Я, Иосиф Прекрасный

Пользуясь сумраком, Иосиф поддерживал себя руками, часто опускался с колен на пятки.

Наступила тёмная ночь, а ессеи продолжали молиться с поднятыми руками. Иосиф тихим шёпотом спросил наставника:

– Долго будем стоять?

– Всю ночь. До первого луча солнца.

В полной растерянности Иосиф рухнул на бок. Встал на колени. Но ему хотелось спать, и он заснул. Его разбудило собственное падение на камень. На площадке было тихо. Ессеи стояли на коленах неподвижно. Один Иосиф двигался: раз за разом валился то на левый бок, то на правый. И после многих падений юноша не проснулся.

Он ощутил, что чья-то сильная рука резко встряхнула его, а потом поставила его на ноги. Иосиф открыл глаза и несколько секунд с удивлением смотрел на голых людей, которые перед обрывом принимали водное очищение. Он не сразу вспомнил, почему он здесь, среди нищего народа. Его мышцы болели, руки не могли удержать пустое ведро. Наставник окатил водой Иосифа, и он оживился.

И пока они оба заканчивали вспашку поля, другие ессеи разбрасывали зерна по чёрной плодородной земле. Можно было отдохнуть, тем более что ноги подкашивались у Иосифа. Наставник знаком повёл юношу в пещеру, где стояли мельничные жернова, засыпал в них зерно и начал вращать один, указав пальцем на второй круг. У Иосифа от прошлой работы кружилась голова, а едва он встал за мельницу, как тотчас рухнул на неё. Иосиф с трудом поднялся на колени и вцепился двумя руками в ручку, начал вращать круг. Глядя на белую от мучной муки стену пещеры, Иосиф с раздражением мысленно спросил себя: «Что я здесь потерял среди неграмотных людей? Что я ищу?» Продолжая работать, он начал сердиться на мать, которая не запретила ему пойти в пустыню.

Во время трапезы он увидел, что на его ладонях и пальцах появились шишечки. Потом во время работы они лопнули. Он показал руки наставнику. Тот в ответ только пожал плечами. И Иосиф вновь начал крутить мельницу. На ладонях выступила кровь. Ладони прилипали к ручке. Ему было очень больно и очень жалко себя. Слёзы скользили по его лицу.

Он сердился на мать и мысленно упрекал её за то, что она не спешила прийти за ним.

Когда они заполнили мукой деревянный ящик, и Иосиф, облегчённо переводя дух, сел у стены, наставник знаком позвал его за собой. В каменной яме не было воды. Наставник протянул Иосифу связанные вместе два бурдюка. Себе взял четыре, и они начали спускаться в пропасть, где далеко внизу пробегал ручей.

Спускаться в пропасть было легко, но когда с бурдюками, полными воды, Иосиф двинулся вверх по тропинке, он задрожал от ужаса, потому что подъём был крутой и длинный.

Наставник быстро ушёл вперёд, и юноша, напрягая свои физические и духовные силы, бросился за ним. Хрипло дыша, задыхаясь, он вновь начал сердиться на мать, прерывисто бормоча за спиной ессея:

– Я не хотел сюда… Почему ты промолчала?.. Нет! Ты сказала: «Иди». Нет. Ты приказала, а я – покорный сын. Я не мог отказаться. Я молил тебя: «Позволь остаться дома». А ты вновь сказала: «Иди!»

Из-под его ноги выскочил камень, и Иосиф потерял равновесие, отчаянно замахал руками, словно пытался взлететь в воздух, повалился на спину. И вместе с бурдюками покатился по крутому горному склону вниз, к ручью. Там он умылся холодной водой, чтобы смыть с лица слёзы и повесил себе на шею бурдюки. А чтобы вновь не опрокинуться на спину, Иосиф согнулся и на четвереньках пошёл в гору, сердито вопрошая себя:

– Зачем я здесь? Как я буду жить без книг, без вкусненького?

Но более всего юношу угнетало то, что он находился среди простого народа. Иосиф видел народ часто, но мельком, потому что стоял высоко над простолюдинами в силу своего рождения. Здесь в пустыне простой народ оказался выше Иосифа, так как был физически сильным. Разум аристократа не мог примириться с тем, что грубые, невежественные люди были выше его. Нужно было развить в себе физическую силу, выносливость.

Иосиф рванулся вперёд, а чтобы не стонать от боли, он закусил зубами конец льняной верёвки, что соединяла бурдюки. В его нежных руках пульсировала боль от многочисленных царапин. Стремительно идя на четвереньках, он догнал наставника. Но перед пещерами Иосиф рухнул на камни, лежал и хрипел, словно при смерти. С помутнённым сознанием он помнил, кто он, поэтому заставил себя рывком встать на ноги, дойти с бурдюками до ямы и вылить воду.

Наставник в сомнении осмотрел Иосифа, подумал, ушёл в пещеру и вернулся с двумя топорами. Один протянул Иосифу и указал пальцем на далёкий лес. Иосиф не понял, зачем нужно было идти в лес с топорами, когда проще было собрать на земле сушняк. Но лес был чистый. Кое-где стояли засохшие, мёртвые деревья. Наставник выбрал для Иосифа тонкое дерево, а для себя выбрал толстое – и, плюнув на свои ладони, с удовольствием начал рубить ствол.

Юноша с трудом набрал в рот слюну, плюнул её на ладони, покрытые кровавыми ранами, утёр с лица обильные слёзы и поднял топор. Увы. При замахе топор улетел за спину Иосифа и затерялся в густой траве. В лесу было прохладно, покойно, а у юноши болело всё тело. Он вдруг вспомнил, ища топор, что недавно, до того, как пришёл к ессеям, мечтал быть полководцем. Но полководцы часто сражались впереди своих воинов.

Иосиф перестал плакать, быстро подобрал топор и бегом вернулся к своему дереву. Он неумело, слабо работал топором, ни на секунду не останавливаясь, до тех пор, пока ствол не закачался и не рухнул на землю. Его нежные руки были в крови. С того дня юноша перестал плакать и ждать появления своей матери. А через две недели он легко поднимался в гору с бурдюками, полными воды, десятки раз за день. Валил деревья, как лесоруб. С удовольствием кушал баланду. А во время всенощной молитвы Иосиф стоял неподвижно на коленах с протянутыми в сторону Иерусалима руками. Но всегда помнил, что он аристократ. В его душе горел огонь. А у людей, которые окружали Иосифа, он никогда не загорался. Они смиренно ожидали наступления Царствия Божия, убивали свою плоть долгими молитвами, постами, работой. Иосиф делал то же, что и ессеи, но не мог загасить клокочущий огонь в своей душе.

Через три года, когда Иосиф мог стать «посвящённым» в братство ессев, стать братом для всех, он молча простился с людьми и покинул их, чувствуя в душе горечь, что расстался с ними навсегда. И в то же время он был счастлив, что выдержал трудное испытание. Но, мечтая о доме, Иосиф направился на север, в Галилею. В Галилее была гора Кармил. И на её вершине стоял храм, посвящённый жестокому языческому богу Кармилу. Священники храма умели заглядывать в будущее людей. А Иосиф страстно хотел увидеть своё будущее.

Так как Иосиф не стал братом для общины, то ему никто не открыл свои имена, никто не спросил его имя, не задал вопрос: кто ты?

Когда Иосиф начал спускаться вниз по горе, за ним пошёл его наставник.

– Я знал тебя раньше, Иосиф, – тихим голосом сказал наставник.

– Почему ты не открылся мне?

– Хм… разве ты уже забыл, что с мирскими делами нельзя жить в пустыне.

– Ты был рабом? – спросил Иосиф, ничуть не интересуясь прошлой жизнью своего наставника и с удовольствием глядя вперёд, туда, где была дорога.

– Да, – с печалью в голосе ответил наставник. – Моё имя Иоанн. Я родился на севере Галилеи в семье свободного человека. Мой отец долго изнурял себя работой, чтобы скопить деньги на участок земли. Увы. Он не смог скопить деньги. Взял землю в аренду у богатого человека. Но налог Риму и Храму не позволял ему вернуть долг…

Иосиф из уважения к своему наставнику шёл медленно и глядел себе под ноги. Мысленно юноша был далеко. Он ощущал в душе страх оттого, что жрец мог предсказать обычную судьбу: «жизнь – полная чаша… долгая… сладкая…» Такие формулы гадальщики говорили всем людям. Юноша пылко взглянул вперёд на лес, куда он входил вместе с Иоанном и едва не сказал вслух: «Я не такой, как все. Я другой. У меня должна быть другая судьба». И услышал горестный голос Иоанна:

– …тогда отец повёл нас на рынок и продал. А потом он отнёс деньги хозяину, Храму и Риму. Сжёг хижину и вонзил себе в сердце нож…

Иоанн схватил рукой горло, долго мял его чёрными пальцами и хрипел. Его лицо было залито слезами.

– Да! – хрипло вскрикнул он. – Я мечтал убить мучителей!

– Ты убил?

– Да. Мою руку направлял Бог. Пять лет назад меня нашла мать и передала мне нож, которым убил себя отец. Я убежал от хозяина и напильником сорвал ошейник. Я сидел в засаде двадцать дней. Питался корнями и водой. И, наконец, они появились.

– Кто?

– Римляне. Их было много, центурия. Я пошёл за ними. Ждал час их трапезы. И когда они остановились в лесу и разбрелись, чтобы собрать дрова для костра, я метнулся к тому, кто был ближе ко мне. Я вонзил нож в его горло, и он рухнул на землю без звука. Я как тень метался между ними, и каждый мой удар был смертельным. Я убил много! – крикнул Иоанн и торжествующе рассмеялся.

Потрясённый рассказом и яростным видом Иоанна, Иосиф отступил от него.

– Бог был со мной в тот час. Те, кто остался в живых, убежали из леса. Ха-ха-ха! Если бы ты видел, как центурия убегала от одного человека! Ха-ха-ха!

Смеясь, Иоанн перегнулся пополам, хлопая себя длинными руками. И вдруг затих. Рукавом туники смахнул с лица слёзы и вновь тихим голосом заговорил:

– Да, теперь нужно было убить хозяина моего отца. Я решил зарезать всю семью, потому что он погубил мою семью. Я плакал, что муки смерти для хозяина и его домочадцев будут короткими, не сравнимыми с муками моего отца, матери, сёстер и братьев. Я пришёл и приготовил в руке нож. Я знал, что убью их быстро и легко, а в Храм не пойду. Они вышли, чему-то смеялись, слабые, весёлые, сытые. Я сделал шаг им навстречу и ощутил на себе руку Бога, которая остановила меня. Я выронил из пальцев нож и побежал в пустыню.

– Иоанн, ты не забыл имя хозяина? Кто он?

Иоанн горестно вздохнул и, не глядя на Иосифа, тихо ответил:

– Как же я могу забыть?.. Это твой отец Матфей.

Иоанн повернулся и быстро пошёл прочь…

Едва Иосиф покинул пустыню и вышел на дорогу, что тянулась от деревни к деревне, которые были многолюдными, как тотчас увидел группы девушек. Его сердце учащённо забилось в груди. Иосиф удивился и начал укреплять себя молитвой. Однако его юное сердце продолжало взволнованно стучать. Это был грех. Иосиф рассердился на себя, потому что за три года он оказывается не смог усмирить свою плоть. Он опустил глаза вниз и так шёл по дороге, по улицам деревень, чутко слушая девичий смех, их приятные голоса, наполненные греховным умыслом. Девушки были озорные, понимали, что он скрывал свои чувства. Они нарочно, под разными предлогами останавливали Иосифа, задевали плечами и прямо смотрели ему в лицо. Девушки двигались перед ним, старательно покачивая бёдрами, чтобы смутить его. Он мысленно читал молитву и быстро шёл по дороге.

Он интересовал всех встречных людей, потому что его лицо было лицом аристократа, а шёл он пешком, как простолюдин. Его старая потрёпанная туника была короткой, а таллиф выцвел. Кожа на руках юноши была чёрной, в ссадинах от тяжёлой работы, какой могли заниматься только рабы.

На земле Десятиградья Иосиф решил отдохнуть на берегу Иордана, хотя он не испытывал чувства усталости. И не хотел есть.

Вдоль обоих берегов широкой полноводной реки с густыми зарослями деревьев было много родников с холодной прозрачной водой. Здесь были чудесные лужайки, прохлада, пение птиц. Но здесь дьявол устроил хитрую ловушку для Иосифа. Он сильной рукой направил навстречу праведнику двух юных гречанок живших блудом. Глафиру и Пульхерию. Старшей среди них была Глафира. Впрочем, таких девушек в Десятиградья и Самарии было много. Они с большой охотой передавали юношам все те болезни, которые были результатом их жизни.

По берегам Иордана невозможно было пройти из-за обилия лесных зарослей. Огромные деревья наклонялись своими густыми ветвями к воде и закрывали берега. За Иорданом была чрезвычайно плодородная земля. Она привлекла сюда в далёком прошлом вавилонян, ассирийцев, греков. Люди берегли землю тем, что разводили леса, которые в свою очередь защищали её от песков пустыни. Пройдут сотни лет, погибнет империя, наступит хаос, и деревья с беспощадным равнодушием будут вырублены людьми ради дров. Пески прихлынут к Иордану, и река превратится в ручей с бесплодными, каменистыми берегами. Но сейчас широкая зелёная полоса вдоль реки была похожа на райские кущи.

Иосиф свернул с дороги к Иордану, углубился в лес, достал из сумки ломоть хлеба, чтобы размочить его в родниковой воде. Он наклонился к источнику и услышал лёгкие шаги.

Две девушки жившие блудом вышли из-за дерева и, изображая лицами, на которых лежал чёткий отпечаток их жизни, стыдливую скромность, непорочность, направились к роднику.

Хотя они были гречанками, но Иосиф не был фанатиком, и он разломил кусок хлеба и протянул девушкам. Жившие блудом, само собой понятно, не кушали чёрный хлеб простолюдинов.

– Не трогай нас. Мы не такие, – ответила Глафира и словно ненароком приподняла подол туники, обнажив бёдра и то, что всегда смущало покой мужчин.

– Я тоже не такая, – сказала игривым, весёлым голосом Пульхерия и торопливо сбросила с себя в доказательство своих слов тунику, оставив на себе то, что девушке дала природа.

Тот дурной запах, что кое-как сдерживали туники, сейчас распространился в райском месте. Грязные тела блудниц с остатками давнего умащения были нехороши.

Иосиф в полной растерянности несколько секунд смотрел на девушек, по-прежнему протягивая им кусок хлеба. Они приняли его растерянность за плотское вожделение и, продолжая говорить о своей непорочности, скромности, играя телами, пошли на юношу, ещё более распространяя зловоние.

Иосиф был потрясён видом гречанок. Они словно пришли с того света. Выронив хлеб, юноша отпрыгнул от источника и помчался в сторону дороги, ловко прыгая через корни и кусты, слыша позади себя возмущённый, обиженный и злой крик:

– Ты не мужчина!

Пронзительный крик разбудил на берегу Иордана спавшего грека. И так как девушки смотрели в его сторону, то он, встав на ноги и, приняв героическую позу, с твёрдостью в голосе ответил:

– Нет. Я мужчина.

– Это видно по тебе. А тут был еврей. Накинулся на нас. Сорвал одежду, – зло воскликнула старшая девушка, оскорблённая поведением Иосифа. – Я таких людей ещё не встречала.

– Да, они все насильники, – согласился грек, внимательно созерцая обнажённые тела девушек.

– А мы беззащитные, – словоохотливо сказала Глафира, она помолчала, подыскивая в голове, увитой, как венком, грязными волосами, что-нибудь более весомое и красивое, вспомнила еврейское слово и торопливо добавила: – Целомудренные девы.

И потупилась, своевременно вспомнив, что потупленный девичий взор мужчины всегда принимали за доказательство её целомудрия и непорочности.

Грек вскрикнул и прослезился, потому что в первый раз увидел девственниц. В его разгорячённой голове тотчас мелькнула мысль, что он мог бы сегодня прийти на главную площадь своего города, где всегда собирались мужчины, и громовым голосом рассказать… но вначале нужно было сделать…

Трудно сглотнув слюну, что комком встала в его горле, он сипло заговорил:

– Небось, нелегко так-то жить… помощь нужна какая?

– Да, помоги, – ответила Глафира, опускаясь на мягкую шелковистую траву своим нечистым телом и жестом руки приглашая грека занять место рядом с собой.

Он был настоящим мужчиной, который никогда не ждал второго приглашения. Поэтому грек получил от девушек всё, что хотел и даже больше. И с полученным грузом, счастливый, не менее быстро, чем Иосиф бросился на дорогу. Он бежал, не останавливаясь ни на секунду, напрягая все свои силы, до самого города. Расталкивая людей, с мылом на губах грек выскочил на площадь и громовым голосом завопил, чувствуя себя тем воином, который принёс в Афины известие о победе греков под Марафоном:

– Знайте! Я взял двух девственниц!

Несмотря на то, что на площади было много народа, мужчин, которые стояли, прохаживались или сидели на каменных лавках, все молчали, говорил только один Андромах. Он стоял на высокой трибуне впереди ожидавших своей очереди ораторов и рассказывал о предке Андромахе. Андромах был рабом Александра Македонского, сопровождал полководца, когда тот ходил мыться. А работа у него была простой, лёгкой и необычайно почётной. Раб Андромах ложился перед входом в баню, а полководец обтирал о его тело свои ноги перед тем, как вступить в парилку.

Андромах рассказывал о своём великом предке уже более двадцати лет, каждый день, даже в непогоду. Даже тогда, когда на площади никого уже не было. Оратор, конечно, пришёл в ярость оттого, что Перколис прервал его плавный рассказ своим криком, и зло сказал:

– Насильно взял?

– Нет. Сами предложили. Я этот день на всю жизнь запомню! – в счастливом исступлении крикнул Перколис и продолжил: – А дело было так…

В толпе кто-то насмешливо сказал:

– Теперь можно расходиться, а послушаем через месяц, когда он вызубрит свою речь.

Довольный тем, что он не умер от бешеного бега, как тот воин, Перколис вскочил на трибуну, хотя Андромах толчками хотел сбросить его вниз, да и очередь ораторов была недовольна поступком Перколиса, он громовым голосом заговорил:

– Десять евреев под предводительством фарисея Аристобула накинулись на двух девственниц. – Он помолчал секунды три и, озарённый мыслью, счастливым голосом крикнул: – С мечами! Требуя, чтобы девушки обнажились! Но я вышел к ним навстречу без оружия. Клянусь всеми богами Олимпа! Я посмотрел на них так, – Перколис показал. – А потом я сделал рукой так, – Перколис показал. – И они, бросив мечи, обратились в постыдное бегство. Хотя фарисей призывал их крепить дух молитвой, но убежал первый. А две юницы, как две Психеи, как порождение Афродиты, встали передо мной на колени и протянули мне свою невинность, умоляя меня принять их дар. Они заклинали меня всеми богами, грозили, что бросятся в бездонный Иордан. И я уступил, не в силах отказать им.

Греки перестали двигаться, кушать, с раскрытыми ртами внимательно они слушали Перколиса. Да и Андромах, который минуту назад демонстративно заткнул было свои уши затычками, выдернул их, раздражённо говоря: «И вот полководец вступил в парилку…» А Перколис сильно хлопнул себя по поясу ладонями.

– Вы сами видите, что на мне нет оружия. Да и никогда я не ходил с мечом. Это ли не доказательство правдивости моих слов. Я долго не решался поднять подол своей туники, ведь я отец семейства. Но в страхе, что девушки могли убить себя, а я стал бы убийцей, я решился…

Через две недели у всех жителей города появилась странная болезнь. Люди не понимали, откуда она взялась. Ругали евреев. Ораторы собирались на площади и обменивались длинными гневными речами, принимая героические позы. Но болезнь не отступала.

– Жрец, возьми антик, – сказал Иосиф, протягивая жрецу храма серебряную монету.

Тот в это время подошёл с молотом к жертвенному быку, подошёл осторожно, пряча за спиной орудие убийства. Крупное, мускулистое животное, не догадываясь о том, что его ожидало, с удовольствием и довольно быстро слизывало языком со дна кормушки пшеничную муку. Встав рядом с рогатой головой быка, жрец взмахнул тяжёлым молотом, и в это время прозвучал голос Иосифа. Удар получился не точным. Бык, изумлённый коварством жреца, замер на секунду, а в следующее мгновенье с рёвом поддел его снизу, поднял на рога, отшвырнул в сторону, как охапку соломы и выскочил из зала.

Жрец с трудом, сдерживая стоны, встал на ноги, долго и молча смотрел на Иосифа. Потом он сильным жестом простёр обе руки в сторону юноши и сказал, скупо двигая губами, словно прокаркал:

– Этот знак тебе! – и добавил, указав пальцем на дверь: – Иди туда. Серебро оставь перед входом.

– Но что говорит знак? Я ли был в образе быка?

Жрец перевёл свой пронзительный взгляд на руку юноши, что сжимала серебряный кружок, усмехнулся и тем же сильным громовым голосом ответил в гулкой тишине храма:

– Однажды ты придёшь сюда с человеком, который оставит миру слова: «Деньги не пахнут». Но только слова.

– А что я оставлю? – с душевным трепетом едва-едва слышно спросил Иосиф, боясь узнать, что его судьба обыкновенная, как у всех людей, истово желая, чтобы она была замечательной.

– Если я скажу, ты не придёшь сюда, – ответил жрец, многозначительно усмехнувшись.

И он медленным жестом руки указал на дверь. Она была деревянной. Иосиф осмотрел её и, не найдя скобу, решил, что дверь открывалась наружу, из зала в другое помещение. Он протянул руку, чтобы толкнуть её, и увидел, что дверь исчезла, как будто её и не было. А перед ним простирался квадратный зал без крыши, тот зал, где Иосиф находился секунду назад. Он хорошо помнил, что жертвенник был пустой, на нём ничего не было. И не были приготовлены дрова для сожжения жертвы. А сейчас в пустом зале от жертвенника поднимался вверх синий дым. Его вид притянул внимание юноши. Струя дыма заколебалась, как это всегда происходило на открытом месте от движения воздуха. Но здесь, в храме не было сквозняка.

Едва Иосиф ощутил сладковатый запах дыма, как тотчас отметил, что всё вокруг него потеряло чёткие очертания. Он покачнулся и посмотрел вниз, на каменный пол и не увидел своего тела. И вдруг услышал рядом с собой дыхание человека, девушки. Она фыркнула и греховным чувственным и капризным голосом сказала:

– Куда ты смотришь? Я здесь.

Она провела пальцами по его щеке, а он смотрел на то место, где звучал её греховный, очень приятный голос и не видел её.

– Я жду тебя, Иосиф. Мы скоро встретимся. Я знаю, ты мечтал обо мне.

Иосиф смутился оттого, что девушка каким-то образом узнала его тайные мысли. Он ощутил, что его лицу стало горячо от бурного прилива крови к щекам. К тому же он чувствовал, что незнакомка смотрела на него, понимала, почему он покраснел, и улыбалась. Она говорила на греческом языке.

– Я не могу общаться с греками. У нас, евреев, строгая вера.

Она весело рассмеялась и положила свои руки на его плечи.

– Если так, то зачем ты пришёл сюда? Не отвечай. Знаю.

Он ощутил, что девушка потянулась к нему, прикоснулась губами к его губам и отступила от Иосифа. У него кружилась голова от бурного тока крови, от обилия чувств, что охватили его душу.

– Кто ты? Где мы с тобой встретимся?

Но в ответ он услышал греховный смех девушки и её шаги, что быстро удалялись от Иосифа. Он громко рассмеялся и воскликнул:

– Я видел сон! Я нахожусь во сне!

– Нет. Это не сон, – услышал он голос жреца. – Ты хотел узреть своё будущее, но чтобы оно состоялось, нельзя входить в него. Одно скажу. Тебя ждёт судьба, какая не выпадает на долю смертному человеку. Прощай и до скорой встречи.

Вновь вокруг него всё изменилось, и он несколько секунд удивлённо рассматривал дверь. Ту дверь, к которой он подошёл несколько минут назад. Иосиф протянул к ней руку, ощутил пальцами её материальность, толкнул и шагнул вперёд. И, ещё не успев что-либо увидеть впереди, услышал крик:

– Он пришёл!

Иосиф с потрясённой душой стоял во дворе своего родного дома. Он уже сомневался, что покидал его, что жил три года среди ессеев, что был в храме бога Кармил. Сомневался, что разговаривал с девушкой. Его удивило, что выскочившие во двор мать, Аристобул и все домочадцы почему-то стали меньше ростом. Впрочем, он тут же понял, что он сам вырос, а туника, когда-то длинная до пят, едва прикрывала его колени.

Домочадцы встали перед Иосифом полукругом и изумлённо начали рассматривать его, потому что три года назад он был маленьким, худеньким подростком, а сейчас они видели высокого широкоплечего юношу.

Мать порывисто обняла Иосифа и расцеловала его лицо. Почему-то слёзы хлынули из глаз Иосифа. Он шумно хмыкнул носом и, смеясь, сказал:

– Я много выпил воды.

Аристобул схватил его руку, удивлённо осмотрел, чмокнул её губами и крикнул:

– Это рука настоящего мужчины!

Он начал хлопать в ладоши и ходить, пританцовывая вокруг Иосифа, смахивая с лица слёзы умиления. А потом убежал на улицу, чтобы всем встречным людям рассказать о подвиге Иосифа.

Юноша стоял во дворе на одном месте, обнимаемый и орошаемый слезами домочадцев и плакал, потому что вернулся домой.

Поступок Иосифа поразил всех аристократов, жителей города. По предложению первосвященника он был введён в состав синедриона от партии фарисеев. Но его интересовали взгляды саддукеев, которые хотели жить в мире с язычниками и сами жили, как язычники.

Иосиф возлюбил трудности. Занялся жестоким видом спорта – пантекреоном. Регулярно ходил в гимнасий, соблюдая меры предосторожности. Он мечтал стать олимпиоником. Но в таком случае, Иосиф навсегда должен был уйти от своего народа, как это сделал Тиберий Александр, бывший прокуратор Палестины. А юноша стал для народа идеальным мужчиной. Ему подражали. Он был вождём молодёжи. И когда Иосиф примкнул к саддукеям, фарисеи не прервали с ним хороших отношений, по-прежнему считая его «своим».

Иосиф всё реже и реже вспоминал предсказание жреца бога Кармил и не верил, что в его жизни могло произойти нечто необычное. Даже если бы он стал первосвященником, потому что первосвященников до Иосифа было много и после его жизни будет много. Он помнил, что по его спине пробежал мороз, когда жрец монотонно и сильно проговорил страстным голосом: «Тебя ждёт судьба, какая не выпадает на долю смертного человека!»

В его душе горел огонь.

Саддукеи не ходили в Храм, хотя все они были выходцами из жреческого сословия, не соблюдали законы Моисея, с презрением относились к фарисеям. А народ, то есть, ам-хаарцев, они не знали и знать не хотели.

Саддукеи, как и греки, гордились своими предками. Во время заседаний синедриона они спорили друг с другом о древности своих родов. А так как в хранилищах Храма находились все списки евреев, когда-либо живших на земле, то эти списки по приказу саддукеев приносились в зал синедриона и внимательно читались. Иосиф не принимал участия в этих спорах, которые часто заканчивались мордобитием. Ему было скучно и неинтересно сидеть на лавке и слушать ежедневные споры о древности аристократов, о том, кто, когда вышел из вавилонского плена, кто участвовал и как участвовал в строительстве Храма Соломона. Иосифу было более интересно читать дома хронику Николая Дамасского бывшего секретаря Ирода Великого об Ироде Великом, о его времени. Иосиф, смеясь, читал прожекты Филона Александрийского, дяди Тиберия Александра о примирении иудаизма и эллинизма. Филон, несмотря на то, что был жертвой еврейского погрома в Александрии, был человеком богатым, а значит, не знал жизни простого еврейского народа. Не знал, что евреи не хотели жить в мире с эллинами, которым в своё время покровительствовал Ирод Великий, отдал им лучшие земли Иудеи, города, считал эллинов своими союзниками, а евреев – врагами. Иосиф не хотел знать о той ненависти, что клокотала между евреями и эллинами. Он уединился дома и начал изучать греческую философию.

До Иерусалима дошло известие, что император Нерон обратил в рабов более пяти тысяч евреев римской общины и отправил их умирать на остров Сардинию в известняковые каменоломни. Это была обычная ошибка того времени. Евреев обвинили в том, что они были волнуемы Христом, тогда как они не признавали Иисуса сына Иосифа Христом. Но такие тонкости были непонятными для язычников. Эллины и итальянцы видели, что новая вера увлекала в неё рабов и простолюдинов, отнимала людей от языческих храмов. Нерон решил проблему просто: отправил христиан и евреев умирать на каменоломни.

Три года в синедрионе шли вялые споры о том, нужно ли вступаться за единоверцев. Каждый аристократ боялся за себя, а все аристократы были против того, чтобы отправить посольство к императору.

Иосиф сам вызвался поехать в Рим в составе посольства.

После того, как были получены разрешения прокуратора Палестины Порция Феста и наместника Сирии Домиция Корбулона, а потом – разрешение министра Патробия, небольшое посольство выехало из Иерусалима в направлении Кесарии Приморской, везя с собой 200 талантов золота на взятки. Золото было получено из храмовой казны. Оно было кровью народа. Золото потребовалось уже в Кесарии, где формировались эскадры торговых кораблей, а так же – государственный флот для перевозки пшеницы в Остию.

Армаду судов должен был сопровождать военный флот.

Огромная гавань Кесарии была заполнена стоявшими на якорях кораблями. Погода была спокойной, а прокуратор не давал команды для отправки судов в море, ссылаясь на непогоду. Купцы и путешественники ходили по широкой длинной пристани, собирались группами. Кто-то передал им достоверную информацию из канцелярии прокуратора: каждый купец должен был внести два таланта золота в казну за выход в море. Купцы не хотели платить, надеялись, что государственный флот не мог долго стоять на месте, так как пшеницу ждали в Остии.

Но прокуратор был терпеливый. Наконец купцы двинулись во дворец Порция Феста. И сразу были приняты прокуратором. Он вышел к купцам, милостиво улыбаясь, и жестом руки позволил им говорить. За всех заговорил Элиазар:

– Порций, покажи нам закон, на основании которого ты требуешь золото кроме пошлины.

Посмеиваясь, Фест поднял вверх руки.

– Боги не дают вам хорошей погоды менее чем за два таланта.

– Фест, мы пожалуемся Корбулону! – закричали купцы.

– На что? – удивлённо спросил прокуратор. – Вы пожалуетесь на плохую погоду? – И резко добавил: – Жалуйтесь! – И пошёл прочь.

– Порций! – окликнул его Элиазар, – сколько ты хочешь себе?

Он остановился и через плечо ответил:

– Прежнюю сумму. А с вас евреев, я возьму в двойном размере за ум.

После долгих споров, размышлений купцы и путешественники решили дать взятку прокуратору за выход в море. Наглость Феста день ото дня увеличивалась, потому что заканчивался двухлетний срок его прокураторства. Он хотел вернуться в Рим богатым человеком, поэтому грабил Палестину люто. Ежедневно он и его канцелярия были заняты придумыванием новых способов вымогательства денег у евреев и эллинов. Один из них был очень простой и доходный. Это ущемление прав одного народа в угоду другому, а потом за взятку – первого и наоборот. Золото лилось потоком в его ненасытный карман, который прокуратор называл «государственным». А евреи и эллины убивали друг друга на улицах городов Самарии. Прокуратор в это время развлекался чудесной охотой в горах или рачительно размещал в банках Антиохии и Александрии свои сокровища, как если бы добытые тяжёлым трудом. Он не боялся суда императора, потому что подкупил всех министров и самого Нерона. Фест наслаждался жизнью в ожидании ещё более сладкой жизни в Риме.

Путешествие по морю было долгим. Более месяца сотни кораблей медленно шли вдоль берегов, охраняемые военной эскадрой.