Теория Фокса

– Примерно так. Но чтобы держать процентные ставки низкими, Америка решит создать искусственный спрос на свои облигации, свой долг. Они сделают это, печатая деньги и покупая на них свои же облигации. Создав ажиотаж.

– Америка стала самым большим покупателем своего собственного долга, – кивнул Ли. – Цены на облигации поползли вверх, и кредиторы стали соревноваться за возможность дать Штатам в долг. Всё правильно. Типичная система «Миссисипи».

Джим уставился на него, чуть не подпрыгнув на стуле.

«Планк! Только Планк мог знать… – как в горячке думал он. – Это не может быть совпадением!.. Или может? Что, если о «Миссисипи» здесь знает каждый? Что, если он всё же не Планк? Вдруг Чарли ошибся?!»

– Мало кто смог избежать искушения и не поучаствовать в игре, – продолжил Ли. – Да и как их можно винить? Даже Исаак Ньютон, один из умнейших людей тысячелетия, и тот в своё время не смог удержаться. Когда Англия примерно в то же время создавала идентичную пирамиду под названием компания «Южных Морей», Ньютон был среди первых инвесторов. Когда же цена взлетела до небес, он продал акции и написал статью, в которой объявил эту схему мошенничеством и глупостью. Но когда цена продолжила расти, он не удержался и снова их купил, на этот раз потеряв всё. Ньютон! Это тогда он сказал свою знаменитую фразу о том, что может рассчитать движение планет, но не в силах понять человеческую глупость. И это он о себе! Даже ярчайшие умы бессильны и не могут сопротивляться этой схеме. Так что, как мы можем винить обычных людей?

– А Китай? – спросил Джим, смотря на часы.

– Мы были первыми, кто понял, что Штаты готовят новую «Миссисипи». На этот раз её назвали программой количественного смягчения. Что, конечно, можно понять: каждой схеме нужно хорошее и туманное имя. И «Количественное смягчение» подходит отлично. Если бы они её назвали «Система списания долга», кто бы их купил?

Ли отхлебнул чаю.

– И вы, поняв, что стоимость американских облигаций будет расти…

– Решили начать спекулировать? Нет. Это то, что сделала Япония. Китай же купил американские казначейские облигации по совершенно другой причине. Ли замолчал.

– И какой же?! – спросил Джим.

– Чтобы выиграть ответную опиумную войну, самую большую в мире. Главная война современности. Я тебе расскажу вкратце…

– Какое отношение опиумная война имеет к облигациям? – в отчаянии Джим оборвал его. – К ответу на вопрос?

Но Ли продолжил:

– С начала шестнадцатого века, с тех пор как португальцы обогнули Африку и нашли прямой путь в Азию, европейцам понравились китайские шёлк, фарфор и чай. Особенно чай. Европе были нужны китайские товары, Китаю же европейские товары были глубоко безразличны. Единственное, что нам было интересно, это серебро. Но серебро в Европе очень быстро кончилось. А как вести торговлю, если противоположной стороне ничего от тебя не нужно? – Ли постепенно начал говорить быстрее, жестикулируя руками в воздухе. – И Европа, недолго думая, переключилась с серебра на опиум. К тому моменту у Британии уже были колонии в Индии, как раз там, где климат идеален для выращивания опиумного мака. В Китае опиум был запрещён, но европейцы занялись контрабандой. И всего через пару десятилетий опиумная зависимость распространилась повсюду. По всей стране.

– И это дало Англии валюту для торговли?

– Именно, – кивнул Ли. – Император Даогуан попытался воспротивиться и объявил Британии войну. Но наша армия была столь отсталой, что британцам ничего не стоило развеять её по ветру.

– Ещё бы! У них благодаря индустриальной революции уже были пушки и пароходы. У вас же были луки и парусные лодки.

– Да, – Ли поморщился. – Европейцы полностью разбили китайскую армию, и опиумная торговля продолжилась. Это, собственно, и была Опиумная война. И скоро всё серебро перекочевало обратно в Европу. В обмен на опиум. Китай разорился, превратился в наркомана без единого медяка в кармане… Мой дед много рассказывал о том жутком времени.

– Какое отношение это всё имеет…

– Что является современным опиумом? – резко спросил Ли. – Что Китай продаёт остальному миру?

Джим уставился на него с раскрытым ртом.

– Да, ты прав, Джим. Потребительские товары. Потребление – это основная движущая сила современных обществ. И мы научились производить их лучше и дешевле, чем другие. И в обмен мы получаем мировое богатство. Наше богатство. Мы просто забираем его назад.

– Потребительские товары – это новый опиум?

– Желания могут создать зависимость посильнее опиумной. Ещё Будда знал это. Знаешь, какой вид недвижимости пользуется спросом в Штатах? Хранилища. Люди покупают так много ненужных им вещей, что им становится негде их хранить. И тогда они просто арендуют место в хранилище и складывают туда всё старое, чтобы освободить место для новых вещей. Типичное поведение наркомана.

– То есть теперь Запад – наркоман, а Китай – контрабандист? Роли поменялись?

Джим сидел, закрыв глаза, пытаясь осознать.

– Это же… Невероятно… Но как?

– Как что, Джим?

– Как у вас получилось провернуть всё это так, что никто не заметил?

– Нет, ну, конечно были те, кто заметил. И даже пытались что-то с этим сделать. Баффет, например. Помнится, он даже целую статью написал в «Форчун». Огромная была статья, почти в полжурнала. «Торговый дефицит Америки вымывает страну прямо из-под нас» – как-то так она называлась… Но никто не обратил внимания. Даже бровью не повёл. Никто.

– Никто не обратил внимания на Баффета?

– Все получали прибыль. Политики были рыцарями глобализации, продавцы всех мастей получали комиссии, а обычные люди вдруг почувствовали себя намного богаче – ведь китайские продукты были настолько дешевле! Экономика росла, все были довольны. Все были счастливы.

– Кроме Баффета…

– Просто он сидел выше и видел дальше. Но даже он не смог идти против толпы. И всё катилось по наклонной вплоть до 2012 года. Тогда Запад впервые начал подозревать, что что-то не так. Их начал тревожить наш экономический рост. И тут нам пришлось пойти на несколько трюков, отвлекающих манёвров. Начали мы с дезинформации под названием «В Китае кризис». Мы убедили мир, что Китай на грани коллапса.

– То есть?

– Это почти как в регби. Представь, в следующем месяце у тебя игра против сильного противника. Какие у тебя могут быть две информационные стратегии? Либо попытаться запугать противника своей мощью так, что его сила воли дрогнет. Или прикинуться слабым и покорившимся. И тогда твой противник вместо тренировок проведёт этот месяц в баре, заранее празднуя победу. Мы пошли вторым путём.

– Как?

– Мы притворились, что у нас экономический кризис. Помнишь кампанию о городах-призраках? О том, что мы построили миллионы домов, в которых некому жить? Представляешь, они поверили, что у нас не хватит людей, чтобы заселить новые дома! Но поверили же. И в итоге вместо того, чтобы начать собираться с силами, они продолжали праздновать. Ну, действительно, кто будет волноваться по поводу Китая – страны на грани развала.

– Вы манипулировали статистикой и новостями! – воскликнул Джим.

– Ну, конечно. Запад думал, что мы фальсифицируем статистику, чтобы показатели выглядели лучше. Но в действительности мы делали прямо наоборот – искажали показатели в худшую сторону. Чтобы наш рост не заметили раньше времени.

– Когда сильный, притворись слабым?

– А когда близко, притворись, что далеко. «Искусство Войны», Сун Цзы. Обмани врага и пробуди в нём самодовольство. К 2014 году нам удалось убедить мир, что мы на грани коллапса. Все начали считать, что Китай больше не будет покупать сырьё. А на тот момент мы уже были крупнейшим потребителем железа, меди, угля, нефти, ну, и так далее. Если Китай схлопнется, то кто всё это будет покупать?

– И цены на сырьё рухнули.

– Цена на нефть упала со 120 долларов до 30. И кто от этого выиграл? Кто крупнейший покупатель? Вот так-то… И заодно мы бесплатно получили всю нефть и газ Сибири.

– Всю нефть Сибири?

– Мы заключили контракт на всю нефть Сибири. Как раз в это время. И проложили нефтепровод. Нефть с этих месторождений теперь может идти только нам. У нас монополия. Сибирь теперь наша. Как у Штатов есть Канада, так теперь у нас есть Россия, – он усмехнулся.

Джим молча смотрел на него.

– Мы получили Сибирь даром, по ценам 2014 года. В подарок.

– Искусство ведения войны, когда противник даже не знает, что идёт война!

– Победить в войне ещё до её начала. Если Сун Цзы всё-таки существовал, он точно был одним из этих, твоих… из Планков. Вот так мы подсадили Запад на потребительскую иглу и бесплатно получили Сибирь.

Джим снял с руки таймер и положил его на столик циферблатом вверх. Красные цифры отражались в прозрачном стекле чайника.

0 дней, 0 часов, 45 минут.

– И какое отношение эта ответная опиумная война имеет к американским казначейским бумагам?

– Прямое, Джим. Деньги у Штатов кончились давно, задолго до 2008 года. Им нечем стало расплачиваться за наши товары. И тогда мы в обмен на опиум – то есть, прости, товары потребления – стали брать американские долговые облигации. Так постепенно у нас накопилось американских казначейских облигаций почти на триллион долларов. Мы продавали в долг.

– И так вы стали крупнейшим их держателем? В обмен на ваш опиум?

– Именно. Точно не из-за спекуляций. Не как Япония. И теперь главный вопрос. Зачем нам столько американского долга? Мы уже получили почти всё, что хотели, от Запада. Они отдали нам все свои ключевые технологии. Просто так, представляешь? Вообще удивительно, с какой лёгкостью западные компании, конкурируя между собой, расставались с ними – технологиями, на разработку которых у Запада ушли десятилетия. Мы же получили их просто так. Потом мы скупали недвижимость в ключевых городах. Нам удалось получить её в обмен на товары потребления.

– Почти как голландцы, купившие Манхэттен за бусы.

– Один в один, как Манхэттен! Справедливость всё-таки существует! – Ли улыбнулся. – Так что у нас уже есть почти всё, Джим.

– И что дальше?

– Есть последняя, самая ценная вещь, который ещё остаётся у Америки. Статус мирового банкира. Возможность печатать деньги для всего мира. Весь мир фактически работает на Америку просто так, за доллары. Которые им ничего не стоит печатать. Мир – их собака. Всё, что от них требуется, это позвонить в звонок, и собака будет работать на них. И ей не нужно давать еду – она будет работать просто так…

– Штаты – это Павлов. И вы… – прошептал Джим. – Вы собираетесь…

– Америка была тем учёным, который приручил собаку к звонку, к американским долларам. И мы уведём эту собаку. Перегрузим условный рефлекс. Переведём её на китайские юани. Ты можешь представить, что произойдёт, когда мы станем всемирным Павловым? Когда весь мир будет нашей собакой?

– Весь мир будет работать на вас просто так. Бесплатно!

– Именно. Теперь понимаешь, зачем нам американские казначейские облигации? Почему мы не можем их продать?

– Они вам нужны, чтобы приручить собаку… Но как? – спросил Джим.

– Казначейские облигации дают кредитору власть над должником. Власть обанкротить должника.

– Но Штаты ведь всегда могут напечатать ещё долларов и отдать вам долг ими? Как можно объявить их банкротом, если они печатают деньги?

– Решим простейшую математическую задачку, Джим. Представь, что ты должен двадцать триллионов долларов, что примерно равняется американскому долгу. В нормальных условиях тебе бы пришлось платить примерно пять процентов в год. Около триллиона. Но поскольку ты создал искусственный спрос на свои облигации, свой долг…

– Систему «Миссисипи»…

– Именно. Так что, поскольку ты создал ажиотаж, люди готовы давать тебе в долг очень дёшево. Практически бесплатно. Или, иными словами, под практически нулевой процент. Или даже под отрицательный процент – так сильно они хотят купить твои облигации. И в результате вместо триллиона в виде процентов по долгу ты не платишь ничего. Все дают тебе в долг бесплатно.

– Умно!

– Глупо. Невероятно глупо. Поскольку это работает только, пока процентные ставки низкие. Пока тебе готовы давать в долг бесплатно.

– А почему они должны вырасти? Если вы захотите избавиться от облигаций, Штаты просто напечатают вам триллион долларов.

– Это было бы так, если бы триллион казначейских облигаций был нашим единственным оружием. На самом деле облигации – лишь щит, который воин держит в левой руке. Самое главное – то, что в правой. А там меч. Наше главное оружие. Ты же знаешь, что в последние два десятилетия инфляция в Штатах была рекордно низкой? Знаешь почему? Из-за дешёвого китайского импорта. Наши товары были намного дешевле, и поэтому цены не росли. Низкие цены означают низкую инфляцию. И что произойдёт, когда мы перестанем продавать Америке наши дешёвые товары?

– Цены взлетят вверх. Гиперинфляция!

– Именно. Представь, завтра ты заходишь в торговый центр неподалёку и видишь, что цены практически на всё поднялись на треть. И кто тогда даст тебе в долг под нулевые процентные ставки, если цены на всё вокруг растут на тридцать процентов в год? Кто даст тебе в долг под пять процентов? Или даже под десять?

Джим сидел как оглушённый.

– Вот именно, – продолжил Ли. – Допустим, проценты возрастут до десяти в год. И сколько тебе надо будет платить по тем двадцати триллионам, которые ты должен?

– Два триллиона.

– Откуда ты их возьмёшь? – спросил Ли. – Весь твой оборонный бюджет меньше триллиона.

– Напечатать?

– Если ты напечатаешь два триллиона, ты практически удвоишь количество денег в экономике. Это означает гиперинфляцию. И что произойдёт, если у мирового банкира начинается гиперинфляция?

– Он теряет доверие, статус мирового банкира, – прошептал Джим.

– Есть ли еще какой-нибудь способ выплатить два триллиона долларов процентов?

– Занять их.

– Именно. Предположим, что ты решил занять два триллиона долларов, чтобы расплатиться с процентами по предыдущему долгу. И в тот самый момент, когда ты хочешь это сделать, кто-то выставляет на продажу целый триллион твоего долга.

– Китай?

Ли кивнул и сказал:

– Неужели ты серьёзно рассчитываешь, что найдёшь хоть одного кредитора?

– Гениально! Дефолт.

– И потеря статуса мирового банкира. Дефолт уничтожит старого Павлова, а Китай станет новым! Мир станет нашей собакой! Мы уведём её у Америки, приручим её, выработаем в ней новый условный рефлекс. Она будет работать на нас за юани так же, как она сейчас работает за доллары. И всё это будет нам стоить какой-то жалкий триллион. Собака за триллион… Выгодное дельце, Джим!

Откинувшись на стуле, Ли был похож на шахматиста, только что разнёсшего в щепки защиту противника.

– Мы не продадим наше оружие, Джим. Эти облигации нужны нам для дела. Можешь быть уверен в этом. Это и есть твой ответ. Иди и спасай дочь.

0 дней, 0 часов, 35 минут.

«Ответ. Это ответ! Спасён! Спасена!»

Силы оставили Джима, как скалолаза на отвесной стене, закрепившего карабин за мгновение до того, как сорвётся рука.

Но вдруг… что-то дёрнулось. Едва заметно, затем сильнее. И вот тревожная струна загудела.

«Нет… Нет так, не так… Что-то здесь не так… Постой, Джим, а вдруг он дал тебе неверный ответ?.. Что, если история ему не понравилась? Как он там сказал? «…получишь неверный ответ. Но узнаёшь об этом, когда будет поздно». Так вот это же он и есть! Неверный ответ! Ну, точно! Обманка! Что делать?!»

На лице Ли снова была дружелюбная, хоть и слегка обеспокоенная маска. Он внимательно наблюдал за Джимом.

«Испытай его! Испытай!.. Но как? Как?!»

– Концы у твоей истории не сходятся.

– Что? – спросил Ли.

– Дырявая она, эта твоя история, как дуршлаг… Ответная опиумная война, говоришь? Да это же титанический план! Сколько людей должно участвовать! По собственной воле, понимаешь? Насильно провернуть такую схему нельзя. Авторитарному государству такое просто не под силу. Слишком сложно. И ты утверждаешь, что Китай, чистой воды автократия, построенная на принуждении, уже двадцать лет ведёт ответную опиумную войну, самую сложную игру тысячелетия? Так не бывает!

– Джим, – сказал Ли, – Китай – это вовсе не автократия. Это заблуждение. Вы, лаоваи, ничего не понимаете. Да и тут-то мало кто понимает… Но только вот что, если я тебе скажу, что Китай – это… демократия?

– Демократия?! – взвился Джим. – Зачем ты суёшь мне это пропагандистское клише?

«Так и есть!.. Он просто хочет от меня отделаться! Дал неверный ответ и хочет избавиться от меня. Обманка!»

– Джим, послушай меня… Забудь на минуту всё, что ты знаешь о Китае. Выбрось из головы, начни с чистого листа. Готов? Так вот… Китай – это полития.

– Какого чёрта? Какая ещё полития?! – от отчаяния Джим перешёл на крик.

– Почти все на Западе думают, что авторитарные государства обречены на исчезновение. И это так – история замусорена сотнями примеров несостоявшихся автократий. Взять хотя бы Советский Союз. Но далее из этого они делают вывод, тот же самый вывод, что сейчас сделал ты, – что Китай обречён повторить эту судьбу. А вот это ошибка. Ведь Китай – это не автократия. Конечно, это не стандартная демократия, вовсе нет. Это гибрид…

«Что за ересь? Что он несёт?! Обман!»

– Синтетическая гибридная система, спроектированная, чтобы избежать дефектов и изъянов обычных демократий, но сохранить их преимущества.

– И кто же её спроектировал?! – Джим вдруг почувствовал, как волосы у него на шее становятся дыбом.

– Когда старая, имперская система распалась, мы отправили сотни исследователей на поиски новой формы государственного устройства. Двух из них ты знаешь – Джоу Энлай и Дэн Сяопин. Первый исследовал Японию и Западную Европу. Второй – Россию и Францию. В Париже они и встретились в 1920 году. Собственно, там всё и началось. Встретились два величайших мыслителя столетия.

Джим вдруг заметил, как Ли смотрит куда-то вниз. Проследив его взгляд, он увидел свою непроизвольно дёргающуюся руку. Судорожным движением Джим подложил её под себя.

– Они сразу же поняли, – продолжил Ли, – что демократия – это самая эффективная форма управления. Они сообразили, что демократии доминируют в современном мире из-за выборов. Но затем они довольно быстро поняли, что ценность выборов вовсе не в том, что они приводят к власти умнейших. Отнюдь нет. Скорее даже наоборот: к власти по большей части приходят посредственности. Ценность же выборов в том, что они не дают старым лидерам остаться у власти. Ротация, смена лидеров – вот что самое важное. Без ротации бюрократы захватывают рычаги управления. Появляются кланы, цементирующие элиту. И вот через этот бетонный саркофаг не просачиваются ни новые идеи, ни новые люди. Политическая ткань общества перестаёт обновляться. Затем – стагнация и смерть. И выборы – единственный способ выжить. Это как помешивать суп, чтобы он не подгорел…

Джим весь дрожал: «Обман, обман…»

– Но у выборов, – продолжал Ли, – есть один колоссальный недостаток. Популизм. Ещё Аристотель этим задавался. Он изучил историю десятков демократий, которые как грибы росли на греческих островах. Он обнаружил, что все они распались из-за популизма. Коc, Родос, Гераклея, Мегара, Цим, – все они проследовали одним и тем же путём – от власти народа к власти демагогов. И затем, неизбежно, к власти тиранов. Популизм – это естественная и неминуемая терминальная стадия демократий. Это то, как они умирают. Ведь в чём заключается стратегия демагога? Пообещать то, что никогда не может быть дано. Любой рациональный политик в сравнении с ним покажется блёклой молью. И кто наиболее уязвим для подобных обещаний? Кто им верит? Люди. Обычные люди. Ведь большинство не может распознать пустые обещания. Они не могут здраво взвесить даже простейшие вещи.

Джим молча смотрел на него.

– Вот хотя бы главный налог на глупость – лотереи. Мало что может посоревноваться с ними в обмане. И ведь он лежит прямо на поверхности, никто даже не пытается его скрыть. И всё равно миллионы раз за разом выстраиваются в очередь за билетом. Всё, что нужно, – лишь показать по телевизору одного счастливца. Математика, теория вероятности и здравый смысл бессильны перед эффектом Золушки. Людям нужна мечта, надежда мгновенно вырваться из унылой серой реальности в новый, сверкающий мир. И популисты это знают.

Он перевёл дыхание и продолжил:

– Чтобы вывести популистов из игры, нужно отсечь их от их основной аудитории – простых людей. Всеобщее голосование, когда каждый получает по одному голосу, это основа, фундамент популизма. Когда один обычный человек имеет такой же голос, что и один выдающийся, популисты непобедимы. Стандартный способ борьбы с ними – олигархия и аристократия. Но они обе нарушают закон ротации, из-за чего скатываются к упадку и распаду даже быстрее, чем демократия.

Он вздохнул.

– Казалось бы, популизм неизбежен… Но Дэн и Джоу нашли способ. Они откопали давно всеми забытую мечту Аристотеля. Политию.

– Политию?

– Смесь олигополии и демократии. Гибридная система, где к выборам допускаются только способные, а плебс отсекается. Аристотель называл её политией. Но поскольку в природе она почти не встречается, сам он её считал утопией. Ведь как находить и выбирать способных людей?.. И вот здесь-то и засиял гений Дэна и Джоу. Они поняли. Они нашли способ! Даже два!

Ли более не сидел отрешённо, как судья. Наклонившись вперёд, в каждое дыхание он пытался вместить как можно больше слов, его глаза полыхали огнём.

– Первый очень прост: дать каждому человеку право отказаться от голоса в обмен на деньги. Именно не продать, а аннулировать голос. И назначить высокую цену, которая отсеет всех, склонных к популизму. Скажем, если дать за голос тысячу юаней, то большая часть возьмёт деньгами. И проблема будет решена. Хороший, работающий способ. Но у него есть недостаток: он слишком меркантильный, очевидный. Не оставляет места романтике и идеологии. А без романтики никуда, Джим… Дэн и Джоу знали это и, в конце концов, нашли способ.

Джим не отрывал глаз от таймера.

0 дней, 0 часов, 29 минут.

– В отличие от постсоветской России, мы сохранили коммунистическую партию. Но это мутант… Гибрид… В Союзе членство в партии было билетом в лучшую жизнь. Наша же партия не даёт своим членам никаких материальных привилегий. В Союзе, если ты не был членом, твоя жизнь была ничтожна. В Китае же твоя жизнь ничтожна, если ты член партии. Чувствуешь разницу? Членство в нашей партии не даёт никаких благ и преимуществ. Наоборот, они платят большие взносы, посвящают этому личное время. Идут на жертвы, чтобы быть членом партии. И она изо всех сил старается, чтобы все знали, как они велики, эти жертвы. Иногда даже идут как бы стихийные кампании в газетах: партийцы анонимно жалуются на свою тяжёлую долю и непосильные взносы. Знаешь зачем?

Джим смотрел на него исподлобья.

– Партия постоянно сигнализирует, как в ней всё плохо, отпугивая искателей лёгкой жизни. Они сами себя отсеивают. Любой может войти в партию, но в ней всего девяносто миллионов членов. Менее семи процентов. Но это люди, которым нужно управлять обществом. Без этого они не могут. И ради этого они готовы на лишения. И они способные, они мыслят – демагоги им не страшны. Самоотбор, мой друг, самоотбор. Их не надо выбирать. Они выбирают себя сами. Система с негативным самоотбором…

Он снова перевёл дыхание.

– И вот каждые десять лет эти семь процентов меняют руководство. Избирают новую элиту. Ротация. Разумеется, там не «один человек – один голос». Система сложная. Но каждый в той или иной степени влияет на решение. И мы сделали это уже пять раз. Полвека подряд. Так что это очень живучая система. И это не автократия, мой друг, это полития. Демократия, где голос даётся только способным. И где способные находят, отфильтровывают себя сами. Сам Аристотель считал политию утопией. Мы же её построили, величайшую демократию в истории человечества! И поэтому-то и смогли провести ответную опиумную войну. Против этой системы шансов у Запада нет. Их время ушло. Наша демократия более продвинутая, она более эффективна. Так что западной модели конец. Вот и всё. Эволюция, Джим.

0 дней, 0 часов, 26 минут.

– Гибридная демократия, говоришь? А как же культурная революция? Вы же убивали своих учёных. Посылали их в деревни и…

– И не только учёных. Вообще всех образованных. Знаешь, что было главным открытием Павлова? Вовсе не условные рефлексы.

– Какая связь?.. – зарычал Джим.

– Знаешь, что случилось с его собаками в 1924 году, когда подвал, где он их держал, затопило рекой? Это были те самые собаки, приученные к звонку. Павлов годы потратил, чтобы выработать в них рефлекс. В ту ночь он добрался до них, когда вода в клетках уже подступала к самому потолку. Так вот, одна странная вещь случилась с теми несколькими собаками, которых он успел спасти… Рефлексы были стёрты. Как будто их и не было… всех тех лет тренировок. Стресс… Стресс стирает рефлексы подчистую.

– И?!

– Почему Китай проиграл первую опиумную войну? Почему мы стали жалкой колонией Запада? А потому что наши элиты закостенели. Бюрократы, интеллигенция, городские жители – за столетия династии Цин они обросли древними привычками, сопротивлялись любым реформам. В них были старые, имперские рефлексы. Вот мы их и стёрли.

– Вы затопили Китай?! – Джим уставился на него, раскрыв рот.

– Мы послали городских в деревни и поставили крестьян ими руководить. Нужен был стресс, а что может быть хуже, чем когда твой вчерашний подчинённый становится твоим начальником? Мы перезагрузили общество. Начали с чистого листа.

– Но… но убивать?

– Не специально. Мы же не убивали ради удовольствия или мщения, как Сталин. Мы уничтожали, лишь когда не было другого выхода.

– Значит… – вдруг Джима ослепило как вспышкой. – Значит, так ты уничтожил Тьяо, свою племянницу? Не было выхода?

Лицо Ли в мгновение почернело, бездонные глаза вспыхнули, обезумев от боли. Ртом он пытался схватить воздух, как будто с ходу налетел на фонарный столб.

– Это… Это они… Они… – его свело судорогой. Он замер и стал говорить урывками, едва переводя дыхание. – Она преподавала физику, и кто-то… какая-то сволочь… донесла… Обвинили её в саботаже… Убили её прямо во дворе университета… Толпа… Палками и ногами. Затоптали. Её собственные ученики… Они разорвали её на части… Не партия… Не мы… Ничего… Я ничего не мог поделать… Когда я приехал… А-а-а!..

И тут выдержка окончательно покинула его. Он завыл:

– Ну что, Джим!.. Что? Что я мог поделать?! Я стоял там, на той площади, с двумя моими солдатиками против тысяч. Эти разъярённые лица, красные, крысиные глаза! Обезумевшая толпа… Я смотрел, как её убивают, и не смог двинуться с места, отдать команду… Не смог, Джим! Это, это были не люди… Животные, готовые разорвать любого…

Он схватился руками за голову.

– Я, я всегда думал, что у меня есть… смелость. Что я рождён, чтобы вести вперёд других… Но тогда, в центре той беснующейся толпы, тогда я мог отдать команду, но не отдал… Мог хотя бы попытаться… Но не попытался… Тогда я понял, что я… что я… – Гримаса невыносимой боли исказила его лицо.

– Что?

– Трус!

В звенящей тишине Джим не сводил с него взгляд.

«Нет… Эти бездонные глаза не высохли… В них ещё есть слезы».

– А звонок? Как же телефонный звонок? Ты же сам говорил, что мог позвонить!

– В тот вечер, сразу после того, как Тьяо… не стало, у меня был выбор. Чтобы меня считали либо трусом, либо бессердечным циником. И я опять струсил… Выбрал второе. И придумал всю эту историю со звонком… Люди не дадут трусу вести их за собой, – его плечи содрогались в судорогах. – Подлецу – пожалуйста. Но не трусу. За последние пятьдесят лет не было ни ночи, ни ночи, Джим, чтобы я не хотел убить себя. Пятьдесят лет…

Джим замер; он смотрел на старика.

«Неблагородных Планков не бывает…» – доносился скрипучий, хриплый голос Чарли.

«Это благородство, – шёпотом ответил голос внутри. – Просто его сломали… Это сломанный Планк».

– Звони японцам, – сказал Ли, уткнувшись в рукав. – У нас нет времени.

«У нас… – подумал Джим. – Планк».

0 дней, 0 часов, 22 минуты.

Через минуту на столике лежали два телефона – один Джима, другой Ли. Ни в одном не было сигнала. Пульс в висках у Джима стучал железным молотом.

– Джим, они оба – это «Чайна Мобайл». Нужен другой оператор. Быстро в парк – найди кого-нибудь с «Чайна Юникомом» или «Телекомом». Быстрее!

Но не успел Джим сделать и шага к двери, как от кирпичной стены отделилась тень.

– Попробуй мой.

Она протянула синий «Нокиа» с кнопками.

«Сестра Ли… Она… Она была здесь. Она всё слышала!»

Ли, обернувшись, замер. Он пытался что-то сказать, но не смог. Его всего как будто парализовало, скрутило, как старое, иссушенное дерево.

«Пятьдесят лет… он же не слышал её голоса пятьдесят лет!..»

– Это другой оператор, «Юником», он ещё должен работать, – сказала она. Её глухой, шершавый голос дрожал.

Джим бросился к ней и выхватил телефон. Крохотный экран озарился бирюзовым светом, на индикаторе сигнала было три полоски. Джим упал на колени и судорожно начал набирать: «Фил, они НЕ продают бумаги. НЕ продают. Пришли подтверждение. Джим». Набрав номер, раз за разом он перечитывал сообщение. Затем решился и нажал на зелёную кнопку… Телефон беспомощно пискнул, и полоски сигнала погасли. Сообщение осталось в папке неотправленных.

– О нет… – прошептала сестра Ли в отчаянии. – Здесь нигде нет стационарного телефона. «Чайна Телеком»… У них другая система, старая… Она ещё может работать. Единственный шанс. Беги, найди «Чайну Телеком!»

Джим метнулся к двери. Руки дрожали, не чувствуя пальцев, он едва смог провернуть круглую ручку замка. Закрывая дверь за собой, он обернулся. Ли по-прежнему сидел, окаменев, сестра стояла сзади, обхватив его голову руками, прислонившись. Оба плакали. Её губы шептали:

– Прости, прости…

***

Подняв капюшон, Джим выбежал за угол. Но не успел он добежать до первого перекрёстка, как сзади окрикнули:

– Не двигаться, не двигаться. Полиция!

Он резко развернулся и прямо перед собой увидел двух крепышей с квадратными лицами. Первый уже хватал его, готовясь вывернуть руку, второй подходил следом. Они двигались уверенно, даже вальяжно, словно не привыкнув к сопротивлению.

Рефлекторно Джим освободился от захвата и когда-то давно поставленным приёмом отправил обоих на землю. В стороне приглушённо вскрикнули. Присев, Джим обшарил карманы одного и достал было телефон, но тут же отбросил в сторону: экран был заблокирован паролем. Телефон второго тоже запросил код, но на лоснящемся экране отчетливо проступала буква «V». Джим провёл по ней пальцем, и система, послушно завибрировав, открылась. В углу сверкнула эмблема «Чайна Телеком». Сигнал был почти в полную силу. Спрятав телефон в нагрудный карман, Джим оглянулся. Cобиралась толпа. Раздались крики, и несколько женщин начали указывать на него пальцем.