которая могла растерзать миллионную армию думающих варваров.

Хищные дикари германцы, славяне были не менее сильные, чем преторианцы или простые легионеры, но они не могли, не хотели жить по сигналу трубы. Праздности в лагерях не было. Преторианцы с утра до отбоя, до сна занимались боевыми учениями. А легионеры, кроме учений, строили города, прокладывали дороги, валили лес, осушали болота и получали отдых только во время войны. Легионер служил двадцать лет и не имел права общаться с женщинами. Жизнь легионеров была похожа на ад, потому-то римляне отказывались служить в легионах. И в легионы шли эллины Востока, германцы, славяне, македонцы. Все они во время службы теряли свои национальные привязанности. Становились тупой машиной. Эта машина легко сдерживала постоянный натиск дикарей, люто ненавидевших красоту, искусство, богатство колыбели цивилизации.

Дикари всего мира, наслышанные о лёгкой, сытой жизни в Италии, не желая работать, покидали свои пещеры, подземные норы, собирались в миллионные банды и шли со всех сторон на Рим. Разбитые, обращённые в рабов, они скулили, что, мол, искали плодородные земли. Им никто не верил. Римляне знали, что земля на Востоке была более плодородная, чем в Италии. Дикари шли грабить то, что создавалось веками трудолюбием эллинов и итальянцев. Разбитые легионами, они разбегались по болотам и вновь соединялись в банды и снова шли на Рим. Высокая культура медленно и незаметно, как это было в Египте, в Вавилоне, в Ассирии, стала проникать в легионы. И в легионах начала слабеть дисциплина. Каждому легионеру хотелось отдыхать, думать, говорить. Это было началом падения империи, уникальной, божественно прекрасной. Но пока дисциплина была жестокой.

Нерон ещё в дороге, едва проснулся, как тотчас отдал приказ адмиралу Никите: немедленно создать из матросов флота легион. Нерон в дороге приказал дать волю гладиаторам Неаполя и государственным рабам и сформировать из них второй легион. Император опасался вызвать легионы из Германии, Галии или Паннонии, потому что это могло спровоцировать начало гражданской войны. Рим ещё не восстал. Не вышел из повиновения своему императору. Но это могло произойти в любой момент.

Гладиаторы, матросы и рабы – это был сброд, не знавший ни порядка, ни дисциплины. Однако центурионы умели создать из сброда боевую машину. Плетями они поднимали утром заспавшихся легионеров и гнали на учения. Не давали легионерам ни минуты отдыха до отбоя перед сном, а кто падал на землю, того центурионы забивали до смерти и бросали мёртвое тело за вал лагеря, в назидание другим. Муштровка была такой жестокой, что бывшие рабы начали сомневаться, что им повезло.

Нерон со щитом впереди легионов выполнял все указания центурионов. Много часов император вместе с рядовыми пилил с корня деревья для костров и постройки домов, шутил, смеялся, ободрял бывших рабов, смеялся над своими мозолями. С полководцами он обсуждал план уничтожения восставшего Рима. Героическим жестом опускал руку на карту города.

– Я уничтожу Рим! Камня на камне не оставлю! Пускай только пикнут!

В то же время Нерон боялся восстания Рима. Написал письмо сенату и в газету «Ежедневные ведомости», продиктованное Сенекой, где подробно изложил все преступления матери.

Магн доносил, что в городе беспорядки, что с Форума сброшены в отхожие места статуи божественного Августа.

– Дать из моей казны каждому пролетарию по 500 сестерциев!

В Риме было более пятисот тысяч пролетариев. Проститутки Италии рванулись в Рим, чуя поживу, наводнили собой улицы огромного города. Городской страже, преторам Нерон запретил запрещать прилюдные соединения. Соединения шли всюду. Благонравные жители Рима боялись выйти на улицу, спешно увозили детей, жён в другие города, где было немного потише.

В неаполитанской гавани стояли наготове сотни кораблей для бегства Нерона в Египет или в Парфию. Парфянский царь охотно дал Нерону убежище в своей стране. Преторианцы не пропускали на дороге римлян в Неаполь, обыскивали всех. Нерон пел, танцевал в театрах, играл в драмах, комедиях, занимался лепкой, рисованием, сочинением стихов, игрой на кифаре, которую не снимал с плеча, даже во время военных учений, во время бега со щитом в руке.

Тегеллин изыскивал особые способы удовольствий для императора. На открытом месте, на улицах, он поставил харчевни, где занимались торговлей самые красивые неаполитанские матроны. У кого не было денег, тот брал у кассира и шёл в харчевню, где покупал матрону для соединения. Но Нерону это показалось слишком скромно. Он вывел матрон на арену большого цирка, приказал им встать в позу «оленя». А вся его свита и все, кто хотел, обходили матрон. Народ ломился в цирк, бесплатный. Отон и Афраний голые подолгу танцевали танец соединения мужчины с мужчиной. А когда Нерон с орхестры спросил патрициев: смогли бы они показать не танец, а кое-что другое, Отон охотно встал в позу «оленя», а Афраний сжал руками его бёдра… Стотысячная толпа зрителей аплодировала патрициям, которые, не желая быстро покидать арену, затягивали действие тем, что менялись местами.

Снедаемый завистью, Нерон тут же в орхестре отдался Пифагору, чтобы превзойти патрициев, кричал, как насилуемая девушка, а потом овладел Спором и вышел замуж за Пифагора, со всеми обрядами и пирами для народа.

Каждый день в Неаполе был чудный праздник. Неаполитанцы обожали императора. Сабинянка Поппея, она же императрица, появлялась на людях в золочёном боевом мундире легата со шлемом на голове. Красавица потребовала от Нерона назначить её командующей сформированными легионами. Нерон, восхищённый новым видом Поппеи, готов был произвести её в полководцы. Но Тегеллин объяснил ему, что Поппея – копия Агриппины. Что она может стать опасной для своего мужа, если в её руках появится власть. Нерон запретил жене появляться в лагерях. Его кабинет министров постоянно занимался работой, управлял огромной империей. И Нерон, порой сутками не вставал из-за рабочего стола.

Подкупленный Иосифом министр Патробий каждый день напоминал Нерону о еврейском вопросе. Поппея спрашивала его: когда же он даст ответ Иосифу, который уже передал в императорскую казну сто талантов золота?

Сидя за рабочим столом, ночью, Нерон с улыбкой посмотрел на жену и на министров, что окружали его. Положил крупный изумруд на кипу документов. Нерон любил Поппею. Но если бы она в позе «оленя» соединилась на арене цирка с сотней мужчин, он бы аплодировал ей. Однако император видел другое, то, что показал ему Тегеллин. Император, прижившись лицом к дверной щели, круглым глазом смотрел, как Поппея соединялась с Иосифом, слышал её голос:

– Ты мой повелитель. Делай со мной всё, что хочешь.

Такой Поппею император никогда не знал. На ложе находилась незнакомая ему женщина с удивительно красивым голосом. Он отпрыгнул от щели и помчался прочь, ничего не видя перед собой. Слёзы застилали его глаза, обильно катились по лицу.

Тегеллин скачками догнал императора, схватил его поперёк туловища и остановил.

– Август, что с тобой?

Император задыхался, рыдания клокотали в его горле. Он утёр лицо концом тоги. Долго сморкался в неё. Хрипло сказал:

– Он должен умереть, но я не хочу выглядеть убийцей любовника своей жены. Это смешно.

– Да, Август, – оживлённо заговорил Тегеллин. – Зверь уже готов. Он сидит голодный две недели.

Нерон досадливо поморщился заплаканным лицом.

– Я понимаю твои чувства, Софоний. Но посмотри шире… Эти его волнуемые Хрестом ещё живые?

– Да, Август. Они подозрительно живучие. Тут что-то не так. Охрана не зоркая.

– Софоний, немедленно приготовь документ, в котором я дарую свободу волнуемым.

– Август! – вскрикнул изумлённый Тегеллин.

– А то, что мне надо, ты разве не понял? – мягко спросил Нерон и озорно рассмеялся.

– Догадываюсь, Август, – нерешительно ответил Тегеллин, ничего не понимая.

– В тот час, когда я предложу Иосифу выйти на арену, ты прочитаешь мой дар.

– А после его смерти, что сделать с волнуемыми?

– Удавить всех. Надоели! – зло прорычал Нерон. – Тысячи жалоб поступают мне на волнуемых! Я уничтожу заразу. А их Храм в Иерусалиме превращу в песок!

Нерон приятно улыбнулся своей жене и мягко сказал:

– Мой положительный ответ вы узнаете завтра в Большом цирке.

Глава пятая

Император покрутил в пальцах крупный изумрудный камень, окинул взглядом трибуны с людьми, орхестру, где сидели его друзья, полководцы, мягко улыбнулся Иосифу и сказал:

– Ведь ты жаждешь получить высшую награду империи: поцелуй бога?

– Да, Август.

– Иди туда. Дайте ему оружие древнего римлянина.

– Август, что это за оружие? – смеясь, спросил Тегеллин.

– Палка с обожжённым концом.

Под трибунами прозвучал рёв льва. Иосиф вздрогнул. Нерон дружелюбно, располагающе улыбнулся Иосифу.

– Иосиф, я вижу на твоём лице счастье. Ты будешь ещё более счастливым, когда Тегеллин прочитает мой дар о «волнуемых Христом». Ты получишь сей дар из моих рук, когда вернёшься оттуда, – и Нерон медленным героическим жестом руки указал вниз на арену, покрытую песком.

Тегеллин тонко хохотнул и плотно сжал губы, увидев строгий, неодобрительный взгляд Нерона, раскатал свиток и начал громко читать дар. В нём подробно, с римской точностью, перечислялись убытки, обращённых в рабов людей, материальные потери за годы рабства, возмещения потерь государством, а так же права и обязанности, которые полагались вольноотпущенникам, и местожительство.

В цирке было тихо. Все понимали, что император обрёк человека на смерть. Но император знал, что все эти мелочи жизни будут вскоре забыты людьми. А в их памяти останется дар еврею, милосердие Нерона ко всем народам империи.

Он рывком встал с кресла, словно торопясь, полный скрытого, но хорошо видимого волнения, принял позу государственного мужа, простёр правую руку в сторону читавшего документ Тегеллина. Шумно, горестно вздохнул так, что эхо заметалось над цирком.

– Довольно, не мучай меня! – взволнованным, громовым голосом заговорил Нерон. – Всё это и больше того я готов подарить Иосифу. Но он может отказаться и покинуть цирк. И я буду первым, кто милостиво, с пониманием отнесётся к нему. Я ударю в ладоши. Итак, я жду ответ, Иосиф. Что ты решил?

Стотысячная толпа зрителей одобрительно загудела. Она не знала то, что знала свита Нерона: за отказ выйти на смерть Поппея начнёт презирать Иосифа. Ему трудно, а скорей всего невозможно будет жить в Риме, потому что все пролетарии станут кричать Иосифу: «Привет тебе, который струсил!» не пытаясь узнать, что заставило его струсить. Потому что трусливый человек всегда вызывал только презрение, но не любопытство. Никто не понял бы Иосифа и на родине, и те, кто умирал на каменоломнях.

– Я жду, – милостивым, добродушным голосом сказал Нерон, наслаждаясь своей игрой.

– Август, где моё оружие?

Иосиф рывком, разрывая материю, сорвал с себя одежду, бросил под ноги, оставив на теле набедренную повязку. Принял от центуриона дубовое копьё с обожжённым концом. Древние римляне обжигали конец палки, чтобы он не расщеплялся и был округлым.

– Иосиф, опомнись! – с дрожью в голосе воскликнул Нерон. – Не горячись. Ты волен отказаться от схватки, – мягким отческим голосом добавил император.

Иосиф не посмотрел на Поппею, не взглянул выше, где на скамьях всадников сидели Акта, Тиберий, царица Береника. Все лица для Иосифа слились в одну массу. Он не подошёл к лестнице, а шагнул сразу в пустоту, полетел вниз с орхестры. Мягко опустился на песок и тотчас взглянул в противоположную сторону арены, туда, где находилась решётка. За нею был ход в тёмные подтрибунные помещения. Там в темноте ждали своей минуты гладиаторы и хищники. Напротив решётки стоял столб. Он был весь ободран когтями зверей. Когда они выскакивали из темноты, испытывая страх, то всегда бросались на столб и вонзали в него свои когти, как если бы дерево было их врагом. Но зверьё этим броском старалось запугать врагов, будучи сами в ужасе от яркого света, от обилия людей, от тысяч глаз, направленных на них.

Быстрым шагом Иосиф направился к деревянному столбу, который мог стать его естественным защитником и союзником в бою. Но из-за решётки за Иосифом следили глаза. И едва он поспешил к столбу, как тотчас заскрипели блоки, взвизгнула железная решётка, что взлетела вверх. Она открыла тёмный ход. В глубине подземного коридора прозвучал рёв хищника.

Иосиф бросился бегом к столбу. Но льва разгоняли опытные в таком деле рабы. Они били его и кололи длинными палками из-за ограждения. И он, завывая и поджимая хвост, прыжками выскочил из коридора. И по привычке метнулся на столб, опередив бежавшего Иосифа. Голая шкура льва была в шрамах, а его морда – порублена мечами. Это был людоед, который питался только мясом погибших гладиаторов и тех, кого он сам убивал на арене.

Нерон плотно прижал к глазнице изумрудный камень и подался телом вперёд, боясь что-либо упустить из кровавого зрелища. Поппея прикрыла глаза ресницами, чтобы не видеть, как лев начнёт поедать тело того, кого она так страстно целовала всю ночь.

Когда лев, полный ярости и страха, по привычке молниеносно прыгнул из коридора на столб и ударил по нему когтями, столб качнулся и начал медленно заваливаться. Он был подпилен внизу. Это увидел бежавший к столбу Иосиф. Но зрители были уверены, что лев сломал его могучим ударом лап. На трибунах прозвучал людской гул восхищения зверем.

Нерон одобрительно загудел носом. Полководцы, патриции, сенаторы, сидевшие рядом и за спиной императора в орхестре, откликнулись слитным гудением и ударами в ладоши. Зрители огромного цирка разразились аплодисментами, воплями приветствия людоеду. Он привык выступать на арене, где всегда его ожидало мясо, живое, от которого всегда исходил запах страха. И этот страх лев улавливал, мчась по тёмному коридору к светлому пятну выхода наверх, на арену.

По запаху, ещё не видя человека, зверь понял, как он выглядел, насколько он был силён, что в нём могло быть опасным для людоеда. Людоед не уловил запах металла, который часто оставлял на его боках и голове шрамы. Человек был беззащитен, как кусок мяса, брошенный в тёмную клетку льву.

Иосиф не остановил свой бег, зная, что любой хищник не умел защищаться. В этом был шанс на победу, на жизнь.

Лев находился боком к Иосифу, когда начал заваливаться столб. Лев не взглянул в сторону человека, боясь встретиться с ним взглядом. Он взвился в воздух, распластался на нём в прыжке длинным телом и резко поджал задние лапы, чтобы обрушиться на человека всеми четырьмя лапами и одним слитным рывком разорвать его на части. Людоед так делал всегда. Он помнил удары железом по голове, и выбросил лапы вперёд так, чтобы они закрыли голову, но в момент поджатия задних лап, положение тела хищника изменилось в воздухе, голова поднялась над передними лапами.

Прыжок был молниеносным, но Иосиф держал свои мышцы тела в напряжении и заранее отметил точку на песке. Он не менее молниеносно, чем зверь, скользнул вбок, разворачиваясь и вкладывая всю силу тела в инерцию разворота, нанёс хлёсткий удар палкой по носу летевшего льва. Крепкая дубовая палка переломилась с сухим треском. Зверь в воздухе сделал всеми четырьмя лапами стремительное движение, как если бы разрывал когтями тело человека, и рухнул на песок. Он ничего не видел от боли, ревя, перекатился на спину, разрывая воздух когтями. Иосиф прыжком метнулся к нему. Зверь почуял опасность. Взвился в воздух и отскочил в сторону. Но только для того, чтобы тотчас, откинув длинный хвост, развернуться к человеку и сделать прыжок. Как тень, как молния мускулистый лев сделал поворот, взметая в воздух тучи песка, и услышал рядом крик человека, а потом ощутил боль. Иосиф воткнул обломок копья в глаз зверя и сделал противоход, метнулся вбок. И лев, гибкий, огромный, отбросил хвост в противоположную сторону, с лёгкостью сменил направление атаки. Повернулся за человеком. Его худой, отвислый живот на долю секунды оказался перед Иосифом, коснулся его тела. И, Иосиф, ревя не менее громко, чем зверь, с силой воткнул в его живот обломок копья. Зверь прыгнул в воздух, оттолкнувшись от арены всеми четырьмя лапами. Его острые кривые когти, как кинжалы, были растопырены. Он мягко опустился на песок, подобрал под себя лапы и, яростно хлеща хвостом бока, раскрыл огромную пасть и заревел. От громового рёва люди задрожали от ужаса. Но этим рёвом лев скрывал свой страх перед человеком. И если бы ход в подземный коридор был открытым, зверь немедленно убежал бы с арены. Решётка была опущена. За нею стояли рабы с луками, чтобы немедленно обстрелять льва тупыми стрелами, если бы он, поджав хвост, метнулся бы к решётке.

Лев знал, что он не мог покинуть арену. Он должен был убить человека.

Иосиф чуял страх зверя и вновь бросился на него, вызывая его на прыжок, и он вновь был молниеносным, как выпущенный камень из катапульты. Лев полетел вперёд, растопырив когти. Но за мгновенье до его прыжка, Иосиф сместился на шаг в сторону, непрерывно крича от дикого напряжения всех мышц тела. Из-под его ног взлетели в воздух струи песка. Людоед пролетел мимо человека, в воздухе забил лапами, пытаясь достать врага. Опустился на арену и тотчас ощутил, как что-то вошло в его тело под левую лопатку, пронзило грудь. Он взмахнул хвостом, делая резкий поворот к человеку. И рухнул на бок. Но даже мёртвый он рассёк воздух когтями лап и затих.

Иосиф хрипел, не отрывая взгляд от зверя. Услышал грохот аплодисментов. Выдернул из сердца зверя окровавленную палку и ощутил, что у него ослабли ноги. Тяжесть навалилась на плечи. Он хотел пробежать вокруг арены, но, сделав шаг, закачался. Арена двигалась под ногами. Булькающие звуки вырвались из его горла. Он сказал самому себе:

– А разве мне было легче в тот первый день в пещерах?

Он собрал все силы и нетвёрдым шагом направился к лестнице, приветственно подняв правую руку в сторону орхестры, хотя рука его стала необычайно тяжёлой. Скачущий взгляд Иосифа нашёл императора, который растерянно смотрел на него и, хлопая в ладоши, не попадал ладонью на ладонь.

– Софоний, приготовь мне кастрированного льва. Я сегодня же выйду на бой.

– Август, не делай это, – горячо заговорил Тегеллин, понимая чувства Нерона. – Боги только наблюдают схватки, но не участвуют в них.

– Да. Ты прав.

– К тому же, Август, из чувства человеколюбия и в нарушение твоего божественного приказа, я подсунул Иосифу старого, слабого льва, беззубого и слепого.

– Да- да, – облегчённо переводя дух и рассматривая через изумрудный камень белоснежные оскаленные клыки зверя, сказал император. – Убить старика было нетрудно. И чего они хлопают? – раздражённо добавил Нерон.

– Женщины хотят получить его семя.

– Зачем? – удивлённо спросил император, прислушиваясь к женским крикам.

– Чтобы родить от него потомство.

– Вот как! – возмущённо вскрикнул Нерон. – Моё божественное семя они не просят. А просят еврея! – И с горечью добавил: – О, времена, о, нравы!

Он медленно поднялся из кресла и, закрыв лицо концом тоги, повёл рукой, требуя тишины. И когда она наступила, он громовым голосом заговорил из-за тоги:

– Мне, богу, стыдно слушать ваши неприличные просьбы! Я порицаю ваше поведение, женщины Неаполя!

– Август, – сказала Поппея, глядя на героя, – позволь мне передать Иосифу твой божественный поцелуй.

– Позволяю, – милостивым голосом ответил он, приняв позу государственного мужа.

В проходах появились греческие художники и скульпторы. Они начали быстро рисовать на широких табличках Иосифа. Нерон поморщился лицом и тихо сказал Тегеллину:

– Передай ему, как можно быстрей, мой дар. И пускай он едет на остров, сейчас же, если хочет, чтобы волнуемые не передохли.

Тысячи гомосексуалистов, которые всегда, зная, что император благосклонно относился к ним и хотел видеть их напротив орхестры, по другую сторону арены, сорвали с себя одежду и завопили так, что колонны цирка угрожающе закачались:

– Иосиф, хотим тебя!!!

– Вот он удел бога среди людей, – огорчённо пробормотал Нерон. – Неприлично мне, богу, слушать постыдные крики.

И он в сильном раздражении, закрыв лицо тогой, направился к выходу.

Многие женщины хитрили. Не ради потомства они просили семя Иосифа, а ради собственного удовольствия. И так как они знали, чем можно было привлечь и соблазнить мужчину, то торопливо спешили показать Иосифу свои лучшие части тела. Женщины сбрасывали с себя одежды и принимали героические позы олимпийских богинь. Иные просто указывали пальцами на то место своего тела, каким они хотели принять Иосифа.

В сущности, ничего особенного не происходило в цирке. Поведение женщин по отношению к кумирам было всегда таким – и сто и пятьсот лет назад. Правда, в более отдалённые времена женщины вели себя очень агрессивно в таких ситуациях. Они угрожали смертью тем мужчинам, которые не хотели соединиться с ними. И убивали без всякой пощады.

Поппея была в ярости. Женщины преградили дорогу Иосифу. И преторианцы вынуждены были не без удовольствия толкать их, опуская руки на соблазнительные обнажённые места женщин. Из-за этого движение Иосифа и Поппеи замедлилось.

Как и горячие неаполитанки, царица Береника была потрясена сражением Иосифа со львом. Она не видела Иосифа много лет, с того года, как он удалился в пустыню. И сейчас, потеряв голову, она бросилась навстречу Иосифу, прошла сквозь толпу и схватила Иосифа за руку. Царица заметила по его лицу, что он не узнал её, и она, оскорблённая, в гневе, громко заговорила:

– Иосиф, я напомню тебе…

– Береника, замолчи, – умоляюще сказал её брат Агриппа.

– Напомню! – возмущённо крикнула царица. – Мы путешествовали по Нилу. Ты подошёл ко мне и, потрясая кулаком так! – царица вскинула над головой руку. – С угрозой в голосе приказал: «Обнажись!» И я, напуганная, трепеща от страха…

Взволнованная Береника заметила, что все люди затихли, внимательно слушая царицу. Она торопливо перевела дух. В её поле зрения попал Тиберий. Царица, желая усилить силу своих слов, быстро указала на него рукой.

– Ты видел, как я обнажилась. Скажи правду или ты солжёшь?

– Да, это было так, но… – в полной растерянности протянул Тиберий, но Береника оборвала его:

– Довольно. Мне стыдно. Я уже не буду говорить, как он взял моё девство. – И она потянула Иосифа за собой.