Я, Иосиф Прекрасный

Военно-морской флот империи время от времени совершал рейды в места обитания пиратов. Разорял их гнёзда. Тысячи разбойников гнили заживо на крестах на дорогах, на берегу островов, в городах. Но ужасная казнь не останавливала любителей быстрой наживы. Жажда быть богатым заставляла состоятельных земледельцев и горожан бросать своё имущество и уходить в море на разбой.

Торговые корабли были забиты золотом, драгоценными продуктами питания, материей из далёких стран Востока, пшеницей, мирром. За один удачный поход в море можно было получить огромное состояние, чтобы потом до конца своих дней жить в Риме в роскоши и в неге. Удачные походы пиратов были редкими, часто они заканчивались на крестах, но возвращаться на землю, работать никто не хотел.

…Тиберий Александр замолчал, потому что заметил, как на носилках, что несли шесть крепких рабов, чуть раздвинулись занавески. Кто-то, находясь в глубине носилок, осторожно посмотрел в сторону Тиберия Александра и Иосифа.

Всадник и секретарь посольства медленно прогуливались в портике дома, куда они зашли, чтобы переждать душную вечернюю жару. Она утомляла расшатанные нервы Тиберия. В последние годы он жил в ожидании смерти, видя, как сторонники и друзья Нарцисса один за другим погибали на Гемониях. Смерть медленно приближалась к двум оставшимся в живых друзьям Нарцисса – к Тиберию и к Веспасиану Флавию. Тиберий с трудом добился у сената должности советника Домиция Корбулона, чтобы уехать из Рима. Наместник провинции «Сирия» Корбулон готовился к войне с Парфией.

По римскому закону, который был принят в годы принципата Октавиана Августа, гражданин не имел права покинуть Италию без разрешения сената. Это было связано с резким сокращением деторождения. Октавиан Август ездил по городам Италии и убеждал женщин рожать не менее трёх детей. Но это не помогло. Города увеличивались за счёт притока иностранцев и вольноотпущенников.

От приморского города Остия до Рима тянулась прямая широкая дорога, созданная из каменных блоков. Когда впереди на горизонте появились стены Рима, Иосиф зачарованно стал смотреть на них, сидя в повозке. Стены приближались, росли, нависали над дорогой, упирались зубчатыми бастионами и фортами в небо, подпирали его собой.

Высокая дорога была заполнена повозками и пешими людьми, идущими в обе стороны. Но вот прозвучал резкий рёв трубы, и движение на дороге тотчас прекратилось. Все подались на обочины, замолчали, затихли. Иосиф услышал мерный звук, что сотрясал воздух и каменную дорогу. Он приближался к городу, к распахнутым воротам, над которыми далеко вверху была выложена золочёными камнями надпись «РИМ». Звук был металлический, грохочущий в тишине, что установилась на дороге. Это гремели подкованные гвоздями сапоги солдат претория. Две когорты, разделённые на манипул и центурии, шли на дежурство в город, возглавляемые военными трибунами и центурионами в сверкающих золотом доспехах. Преторианцы шли размерным шагом, от которого сотрясалась земля. Их взгляды были устремлены только вперёд, губы плотно сжаты, а суровые лица солдат были похожи друг на друга своей грубой беспощадной решительностью убить всякого, кто встал бы на их пути. Вид военной машины внушал людям страх и уважение.

Разумеется, Элиазар, Иосиф и всё маленькое посольство укрыли свои губы повязками, в которых находились изречения из Второзакония, чтобы греховный воздух Рима, насыщенный бесами, очищался при дыхании.

Перед тем как пойти к всаднику Тиберию Александру посол и его секретарь надели на себя новые туники до пят, новые таллифы и кидары на головы, и, конечно, повязки. А к своим вискам послы приклеили ленточки с большими коробами, в которые положили Шему.

На шумных, многолюдных улицах над двумя евреями народ смеялся, показывая на них пальцами. Иосиф краснел лицом от возмущения, но Элиазар не обращал внимания на смех горожан.

Тиберий Александр был богатым вельможей, жил во дворце. И ко времени появления в нём соплеменников, всадник, его многочисленные друзья и клиенты разыгрывали модное действие, каким увлекались и императоры: сбор урожая винограда. Само собой понятно, что Тиберий играл роль Бахуса, главную роль в действии. С венком на голове, а больше никакой одежды на нём не было, Тиберий время от времени приближался к стоявшей на возвышении очаровательной вольноотпущенницы и, запрокинув голову, принимал виноградину, сброшенную ему в рот из её чрева. Его плечи и голова были обильно украшены виноградными гроздями, так что лицо всадника едва было различимо среди листвы и ягод, а срам был голый. А видно, как поняли два еврея, на всех танцующих и поющих людей не хватило винограда и листьев, чтобы прикрыть то, что надо было прикрыть.

Все ходили по залу, нехорошо двигая бёдрами, хлопая в ладоши, с песнями, с венками на головах.

Элиазару и Иосифу сразу бросилось в глаза, что у мужчин и женщин передний срам был ощипанный, без волос.

Когда они проходили по залу, ища всадника, то вдруг увидели лежавшую на столе девушку с расставленными ногами, с открытым греховным местом. Цирюльник щипцами выдёргивал из её греховного места волосы…

– О, Господи, куда ты нас направил! – пробормотал изумлённый и растерянный Элиазар.

Мимо послов прошла, играя задним, поблёскивающим от умащения, срамным местом, девушка. Элиазар быстрым жестом руки закрыл свои глаза, начал громко читать защитительную молитву против бесов и срама.

Иосиф отметил помимо своего желания, что греховные места девушек притягивали его взгляд, непонятно почему. А их потряхивание во время танца красивыми, полными греховного умысла грудями туманили его мозг. Но Иосиф быстро опомнился и тоже начал читать защитительную молитву, глядя только себе под ноги. Однако его слух почему-то среди прочих многих звуков, среди мужских голосов и их пения улавливал греховный смех девушек. Иосиф заткнул пальцами уши.

Когда Элиазар увидел совершенно голого Тиберия, который… о, Господи!.. стоял под срамным местом рабыни и принимал ягоды винограда ртом, то закричал:

– Это что такое!? В аду ли я!?

Услышав родной арамейский язык, всадник в великой досаде выплюнул изо рта виноградину, и поспешил к соплеменникам.

– Зачем вы сюда пришли? – резким голосом заговорил Тиберий.

– Закрой свой срам! Стыдно! Какой разврат! – крикнул Элиазар.

– Это не разврат! – так же резко заговорил всадник. – Это танцы!

– Танцы!? С открытым срамом!?

Тиберий затопал ногами и закричал на арамейском языке:

– Дикари! Дикари! Сидели бы у себя в Иерусалиме! Позорите меня! Что вы навертели на себя! Оденьтесь пристойно!

Его передний срам подрагивал, вероятно, тоже возмущённый поведением евреев. Элиазар яростным жестом пальца указал на низ живота всадника и громовым голосом завопил:

– А это и есть пристойная одежда?!

Тиберий с трудом усмирил в своей душе взрыв ответной ярости. Он быстро повернулся лицом к своим друзьям и клиентам, улыбнулся им натянутой улыбкой. Поискал и выбрал среди них себе замену, Бахуса. После чего Тиберий милостивым жестом приказал всем продолжать игру и танцы. А Элиазара и Иосифа он крепко взял под руки и едва ли не бегом повёл прочь, бормоча сквозь зубы:

– Опозорили меня. Только разбойники ночью ходят в такой одежде по Риму. О, боги, я уже забыл о вас, евреях, но вы снова достали меня. Сейчас вы пострижётесь, оденетесь в греческую одежду, иначе я говорить с вами не буду.

Он вошёл в комнату, сбросил с себя цветы, венок и возлёг на стол. Тотчас появился раб с инструментами для умащения. Он начал соскабливать с тела вельможи скребком старое масло. Два цирюльника по жесту Тиберия усадили в кресла Элиазара и Иосифа и начали подстригать их длинные волосы.

– Под Августа, – бормотнул Тиберий.

Его раздражение не утихало в душе.

– Да. Я помню. Я это забыть не могу… Когда я был прокуратором, я всё хотел делать на пользу евреям. Но этот проклятый фарисей Аристобул возмущал против меня народ. Он харкнул в меня, прокуратора. И хотя фарисей стоял далеко, но видимо ваш Бог или ветер… да, конечно, ветер подхватил харчок и бросил его мне под ноги. За такое государственное преступление любой прокуратор отправил бы фарисея на крест, а я молча пошёл дальше. А что творилось в моей душе… – вельможа шумно хмыкнул носом. – Только одни оскорбления от вас и поношения.

Тиберий смахнул с лица слёзы и, подставляя своё очищенное тело для умащения свежим маслом, смешанным с благоухающим мирром, указал пальцем на раба.

– Вы думаете: он раб? Нет. Он римский гражданин, банкир, богатый человек. Фемистокол был рабом, прослышал о том, что я всюду творю добро. Бросился на улице ко мне в ноги, умоляя меня выкупить его у злого хозяина. Я купил. Он показал себя скромным. Я дал ему свободу. А так как Фемистокол знал цифры, я сделал его банкиром. Физический труд презирается в Италии. А Фемистокол, как милость просит у меня разрешения умащать моё тело. Потому что помнит мою доброту.

– А каково твоё состояние? – спросил Элиазар.

– Неплохое, – уклончиво ответил уже успокоенный всадник, он скупо улыбнулся и заговорил: – Оно позволяет мне жить на широкую ногу, заботиться о своих друзьях, о клиентах. Да, у иных – клиенты ходят в рванье, голодные. А мои клиенты сытые, хорошо одетые.

– И много их у тебя? – вновь спросил Элиазар, чтобы поддержать светский разговор.

– Полторы тысячи. Наслышанные о моей доброте римляне просятся в мою клиентуру. Но не могу же я содержать весь Рим на свои деньги. Приходится отказывать.

– Всё равно, Тиберий, – с укором в голосе сказал Элиазар, – ты ведёшь греховную жизнь. На том свете тебя ждёт геенна огненная.

– Хм… Я верю только в олимпийских богов. А после смерти я предстану перед Юпитером. Буду вкушать амброзию вместе с Аполлоном и Венерой.

И Тиберий чмокнул губами, мечтательно глядя в потолок комнаты, где были красочные фрески, передававшие жизнь на Олимпе. Откуда ему лукаво улыбалась Венера, делавшая торопливый жест рукой, чтобы прикрыть, передний, без единого волоска, значит, ощипанный, срам. Или наоборот, богиня указывала на него шаловливой рукой, на что-то намекая…

Элиазар глянул вверх и торопливо опустил голову. Смотреть было некуда в комнате, так как все стены и потолок были украшены греховными изображениями. Везде взгляды евреев натыкались на разврат. Фемистокол неслучайно поставил на стол банки и горшки с маслами. Сами по себе сосуды были дорогими, так как на их боках были тонкие высокохудожественные изображения житейских сцен.

Элиазар с трудом удержал возмущённый крик, когда посмотрел на банки, увидел картину. Голый юноша сидел с поднятым вверх фаллосом, а девушка торопливо опускалась на него, садилась. Тут же рядом другой юноша подносил свой фаллос к заднему месту стоявшей на четвереньках красотке.

– Это что, у вас в Риме все сосуды такие? – хриплым голосом в полной растерянности спросил Элиазар.

– Нет. Есть и с аморальными изображениями.

– А какие ещё могут быть аморальные?

– Поживёшь в Риме, увидишь.

На умащённого драгоценными маслами вельможу рабы надели тогу, надели на его пальцы перстни, а на шею Тиберия повесили золотые знаки государственных наград. Он повёл послов в свой кабинет, там указал на кресла, а сам долго и молча ходил по комнате.

– Помогать я вам не буду. Знаю. Вы приехали по поводу тех несчастных… Но меня ждёт в Остии военная галера, чтобы отвезти в Сирию.

– Тиберий, ты еврей, – с укором в голосе сказал Элиазар.

Всадник протестующим жестом остановил его.

– Нет! Я – эллин и горжусь этим.

– А кровь? А душа?

– Нет! – рявкнул вельможа. – Не хочу я отдавать свою жизнь, полную наслаждений и удовольствий ради вашего Бога! Вы все там сошли с ума. Не живёте, а страдаете ради загробной жизни. Не хочу вас знать! – Он долго успокаивал себя вздохами и тихо заговорил: – Меня ненавидит Агриппина мать Нерона. Каждый день жду смерти. Я вынужден был составить завещание в пользу божественной матери и Августа. Так принято. И узнал, что они оба нацелились на мои деньги…

– Что же нам делать?

– Подавайте прошение Патробию. Обо мне ни слова. Хуже вам будет. Я в опале. – Он остановился напротив Иосифа и улыбнулся ему. – Какой ты стал красивый. От тебя, Иосиф, исходит женская чувственность… хм… хм… Пойдём со мной на улицу. Я хочу поговорить с тобой наедине. Здесь всюду уши, – тихим шёпотом добавил вельможа.

Тиберий был одним из богатейших всадников империи, поэтому выйти на улицу в обычном одеянии он не мог. Люди немедленно бросились бы к нему с просьбами. Он переоделся. Надел на себя поношенную тогу, а все украшения снял и повёл Иосифа во внутреннюю часть дворца. Через маленький, пустынный двор они прошли к калитке в высокой каменной стене. Калитка открывалась с помощью спрятанного в стене рычага. Они вышли на улицу.

– Тиберий, о каких ушах ты говорил?

– Хм… Вокруг меня очень много людей. Среди них, и я знаю кто, шпионы сената, императора, Агриппины… Она изображает несчастную бедную мать, а владеет миллиардом сестерциев. И всё ей мало! – зло сказал Тиберий, плюнул и торопливо огляделся по сторонам.

Ничего не заметив особенного в людях на улице, он успокоился.

– Там, где богатство, там разврат. Это всегда было и всегда будет… Поппея развратная патрицианка, любовница Нерона. Она часто бьёт его.

– Нерона? – изумлённо спросил Иосиф.

– Да, Нерона. Весь город знает об их драках. А Нерону любо, потому что у него мать такая, как Поппея. Если ты…

– Нет. Я не смогу, – торопливо перебил всадника Иосиф, он бурно покраснел лицом и опустил взгляд.

– Ну, тогда возвращайся домой, – сердито сказал всадник. – А перед этим подумай: 5000 законопослушных евреев, которые своими налогами обогащали казну империи, сейчас умирают на каменоломнях. Дело в том, что известь при дыхании осаждается коркой на лёгких. На каменоломнях работа опасней, чем на любых других рудниках империи. Смертники не поймут тебя, Иосиф.

– Я не решусь… – ответил Иосиф, дрожа всем телом от ужаса.

– Да, таким ты не понравишься Поппее. Она не хуже Мессалины. Ей нужен грубый самец. Я дам тебе для науки опытных вольноотпущенниц. Твои красивые глаза, какие были только у древних египетских девушек, уже запали в души многим моим вольноотпущенницам. Я заметил, пока ругался с Элиазаром! – с хохотом воскликнул всадник.

У Иосифа вдруг начали стучать зубы. Его великолепное воображение нарисовало чудовищную бабу с расставленными ногами. Он выкинул вперёд руку и вскрикнул:

– Нет – нет!

– Трудный вы народ, евреи, – скрипучим сердитым голосом заговорил Тиберий, оглядываясь по сторонам. – Не хотите наслаждаться жизнью. А жизнь даётся человеку один раз. Если она тебе не нужна, то отдай её во имя несчастных. Сделай выбор и дай мне ответ сейчас.

– Я ничего не знаю, – тихим шёпотом сказал Иосиф. – Я не умею.

Он надеялся, что Бог его не слышал, истово надеялся, что Бог остался во дворце рядом с Элиазаром или где-нибудь в другом месте, потому что верующих было много, а Элиазар должен был читать богоугодные молитвы, которые, само собой понятно, нравились Богу.

У Иосифа было белое лицо. От бурного смущения и ужаса оно полыхало ярким румянцем.

– Но ты согласен? – резко спросил Тиберий. – Дай ответ!

– Да.

Тиберий краем тоги обтёр ставшее влажным от трудного разговора лицо. Утирая лицо, всадник заметил, что мимо них рабы пронесли закрытые занавесками носилки. А Закон запрещал частным людям пользоваться носилками в городе из-за блуда, который устраивали в них богатые матроны. За занавесками мог скрываться «любопытствующий», государственный или частный шпион влиятельного человека.

– Зайдём в портики. Жарко, – сказал усталым голосом Тиберий, морща лоб и думая о том, есть ли ещё какой способ добиться милости у Нерона. – Нет. И не думай себе, Иосиф, что ты речами убедишь Поппею помочь освободить смертников. Не думай. Глупо.

И вдруг Тиберий заговорил озорно, блистая глазами:

– Подходишь почти бегом. Одну руку сразу сюда! Вторую – сюда! Ногой так! А потом так!

– Она будет драться.

– Нет, Иосиф. Она честная, как это ни странно, – Тиберий в сомнении посмотрел на Иосифа. – Влюбишься, вот тогда будет беда.

Он замолчал, потому что вновь увидел носилки, занавески на которых чуть раздвинулись. Страх коснулся его души. Всадник ощутил дыхание смерти. Он расширенными глазами смотрел вперёд, а мысленно созерцал посланцев Нерона. Они шли к его дворцу. Это были преторианцы, значит, они имели приказ императора убить Тиберия Александра на Гемониях.

Можно было сколько угодно жалеть тысячи всадников, перебитых по приказу Агриппины и Нерона, но понять, что они испытывали в душе перед смертью, можно было только на Гемониях за минуту до своей смерти, на лестнице, что вела к Тибру. Воды Тибра каждый день увлекали вниз, к морю обезглавленных аристократов. Их тела цеплялись за вёсла кораблей, бились об их носы. Простолюдины смеялись, а всадники, патриции, все богатые люди вздрагивали.

– Он здесь! – раздался громкий крик.

Иосиф поднял голову. Он был в полной растерянности оттого, что должен был сделать, поэтому он не обратил вниманье на носилки, на то, что люди начали быстро покидать улицу. Торговцы хватали своё имущество, торопливо собирали его в мешки, совали на повозки, озираясь по сторонам. Портики, где стояли Тиберий и Иосиф были частью огромного банка, перед входом которого несли дежурство огромные мускулистые африканцы с дубинами в руках. Едва они услышали крик, как тотчас опустили дубины и повернулись лицами к стене здания.

– Уходим, – сквозь зубы шепнул Тиберий.

– А что произошло?

– Молчи. За нами следят «любопытствующие». Уходим.

Крупное тело всадника дрожало. Его ноги подгибались. Тиберий глянул в сторону поворота улицы. Из него выскочил рослый широкоплечий раб с железным ошейником, длинноволосый, в грязной длинной рубахе. Всадник присел, а потом, закрыв лицо концом тоги, метнулся за торговые ряды. И там распластался на земле, прикрыв свою голову пустой корзиной.

Раб остановил свой стремительный бег на середине улицы, повелительным жестом повёл рукой.

– Ломать. Забрать всё ценное. Возьмите в банке столько, сколько сможете унести.

Это было обычное ограбление, и Иосиф попятился за колонну портика, чтобы не мешать грабителям. Но раб заметил Иосифа. Убрал с глаз длинные волосы и, криво усмехнувшись, зычным голосом крикнул:

– Ты посмел быть красивым! Я накажу тебя за это!

И он прыжками помчался к портикам, на ходу замахиваясь огромным кулаком. Раб вложил в удар всю силу разбега и мощь крупного тела, чтобы изуродовать незнакомца, а лучше – убить его одним ударом кулака.

Иосиф резко отшагнул вбок и коротким тычком кулака в висок сбил с ног раба.

– Сюда! На помощь! – завопил главарь банды, вскакивая на ноги.

Его банда, что с хохотом крушила торговые ряды, разбрасывала и ломала всё, что можно было сломать, поспешила на крик своего вожака, размахивая короткими дубинами. У каждого из грабителей под плащом был металлический панцирь.

Иосиф вонзил ногу в пах тому, кто подбежал первым. Грабитель завопил нечеловеческим голосом и рухнул на землю. Второму Иосиф вонзил пятку в панцирь, смяв его на груди настолько глубоко, что железо сдавило дыхательные пути, и грабитель, валяясь на земле, хрипел, махал руками, как при смерти. Третьему Иосиф ударом кулака расплющил лицо и повернулся, ища вожака банды. Но тот в это время скачками убегал по улице, а за ним бежали те его соратники, которые могли бежать.

– Иосиф, Иосиф, сюда, – услышал он в тишине, что установилась после побега банды голос Тиберия. – Ты что наделал. Это же… им… им… император.

– Где император?

– Тот с ошейником. Нерон… О, боги, что теперь будет. Ты всё погубил. И себя погубил. И народ свой погубил. И меня.

Обхватив дрожащими руками голову и раскачиваясь из стороны в сторону, Тиберий плакал, а мысленно он видел Гемонии.

Иосиф знал, что Нерон был актёром, певцом, кифаредом, спортсменом, но все эти увлечения императора секретарь посольства не мог совместить с его игрой раба и главаря банды. Иосиф предположил, что люди по какой-то непонятной для него причине ошиблись. Приняли бандита за Нерона.

Между тем, преторианец, получивший от Иосифа удар в пах, постанывая, медленно поднялся на ноги и, держа руки на поясе, хромая, пошёл прочь, не взглянув на своих товарищей. О них заботились горожане. Люди засунули палки под панцирь посиневшего лицом второго преторианца, пытаясь выправить доспехи или снять их с тела, и вскоре облегчили ему возможность дышать полной грудью. Он торопливо окинул взглядом улицу, со свистом втягивая воздух в лёгкие, нашёл Иосифа, указал на него пальцем и зло проговорил, смеясь:

– Ты можешь считать себя мёртвым!

Третий преторианец лежал неподвижно. Ему тоже люди помогали из страха вызвать неудовольствие Нерона.

Все, кто находился на улице, молча, удивлённо рассматривали Иосифа, посмевшего ударить императора. Чья-то рука мягко коснулась плеча Иосифа, и тихий голос сказал:

– Если ты такой смелый, то пройди сюда. Тебя ждут.

Иосиф обернулся. Рядом с ним стояли рабы, держа закрытые носилки, а тот, кто обратился к Иосифу, протягивал ему повязку, жестом показывая, что нужно завязать глаза.

Едва он забрался в носилки, как невидимые для него руки опустились на его плечи, и он узнал их, как и узнал греховный девичий смех.

– Ты улыбаешься, значит, ты вспомнил меня?

– Я всегда помнил, но кто ты?

– Это неважно, – сказала она необычайно нежным чувственным голосом. – А повязку не снимай.

Она осторожно трогала пальцами его лицо, руки, гладила, смеялась. А он, сдерживая дыхание, чутко слушал её голос, смех, улыбался ей, забыв всё на свете от бури чувств, что охватили его душу. Они опьянили его сознание, хотя он никогда не употреблял вино. Однако память об этой незнакомке, что хранилась где-то в глубинах его мозга, сейчас прошла через огонь его души. Иосиф забыл, что нужно было читать защитительную молитву против греха, блуда и против женщин. Забыл, зачем он приехал в Рим. Пламя его души трепетало, когда девушка касалась его руки, его лица. Оно разгоралось.

Незнакомка что-то говорила необычайно греховным, красивым голосом. А он не понимал её слова, но звук её голоса, как нектар, как мирр нежно погружался в его сознание.

Мерное покачивание носилок вдруг прекратилось.

Незнакомка крепко сжала своими пальцами руку Иосифа и потянула вверх, заставляя его подняться на ноги. А потом она повела Иосифа за собой. Он слышал её лёгкое, прерывистое дыхание, её тихий смех, чувствовал на себе её взгляд.

Уличная духота сменилась прохладой. Рядом с Иосифом плескалась вода и шумели фонтаны.

– Теперь сними повязку и скажи: любишь ли ты меня? – сказала девушка, нервно пофыркивая.

Конечно, Иосиф в своём воображении создал, помимо своего желания, образ незнакомки. А увидел другую девушку, скромно одетую, с юным, очаровательным лицом, растерянно улыбавшуюся Иосифу.

– Ты не полюбил меня?

На её лицо из прекрасных глаз хлынули слёзы. Они упали на огонь души Иосифа и возбудили пожар. Он быстро шагнул к ней.

– Нет. Я полюбил тебя. Но я не знаю, что нужно делать и что говорить.

Девушка прислушалась к звуку его голоса. Её подвижное лицо стало грустным, потому что она каждую секунду помнила: кто она. Её душу охватил страх за их любовь. Девушка знала, что сегодня или завтра она должна была сказать Иосифу, что она Акта любовница императора Нерона…