Замашки особо смышлёных особ. Сборник романов и повестей для чтения в жаркий летний день

Принцип уличных музыкантов

Рассказы о маге и его очаровательной подружке

***

– Что ты делаешь, мой любимый?

– Я сижу и понимаю тебя.

– Прекрасное занятие…

***

Подружка мага писала сказки, а он иногда подсказывал ей, как сделать так, чтобы поисковые системы их находили в интернете.

Это было трудно, потому что…

Да что там говорить! Кому сейчас нужны просто милые сказки?

– Любовь читателя – это тебе не высокочастотный запрос…, – грустила подружка.

– Ничего, – утешал маг, – Гуггл и Яндекс – очень славные парни, но… ты пишешь не для них.

***

– Я услышала интересную фразу. Мне кажется, это строчка из стихотворения: «Мне не в чем ему отказать» … Что это?

– Я не силен в поэзии, – улыбнулся маг, – но это одно из двух. Или он ни о чем не смеет просить. Или ему ничего не нужно…

***

– Устала я искать себя, – вздохнула поэтически подружка мага, – так и не могу понять, чем хочу заниматься, где себя применить…

Что хорошо, а что плохо…

Хочу и деньги зарабатывать, и делать то, что я люблю…

– Хорошо то, что хорошо для тебя, – маг погладил ее по голове, – Я полагаю, тебе подходит принцип «уличных музыкантов».

– А разве у уличных музыкантов есть принципы? – заинтересовалась она

– Конечно! Это значит играть для души, но от денег не отказываться.

***

– А ты уже рассказала своей маме, что мы решили пожениться? – спросил маг свою подружку.

– Да… Но подумала при этом: неужели я должна спрашивать у мамы разрешения выйти замуж?

– Конечно, должна, – улыбнулся маг, – Самые правильные отношения между родителями и взрослыми детьми можно сформулировать так: «Ребенок» делает вид, что спрашивает, а мама делает вид, что разрешает.

И все удовлетворены…

***

– Когда мы поженимся, то тем, кто пишет о нас всякие истории, придется писать «Рассказы о маге и его очаровательной жене» … Да? – спросила она.

– Придется, – рассмеялся маг, – И это прекрасно…

19-я бессонная ночь:

Удивление и подозрение

ОНА: – Доброе утро! Кофе готов, завтрак на столе. «Серая мышка» в белом передничке и трусишках с кружавчиками смахивает последнюю пылинку с бюста Аристотеля.

Молча…

При этом – стоит в позе «чего изволите» и готова удовлетворить любое ваше желание – вам только бровью повести осталось…

ОН: – Добрый день, малышка.

ОНА: – Привет, мой любимый! Как спал? Я ухожу сейчас и буду дома только вечером…

Поболтаешь со мной?

ОН: — Не поболтаю, раз уходишь. Месть моя будет молчаливой…

ОНА: – Ну пожа-а-луйста…

ОН: – А что это у нас такое сегодня случилось? Что это мы такие ласковые?

ОНА: – Соскучилась…

ОН: — Это что за чудеса?

ОНА: – Встала ни свет, ни заря и начала мечтать о тебе.

Кое-что законспектировала из нашей переписки… Наткнулась на фразу «хочу просто говорить с женщиной»…

Леш, а в твоем понимании просто говорить с женщиной – это как, в какой форме, о чем?

ОН: – Ну вот когда женщина найдется, тогда и план будет. А конспектировала-то зачем? Зачет сдавать?

ОНА: – Да ты не понял! Я – вечером ВЕРНУСЬ!!!

Я не насовсем ухожу!!! Конспектировала – чтобы лучше понять тебя. Мой загадочный…

ОН: – Ну-ну… Иногда я таким словам верю… А зачем меня понимать?

ОНА: – Ну раз ты меня понимать не хочешь – значит я буду понимать тебя.

ОН: – Да ладно…

ОНА: – Настроение плохое?

ОН: – Нормальное. Просто удивлен и подозрителен.

ОНА: — В чем на этот раз я подозреваюсь?

ОН: – Интуиция… Очередная смена парадигмы?

ОНА: – Архетип другой… Я, как настоящая женщина, обнимаю тебя и твою харизму и убегаю заниматься собой любимой… Хорошего дня!

Не хочу расставаться, но должна же я «почистить перышки» для тебя?

ОН: – Какие перышки еще? Ты что там опять задумала?

ОНА: – Ну это такие женские секретики – косметического плана. Как хорошо, мой любимый, что ты разрешил мне не делать силиконовую грудь!!!

ОН: – А что это тебе до вечера будут перышки чистить? И зачем тебе перышки на свидание с пиратом, если предполагается только кофе?

Целый день на перышки – не много ли?

ОНА: – Не до позднего вечера… буду спешить к тебе.

А если предполагается только кофе – то тем более нужно выглядеть хорошо…

Я умчалась…

Люблю, целую, твой послушный рыжик.

ОН: – Это мы еще посмотрим.

Что-то там с перышками эпопея затянулась…

ОНА: – Привет, любовь моя! Я уже дома. У Марины Цветаевой есть очень грустное стихотворение о желтоглазом короле.

Кстати, какого цвета у тебя глаза?

ОН: — Серо-зеленые. Вы дома? Скука прошла?

ОНА: – Ты теперь ко мне на «вы»? Что случилось?

Серо-зеленые глаза! Мой любимый цвет!

А у меня глаза – желтые…

Очень необычный цвет, кстати… Цвет опавших листьев…

ОН: – Желтые глаза – это страшновато.

ОНА: – Это очень красиво! Такие глаза были у жены Пушкина…

Это он писал про опавшие листья…

Расскажи, как ты провел день… О чем думал…

ОН: – Бедный Пушкин… Он плохо кончил…

ОНА: – Он погиб на дуэли… Были времена…

Вы сегодня в миноре, мсье? Ты занят? Мне не отвлекать тебя?

ОН: – А ты хочешь?

ОНА: – Хочу… но только, если ты тоже не против…

ОН: — Как твои перышки?

ОНА: – Все хорошо… Мне кажется, эти подробности тебе не будут интересны…

Это несколько процедур, которые нужно проделывать после определенного возраста время от времени.

ОН: – Расскажи! Ты делала пластику?

ОНА: – Нет, это так… кое-что для кожи, волос и т.д…

И вообще, тебя должен интересовать результат, а не процесс!

Хотя уже становится понятно, что и результат тебе тоже не очень интересен, к сожалению…

ОН: – Ну я вообще не влюбчивый, сударыня… Но третий размер – это все-таки козыри.

ОНА: – Оставим в покое мои размеры…

ОН: – Состояние покоя – это не для твоих размеров. Хочешь, чтобы я оставил тебя в покое?

ОНА: – Не хочу…

ОН: – Так о чем мы говорили? О любви?

ОНА: – О горячей симпатии.

ОН: – Какой прогресс-то у нас оказывается…

ОНА: – Ну это с какой стороны посмотреть. Мой прогресс на фоне твоего регресса. Регресса в отношении ко мне – я только это имела в виду…

Сразу пояснила, фух.

Про любовь я тебе уже писала – я в картинки\фразочки не влюбляюсь…

Они у меня могут вызвать симпатию, большую симпатию, ну очень большую симпатию, интерес и т. д. (заметь – ни слова о любопытстве).

А любовь – это химия (искра, «бабочки» и т.д.), которая возникает или нет при личном общении…

ОН: – Ну, если химии не получится, то дружить будем…

ОНА: – Вдохновляет!!!

ОН: – Химия – дело тонкое… Возьмет, да и не нахлынет…

ОНА: – Естественно, может и не нахлынуть… А может и…

Мне дружить с тобой тоже очень нравится!

ОН: – Ну и ОК. Будем братиком и сестренкой. Ты этого хочешь?

ОНА: — Я хочу и дружбы, и химии… Это правда…

Ну а если уж «не зашуршит», тогда только дружба…

Возможно, с некоторым «химическим» оттенком.

ОН: – Это как? Выпивать что ли вместе?

ОНА: – Выпивать можно и по-отдельности. Я тебе уже рассказывала, что не пью вообще… Мне это невкусно…

А я не делаю того, что мне невкусно.

ОН: – Ну тогда остается только секс ведь… А это ж уже не брат и сестра. Это ж уже мальчик и девочка…

ОНА: – Ну-у-у… разошелся не на шутку.

ОН: – Ага…

ОНА: – Лично я не перестаю быть девочкой никогда… И вообще… Это ты меня не воспринимаешь, а я внимательно отношусь к твоим словам: ты мне писал, что секс бывает только после третьего свидания, а у нас еще и первого не было…

ОН: – Да бог с ним сексом этим… Что мы сексом себя не обеспечим – такие оба шикарные?

ОНА: – Как-то плохо звучит «обеспечивать себя сексом». Есть еще какие-нибудь варианты формулировок?

ОН: – Есть. Но они чисто пиратские.

ОНА: – А до этого какие были? Джентльменские?

ОН: – Философские.

ОНА: – Боже мой! Неужели ты стал «выбирать выражения»?

ОН: – Женское общество иногда облагораживает ненадолго.

ОНА: – Жаль, что ненадолго.

Пауза…

ОНА: – Пиратище, ты так медленно отвечаешь, потому что у тебя там женское общество что ли?

ОН: – Ревнуешь? Интернет подвисает.

ОНА: – Ревную!!! Даже к инету. Не говоря уже…

ОН: – Смирись…

ОНА: – Смирение – это моя главная добродетель.

ОН: – Это я уже понял.

ОНА: – Ты – милый.

ОН: – Все так говорят…

ОНА: – Вернемся к теме о том, что ты милый или о дружеском сексе?

ОН: – А в чем, собственно, вопрос? А у тебя когда был секс, если не секрет? Можно даже дружеский.

ОНА: – Давно… и не дружеский. Только не говори, что в таком случае он был вражеским. А у тебя?

ОН: – А давно – это когда? И что тебе нравится в сексе, любимая?

ОНА: – А у меня секса без отношений не бывает. А про отношения ты уже спрашивал.

ОН: – Ну ОК..

ОНА: – Мне нравится ум партнера.

ОН: – Ты имеешь секс с умом партнера?

ОНА: – В партнере мне нравится его ум, как правило.

ОН: – Хорошая оговорка. Опять же, можно об Аристотеле поговорить.

ОНА: – Да ты только обещаешь. А чего ты все спрашиваешь? Зачем тебе это нужно?

ОН: – Я тебя замучил?

ОНА: – Леш, у меня глазки закрываются, а завтра предстоит дорога (не длинная, но все же) … Я буду в сети до 11 (ты еще, наверное, будешь спать), и после 4-х… Приходи, хорошо?

ОН: – Спокойной ночи…

ОНА: – Ты меня не замучил ни капельки. Наоборот!!!

До завтра? Скажи, что я твой рыжий котенок…

20-я бессонная ночь:

Вынужден признать

ОНА: – Доброе утро, мой лохматый пират! Пожелай мне «ни гвоздя ни жезла», раз уж «рыжим котенком» называть не хочешь.

Я тебе желаю светлого, радостного и интересного дня!!!

ОН: – Привет, дорогая! Удачных встреч… Вернешься – доложишь!

Пауза…

ОНА: – Привет, мой деспот. Докладываю: я уже дома. О каких встречах ты говоришь? С ГАИ что ли?

Или о наших с тобой? Молчишь…

Чувствую, доложила не «по всей форме».

Тебя, по-моему, только формы и волнуют.

ОН: – Что это вы сегодня сговорились, женщины, свой характер демонстрировать? Привет, единственная моя…

ОНА: – Конечно, сговорились! А ты как думал?

ОН: – Понятно…

ОНА: – С кем это мне нужно было сговориться?

ОН: – Ага… Тебе бы все мечтать… В скайп пойдешь?

ОНА: – Пойду, если ты там будешь.

ОН: – А на свидание?

ОНА: – Тоже-е-е!!!

ОН: – Ну так пошли – че сидим-то?

Пауза…

ОН: – Где ты, рыжик? Спасибо за свидание…

Все было волшебно, включая желтые глаза.

Ты – очаровашка, даже когда не бьешь посуду…

Вынужден признать.

Пауза…

ОНА: – Все-таки вынужден?

А я тебе говорила… Вот видишь?

Жаль, что тебе нужно уезжать, мой милый пират!

Выброси все лишнее из головы и ничего не бойся.

«Продаю» тебе одну легкую мысль: дорога – это не только путь из одного места в другое, дорога – это путешествие.

Можно смотреть в окно и – под стук колес – думать, например, о связи времени и пространства, или просто о чем-то светлом и хорошем – например, обо мне.

Или о том, как мы опять встретимся когда-нибудь, будем бродить по городу, и я покажу тебе все места, которые ты еще не видел (в моем исполнении).

Давай не думать о том, что все могло бы быть по-другому, мы оба виртуозно косячили (ты, конечно, более профессионально), но – главное – теперь есть, что вспомнить и есть, чего ждать…

…Я начала писать фразу «если я могу тебе чем-нибудь помочь…», потом представила, что за этим может с твоей стороны последовать, и решила сформулировать по-другому.

Если я тебе за чем-нибудь понадоблюсь – поболтать или помолчать или просто некому будет повыносить мозг – находи меня в чате, в скайпе, по имейлу, по телефону – мы поболтаем с тобой или помолчим, и я совершенно безвозмездно предоставлю тебе свой девичий мозг «на вынос».

Будь поосторожнее там, пожалуйста, с разными блондинками, брюнетками и – особенно – с рыжими…

Береги себя, и пусть тебя хранят те силы, в которые ты веришь.

Пауза…

У них мог бы быть очень красивый, но, вероятно, совсем короткий роман.

В любом случае, сейчас он бы уже давно закончился)))

Но… Что такое один короткий роман на фоне всей жизни?

«Подумаешь, одним романом больше, одним – меньше, разница-то только в паре воспоминаний…» – подумал, вероятно, каждый из них…

И тем-не-менее…

Тогда им обоим было немного жаль, что все случилось именно так…

Совсем чуть-чуть…

А тем временем…

Старые игрушки

***

– Когда ты начинаешь наводить порядок в старых вещах вместо того, чтобы их выбросить, ты…

Это все равно, что систематизировать старые игрушки…

В прошлом невозможно навести порядок…

В прошлом все останется как есть…

Меня зовут Жаклин
Рассказы из прошлого и другие рисунки грустных дам

вместо предисловия

Давным-давно, когда копирайтинг еще не назывался копирайтингом, (а о франчайзинге, мерчендайзинге, стриминге и коучинге вообще никто не слышал), я писала просто рассказы и статьи.

Сейчас резко зачесались руки, чтобы как-то элегантно «подрихтовать» их, приукрасить, сделать более созвучными сегодняшнему дню, а, точнее, сегодняшней МНЕ…

Но… Я ж себя знаю (надеюсь, что знаю)))…

Стоит только начать – и камня на камне не останется от этих рассказиков, которые почему-то и зачем-то были написаны больше десяти лет назад…

К тому же нет ничего более нелепого, чем впихивать старые слова в новые формы и наоборот… Все равно что «перебивать дату» на этикетке…

Это продукты и услуги можно несколько раз переупаковывать, а эссе и новеллы))) – увы…

Кроме того, я просто пожалела их…

Пусть живут!

Не факт, что «с заплатками» получится лучше…

Это сейчас я веду себя серьезно, а пишу – легкомысленно…

Тогда все было наоборот…

Поэтому…

Пусть в прошлом остается все как есть. Его все равно не изменишь.

Итак,

сегодня МЕНЯ ЗОВУТ ЖАКЛИН…

Почему?

Ну не Марфой же Поликарповной называться, в самом деле…

Домработница

– 1-

– Элечка, посиди со мной.

Тамара говорит таким отрешенным голосом, что я решаю оставить уборку и, сняв резиновые перчатки, присаживаюсь на краешек кресла. Она сидит на веранде, засыпанной желтыми кленовыми листьями, и смотрит вдаль. Когда осень только началась, я пыталась сметать опавшие листья, но Семен Михайлович решил, что это ненужно – они так красиво смотрятся на земле и никому не мешают. И сейчас наш дом и двор просто утопает в листьях. Конечно, когда пойдут дожди, их придется убрать, но, пока что, я любуюсь вместе со всеми – мы живем как в сказке.

Тамара прямо просится на полотно: вытянув ноги в светло-розовых брюках и, слегка покачиваясь в плетеном кресле, она курит длинную сигарету, а на лице ее отражаются все муки мира.

– Как же я устала от всего этого, – она махнула головой в сторону дома, – иногда мне хочется собрать вещи и уйти куда-нибудь, где меня никто не найдет.

У меня на языке вертится «Что же мешает?», но, естественно, я молчу. Я понимаю, что у богатых людей тоже бывают черные дни, но не думаю, что ей пристало изображать из себя страдалицу передо мной.

Наверное, я не права. Я-то уж точно знаю, что живется ей несладко, хотя девятьсот девяносто девять женщин из тысячи, наверное, просто мечтают о такой жизни.

– Элечка, скажи, в чем ты находишь утешение, когда тебе совсем невмоготу?

Я не могу сказать, что у меня совсем нет склонности к самокопанию, но Тамарины вопросы меня просто раздражают. Я ее не люблю. Но отвечать что-то нужно. Причем, нужно отвечать так, чтобы ей понравилось. Боже упаси затеять спор!

Я не люблю ее за то, что она красивая и богатая. Не люблю, потому что она имеет возможность считать меня прислугой. Хотя, если приходят гости, и кто-то пытается обратить на меня внимание, Тамара называет меня «девушкой, которая помогает по хозяйству». За три недели работы здесь она меня ни разу не обидела, ни разу не сделала замечание (хотя, конечно, было за что – я ведь не профессиональная домработница).

Сначала она меня просто не замечала. И вот в последнее время у нее стало появляться желание поговорить со мной по душам. Я и сама люблю порыться в женских проблемах, но в случае с Тамарой мне все время мерещится ее желание услышать от меня что-то, что обнаружит мое восхищение или зависть. Наверное, если бы я сказала «вот бы и мне так», она была бы счастлива. Думаю, что понимаю я ее тоже очень хорошо, хотя стремление как-то зацепиться в этой жизни у нас с ней закончилось по-разному. У нее – удачным замужеством (правда, ее богатому мужу, а моему хозяину, скоро исполнится пятьдесят лет). У меня – работой горничной в их огромном доме. Но в чем-то мы, наверное, похожи, и она могла бы быть моей подругой, если бы не была моей хозяйкой.

Я считаю, что ее желание поговорить со мной о своей жизни выдает в ней отсутствие истинного аристократизма – английский лорд никогда не стал бы обсуждать с прислугой свою семейную жизнь.

– У тебя бывает такое состояние, когда тебе совсем ничего не хочется? – спрашивает Тамара.

– Бывает, – отвечаю я, понимая, что она не ждет моего сочувствия. Ей хочется рассказов о том, как плохо мне, чтобы на моем фоне почувствовать себя королевой, уставшей от развлечений и поклонников. Будь я немного хитрее, мы были бы в более теплых отношениях. Но, поскольку я просто физически не переношу, когда меня жалеют, я отвечаю коротко:

– Бывает, но редко.

На самом деле это бывает довольно часто. Но я не доставлю ей удовольствия. Тамара вздыхает.

– Хочешь сока? – она делает еще одну попытку «подружиться».

– Спасибо, нет, – отвечаю я, и слышу, как в комнате звонит телефон.

– Я отвечу, – Тамара лениво встает и, покачивая бедрами, заходит в дом. Роль страдалицы на сегодня закончилась. Я подхватываю оставленные стакан и пепельницу и иду продолжать уборку.

***

Находиться в их спальне мне как-то неловко, хотя я и имею полное право заходить туда, естественно, в дневное время. Почему-то мне кажется, что это спальня двух людей, которые не любят друг друга. Мне мешает огромное зеркало прямо напротив кровати, расположенное таким образом, что как ни повернись, ты все равно увидишь себя. Не думаю, что Семену Михайловичу в пятьдесят лет так уж хочется лицезреть свой далеко не юный животик рядом с молодыми формами Тамары. Наверное, это было ее желание – сделать из обычной спальни зал для презентаций. Но я, конечно, могу ошибаться.

Я смахиваю пыль с комода и складываю в шкаф выглаженное белье. Покрывало небрежно наброшено на постель и мне приходится его поправить, а заодно и увидеть роскошную пижаму, небрежно засунутую под подушку. Я не знаю, что делать с этой пижамой – положить в шкаф, сложить на стуле, оставить под подушкой или бросить в грязное белье. Первое время, я, по-видимому, задавала слишком много вопросов по поводу того, что можно, что нельзя, и, поэтому, после того, как Семен Михайлович сказал мне «Делай, как считаешь нужным», я принимаю решения сама. Пусть лежит там, где лежала.

На туалетном столике тысяча флакончиков. Половину названий я даже не знаю. Мне очень нравятся Тамарины духи – единственный момент, который заставляет меня иногда побыть возле нее подольше. Я вижу несколько флаконов у зеркала и, нужно признаться, борюсь с желанием брызнуть на себя духами. Но сдерживаюсь. Думаю, что никто не заметил бы нехватки нескольких капель духов, а даже, если бы и заметил, они бы вряд ли стали поднимать шум из-за этого, но за три недели работы здесь, я уже вывела для себя несколько принципов, один из которых запрещает мне проявлять любопытство и пользоваться чем-то без разрешения.

Я оглядываюсь и опять вижу себя в зеркале на фоне идеального порядка в комнате. Они не заходят сюда целый день, но вечером, наверняка им будет приятно. Я пытаюсь полюбить свою работу. Я убеждаю себя, что я работаю, чтобы людям было приятно зайти в комнату. Хотя где-то в глубине души, я понимаю, что СЛУЖИТЬ – это абсолютно не мое, и я отношусь к своей работе с определенной долей здорового юмора.

Я начинаю спускаться по лестнице и слышу разговор Тамары по телефону. Опять ситуация, с которой мне предстоит разобраться. Я, например, ненавижу, когда кто-то слышит мои разговоры, даже если это пустая болтовня. Я могу вернуться в спальню и побыть там, но я не знаю, как долго она будет болтать. Я могу постоять на лестнице и не слушать того, что она говорит. Я могу пройти мимо нее, но не знаю, понравится ли это ей.

Я выбираю второе и останавливаюсь на верхней ступеньке. Если она увидит меня здесь, она может подумать, что я подслушиваю.

– Завтра я не смогу, – тихо говорит Тамара, – только если с самого утра. После обеда у нас гости. Сегодня? Хорошо, сейчас запишу.

Она что-то пишет, прижав трубку к плечу, потом вырывает листок из блокнота и прячет его в карман брюк.

Я начинаю спускаться по лестнице и по ее напряженному взгляду понимаю, что мне ничего не полагалось слышать. Тамара провожает меня глазами. Я смотрю на нее одним из самых тупых взглядов и включаю пылесос. Мне осталось убрать в холле и тогда можно ехать за продуктами.

– Я сегодня сама съезжу в магазин, – заявляет Тамара, – напиши мне список и я все привезу.

Я снабжаю ее полным списком того, что нужно купить, и вздыхаю с облегчением, закрывая ворота за ее ярко-красным Вольво. Я люблю ездить за покупками для них, мне нравится ходить по супермаркету и, не думая о том, что сколько стоит, покупать самые дорогие и красивые продукты, но сегодня мне хочется, чтобы она скорее уехала, поэтому я с радостью уступаю ей право съездить в магазин. Она так редко где-нибудь бывает, «бедняжка»!

Я люблю оставаться в этом доме одна. Тогда я хожу по комнатам и представляю, что это мой собственный дом. Я «расставляю» мебель так, как мне хочется, я «меняю» жалюзи на портьеры, я «убираю» из холла восемь из десяти картин, развешанных на стенах, я «оборудую» студию вместо спальни. В первый день он показался мне просто дворцом, потом, по старой привычке, я начала искать недостатки. Сейчас мне кажется, что этому дому не хватает заботливой руки – Семен Михайлович уезжает рано, приезжает поздно и занят совсем другими делами, У Тамары хороший вкус, и она очень тщательно следит за своим внешним видом и здоровьем, но у нее нет желания дать этому дому уют. Я понимаю, что я для них – это просто элемент красивой жизни. Большой необходимости держать домработницу, равно как и садовника, у них нет.

Мне нравится наблюдать за ними. У Семена Михайловича двое детей от первого брака, первая жена, которая соответствует ему по возрасту, и куча родственников, которые рассчитывают на его помощь. Я пока что ни с кем не знакома, но надеюсь увидеть всю эту компанию в субботу на его пятидесятилетии. Пожалуй, всех, кроме бывшей жены. Хотя, я не удивлюсь, если он пригласит и ее – мне нравится его прагматический подход ко всему.

Я работаю здесь уже три недели. До этого я несколько лет была учительницей в школе, что, наверное, сыграло решающую роль в решении Семена Михайловича взять меня на работу – он, наверное, надеется, что Тамара когда-нибудь родит ребенка. Я додумалась до этого сама, после того, как он долго беседовал со мной, расспрашивая что я умею и знаю.

Да, индустрия подготовки гувернанток и горничных в нашей стране пока еще не развита, и, поэтому обеспеченным людям приходится выбирать себе прислугу из обедневшей интеллигенции, к которой я отношу и себя.

***

Тамара приезжает часа через три раскрасневшаяся, веселая, без следа унылости, которая была днем. Мы вместе достаем покупки из багажника, и она щебечет без умолка.

– Я купила новый гель для душа, сейчас покажу.

Я с видимым интересом рассматриваю покупки, тащу все на кухню и начинаю раскладывать по полочкам и шкафчикам.

Мне нравится, когда у Тамары хорошее настроение, но, выйдя в холл, я застаю ее опять в слезах. Она стоит у зеркала и дрожащими руками пытается прикурить. Мне хочется спросить ее просто «чего ревешь?», но, соблюдая нейтралитет, я вежливо киваю ей прохожу опять кухню. Тамара из тех людей, которые любят рыдать «на публику». Из меня, например, не выдавишь слезинки, если рядом кто-то есть. Не понимаю, как можно выставлять напоказ свои переживания, не говоря уже о слезах.

– Эля, если бы ты знала, как мне все надоело, – Тамара заходит на кухню, садится за стол и наливает две чашки кофе.

– Вы чем-то расстроены? – спрашиваю я.

– Садись, выпьем кофейку, – приглашает она и шепчет, – меня здесь все ненавидят.

– Кто? – я тоже перехожу на шепот.

– Все! – Тамара срывается на визг.

– Семен Михайлович вас очень любит, это видно, – осторожно говорю я.

– Я устала от такой любви. Он подарил себя всем. Им всем от него что-то нужно. На меня у него нет времени. Я не могу сидеть дома целыми днями… Я не для того выходила замуж, чтобы сидеть дома и смотреть в стенку. Мне некуда одеться прилично. Он никуда меня не водит…

– Наверное, он работает, – мягко замечаю я.

– Конечно, рабо-отает, – передразнивает она, – только когда что-то нужно Нике или Вадиму, то у него всегда находится время для них.

Ника и Вадим – это дети Семена Михайловича от первого брака.

– Это же дети, – говорю я.

– Ну и что? Я же не против того, чтобы они здесь жили! – возмущается Тамара.

Я дипломатично помалкиваю. Думаю, что даже если бы Тамара и была против, на решение Семена Михайловича это никак бы не повлияло.

– Тем более, – продолжает Тамара, – Вадиму уже девятнадцать. И он не ребенок. Я предлагала Семушке, чтобы он купила Вадику квартиру, а Ника могла бы жить со своей матерью!

Какая-то фальшь чувствуется в ее тоне, голосе, словах. Мне кажется, что ее предложения по поводу того, где должны жить его дети, не встретят понимания у Семена Михайловича. И Тамара это прекрасно знает. Но для меня она продолжает играть роль капризной красавицы.

– Он успевает все. Встретиться с Аллой, хотя видит Бог, ей это не нужно. Поговорить с Вадимом, посидеть с Никой. И только моя очередь наступает в последнюю очередь, – Тамара понимает, что фраза получилась не слишком красивой и быстро добавляет, – До меня ему нет никакого дела.

Возможно, я несправедлива к Тамаре, но мне ее не жаль. Все что она говорит, звучит как-то неестественно. Что я должна отвечать? Опять плести сладкую чушь о том, как он ее любит? Я сомневаюсь, что Тамара сможет оценить Семена Михайловича, который сумел преуспеть в жизни и сохранить нормальные отношения со своей бывшей семьей. Я понимаю, что Тамаре не нравится его решение о том, что дети будут жить с ним. Ей гораздо лучше было, когда Ника и Вадим жили со своей матерью. Но теперь – и Тамара об этом знает – Алла уезжает во Францию – «Зачем ей Франция, этой старухе?», а «детишки» будут жить с папой.

Тамара еще раз всхлипывает и закуривает очередную сигарету.

– Они меня все ненавидят, – повторяет она уже более спокойно.

– Ну что вы, – говорю я, – просто к этому нужно привыкнуть, – у него есть семья и с этим ничего не поделаешь.

– Его семья – это я, – убеждает меня Тамара, и я понимаю, что мне лучше вообще помалкивать. Иначе, разговорам не будет конца, – Я же не против того, чтобы он общался с детьми…

За окном кухни догорает теплый осенний день. Я вытираю стол и прощаюсь с Тамарой. Она смотрит на меня, как на человека, не способного понять всех ее переживаний. Но я – сама нейтральность. Тамара вздыхает и уходит. Листья продолжают падать, беззвучно опускаясь на чуть согретую осенним солнышком землю. Мне нравится тишина вокруг.

– 2-

Я прислушиваюсь к себе… Не могу отделаться от чувства, что сделала шаг назад. Все-таки советское воспитание сделало свое дело – сфера обслуживания это сфера обслуживания. Хотя, по сути дела, чем отличается работа домработницы от работы, например, переводчика? В некотором роде, моя работа даже более творческая. Но все равно… Что-то давит. Ощущение того, что это явление временное, не проходит. Наверное, я никогда не пойму, как можно быть домработницей всю жизнь…

Я прихожу к Сереже. Это мой старый друг. Увлечение психологией привело к тому, что он оказался в полном андеграунде – работает сторожем, а в свободное от работы время проводит свои эксперименты. Когда я прихожу к нему, он заставляет меня пройти через «энергетическую рамку» – сооружение, напоминающее турникет в аэропорту, через который проходят пассажиры и который звенит по поводу и без повода.

Я не бросаю дружить с Сережей, хотя воспринимать его измышления с каждым разом становится вся тягостнее. Прежде чем устроиться на работу к Семену Михайловичу, я зашла к нему и получила ответ:

– Сегодня ты состоишь из 28 процентов злости, 40 процентов растерянности и 32 процентов протеста.

Обычно, после того, как человек проходит ч6ерез его энергетическую рамку, Сережа бросается к своему компьютеру. Никому кроме него не разрешается заглядывать в экран. Т.е. каждый должен воспринимать его слова на веру и не сомневаться.

Иногда он заставляет постоять в рамке подольше. И тогда можно услышать его беспорядочное бормотание:

– Убрать сомнения… Прибавить уверенности в себе… Вычеркнуть напрочь предрассудки…

Нужно сказать, что у большинства бывших сережиных друзей его увлечение вызывает улыбку или раздражение. Да и друзей у него не так уж много.

Сережа обижается.

Я скрываю улыбку и, поэтому удостаиваюсь чести быть оцененной по всем статьям.

Неделю назад у меня было 12 процентов радости и 12 процентов отчаяния. На мой вопрос, как так может быть, Сереже не задумывается долго:

– Так бывает всегда. Радость не может быть безграничной. Человек, состоящий из одной радости – это не живой человек. У тебя такого, думаю, просто не может быть.

– Почему?

– Потому, что ты видишь то, что происходит вокруг. Ты никогда не замечала…

Сережа углубляется в расспросы. К своему сожалению я начинаю вспоминать случаи, когда чужая неприятность портила мне настроение на несколько дней, заслоняя полностью мои успехи – старушка в магазине, считающая копейки на дрожащей ладони, ребенок, которому не хватило денег на мороженное, девочка, отставшая от экскурсионного автобуса…

– Вот видишь? – говорит Сережа, – и это не случайно. Грань между нормой и отклонением очень зыбкая. Да и кто имеет право устанавливать нормы?

Я не всегда понимаю то, что он говорит. Но иногда, предоставив себя его исследованиям, я вижу, что некотиорые его мысли действительно подтверждаются разными жизненными ситуациями.

– Хорошо, – говорю я, – радость и огорчения – это понятно. Радость и грусть – это тоже, в какой-то мере, совместимо. Но радость и отчаяние? Как такое может быть?

– Они у тебя находятся на разных полюсах, – обьясняет Сережа, – и то и другое занимает меньше четверти твоего сознания… Между ними – область перехода…

– А что в ней?

– Над этим еще нужно поработать, – отвечает мой друг и советчик.

Он долго смотрит в свой компьютер, и я тихо покидаю его квартиру. Я знаю, что его нельзя отвлекать во время работы.

Я всегда считала себя человеком, который излагает мысли на бумаге гораздо более успешно, чем в устной форме. Именно поэтому, в то время когда я оказалась в этом доме – достаточно далеко от интеллектуального труда – я и решила записывать все, что происходит в семье, которая приняла меня на работу, и, которой я рассчитываю служить верой и правдой до тех пор, пока мне не надоест вытирать их пыль, покупать для них продукты, мыть места общего пользования и улыбаться всем без разбора, независимо от того, какое настроение у меня в данный момент.