Все новые идеи, возникшие в Европе в начале XIX века, смутно доходили до русской любознательности и смутно отражались в ней. Это было время, когда хотели ломать и строить, но на половине ломки останавливались, чтобы сделать новую надстройку, а на половине стройки останавливались, чтобы кончить по-старому. Это была эпоха чисто переходная. И «Телеграф», верный своему названию, был полным представителем этой эпохи. В нем было много силы, энергии, жару, стремления, беспокойства, тревожности, он неусыпно следил за всеми движениями умственного развития в Европе и тотчас же передавал их так, как они отражались в его понятии; но вместе с тем все в нем было неопределенно, часто смутно, а иногда и противоречиво. Это давало полную возможность придираться к нему людям, стоявшим вне умственного движения своей эпохи. И они не шутя считали себя неизмеримо выше Полевого и с важностию ловили и высчитывали его обмолвки, промахи, ошибки, не понимая, что их преимущество над ним состояло только в том, что они спали, а он жил и действовал: кто спит, тот, разумеется, не грешит, особенно если спит так крепко, что и во сне ничего не видит… Они гордо величали его то самоучкою, то недоучкою и на основании его ошибок (а часто и того, что только им казалось ошибками, то есть чего они не в состоянии были понять) доказывали, что он невежда и шарлатан. Правда, он учился самоучкою, и то, что другим давалось без труда, досталось ему страшными усилиями; но если этот путь к знанию не мог не повредить Полевому, более или менее разладивши его с систематичностию и методою, зато и принес ему большую пользу: спас его от школьных предрассудков, от педантизма и образовал из него публициста, которому нужно иметь дело не с аудиториею, а с обществом. Его все интересовало, ко всему влекло, и он учился с жаром, с упорством, с настойчивостью; но этот энциклопедизм, эта жажда всезнания, при житейских заботах, при издании журнала, естественно, не допускала его углубиться в какой-нибудь исключительный предмет, сделаться ученым. Неопределенность идей (свойство той эпохи) и поверхностность многостороннего знания (результат энциклопедического направления и самообразования) отзывались во многом, что писал он, особенно в его философских воззрениях; но он равно был чужд и невежества и шарлатанства, в которых его обвиняли противники. Натура живая и восприимчивая, он страстно увлекался всеми современными идеями, и его можно было обвинять только в том, что он часто понимал их по-своему, но не в том, чтобы он говорил о них, не понимая их. Журналист и беллетрист по призванию, человек практический по своей природе, он всегда был ясен и определен, когда не бросался в теорию, но говорил просто, как человек со вкусом, с здравым смыслом и с образованием. Немецкая философия сильно занимала его ум, но он знакомился с ее идеями не из прямого источника, недоступного для дилетантов и любителей философии, а из популярных лекций Кузена, – и его главная ошибка тут состояла в том, что этого беллетриста философии он, принял за главу философического движения, будто бы скончавшегося в Германии с Шеллингом. Даже и в этом отношении, может быть, составляющем самую слабую сторону образования Полевого, нельзя не удивляться его тревожной любознательности, за все хватавшейся, ко всему стремившейся, ничего не оставившей без внимания. Вместе с ним много вышло на литературную арену людей, основательно учившихся и потом называвших себя «учеными»; все они были против него одного; но что же сделали они, или что они делают теперь?.. Где свершение тех надежд, которые они подавали?.. Через два года после «Московского телеграфа» – явился «Московский вестник», за ним «Атеней» и «Галатея», даже дряхлый «Вестник Европы» оживился, ударился в ожесточенную полемику, схватился за феорию и даже фiлософию, потом все они соединились в «Телескопе», чтобы сильнее ударить на своего общего врага; но они могли только поднять его своими нападками, ничего не сделавши ни для себя, ни для публики…{18}
Сначала в «Телеграфе» принимали участие, хотя и не большое, даже Жуковский и Пушкин, и весьма значительное участие принимал в нем князь Вяземский. Но вскоре участь этого журнала стала зависеть только от деятельности и таланта его издателя, постоянно вспомоществуемого только своим братом, К. А. Полевым;{19} но журнал от этого не упал, а год от году становился лучше. Этого мало: его не уронили даже две важные ошибки его издателя. Первая из них была – примирение с одним петербургским журналом и одною петербургскою газетою, после продолжительной и постоянной войны с ними.{20} Так как эта война делала особенную честь «Телеграфу», то примирение не могло не скомпрометировать его. Эта важная ошибка была следствием другой, еще важнейшей. В 1829 году Полевой напечатал в своем журнале критическую статью об «Истории государства российского». Статья была превосходно написана, мера заслуг Карамзина оценена в ней была верно, беспристрастно, с полным уважением к имени знаменитого писателя. Но чрез несколько месяцев явилось в «Телеграфе» объявление о скором выходе «Истории русского народа». Тогда поднялась против Полевого страшная буря: его статья об истории Карамзина объяснялась его противниками, как предисловие к объявлению о подписке на собственную историю. Но все эти вопли Полевому легко было сделать ничтожными и обратить к собственной чести и к предосуждению своих противников: ему стоило только всегда сохранять тон должного уважения к Карамзину, даже доказывая его ошибки; но он не вытерпел – и досаду на своих противников стал вымещать на истории Карамзина. «История русского народа» явилась с двойным текстом: в одном была история, а в другом довольно нехладнокровные нападки на Карамзина, и каждому из этих текстов было отведено ровно по полустранице… Пожалеем о слабости замечательного человека, оказавшего литературе и общественному образованию великие заслуги; но не будем оправдывать его слабости или называть ее добродетелью…