Теория Фокса

Глава 3

При виде денег загорелое лицо продавца озарилось. Его тонкие губы чуть искривились, но в последний момент он всё же смог сдержать улыбку. Машина была потрёпанной, и Джим и так догадывался, что переплачивает, но рядом с аэропортом это был последний ещё открытый магазин. И потом, было похоже, что раньше она была в хороших руках. Джим бросил продавцу плотную пачку, перевязанную тесьмой.

Когда он наконец выбрался из пригородов Брисбена, фонари уже заливали улицы теплым, обволакивающим светом. Ещё несколько светофоров, и ворчание засыпающего города осталось позади. Джим держал путь на север. Густой малиновый закат заливал небо, подсвечивая снизу плотные колонны кучевых облаков. Казалось, они нагромождались друг на друга, вздымаясь, подпирая невидимую крышу мира. Шины мягко шуршали по неровностям хайвея, и сквозь открытое окно из дебрей доносились последние перекрикивания кукабар. В багажнике позвякивали канистры с водой, зажатые между палаткой, ящиком с консервами и потёртой, видавшей лучшие дни запаской.

Он закинул назад пустой стаканчик от кофе, пристроился за светящимся гружённым трейлером, неспешно бурчащим в левом ряду, и от мысли о предстоящей бессонной ночи ему вдруг стало легче.

Когда лучи солнца коснулись влажного песка, и первые струйки пара показались над берегом, Джим уже был на пристани. Уткнувшись спиной в пыльное колесо, он смотрел, как зелёный паром, грузно переваливаясь через прибой, подползал к берегу.

Впереди, по другую сторону пролива, уходя светлой полосой за горизонт, раскинулся Фрейзер Айланд. К верхушке холма, затаившегося где-то в глубине острова, прицепилось облако; океанский бриз пытался его отогнать, но оно сопротивлялось, вытянувшись в сигару. В стороне, на скале забытой всеми одинокой чайкой пристроился маяк. В утренней дымке он был едва различим.

«Почти на месте, Джим. Потерпи… Совсем немного осталось…»

Джим с трудом поднялся на ноги, достал флягу и перелил в неё остатки кофе. Паром был уже совсем близко, и капитан с нескрываемым любопытством разглядывал одинокую фигуру Джима.

– Привет, дружище, – сказал он через борт.

– Привет, – ответил Джим.

– Ты уверен, что тебе туда? – паромщик кивнул в сторону острова. – Сейчас же не сезон.

Джим лишь кивнул.

– Ну смотри, – ответил паромщик и опустил трап.

Джим ещё допивал кофе, когда паром уткнулся в противоположный берег, и весь железный каркас застонал. От неожиданности Джим выронил флягу и едва успел за что-то ухватиться. Затем он забрался за руль, согнал машину по трапу вниз, стараясь не соскользнуть с узкой полоски металла, и сквозь окно кивнул на прощание капитану. Перед ним лежал пустой причал и полоска пляжа, прижатая к кромке воды наступающим кустарником.

Отойдя от причала грунтовая дорога начала было петлять, отыскивая бреши в густых зарослях, стуча камнями по днищу, но вдруг резко вильнула в сторону и пропала. Джим заглушил мотор и с трудом выбрался из машины. Перед ним простиралась бесконечность – белый песок складка за складкой сливался с облаками. Дюна…

Казалось, она была жива, покрыта еле уловимым, как паутина, тончайшим узором. Ветер срывал песчинки – невидимые, они неслись, вонзаясь в кожу бесчисленными иголками. Джим ещё долго стоял, не двигаясь, вслушиваясь в завывание пустоты, в невнятный гул прибоя где-то вдалеке.

Дальше путь шёл прямо по дюне, то прижимаясь к самой кромке воды, то уводя в сторону, на барханы. Скользя по раскалённому песку, свистели шины, виляя, всё норовя сбросить его, как всадника, в сторону. Двумя руками Джим держал руль, упрямо ведя машину дальше, на север, вдоль берега, сбавляя скорость лишь у проржавевших указателей, вкопанных в песок каждые несколько километров. Появляясь всё реже и реже, они были единственным, что здесь ещё напоминало о людях.

Порой берег прерывался каскадами бурых скал – как хвост какого-то неведомого бронтозавра, цепочкой они уходили прямо в океан. И тогда заросшая дорога вновь восставала из песка и, как бы рыская, шла в обход, то ныряя в заросли, то лентой забираясь по крутым склонам.

Солнце уже начало катиться назад, за холмы, когда впереди возникла очередная скала. Джим сбавил газ и привычно начал всматриваться в кусты в поиске объезда – он должен был быть где-то здесь, рядом. Ещё немного и он показался – не более чем прореха в зарослях, с занесённым песком указателем. На металлической пластине сквозь выжженую солнцем траву ещё просматривался когда-то должно быть красный восклицательный знак, и Джим остановился.

Опасно для жизни! Следующие тридцать километров в зоне прилива. Движение возможно только при низкой воде.

Джим потянулся к бардачку, нащупал карточку со временем приливов, сверился с часами на руке. Оставалось почти полчаса, и он бросил машину вперёд, в объезд вокруг скалы, по ребристой поверхности песка, отполированной волнами и ветром. Справа бурлила, отступая, вода, а слева исполинами, грозя обрушиться, нависали скалы. Мелкие промоины Джим пересекал на полном ходу, скользя между плоскими валунами, выжимая из мотора всё, что тот мог дать. Он притормаживал лишь перед приливными карманами, всматриваясь в их глубину, выискивая брод, лишь затем чтобы снова выжать газ до отказа. Когда прибой развернулся и начал отвоёвывать уже успевший высохнуть песок, приливная ловушка осталась позади.

Ещё какое-то время он неистово мчал вперед, взметая тучи песка. Но постепенно гул мотора начал стихать, пока наконец машина не замерла у ручья. Тонкая, почти незаметная полоса пересекала пляж, исчезая в прибое. Джим проследил её глазами – небольшой родник бил прямо из склона оранжево-красного холма, слоеного как стопка блинов. Карликовый эвкалипт – скорее куст, чем дерево – нашёл прибежище в овраге неподалеку, бесчисленные шторма безжалостно скрутили его в форму капли.

Локтем Джим распахнул дверь, подошёл, пошатываясь, зачерпнул пригоршней воду. Пресную, чуть даже сладкую – он пил её жадно, не отрываясь, пока оставались силы. Затем выдохнул и изможденно рухнул на песок в редкой тени эвкалипта.

Прямо перед ним белела отмель, длинной дугой она исчезала в океане. Снова и снова волны взметалась, чтобы обрушиться на неё, перевалить через песчаный барьер и дальше с бессильным шипением ползти к берегу. Они шли, одна за другой, размеренно, бесконечно, заставляя всё вокруг трепетать. Джим лежал, чувствуя под собой мягкое дрожание песка… Он был продолжением этой отмели, частью прибоя.

Где-то позади, в зарослях оврага, неспешно вели разговор попугаи. Двигатель потрескивал, отдавая своё тепло вечернему воздуху. Одиночество было осязаемо, Джим чувствовал его в каждом вдохе, впитывал его по капле, оно звенело в ушах. Он не заметил, как глаза закрылись.

***

Раздался крик. В панике, как загнанный зверь, Джим вскочил, вглядываясь в темноту, не в силах вдохнуть. Но вскоре память начала возвращаться, и со стоном, весь дрожа, стуча зубами, он скатился обратно на песок.

«Их нет… Её больше нет…»

Джим видел этот сон каждую ночь, всю свою жизнь, сколько себя помнил. И каждый раз был как первый. Отчаянно он пытался выхватить, запомнить эти лица, исчезающие вдали, но ни разу они ему не открылись, расплываясь в памяти, как сливки в чёрном кофе.

Звезды светили ярко – машина, валуны, скудная поросль отбрасывали тень. Через всё небо, одним мазком разрывая его пополам, нависал Млечный Путь.

Теплый ветер шумел в ветвях. Крабы булькали в темноте. Вокруг шуршали, время от времени замирая и фыркая, тени лисиц, но вскоре они перестали обращать на него внимание. Чуть в стороне, на песке, как скелет какого-то колоссального ископаемого моллюска, белел выброшенный на берег ствол дерева. Остаток ночи Джим пролежал, дрожа, не отрывая взгляда от неба, считая упавшие звёзды, боясь закрыть глаза.

Наконец, из воды яркой точкой показалась Венера. Её робкий свет словно говорил, что бояться больше нечего, что ночь уже позади.

***

Они появились перед самым рассветом. Сначала один всполох света во мраке за южными холмами, затем другой – и вскоре искрящаяся точка возникла и стала приближаться зигзагами, как муравей, почувствовавший добычу. Вертолёт что-то искал. И Джим знал что.

Бежать, прятаться было поздно. Да и куда? Пойманный между водой и скалами, теперь он был лишь безучастным наблюдателем. Пятно прожектора пробежалось вдоль по узкой полосе пляжа, выхватывая из сумрака булыжники, выискивая следы. Затем пучок света задел по машине, и номерные знаки предательски блеснули в темноте. Как по сигналу двигатели взревели, вертолёт резко заложил вправо, в сторону от берега и, сделав разворот над водой, грузно сел рядом с поваленным деревом. Металлические шасси глухо вонзились в мокрый песок.

Прожектор мгновенно потух, шум двигателей спал, и лишь лопасти по инерции продолжали вращаться. Когда песок наконец улёгся, Джим разглядел в кабине две фигуры. Дверь со скрипом открылась и пассажир, вжимая голову в плечи, отбежал в сторону.

Он был странен – в предрассветной серости Джим видел, как все в нем было непропорционально: коренастый, с необычно широким телом, но короткими руками, он сутулился. Как будто при создании природа играла с его настройками и забыла вернуть их назад. Но Джим не мог не заметить про себя, что каждое движение, каждый шаг это несуразного силуэта излучал уверенность.

Ещё несколько шагов и Джим различил седые, молочного цвета волосы, забранные сзади в пучок. Незнакомец приблизился к поваленному дереву, остановился, приветливо кивнул Джиму и одним движением забрался на ствол.

Джим огляделся. Ему не оставалось ничего, кроме как подняться на ноги и подойти поближе. Незнакомец сидел к нему спиной, вглядываясь в океан. Даже в предрассветном сумраке его кожа отливала бумажно-белым; она казалась белее, чем ствол, на котором он сидел.

В воздухе не ощущалось угрозы.

Наконец, Джим вскарабкался по скользкому, отполированному волнами дереву, уселся чуть в стороне, затем обернулся и… застыл.

«Альбинос!» – прошептал он про себя.

Белые брови тонкой полоской очерчивали пустые, бесцветные глаза. Широкий и высокий лоб его был настолько же несуразен, как и остальное тело. И тут Джим снова вздрогнул, мурашки пробежали у него по спине. Нет, ошибки быть не могло – Джим видел веки, скулы, слегка приплюснутый нос. Перед ним сидел японец. Означать это могло лишь одно.

«Золото».

Джим почувствовал, как у него пересохло в горле. Но незнакомец продолжал улыбаться легко и открыто, как если бы они были давними, старинными приятелями.

– Великолепное, великолепное место! Прекрасный выбор. Не знал, что такие уголки ещё существуют.

«Японец-альбинос с британским акцентом…» – думал про себя Джим, не сводя с него взгляда. Его лицо было расслаблено. Казалось, что он сидел перед Джимом безо всякой защиты, без маски, не пытаясь спрятать эмоции. Пластиковые часы на запястье, спартанская рубашка и хлопковые штаны… Вдруг Джим понял, что человек напротив него не только не смущался, не только не страдал от своего исковерканного тела, не пытался его скрыть или украсить. Наоборот, казалось, что он чувствовал себя в нем абсолютно спокойно, естественно.

«Да кто же ты, чёрт побери, такой?» – подумал Джим.

– Мощь… Какая мощь… Невероятно, сколько силы в океане. Такая скрытая энергия… – бормотал незнакомец еле слышно.

Джиму оставалось лишь кивнуть.

– Джим, что ты тут делаешь? – незнакомец вдруг резко перешел к делу, не оглядываясь, не смотря на него.

– То же самое хотел спросить я, если бы знал твоё имя.

– Можешь называть меня Филом.

– Прекрасное японское имя, Фил, – Джим ухмыльнулся.

– Оно было свободно.

– Я так и понял, – кивнул Джим.

«Он здесь не для того, чтобы меня убить. Это понятно. Значит, нужна информация… Они отследили меня из Нью-Йорка. Но как, чёрт побери?»

– Фил, чем обязан? Что привело тебя на этот пустынный клочок песка?

– Помощь. Срочно нужна твоя помощь.

Некоторое время они оба сидели неподвижно. Свинцовое небо уже начало смягчаться, как если бы художник решил добавить немного розового. Лопасти вертолёта раскачивались на ветру.

– Джим, ну, конечно, мы знали, что золото исчезло, – вдруг сказал он.

– Как? – вздрогнул Джим. – И зачем же вы тогда наняли Нельсона?

– Чтобы найти тебя.

– Но ты же знаешь, – сказал Джим, – что я не работаю с государствами?

– Да, слышал. Но всё никак не могу понять, почему… – сказал Фил, затем резко повернулся и вцепился в Джима своими пустыми глазами: – Почему ты так не любишь людей?

От неожиданности Джим закашлялся.

– И всё же? – снова спросил Фил.

– Не людей, а то, что с ними делают группы, – ответил Джим наконец, сжав руки перед собой.

– Интересно, интересно… И что же такого ужасного они делают?

«За что,» – думал Джим, – «за что мне эта пытка?»

Фил не сводил с него глаз, сидя в пол-оборота. Джим не выдержал:

– Плоскими. Они делают их плоскими.

– Это как? – спросил Фил, прищурившись.

– Знаешь, – вздохнул Джим, – по отдельности люди ведь могут быть интереснейшими созданиями… У каждого своя история, своя судьба. Каждый – личность! Но собери их в группу и тогда… Вспомни, когда ты говоришь с кем-то один на один, часто получается интересная беседа. Находится много общих тем для разговора. Но вот присоединяется третий, и тем становится меньше. А если вас будет четверо, то всё мгновенно скатится на разговор о погоде, политике, машинах и футболе. Всё! Говорить больше не о чем. Остаются одни банальности, лишь чтобы занять время. Разговор ради разговора. Чтобы избежать неловкого молчания… Это общий знаменатель – чем больше чисел, тем меньше у них общих знаменателей. Чем больше людей, тем меньше общих тем. Группы размывают личность, делают её плоской.

– Ну, ну, Джим, не упрощай, – сказал Фил. – Группы полезны. В них больше шансов выжить. И вообще, группы – это естественное, природное явление. Какой смысл ему сопротивляться? Глупо идти против закона нечётности.

– Что ещё за закон нечётности?

– Видишь ли, – сказал Фил, – есть у этой Вселенной маленький секрет…

Он на секунду притих, вглядываясь в горизонт, как будто что-то высматривая. Легкие порывы ветра доносили пряный, солоноватый запах водорослей.

– Секрет? – спросил Джим.

– Природа, – кивнул Фил, – не любит нечётные предметы. Одиночек… Ей нравится четное. Она любит группы.

– Это как?

– Задумывался ли ты, почему одних химических элементов так много, а других почти нет? Углерод, кислород – повсюду… А где же всё остальное? Не странно, нет?

– Ну и почему? – спросил Джим.

Фил оглянулся по сторонам, спрыгнул, подобрал валявшуюся неподалёку корявую палку и её тонким концом начал чертить на влажном песке.

– Если ты посмотришь на то, как часто элементы встречаются во Вселенной, то увидишь…

Он посмотрел на свое творение со стороны, как бы любуясь им, кивнул и отбросил палку в сторону.

– Вот, – рукой он показал на песок, – представь таблицу Менделеева. Какие-то элементы встречаются чаще, какие-то реже. Вот примерно так. Тут они в том же порядке, что и в таблице, по мере возрастания количества протонов в ядре. Начиная с водорода с одним протоном – видишь, вот тут, слева вверху? И вплоть до урана с девяносто двумя протонами. Не замечаешь ничего странного?

– Колебания… – Джим замер. – Они же колеблются, вверх и вниз.

– Как пила, – ухмыльнулся Фил. – Атомы с четным количеством протонов – острия, с нечётным – впадины. Видишь железо со значком Fe? Оно чётное – у него двадцать шесть протонов. У соседа, кобальта, двадцать семь. Кобальт нечётный. И поэтому железо встречается в тысячи раз чаще, чем кобальт. И так практически со всей таблицей Менделеева.

– Чётных больше? – вдруг перешёл на шёпот Джим.

– Намного больше. В сотни и тысячи раз больше… Собственно, это и есть закон нечётности. Закон Оддо-Гаркинса.

– Закон нечётности нашел человек с фамилией Оддо?

– У Вселенной хорошее чувство юмора, не правда ли? – Фил усмехнулся и, увидев в глазах Джима немой вопрос, добавил:

– Просто Вселенная любит пары и не любит одиночек, Джим. Вселенная, это ребёнок.

– Ребёнок?!

– Ну да, – ответил Фил. – Ребёнок, собирающий конструктор. И сейчас мы его увидим…

– Что? – замотал головой Джим.

– Вот!.. – Фил кивнул на горизонт.

– Не понимаю. Это же всего лишь…

И тут над стальной поверхностью воды вспыхнула тонкая багровая полоска. Она неудержимо росла, на глазах отливаясь в огненный шар.

– Красиво, да? – прошептал Фил. – Это и есть… Ребёнок.

– Но подожди…

– Джим, – перебил его Фил. – Что такое наше Солнце? Мы видим его каждый день, но задумываемся ли мы, что это такое на самом деле? Зачем оно? Звезда, сжигающая водород и посылающая нам свет? Энергетическая установка по поддержанию жизни на Земле? Фабрика по переработке материи в энергию? Да, да, и да… И нет.

– Нет? – сдавленно произнёс Джим.

– Ты же любишь приподнимать ширму, смотреть, что там за ней? Ты когда-нибудь допускал, что настоящее предназначение звёзд не в том, чтобы просто сжигать массу, быть топкой Вселенной? Что, если свет, энергия – это просто побочный продукт? Ты же запускаешь мотор не для того, чтобы он грелся?

– Но ребенок?.. Конструктор? – лицо Джима вытянулось. – Не понимаю.

– Наше Солнце, – улыбнулся Фил, – это типичная звезда. Внутри водород, самый простой химический элемент – в нём всего один протон. Можешь считать водород индивидуумом, одиночкой. Вроде тебя. И что оно с ним делает? Оно из него штампует гелий. Там, глубоко в ядре, где температура и давление максимальные, оно берет два атома водорода и сдавливает их вместе в один атом гелия. У гелия два протона. Масса одного гелия меньше двух водородов. Куда делась разница? А звезда превратила её в энергию. Отсюда и свет. Это то, что мы все знаем. Но не это главное. Главное, что из двух одиночек под давлением получается группа. Пара. Более сложный элемент. Реакция термоядерного синтеза. Синтеза, понимаешь?!

Фил загадочно улыбнулся.

– И когда у звезды заканчивается водород, заканчиваются одиночки, что дальше? Она взрывается сверхновой. Весь образовавшийся гелий схлопывается в черную дыру. Не у всех звёзд, но у многих. Тот гелий, что в момент взрыва оказался на поверхности звезды, взрывной волной сплавляет вместе и выбрасывает в открытый космос. И так получаются еще более тяжелые элементы. Если сплавить вместе три гелия, получится углерод. В нем шесть протонов. Если четыре, будет кислород с восьмью протонами. И так далее – складывается вся таблица Менделеева. Если ты сливаешь воедино пары, чётные числа, что, скорее всего, получишь? Ну, чего ты молчишь?

– Чётные атомы…

– Воот! Отсюда и «пила», Закон Нечетности, привет старику Оддо. Поэтому нечетные элементы так редки… Вселенная это ребенок, собирающий Лего. Из одиночных кубиков она сначала делает пары и уж из них всё остальное. Не любит она одиночек, понимаешь? Не любит!.. Для неё это лишь строительный материал, из которого она лепит своё творение…

В ступоре Джим смотрел на отблески солнца в воде. Океан перед ним как будто дышал.

– Мы – звёздная пыль… – произнес Джим, отрешённо провожая взглядом последние звёзды, исчезающие в утреннем небе.

– Дети звёзд, – Фил кивнул. – Но ты, наконец, пойми главное – группы естественны. Сама Вселенная помогает им, создает их. Нечётное она не любит. Она любит симметрию! Группы, она создаёт группы. Для этого она и существует… Так зачем перечить своей собственной природе? Зачем ненавидеть других, группы? К чему всё это донкихотство?..

Джим сидел, уйдя в себя, безмолвно раскачиваясь из стороны в сторону.

– Ладно, – сказал Фил, – отбросим лирику. Давай перейдём к делу. Ты же собираешь глубокие истории? Так вот, есть у меня одна для тебя. Она глубже, чем жизнь. Распутай наше дело, и история твоя.

Он бросил на Джима испытывающий взгляд и затем сказал:

– Представь, что ты – развитая цивилизация. Не как человечество, нет. Намного более развитая… И тебе надо передать информацию через пять миллиардов лет. Чтобы получатель прочитал твоё сообщение не завтра и не через тысячу лет… А через пять миллиардов. Как ты это сделаешь? Напишешь на металле? Да время сотрёт его в пыль. Какие ещё варианты?

Джим по-прежнему сидел неподвижно, и тогда Фил вдруг выпалил:

– Любишь вишню?

– Что?! – вздрогнул Джим.

– Любишь ли ты вишню? Когда-нибудь проглатывал вишнёвую косточку? Знаешь, для чего она? Зачем дерево тратит бесценный сахар, создавая всю эту сладкую мякоть вокруг?.. А ведь лишь для того, чтобы какая-нибудь птица её съела и перенесла в другое место, где вырастет новое дерево и повторит цикл. Многие семена начинают прорастать только после того, как побывают в желудке… И в обмен на эту небольшую услугу дерево даёт животному сладкую мякоть. Сахар. Это то, чем занимаются растения – платят за перенос информации. Ведь что такое косточка? Семя. Генетический код. Гигабайт информации, упакованный в защитный, самовоспроизводящийся чехол. Когда в следующий раз будешь есть какой-нибудь фрукт, посмотри на семена и спроси, кто и зачем их туда поместил, что они там делают? И зачем вся эта сладкая мякоть вокруг?

Он замолчал на мгновение, рассматривая крохотный росток, пытающийся выжить на песке неподалёку, затем продолжил:

– Ну так что? Как сделать так, чтобы твоё послание прочитали через пять миллиардов лет, а?.. А, оказывается, надо взять маленькую клетку, которая делает лишь одну вещь – самовоспроизводится. Затем взять сообщение, закодировать его и вставить в код саморепликации, в ДНК. И выпустить клетку наружу… Куда-нибудь, где есть вода, чтобы молекула могла самовоспроизводиться. И потом…

– …она начнёт бесконечно копировать себя! – прошептал Джим.

– И во что бы то ни стало найдёт способ выжить и передать сообщение дальше, по цепочке, через толщу миллиардов лет. – Фил улыбнулся. – Можно полностью положиться на её стремление размножиться – она будет рвать зубами, но выживет и доставит сообщение. Клетка, конечно, к тому времени эволюционирует до неузнаваемости, может быть, даже сможет строить космические корабли и путешествовать между звёздами. Но так даже лучше – в интересах отправителя, чтобы сообщение распространилось повсюду.

– То есть…? – начал Джим и вдруг замер, поражённый.

Фил кивнул.

– Мы нашли его почти десять лет назад. Оно древнее… Сидит в нас со времён первых бактерий. В каждой клетке всего живого на этой планете есть оно… Одно и то же короткое сообщение…

– Подожди, подожди… но это же означает…

– Да, Джим. Мы переносчики. Почтальоны. Все мы – не что иное, как носители информации. Как карточка памяти, флэшка на брелке. Мы несём это секретное сообщение, зашифрованное и запрятанное внутри каждой нашей клетки. И передаём его каждому следующему поколению.

– Мы – почтальоны… – прошептал Джим, широко раскрыв глаза.

Фил потер руками.

– Это сообщение, его доставка… Это и есть цель органической жизни. Смысл всего живого. Мы – межгалактический WiFi.

Они долго сидели, не двигаясь. Пар клубился над песком. Начинался прилив, вода на глазах развернулась и стала быстро подниматься, отвоёвывая у берега всё новые полоски песка. Одинокая нахохленная чайка патрулировала берег, оставляя за собой вереницу тонких следов.

– И вот, – наконец сказал Фил,– пришло время сделать следующий шаг.

Джим весь развернулся, замер и метнулся к нему.

– Ты… Ты расшифровал его?!

– В прошлом году, – Фил кивнул.

– Что? Что в нём?!

Прилив шумел.

– Послушай, – Фил посмотрел по сторонам, наклонился, и едва слышно произнёс: – Ты, правда, хочешь знать?

Джим дрожал.

– Ну хорошо, слушай, вот сообщение дословно. – Фил вздохнул:

– «Продается спиральная галактика тридцать четвертого типа. В хорошем состоянии, с большим запасом водорода. Не после столкновения. Количество действующих квазаров ниже среднего по кластеру. Тихие, приличные соседи».

Джим, оглушённый, смотрел на него.

– Это спам, – сказал Фил.

– Мы – разносчики спама? – Джим заскрежетал зубами. – Цель всей органической жизни— доставка рекламы?!

Фил, как бы извиняясь, пожал плечами.

– Вот это всё, – Джим обвёл головой вокруг, его голос трепетал от ярости – лишь для того, чтобы доставить спам?!

– А-ха-ха! – Фил вдруг разразился хохотом, перекрывая гул прибоя. – Ну, конечно же, нет, Джим, друг мой… Это было бы слишком жестоко.

Кровь прилила у Джима к лицу.

– Почему?– смотрел на него Фил. – Почему ты не спрашиваешь самое главное?

Джим оцепенел, не в силах ничего сказать.

– Неужели тебе не интересно самое важное? – снова спросил Фил.

– Кто?! – прорычал Джим. – Кто отправил его?

Фил широко улыбнулся.

– Вот! Именно! Тот, чьё сообщение в каждом из нас. В каждом человеке, животном, растении. Ради доставки чьего сообщения существует всё это… Вся жизнь… Как бы ты его назвал?

Повисло молчание.

– Бог? – выдохнул Джим.

Повисло молчание.

– Распутай моё дело. И я всё расскажу. Дам тебе ответ… Расшифрую сообщение. Меняю свою идею на твою, – он взглянул на Джима.

Джим смотрел на бескрайнюю поверхность воды, на синеву неба, на пилота, неподвижно сидевшего в кабине.

– Джим, помоги. Нам нужен синтезатор, и это вопрос жизни и смерти.

– Тебе нужен Нельсон.

– Не говори ерунды. Оценщик, который вдруг начал генерировать идеи? Расскажи это кому-нибудь другому.

– Но почему я? Есть же другие… Намного лучше меня. Грегори, Винстон. Яцик, в конце концов… Ты показывал дело ему?

Фил замотал головой.

– Ты – единственный, кто может достать идею быстро. Если её не будет к концу недели, погибнут тысячи. И я буду первым, – он посмотрел вдаль. – Я не знаю, как ты это делаешь, Джим. И сейчас меня это не интересует. Но среди всех синтезаторов ты – самый быстрый. И единственный, кто хоть что-то понимает в Китае.

– Я? В Китае?! Ты ошибся, Фил. Я не китаист.

– Тем не менее, ты – лучшее, что мы смогли найти. Мы в отчаянии, Джим. Помоги! И тогда я расшифрую сообщение, которое ты носил в себе всю свою жизнь.

– Кто это мы? – спросил Джим. – Кто ты? Кто те тысячи людей, которые погибнут?

– Мы – это те, кого волнует, что произойдёт с деньгами Японии. Нашими деньгами.

– Ты – Центральный банк Японии?

– У правительства Японии нет денег. Оно лишь фасад, наёмный менеджер.

– Ты – владелец?

– Можешь считать нас пенсионным фондом.

– И ты знаешь, что ваши запасы золота – это мираж? Что американское правительство уже давно растратило их?

– Золото – это лишь верхушка айсберга.

Джим долго смотрел перед собой, затем поджал под себя ноги.

– Ну, хорошо… Давай вводные.

Фил выдохнул и машинально размял пальцы рук.

– Золото – это ничто по сравнению с американскими казначейскими облигациями.

– А, понятно, – сказал Джим. – И сколько их у вас? Около триллиона?

– Да, примерно. Одним словом – много.

– Вы дали взаймы американскому правительству триллион долларов? Зная, что они уже похитили у вас золото? Почему вы снова дали им деньги?

– Всё дело в «Миссисипи».

Джим недоумённо смотрел на него. Фил продолжил:

– Системы, которую Джон Ло построил во Франции в начале восемнадцатого века.

– Имеешь в виду «Вест-Индиз», первый в мире финансовый пузырь национального масштаба?

– Это всё одно и то же, просто под разными именами. Я расскажу тебе историю системы «Миссисипи». Джим, слушай внимательно, жизни тысяч моих людей зависят от этого. – Он вздохнул и помассировал виски.

– Все началось в восемнадцатом веке. Тогда Франция погрязла в долгах. Там были бесконечные войны с Британией и безумные траты… В итоге накопился какой-то немыслимый долг. Ставки процентов росли, и скоро королю приходилось занимать под 30 процентов годовых. Уже вскоре половина его доходов уходила просто на выплату процентов… Но вдруг появился некто Джон Ло и пообещал королю решить его проблему. Тот сделал его министром финансов, и Ло сотворил ему чудо, как и обещал.

– И что же за чудо?

– Финансовое чудо. Тогда практически вся Северная Америка ещё принадлежала Франции. Всё, что осталось сегодня, это Квебек. Но тогда Франция владела почти всем материком, а права на торговлю принадлежали монополии, которая сначала называлась компанией «Миссисипи», а чуть позже – «Вест-Индиз».

Он замолчал на секунду.

– Компания была лишь на бумаге. Северная Америка тогда была ещё не освоена: на всём континенте жили лишь несколько сотен поселенцев. Но Ло взял эту компанию и выпустил её акции. И убедил практически всех кредиторов обменять долги короля на акции компании «Миссисипи».

– Как?!

– С помощью сардин для торговли.

– Чего? – затряс головой Джим.

– Понимаешь, однажды в небольшом рыбацком городке в Калифорнии сардины не пришли на нерест. Прошёл слух, что они больше никогда не придут, и тогда люди бросились скупать сардины в банках. Цена за банку сначала удвоилась, затем утроилась, а потом учетверилась. Не далее чем через месяц уже весь город занимался скупкой и продажей сардин по всё растущим ценам. И действительно, если сегодня ты можешь купить банку сардин за сто, зная наверняка, что завтра сможешь её продать за сто пятьдесят, зачем тратить время на что-либо другое? И по мере того, как все участники этого выгодного дельца богатели, те, кто ещё не участвовали, казались полными дураками.

– Эпидемия, – сказал Джим.

– Но вскоре один приезжий решил наконец открыть банку и попробовать сардины, за которые он заплатил такие бешеные деньги. И тут-то он и обнаружил, что рыба давно протухла. Он понёс её обратно продавцу, на что тот ему сказал: «Ну каким же надо быть идиотом, чтобы открыть банку! У всех был такой прекрасный бизнес, и ты всё испортил!»

– Никто и не планировал есть эти сардины! – воскликнул Джим.

– Если торговля становится прибыльной, люди начинают торговать. И никого не волнует, чем именно они торгуют. Торговля ради торговли. И тогда цена взлетает до небес. И Ло это знал.

– И что?

– Он убедил короля дать компании «Миссисипи» право печатать деньги. Бумажные деньги, конечно. Тогда они были в новинку. Большинство стран ещё использовали серебро и золото.

Слева от них с обрыва вдруг сорвался каскад песка и ручьём устремился к воде, но Фил даже не повёл бровью.

– Джим, знаешь, как Ло использовал напечатанные деньги? Он начал выкупать на них акции самой же компании «Миссисипи». Цена акций, подогреваемая всё новыми напечатанными деньгами, стала расти как на дрожжах. И по мере того, как первые счастливчики стали хвастаться сделанными состояниями, в эту схему вовлекалось всё больше и больше людей. Все разговоры в Париже были лишь о «Миссисипи».

– Точно, как с сардинами, – сказал Джим.

– Абсолютно. И поначалу Ло держал акции в дефиците, чтобы их трудно было достать, чтобы люди боролись за них. Ну а когда ажиотаж был создан, он наконец смог приступить к основной части плана и предложил кредиторам обменять долги короля на акции компании.

– Не может быть! – воскликнул Джим.

– И заметь, почти никто не отказался! Ведь акции были в дефиците – все хотели их купить, и мало кто хотел продавать. По сути, единственным способом их приобрести был обмен на королевский долг. За несколько дней весь долг был обменян. Как можно упустить такую редкую возможность, а?