Глава 5
Суд Линча
Немного восточнее того места, где произошла эта ужасная сцена, на небольшом плато добрая сотня человек вгрызалась в скалы, катила тачки, таскала бревна…
– Эй, Кломп! – крикнул один из них: – Тащи-ка сюда бревно!
– Ну-ка помоги!
– Еще раз! Ну, взяли!
Гул голосов смешивался с лязгом металла, треском дерева, глухими ударами.
Притягательная сила золота стянула сюда, в эти дикие места, самых разных людей, как по национальности, так и по общественному положению. Они сбежались сюда со всех концов земли совершенно опьяненные надеждой на возможность быстрого, почти мгновенного обогащения. Так всегда было и будет с натурами, не способными к повседневному упорному труду. Может быть, в их руках уже побывал какой-нибудь инструмент, работая которым прилежно и умело можно было бы обеспечить себе верный кусок хлеба и даже лишнюю копейку на старость. Они отвергли этот путь. Им была противна монотонность труда.
Этих рыцарей удачи охватила лихорадка, впрыснувшая в их жилы ту силу, которую могут дать лишь азарт или крайнее отчаяние.
Люди, собравшиеся здесь, на этом небольшом плато, были именно такими искателями быстрого счастья.
Вдруг среди них возникла странная фигура. Это был Том. Он остановился на мгновение, озираясь кругом, затем хрипло выкрикнул:
– Убийство!
Все подняли головы. Они увидели человека страшно бледного, с судорожно искривленным лицом. Одежда его была в беспорядке, а руки в крови.
Все подбежали к нему и засыпали вопросами.
Он смотрел на них остановившимися глазами и мычал нечто нечленораздельное.
– Эй, приятель! – крикнул ему огромный, звероподобный Кломп: – Будешь ли ты наконец отвечать?.. Откуда ты взялся? Что тебе надо? Зачем ты кричишь об убийстве?..
– Я не знаю, – бормотал Том.
Губы его тряслись. Он был близок к умопомешательству.
Если бы он был способен нормально воспринимать окружающее, то заметил бы, что к собравшейся толпе подошел еще один человек, который что-то горячо говорил, указывая рукой на горы.
Это был Арнольд Меси.
– Да, друзья мои, – сообщил он, – труп лежит примерно в миле отсюда… Вероятно, это один из тех искателей золота, которые работают в одиночку… Но кто убил его?
– Но, может быть, – закричал кто-то из толпы, – тот, что сидит там, может рассказать нам…
– Если он сам не убийца, – перебил его другой голос.
Толпа, собравшаяся вокруг Тома, ждала… А он то заходился в рыданиях, то разражался безумным хохотом.
Никто не смел мешать этому глубокому отчаянию и никто еще не решался приписывать его угрызениям совести.
Но преступление было так хитро продумано убийцами, что Том неизбежно должен был попасть в безвыходное положение…
Кто-то проскользнул вперед и сказал:
– Вот это может помочь найти виновного!
Все обернулись к вновь прибывшему.
– Этот карабин, – продолжал он, – лежал в нескольких шагах от убитого… Убийца, вероятно, бросил его, перед тем как скрыться.
Карабин переходил из рук в руки. Тиллингест – это был он – переглянулся с Арнольдом Меси.
Тот равнодушно взял карабин и стал осматривать его.
– Но, – воскликнул он, – вот это уже кое-что!
– Что там? – послышалось со всех сторон.
– Имя на бляхе… Посмотрите…
И он указал пальцем на приклад ружья, где находилась маленькая латунная пластинка.
– Ну читай же! Что там?
– Том Гардвин! – громко произнес Меси.
Услышав свое имя, Том поднял голову.
– Том Гардвин это я!
– Убийца! – закричала сотня глоток.
В толпе иногда возникает необъяснимая внезапность действия. В том случае, когда один человек раздумывает и колеблется, толпа действует мгновенно, будто пронзенная одним ударом тока.
Десяток рук потянулись к Тому. Он, выйдя из состояния оцепенения, отчаянно вырывался.
– Где труп? – кричали ему. – Его нужно вести туда! В горы! В горы!
Том продолжал отбиваться. Но что мог он сделать один против толпы, набросившейся на него?..
Тиллингест шагнул вперед. Ведь это он объявил, что нашел труп.
Том наконец перестал сопротивляться. Он снова впал в оцепенение. Но даже оно разъяряло его противников, которые жаждали правосудия. Этой кучкой отверженных, чуть ли не разбойников, овладевало дикое негодование.
А Том, подгоняемый пинками, шел вперед, не понимая, чего от него хотят, куда его ведут…
У подножия скалы, известной под именем Чертовой горы, лежал Марк Гардвин со скрещенными на груди руками…
Том, нечеловеческим усилием вырвавшись из рук людей, окружающих его, бросился к трупу.
– Брат мой! Брат!
Этому безумному крику ответили лишь горы многократным эхо.
Люди снова схватили его и оттащили прочь.
Каким же образом труп очутился здесь, на Чертовой горе, в полумиле от того места, где свершилось преступление?
В ту минуту, когда Том и Марк бросились, вне себя от радости, к обломку золотой скалы, Сэм и Арнольд, которые шли по их следам, обменялись кивками… Настала роковая минута… Оба вскинули карабины. Меси прицелился в Тома, а Сэм взял на мушку Марка… Как мог промахнуться Арнольд? Даже у профессиональных убийц иногда трясутся руки. Словом, из двух обреченных был убит один Марк. Том скрылся в горах.
Если он останется в живых, дело будет провалено, тайну золотой жилы скрыть не удастся…
Сэм, увидев, что Арнольд промахнулся, зло выругался. Но в его изобретательном уме уже зрел новый план…
Он его тут же изложил Арнольду.
Тот бросился по следам Тома, а Сэм, напрасно проискавши убежавшего Джона, вернулся к трупу Марка. Пуля прошла через тело навылет, задев сердце. Смерть была мгновенной. Даже кровь не показалась наружу.
Сэм взвалил труп себе на плечи.
Какая огромная сила воли и мускулов нужна была, чтобы пронести на себе труп целых полмили через непроходимые скалы!
Наконец, когда Сэм решил, что отошел на достаточное расстояние, он положил труп на землю посреди дороги, зажатой между скалами, над которыми возвышалась странная вершина Чертовой горы.
Остальное уже известно. Возбужденное состояние Тома, граничившее с безумием, было только на руку убийцам его брата.
Они приблизились к толпе, в центре которой несчастный Том шатался как пьяный…
Какой-то толстый низенький человек с красным лицом обратился к Тому, приставив кулак к его лицу:
– Ты убил своего брата? Отвечай!
Том тупо уставился на него и не сказал ни слова. Толстяк разразился проклятиями, а вместе с ним и вся толпа.
Казалось, воздух был пропитан жаждой мщения.
– Оставь, Бартон, – крикнул кто-то толстяку, – сейчас с ним поговорит пастор!..
В голове Тома вертелась одна мучительная мысль, как монотонный стук вечно качающегося маятника. Эта мысль выражалась одним словом: «Бежать! Бежать! Бежать!»
Он не представлял себе ничего иного. Все его чувства слились, сгруппировались в это единственное желание.
Он наклонил голову и бросился вперед…
Поднялся страшный крик. Тот, кого звали Бартоном, опрокинул Тома на землю и хрипло заорал:
– А! Ты хочешь спастись! Ты думаешь удрать от нас!.. Судить его немедленно!
– Да! Да! Линч! – заревели все вокруг.
Том задыхался под давлением пальцев Бартона, сжимавших ему горло, а в это время мгновенно организовалось судебное заседание. Вокруг несчастного образовался круг. Самые старые и самые рьяные вызвались быть судьями. Тома поставили на ноги и повернули лицом к ним.
Председателем был обезьяноподобный субъект с маленькими злыми глазками.
Воцарилось неожиданное молчание. Во всяком суде, как бы неправеден, как бы ненормален он ни был, всегда есть нечто внушительное и торжественное, действующее на воображение.
– Твое имя? – спросил председатель суда, называвшийся Роллингсом.
– Том Гардвин…
– Человек, который убит, брат ли он твой?
– Да… мой брат… мой бедный Марк…
– Марк Гардвин?
– Да…
– За что ты убил его?..
Том тупо посмотрел на него. Можно было подумать, что это обвинение он слышит впервые.
– Убил? – пробормотал он. – Убил? Как это?..
– Ну! Ну! – рявкнул Роллингс. – Потрудись отвечать! Ты убил своего брата?
– Нет! Нет! – вскрикнул Том.
Только теперь до него дошел весь ужасный смысл происходящего.
– Это ложь! – заревел он. – Убить брата!.. Клянусь, что это ложь! Это не я…
– Свидетелей, свидетелей! – закричала толпа.
Тиллингест холодно и отчетливо заявил, что, услышав выстрел в горах, он прибежал на шум, нашел еще теплый труп там, на дороге, а в нескольких шагах – карабин, который убийца уронил во время бегства…
Этого было достаточно. Требование смерти было ответом на это показание, так прямо обвинявшее Тома.
– Линч! Линч! – ревели голоса.
Роллингс встал и с торжественной важностью начал советоваться с импровизированными членами суда. Толпа нетерпеливо роптала.
Наконец он заговорил и, пародируя церемонию нормального суда, призвал Тома честно сознаться в совершенном преступлении.
Осужденный молчал.
Тогда был вынесен приговор: «Смерть».
Толпа тут же набросилась на несчастного и поволокла к ближайшему дереву.
Гигант Кломп схватил его, собираясь лично исполнить обязанность палача…
Несколько минут спустя Арнольд Меси и Сэм Тиллингест, улыбаясь, смотрели на тело, качавшееся на ветви сосны…
Так свершилось двойное преступление на Чертовой горе.
* * *
Вот что читал Бам в бумагах, добытых ценой убийства Эффи Тиллингест.
И, облокотившись на стол, он глубоко задумался…
Глава 6
Спасение души
Нам пришлось оставить на некоторое время нескольких действующих лиц. Теперь нужно снова связать цепь событий и возвратиться к Антонии Бартон.
Однажды утром ее муж вошел в комнату и присел рядом с ней. Она взглянула на него и содрогнулась. Антония поняла, что это ее судья, полновластный вершитель ее судьбы.
– Сударыня, – сказал ей муж – вы меня не будете упрекать, надеюсь, что я принимал в отношении вас решительные меры. Я предложил вашему любовнику и вам самим способ искупить то зло, которое вы причинили…
Антония хотела что-то сказать, но Бартон жестом остановил ее:
– Я имел несколько свиданий с мистером Лонгсвордом. До сих пор мои попытки уговорить его остались безуспешными. И потому я вынужден, к величайшему моему сожалению, воспользоваться своими правами…
Молодая женщина содрогнулась. Она поняла скрытый смысл этих слов.
– Итак, – прошептала она, – вы осмелились бы совершить убийство?
– Однако вы слишком вольно определяете то, что есть не более как акт строгого правосудия. Я не могу допустить присутствия незаконнорожденного в своем доме. Мне кажется, что я имею на это право. Но каково бы ни было принятое мною решение, я не хочу, чтоб вы упрекнули меня, что я не испробовал предварительно все меры…
Она удивленно подняла глаза. Неужели он явился с каким-нибудь новым предложением?
– То, что я вам предложу, – произнес он сухо, – конечно, покажется вам весьма странным. Но, я думаю, что теперь мы уже не можем удивляться ничему…
– Говорите, говорите, – стонала несчастная женщина, – вы заставляете меня испытывать смертельные муки!
– Позвольте мне объясниться.
И он начал размеренно и бесстрастно:
– С одной стороны, вы уже заранее любите этого ребенка, этот плод преступления… и готовы пойти на все, чтоб спасти его. С другой стороны, если вы упорствуете в исполнении моей воли, то знаете, что мое положение запрещает мне всякие действия скандального характера… Вам известна участь, которая ожидает в нашей стране неверную жену… Если я бы прогнал вас, то вы погибли бы. Но я не прогоню вас по той простой причине, что свет не должен ничего знать… Итак, я решил спасти и мою честь, и мои семейные права. Я не хочу вас публично позорить, точно так же, как не хочу допускать появления в моем доме этого плода разврата… разве что, как я уже имел честь объяснять вам, ваш любовник примет мои условия, которые могут все уладить: мне возмещают понесенный урон, а вам возвращают утраченную безопасность…
Антония тихо плакала.
– Итак, – продолжал Бартон, – я говорил уже вам, что хочу сделать последнюю попытку… Я пригласил сюда господина Лонгсворда, он придет через несколько минут… и я хотел предупредить вас об этом обстоятельстве заранее, для того, собственно, чтобы вы удостоили меня своим содействием. Может быть, ваши слова будут красноречивее моих…
Антония встала, бледная как смерть.
– Он! Он придет сюда? Нет, нет, я не хочу этого!
Бартон сжал руку ей до того сильно, что она чуть не закричала.
– Сядьте, сударыня, и не забывайте, что здесь, кроме меня, никто не имеет права говорить: «Я хочу!» И потому я хочу – слышите ли – хочу, чтоб вы просили мистера Лонгсворда повиноваться мне… Я хочу, чтоб вы нашли в вашей любви…
Он насмешливо улыбался, произнося это слово, столь непривычное для его губ.
– …В любви вашей силу убедить своего любовника принять мое предложение…
– Нет, нет! – шептала Антония.
В это время послышался звонок. Антония вздрогнула. Бартон прислушивался… шаги приближались… Затем лакей постучал в дверь и доложил:
– Мистер Эдвард Лонгсворд!
– Когда вы переговорите между собой, – сказал Бартон, – то будьте столь добры известить меня… Я к вашим услугам в соседней комнате…
Антония, упав на диван, дрожала от ужаса.
– До свидания! – добавил Бартон.
И он вышел, закрыв за собой дверь.
Эдвард вошел.
Он наклонился к белым исхудалым рукам любимой женщины и, целуя ее пальцы, горько плакал. Его губы могли произнести только одно слово:
– Антония! Антония!
Но это слово, двадцать раз повторенное, выражало все оттенки страдания. Потом он заговорил:
– Прости, прости меня! Зачем я погубил тебя? Зачем нарушил спокойствие твоей жизни? Бедная, любимая моя, ты должна ненавидеть меня, потому что это я погубил тебя! Прокляни, прогони меня…
Она же, пробуждаясь от этого голоса любви, счастливо улыбалась.
– Я люблю тебя! – тихо, но твердо произнесла она.
Они снова замолчали.
Вдруг Антония вздрогнула и приложила руку к сердцу.
Лонгсворд выпрямился. Он тоже вспомнил… Завеса, скрывшая на несколько мгновений ужас их положения, упала. Если бы их было только двое, они приняли бы любые муки за этот миг счастья… Но маленькое существо, требовавшее своих прав на жизнь, – разве можно было его забыть? Разве оно не было осуждено?
Лицо Эдварда покрылось смертельной бледностью. Идя сюда, он принял решение…
– Послушай, – сказал он Антонии, – у нас мало времени…
Антония кивнула.
– Ответь мне… Считаешь ли ты своего мужа способным исполнить то, чем он угрожал?
– Да, – твердо сказала Антония.
– Ты полагаешь, что он может убить тебя?.. Убить нашего ребенка?..
– Да, – повторила Антония.
– В таком случае, – сказал Лонгсворд, – ни жизнь, ни совесть больше не принадлежат мне. Все в мире имеет свою цену. Цена твоей жизни и жизни ребенка неизмеримо выше, чем…
Антония зажала ему рот ладонью.
– Нет, нет, нет!.. Подумай, разве ребенок наш мог бы жить… если бы его жизнь была куплена такой варварской ценой? Да я боялась бы, что каждый мой поцелуй отравлен… Может ли он войти в жизнь с такой тяжелой ношей?.. Подумай, там… ведь тоже много матерей, много детей!..
Она упала к ногам Лонгсворда и, схватив его за руки, шептала:
– Как я хотела бы с гордостью называть твое имя нашему ребенку, как бы я хотела… Но произносить имя бесчеловечного убийцы… Нет, Эдвард, нет…
– Спасибо, моя родная, – проговорил Лонгсворд, – спасибо тебе за то, что ты есть, за то, что ты такая… Ты спасла меня. Теперь я найду способ спасти всех нас. Ты вдохнула в меня силу, которой мне так не хватало! Я буду достойным тебя!
Они слились в последнем поцелуе, в последнем объятии…
Лонгсворд выбежал из комнаты.
– Я осуждена, – шептала Антония, – но я спасла всех нас…
Глава 7
Старые друзья
В редакции газеты «Девятихвостая кошка» сидят два благообразных джентльмена.
Очень трудно, почти невозможно было бы узнать в них Трипа и Мопа из «Старого флага»!
Моп – ныне Франциск Диксон, из Коннектикута, – выглядит как преуспевающий торговец, румяный, полный, лоснящийся.
А полковник Гаррисон уже никак не напоминает зеленовато-серого Трипа. Он прекрасно одет, у него здоровый матовый цвет лица.
– Ну-ка прочти еще раз, – говорит Трип.
– Зачем? И так все ясно, – хмурится Моп.
– Прочти… Я хочу понять.
Моп, вздыхая, читает письмо:
– «Дорогие друзья! Обстоятельства изменились. «Кошки» больше нет. Впрочем, не беспокойтесь, я вас не забываю. Сегодня вечером, в девять часов, я приду. Нам нужно переговорить о многом. Прилагаю при сем чек на сто долларов. Г. Б.».
Оба тяжело вздохнули.
– Не знаю как ты, Моп, а я не могу жить без «Кошки».
– Я тоже, – вздохнул Моп.
– Мы найдем кое-что получше, – произнес с порога Бам.
Он окончательно превратился в Гуго Барнета, элегантного джентльмена, делового, сухого, сосредоточенного. Трип и Моп застыли в почтительных позах.
– О чем это, черт возьми, вы говорили, когда я вошел? – весело произнес Бам. – Я слышал ропот недовольства.
– Что поделать? – сказал Моп. – Мы вошли во вкус нашей профессии…
– Ну и что? – сказал Бам. – Берите пример с меня! Вы уже видели, сколько разных профессий я испробовал. Ну а теперь осваиваю еще две…
– О! Какие же?
– Первая – это женитьба…
– Женитьба! – вздохнул Моп. – Женитьба! Какой ужас…
– Но, друг мой, дорогой мой Бам, – воскликнул Трип, – позволь старому товарищу, который любит как отец… я повторяю… как отец, – позволь мне сказать тебе, что это просто глупость… Ты погибнешь… ты похоронишь себя! Нам остается лишь оплакивать тебя… Ах, если есть еще время, то мои бескорыстные советы…
– Теперь поздно, – перебил, смеясь, Бам, – я уже три дня как женат.
Восклицание «о!», заключавшее в себе все оттенки отчаяния, вырвалось из груди компаньонов.
– Погодите предаваться отчаянию! Я еще не сказал ничего о второй профессии!
– Он прав, – сказал Моп, – если у него есть вторая профессия, она искупает недостатки первой…
– Я уверен в этом, – сказал Бам, – я банкир!
Второй взрыв изумления издателей «Кошки».
– Банкир… как мы – журналисты?
– Ну и что? Разве вы не были журналистами с газетой?
– Так ты банкир с банком?
– Да, именно, с банком, дорогой мой Трип!
– Банк! Банк! – возразил недоверчиво Моп. – Это как кто понимает это слово! Много людей считают себя банкирами, имея большую квартиру на первом этаже, несколько лакированных столов, железную решетку и пустую кассу!
– Я предоставлю вам самим судить о подлинности моего банкирского дома.
– Ну, говори! – произнесли оба друга, облокотившись на стол, чтоб лучше слышать.
– Так вот, недоверчивые друзья мои, полагаю, что я могу называться и женатым, и банкиром, если жена моя – дочь Арнольда Меси, первого банкира Нью-Йорка!
Третий взрыв изумления нет никакой возможности передать словами. Это нужно было видеть!
– Так, – продолжал Бам, – а теперь поговорим о деле…
– Бам, – торжественно произнес Трип, – у нас есть тела и, вероятно, души. Все это принадлежит тебе!
– Прежде всего я хочу знать, дорогие товарищи, не утратили ли вы добрых традиций старого времени?..
– Это значит…
– Это значит, что теперь мне нужны не журналисты, а прежде Трип и Моп, такие, какими они были в доброе время «Старого флага»… готовые на все, презирающие виселицу…
– О-о!
В этом «о!» уже не звучал восторг.
– Я объясню, – продолжал Бам-Барнет, как будто не замечая их беспокойства. – У нас много текущих операций, и мне нужны крепкие головы и здоровые руки. Я не хочу думать, что напрасно рассчитывал на вас, и, признаюсь, с величайшим сожалением пришел бы к выводу о необходимости искать других союзников…
Эта фраза произвела свое обычное действие. Трип и Моп не допускали возможности быть отставленными.
– Конечно, это очень сложно, – сказал Трип, громко вздыхая. – Но что делать? Мы исполним все, что ты прикажешь…
– Итак, к делу, – бросил Бам. – На карту поставлено очень многое. Этому соответствует и плата за труды. Вы можете довольно быстро нажить целое состояние. Вам нравится подобная перспектива?
– Очень даже нравится, – сразу ответили оба друга.
– Отлично! Завтра в девять часов вечера вы должны стоять с закрытой каретой около Принтинг-сквер. Трип будет кучером, Моп исполнит обязанности лакея. Я буду там и скажу, что делать. Это еще не все…
– Будет исполнено!
– Хорошо. Еще вот что: мне скоро понадобится несколько храбрецов для весьма щекотливой экспедиции довольно далеко от Нью-Йорка. Найдите среди ваших знакомых несколько здоровяков… человек двенадцать… и прикажите им быть готовыми к отъезду по первому знаку…
– Хорошо, – сказал Моп. – Лучше всех с этим справился бы наш друг Кломп.
– Какой это Кломп?
– О! Великолепный работник… человек, который еще никогда не отступал…
– Будьте осторожны и доверяйтесь только верным и преданным людям. Что же касается денег, то в них недостатка не будет.
– Более никаких приказаний? – спросил Моп.
Бам секунду помолчал.
– Нет, это все, – произнес он. – Итак, я могу на вас рассчитывать?
– Как на самого себя…
– Отлично. Вы свободны. Деньги у вас есть, делайте что хотите… и не забудьте: завтра в девять вечера у Принтинг-сквер…
– Решено.
Трое соучастников пожали друг другу руки, и Бам ушел.
Оставшись одни, Трип и Моп с минуту смотрели друг на друга.
– Мы еще поговорим об этом, – сказал Трип. – У меня созрело несколько мыслей…
– И у меня тоже, – кивнул Моп.