Жена поэта (сборник)

Аллочка сидела безучастная, с тонкой шейкой, как журавлик. Зубы у нее были как у зайца: два передних резца длиннее, чем остальной ряд зубов. Она сидела тихо и грызла сухарик.

Виля понял, что бояться нечего. Она сама боится.

Когда из Таганрога вернулись в Москву, Алла пропала. Ворох писем лежал на ее столе неразобранный. Заменить Аллу было некем. У всех своя работа.

– А где Мухина? – спросил Виля.

– В больнице, – сообщила Маргарита Петровна. – У нее инфекционный гепатит.

– А от чего это бывает? – насторожился Виля.

– От инфекции.

– От какой инфекции?

– Что-то съела. Или выпила, – предположила Маргарита Петровна. – Она ведь не в семье живет…

Виля не расспрашивал, но Маргарита Петровна донесла кое-какие подробности.

Аллочка из города Кирова. Ее родители развелись давно. Отец помогал дочери до тех пор, пока она не получила высшее образование, а именно закончила Московский университет, факультет журналистики. А дальше финансирование прекратилось. Можно понять: у отца была следующая семья и следующие дети. Мама Аллы – работник библиотеки, копеечная зарплата. Ей самой надо было помогать. Алла осталась один на один со столицей нашей родины – большим и равнодушным городом. Москва слезам не верит, можешь плакать сколько угодно.

В Киров Алла возвращаться не хотела. Какой смысл? Делать карьеру, развиваться можно только в Москве: журналы, издательства, телевидение. Алла пошла работать в журнал, в отдел писем, но воспринимала эту должность как временную. С этого места можно было осмотреться и подготовиться к прыжку.

Маргарита Петровна добавила к сказанному, что Аллочка очень способная, у нее есть перо и слух к настоящей литературе, как бывает абсолютный слух у музыкантов. Держать ее в отделе писем – нерентабельно. Это все равно что использовать многокаратный бриллиант для резки оконного стекла.

Виля выслушал. Принял к сведению. Приказал своему шоферу купить ящик боржоми, велел отвезти в больницу. Через несколько дней поехал сам, без шофера. Эта Аллочка стояла как кость в горле. Не проглотить, не выплюнуть. Аллочка вышла к нему в больничном халате, в котором она утопала. Желтая, как японка. Она никак не отреагировала на появление Вили. Стояла и смотрела молча. Чувствовалось, что ей тяжело стоять.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Виля.

– Не знаю, – сказала Алла.

Помолчали.

– Зачем так много боржоми? – спросила Алла.

– Угостишь соседей по палате.

Виля знал от Вали, что при желтухе надо много пить. Промываться.

– Можно, я пойду? – спросила Алла.

– Ну конечно, конечно… – смутился Виля.

Он ушел с тяжелым сердцем, как будто был виноват перед Аллой. В чем? В том, что он здоровый и благополучный, а она беспомощная, как заяц, который выбежал из леса на дорогу. Затопчут, раздавят. Хотелось сунуть этого зайца за пазуху, согреть и отнести домой.

Аллочка отсутствовала месяц. Пришлось взять на ее место другую журналистку – блатную и совершенно бесполезную Семину.

Письма сыпались в журнал как песок. Но Алла умела находить в песке золотые крупицы. А эта новая Семина ничего не находила и даже не читала. Она разгребала себе на столе свободное место и, подложив руки под голову, спала. Видимо, не успевала выспаться ночью. Маргарита Петровна заглядывала в отдел писем, и вид спящей коровы с широкой спиной ее бесил. На этом фоне Аллочка казалась особенно бесценной.

Маргарита Петровна задыхалась от рукописей в своем отделе прозы. У нее было три квадратных метра непрочитанных текстов. Требовался помощник, младший редактор. Маргарита Петровна попросила Вилю дать ей Мухину, которой она доверяла. Мухину не надо было перепроверять.

Виля согласился. И когда Аллочка вернулась из больницы, у нее была новая должность и новая зарплата. Виля поднял ей зарплату. Это был его первый мужской поступок, если не считать ночи в Таганроге.

За первым поступком последовал второй: однокомнатная квартира из фонда вторичного жилья.

Квартира – убитая, но все-таки свой угол. Виле хотелось проявить заботу об этой девушке. Понимал: если не он, то никто.

На новоселье Аллочка позвала всю редакцию. Мебель отсутствовала. Пировали, сидя на полу, еда была разложена на газетах.

Все салаты из кулинарии, неизвестно кем и когда сделанные. Виля опасался их есть. Предпочитал пить водку. К водке прилагалась картошка в мундире, селедочка, квашеная капуста плюс черный хлеб и сливочное масло. Что может быть лучше?

Виля ушел в середине вечеринки. Он стоял во дворе и ждал, когда все разойдутся.

К трем часам ночи все разошлись.

Спать было не на чем. Только на надувном матрасе.

Алла стала его надувать, сидя на подоконнике. И вдруг раздался звонок в дверь. Она знала, что это Виля. Откуда это знание? От верблюда. Просто знала, и все. И это был он.

* * *

Виле нравилась его жизнь: семья и любовница – все, как у белых людей. Долг и счастье. Всё при нем.

Раньше он считал, что изменять жене аморально. А сейчас он так не считал. Со временем сексуальные связи слабеют, а человеческие крепнут. Поэтому логично иметь жену и любовницу.

Мусульмане приводят в дом младшую жену, при этом старшая остается здесь же. Очень удобно, и никому не обидно. А у православных младшая жена называется обидным словом «любовница», ее приходится прятать, а самому врать и крутиться, как уж на сковороде. Мусульманам лучше: вера позволяет.

Аллу в дом не приведешь, поэтому все оставалось как есть.

Жизнь Вали не изменилась, но прибавилось пустоты. Не хватало тепла. Купили щенка колли. Назвали Герда. Собачьи девочки умнее мальчиков, то есть суки умнее кобелей.

Герда росла и становилась похожа на красавиц времен Пушкина: гладкий лоб, прическа «собачьи уши», умные глаза. Буквально Анна Керн, а не собака.

Герда осветила жизнь в доме, как будто сразу зажгли все люстры. Дети мыли ее шампунем, чесали специальным гребнем, целовали в морду.

Валя привязалась к собаке. Не хотела выходить из дома. А когда все-таки уходила – торопилась обратно.

Герда поджидала ее у дверей, дрожа от нетерпения. Она чувствовала хозяйку на расстоянии.

Виля тоже получал свою порцию собачьей любви. Герда взбиралась на его колени, лизала лицо горячим языком. Практически целовала.

Семья сплотилась вокруг собаки. Виля был спокоен.

Аллочке приходилось много читать. От плохой прозы она уставала и тупела.

Маргарита Петровна давала советы:

– Ты читай по косой.

– Это как? – не понимала Алла.

– Талантливый текст виден сразу. И бездарный – тоже сразу. Зачем читать все? По одной странице можно все понять.

Алла попробовала читать по косой. Маргарита оказалась права. Талант – это энергия, которая чувствуется сразу, как будто ты вошел в море. Журнал был второсортный. Маститые писатели в него не ходили. Внедрялся легкий, необязательный, какой-то походный стиль, якобы молодежный, а на самом деле дешевый и поверхностный.

Алла подумала однажды: не боги горшки обжигают. Села и написала рассказ. Показала Маргарите.

Опытная Маргарита сказала:

– Лучше Бунина ты не напишешь. Не теряй времени, сочини детектив.

– Детектив? – удивилась Алла. – Я не умею.

– А там нечего уметь. Труп должен появиться на восьмой странице.

– Почему именно на восьмой?

– Чтобы подцепить читателя на крючок. А дальше интересно распутывать – кто убийца. Убийца должен быть тот, на кого не подумаешь.

– Я про трупы ничего не знаю.

– А там не надо знать. Надо выдумать. Сплести паутину подозрений. Детектив – это скорее головоломка, чем литература.

Алла задумалась. Решила попробовать. Напишет, как умеет.

С чего начать?

…Утро. Золотая осень. Листья на земле. Круглая поляна. Старое дерево с дуплом. В отдалении высокая труба водокачки.

Молодая женщина идет по лесу и ищет грибы. Должна быть обязательно молодая, иначе неинтересно. Кому нужна старая, будь она хоть семи пядей во лбу? Как Маргарита Петровна. К ней никто в редакции не пристает. А Маргарита, наверное, не против. Мужское внимание всегда заряжает, повышает самооценку. Итак, молодая женщина идет по лесу с плетеной корзинкой. Увидела перед собой огромный гриб. Подошла, разгребла листья палкой, и оказалось – это не гриб, а ботинок из желтой кожи. Ботинок принадлежал ноге, а нога – молодому парню, убитому совсем недавно. Вот тебе и труп. Но он оказался на первой странице, а надо на восьмой. Но ничего. В дальнейшем можно будет отодвинуть труп на восьмую страницу. Кстати, как зовут девушку? Можно назвать Джульетта, но это итальянское имя. По-русски будет Юлия.

Юлия испугалась, хотя труп выглядел неплохо. Парень как будто спал, но уже слегка остыл.

Юлия кинулась на дорогу. Остановила первую попавшуюся машину. Машина – отечественная «Нива». За рулем – мужик. Внешне никакой. Второй раз увидишь – не вспомнишь. Таких набирают в шпионы.

– Куда? – спросил водитель.

– Вперед, – ответила Юлия. Ей хотелось как можно быстрее отъехать от этого места.

Машина тронулась. Через пару километров на дороге возник подозрительный тип. Юлия догадалась, что это и есть убийца.

Убийца помахал рукой. Водитель остановил машину. Тип влез и устроился на заднем сиденье.

Юлия решила на всякий случай сдать его в милицию. Но как?

Убийца сидел за спиной. Юлия кожей чувствовала его звериную сущность. Волк в облике человека.

Впереди показался пост ГАИ. Если машину остановят, Юлия сообразит, как сдать преступника.

Машину остановили, поскольку она была грязная, с заляпанными номерами.

– Ваши документы, – потребовал дорожный инспектор Жора.

Водитель достал из бардачка документы. Мент стал их рассматривать.

Юлия открыла дверцу и громко спросила:

– У вас можно пописать?

– Идите в кусты, – разрешил Жора.

– В кустах неудобно.

– Наоборот. Свежий воздух. Земля. Круговорот воды в природе.

Юлия вышла из машины и направилась в сторону поста.

Оттуда вышел второй мент Юра.

– Чего надо? – спросил он слегка хамовато.

– Я свидетель, – тихо сообщила Юлия. – Я видела труп. В нашей машине сидит убийца.

– Откуда вы знаете? Он что, представился?

– Вы милиция, вы и разбирайтесь.

– Ваши документы, – потребовал Юра.

Юлия достала из сумки и протянула свой паспорт.

Юра записал в блокнот данные паспорта.

– Можете показать труп? – спросил он.

– Пусть убийца показывает, – сказала Юлия. – Он лучше знает.

– А где это? – спросил Юра.

– Два километра назад. Там дерево с дуплом. Дупло сухое и черное.

Она забрала паспорт. Зашагала прочь от машины.

– Эй! – крикнул водитель «Нивы». – Куда?

– Домой! – отозвалась Юлия.

Она не хотела, чтобы при ней задерживали человека, которого она сдала.

Дальше не придумывалось.

Алла не собиралась влюбляться в своего главного редактора. Женатый человек – явление временное. Но тяжело быть совсем одной в двадцать пять лет. Ни жениха, ни ухажера, ни родственников.

То, что случилось в Таганроге, – исключение из правил. Тоска пихнула, как говорила героиня Шолохова.

Алла не хотела «гонять порожняк», заводить бесперспективные отношения, но что случилось, то случилось. И пошло-поехало.

Тело Вилена Иваныча оказалось лучше, чем голова. Оно было молодое и спортивное. Если бы голову отрезать, вообще греческий бог. Но со временем Алла привыкла и к голове. Она забыла его возраст. Называла Вилен. Вилен – талантлив, а талант важнее, чем молодость. Молодых сколько угодно. Стада. А талант – редкость. Божественное клеймо.

Виля читал ей свои новые стихи и по ее реакции проверял – все ли на месте? Стихи – это не рифма, а божественный порядок слов. Когда этот порядок сбивался, Алла ловила сбой своей антенной, и ее лицо становилось безразличным. Гасло. Виля замечал эту перемену. Злился, но понимал, что надо додумать.

Он шел на кухню. Ставил чайник. Плита старая, Алла принесла ее с помойки. Чайник кто-то отдал за ненадобностью. Кухня маленькая. Но все это свое: и плита, и чайник, и кухня, и Алла. Можно ото всех спрятаться, отъединиться. Одни во всей Вселенной. Хорошо. Виля наливал чай в кружку. Ждал, когда придет новый порядок слов. И он приходил. Виля читал новый вариант. В глазах Аллы зажигались лампочки. День удался.

Алла и Виля ложились на новый разложенный диван. Они его не собирали. Он так и стоял – широкий, застеленный, манящий, готовый принять в любую секунду и соучаствовать.

Она, Алла, стала совсем ЕГО. А он, Вилен, – совсем ЕЕ. И было невозможно себе представить, что все это закончится когда-нибудь. Так же как невозможно представить свою смерть.

Валя обратила внимание, что Вили практически не бывает дома. И даже, когда он ест, тоже отсутствует. Физически здесь, а мысли далеко.

Она предполагала, что Виля углублен в свои стихи. Он сочинял всегда и везде. И даже во сне. Ночью просыпался, шел по малой нужде, а потом садился за стол и записывал свои строчки, внезапно вспыхнувшие. Мозг включал обороты и не мог остановиться. Виля ложился спать, его накрывала бессонница.

Виля пытался не подсаживаться на снотворное. Ждал, когда заснет самостоятельно. Крутился, скрипел пружинами. Герда чувствовала его беспокойство, ходила по дому, клацая когтями.

Виля перенес свое спальное место в другую комнату. Валя не возражала. Одной спать удобнее. Однако через какое-то время стало ясно, что они из супругов превратились в соседей, а их квартира – в коммуналку.

Ваня рос шумным, неудобным и автономным.

Валя пыталась стать ему близкой, но сын не подпускал. Держал дистанцию.

– Ты с кем дружишь? – спрашивала мать.

– А какая тебе разница? Ты же все равно никого не знаешь.

В этом была логика.

– Кем ты хочешь стать? – спрашивал Виля.

– Футболистом.

– Почему? – удивлялся отец. – Какая радость гоняться за мячом?

– Движение – жизнь, а сидеть на одном месте – застой, – объяснял Ваня.

– Ты считаешь, лучше работать ногами, чем головой?

– За ноги больше платят.

Это правда. Хоккеисты и футболисты зарабатывали неизмеримо больше, чем поэты. Единственное, у спортсменов – короткий век, как у балетных. Даже короче. А поэты работают пожизненно. Хотя у самых лучших поэтов – тоже короткий век.

Виля писал стихи на все случаи жизни: к юбилеям друзей, к юбилею военно-воздушных сил, к годовщине ВЛКСМ и всем прочим годовщинам. Ему хорошо платили, но богатым он не становился.

Спасение пришло в виде композитора Олега Мамочкина, простоватого парнишки, похожего на Есенина. Он был простоват, но не прост. Прошибал любую стену. Чем? Обаянием и талантом. На одном обаянии дальше двух дверей не пропустят. Олег оказался талантливый мелодист. Его мелодии сами затекали в душу и застревали там навсегда. Буквально новый Дунаевский. Как можно из семи нот октавы сложить столько разнообразных мелодий? То же самое, как из тридцати букв алфавита можно написать всю мировую литературу.

Все началось с того, что Олег Мамочкин по собственной инициативе написал песню на стихи Вили. Не всякие стихи годятся для песни. Например, Маяковского к мелодии не пристегнешь, а Есенин – сам просится.

Поэзия Вили подходила Олегу как нельзя лучше: легкая рифма, много гласных, которые хорошо тянутся, стихи не перегружены смыслом. Простые, внятные чувства. Что еще надо для песни?

Олег написал мелодию, после чего заявился в журнал, прошел в кабинет и прямо с порога спел свое сочинение.

Песня – это соединение музыки со стихом. Львиная доля успеха перепадает композитору, однако и поэту кое-что достается.

Виля всегда мечтал о вселенской славе. Вот она! Хоть и не вселенская, но все же…

Олег Мамочкин – иногородний. Своего постоянного жилья в Москве у него не было. Он часто околачивался в доме Вили. Валя к нему привыкла, Маша тихо влюбилась. Маше уже исполнилось семнадцать лет – возраст любви. Об этом напоминал и четвертый размер лифчика. Груди рвались вперед, Маша их стеснялась. Она вообще стеснялась своей внешности: нос на семерых рос, на лбу прыщи. Мальчики в классе не видели в ней девочку.

Маше не хватало мужской и человеческой заинтересованности. Виля вечно занят. Мама вечно угрюмая. Брат Ванька – безразличный и наглый. Теплота исходила только от Герды, но Герда – собака. А Маше хотелось полноценного человека.

Олег Мамочкин постоянно сидел на кухне с гитарой, пел и пил. Иногда спрашивал Валю:

– Я вам не мешаю?

– Ты наш кошелек, – отвечала Валя. – Как ты можешь мешать?

И это соответствовало действительности. Песни Мамочкина на слова Вили пели по радио, по телевидению, в ресторанах, в пьяных компаниях и в трезвых тоже.

Довольно скоро Мамочкин разбогател. Купил квартиру, женился на Кисуле из города Сочи. Жил припеваючи в прямом смысле слова. И незаметно спивался.

Настоящего имени его жены никто не помнил. Кисуля соответствовала своей кличке: хорошенькая, гибкая, никаких мозгов.

Маша ревновала. Говорила с детской непосредственностью:

– Зачем она тебе? Я же лучше.

– Ты маленькая, – объяснял Олег.

– Я вырасту, – объясняла Маша. И не врала. Время шло только вперед.

Виля тоже окреп материально. Купил дачу в ближнем Подмосковье. Его тут же выбрали председателем дачного кооператива.

Виля любил власть. Ему нравилось рулить, устанавливать свои порядки, сохраняя справедливость. Он снял с пайщиков земельный налог, провел городскую канализацию.

Валя наводила на даче свой уют. Постелила на пол ковры, которые Виля называл «пылесборники». Зачем ковры на свежем воздухе? Разве не лучше протирать полы влажной тряпкой? Но ковры и хрусталь – признак достатка. Достаток должен быть виден и даже бросаться в глаза.

Алла обратила внимание на то, что Виля укрепляет свою основную семью. И это понятно: там сын, там будущее, там старость, там – имущественные интересы.

Что остается Алле? Проблемы журнала и любовь. Дело и чувства. Немало. Но и не много.

Ядовитая Маргарита капала на мозги. Спрашивала бесстрастным голосом:

– Ты рожать собираешься?

– Успею, – отвечала Алла. – Женщины и в сорок лет рожают.

– Ты что, дура? – интересовалась Маргарита.

– Почему это?

– У него семья, дети. А дети – это надолго.

– Он меня любит.

– Он твой любовник. Пожиратель твоей молодости. Промурыжит до сорока лет и соскочит. Найдет другую дуру.

– Откуда вы знаете?

– Из жизненного опыта. Не ты первая, не ты последняя. Тебе, наверное, кажется, что ты особенная и твоя жизнь особенная. А у жизни всего два-три варианта. И все.

Алла в дискуссию не вступала, но расстраивалась. Потом думала: какие два варианта? Замужняя – незамужняя? Счастливая – несчастливая? Но ведь бывают замужние и несчастные. А бывают одинокие и счастливые. Вариантов сколько угодно.

Виля провел утром пятиминутку. Надо было выделить лучшие работы и худшие. У сотрудников должны быть ориентиры: на что равняться, от чего отходить как можно дальше.

Редакция кипела молодой жизнью. Приходили авторы, приносили с собой либо посылали младших редакторов в соседний гастроном.

С утра до обеда шла интенсивная работа, а с трех часов – расслабуха в виде закуски и выпивки.

Виля все это видел, но делал вид, что не видел. Главное – качество журнала, чтобы его не выперли с работы. И чтобы его не бросила Алла. Она была его ВСЁ.

«Но кто же мне была она? Не то сестра, не то жена. А иногда, казалось, дочь, которой должен я помочь».

Эти стихи принадлежали не Виле. Их написал другой поэт. Но Виля чувствовал то же самое.

Ваня не любил дачу. Ему там было скучно. Ровесников нет. Для него дача – мертвый угол. От скуки он начинал гонять по дому футбольный мяч, норовил попасть в стену. Мяч оставлял на стенах грязные круги. Валя орала очень тонким голосом. Ваня пропускал мимо ушей. У Вали свои интересы, у Вани – свои.

В этот раз Ваня категорически отказался ехать на дачу.

Маша сомневалась. Подруга Милка позвала ее на дискотеку. Валя не любила Милку, называла ее проституткой. Милка – никакая не проститутка, просто у нее такой характер: хочет объять необъятное. Боится пропустить свое счастье, поэтому бегает везде и всюду и шьет глазами по сторонам. Это не очень хорошо, но все же лучше, чем сидеть на одном месте, как пенсионерка.

Маша скрывала от родителей свою дружбу с Милкой, поэтому скрыла свои планы на вечер.

И только Герда с восторгом присоединилась к Вале. Единственно верная душа.

Виля дождался Валиного отъезда и устремился к Алле на крыльях любви. Алла обожала секс в его исполнении. Но посреди ночи Виля просыпался, спускал ноги и начинал одеваться.

– Надо идти домой, – говорил он. – Перед детьми неудобно.

Алла лежала и смотрела, как Виля одевается. Для нее любовь имела две составляющие: страсть и общий сон. Какое счастье спать на плече любимого человека. Ночь длинная. Пропитываешься его теплом, его энергетикой. Это и есть жизнь. Недаром существует выражение: «они живут». Но Виля прерывал нить жизни и уходил, тем самым превращая любовь в прелюбодеяние, в грех, во что-то временное. Это было обидно и оскорбительно. Но Алла молчала. Какова ее функция? Сбоку припека. А кто виноват? Кто первый начал? Виля не собирался ее соблазнять. Она сама взбила этот коктейль в городе Таганроге. Но, как пелось в одной замечательной песне, «от любви беды не ждешь».

Виля уходил. Дверь хлопала наотмашь, как по морде.

Спокойной ночи, Алла.

Валя проснулась от выстрела. Один, другой… Она открыла глаза. Комнату заволокло. Резко воняло дымом. Шла перестрелка.

Валя нащупала ногами ночные тапки, вышла на балкон. Увидела пламя, которое рвалось из окон первого этажа.

«Горим», – поняла она.

В минуты опасности Валя не терялась. Любая мелочь типа разбитого окна вгоняла ее в панику, а серьезная опасность заставляла сосредоточиться, искать самый верный и короткий путь.

Валя метнулась из комнаты, открыла дверь. Лестница в огне. Путь из дома отрезан. Есть одна дорога – в окно.

Второй этаж. Высоко и страшно, к тому же Валя неуклюжая и неспортивная. Но все это сейчас не имело значения. Главное – не столкнуться с огнем.

Валя скинула тапки, непонятно зачем, перелезла через перила и сиганула со второго этажа.

Лететь недалеко и недолго. После чего столкновение с землей и резкая боль. Одновременно с болью – нечеловеческий вой, рвущийся из окон первого этажа. Вой, боль и языки пламени. Ад.

Первый этаж полыхает, и кто-то горит заживо. «Маша…» Валя взметнулась, хотела вскочить, но ничего не вышло. Правая нога никак не ощущалась, ее как будто не было.

Вой становился гуще, и Вале казалось, что она летит на этом вое, как на метле, обхватив руками и ногами, и ее уносит вверх, потом еще выше, где нет ни света, ни воздуха. Только чернота и едва звенящая тишина.

Валя очнулась в белой палате. Больничная двухместная палата. Одна кровать свободна. На другой – она, Валя. Рядом семья: Маша, Ваня, Виля. Они стояли понурые, с одинаково вытянутыми лицами. Как на похоронах. Это она сделала их такими. Сердце прожгла жалость и любовь.

– Герда сгорела, – проговорила Маша.

Значит, выла Герда.

– А ты где была? – спросила Валя.

– Она не поехала, – ответил Ваня. – Они с Милкой поперлись на дискотеку. На охоту, парней ловить.

– Нечего им дружить, – вмешался Виля.

– А с кем? – спросила Маша.

– Ни с кем. Сиди дома.

– Ага… Ты везде, а я нигде, – огрызнулась Маша.

Валя слушала любимые голоса. Все живы и здоровы, какое счастье… А она сама – не в счет. Как-нибудь выкрутится.

– У тебя перелом шейки бедра, – сообщил Виля. – Завтра будет операция по замене сустава. Поставят эндопротез.

– Называется «сиваш», – уточнил Ваня.

– Ужас, – сказала Маша.

– Не ужас, а спасение, – поправил Виля. – Раньше таких больных не оперировали. Отправляли на долеживание.

– Ужас, – сказала Маша.

– Лиля Брик находилась на долеживании и покончила с собой, – вспомнил Виля.

– А Лиля Брик – это кто? – спросил Ваня.

– Любимая женщина Маяковского, – напомнила Валя.

– А Маяковский кто, знаешь? – спросил Виля.

– Ну, так… – неопределенно ответил Ваня.

– Вот уж действительно ужас, – сказал Виля. – Маяковского не знать…

– Так он когда жил? В прошлом веке?

Вилен Иваныч выпал из жизни Аллы. Она понимала – ему не до любви и не до журнала.

Дача выгорела и обвалилась, стояла посреди участка, как сломанный зуб.

«Сиваш» – отечественный протез – был тяжелый и неудобный. Казалось, что в бедре трактор. Боль стала верной подругой. Валя жила в обнимку с болью. Ходила с палкой.

Виле пришлось заниматься хозяйством, и он преуспел. Ему особенно удавался жареный хлеб, натертый чесночком, а также щи из кислой капусты.

Маша навострилась варить рассольник на мясном бульоне с перловкой. По выходным она лепила котлеты на целую неделю. Получалось пятьдесят шесть котлет. В холодном виде они тоже были вкусными. Ваня их воровал.

Вклад Вани – гречневая каша. Он ее не кипятил, а запаривал. Нетрудно и полезно.

Как ни странно, это было хорошее время. Каждый член семьи чувствовал себя необходимым. А сердце Вали буквально захлебывалось от любви.

Постепенно Валя включалась в хозяйство, создавала пельмени, блинчики с яблоками.

Прибегал Олежка, все сжирал в одночасье. Аппетит у него был отменный.

Единственное, что настораживало: Олег пил. От него постоянно веяло спиртным. Запах – приятный, и поведение повышенно доброжелательное. Маша любила его присутствие. Как будто праздник Первомая. Солнышко и ожидание счастья.

Алла остановилась на том месте, где героиня детектива по имени Юлия сдала убийцу ментам. Убийца назывался Оборотень. Итак…

В дверь позвонили. «Кто бы это?» – подумала Юлия.

Алла писала героиню с себя, поскольку она себя хорошо знала. У них много общего. Обе хорошенькие, но бесхозные, никому не нужные девушки. Они, конечно, нужны своим родственникам, но в этом возрасте – двадцать пять лет – родственники не считаются. Требуется любовь, и только любовь, при этом разделенная.

Снова позвонили. Юлия открыла дверь. На пороге стоял Оборотень. Юлия хотела тут же кинуть дверь обратно, захлопнуть перед его носом, но что-то удержало ее от такого хамского жеста.

Оборотень стоял и смотрел. Глаза его были отнюдь не волчьи. И даже наоборот – немножко овечьи.

– Вы ко мне? – проверила Юлия.

– К вам.

– Зачем?

– Просто так.

– Просто так даже вороны не каркают.

– Этого я не знаю.

– Чего не знаете?

– Про ворон.

– А где вы взяли мой адрес?

– У милиции.

– Они вас не задержали?

– Нет. Проверили документы, и все.

– Интересно… – Юлия задумалась.

– Можно мне пройти? – спросил Оборотень.

– Ну, проходите…

Если милиция его отпустила, значит, Оборотень не опасен. И даже наоборот, может быть полезен. В доме накопилось много мелочей, требующих мужских рук. Например: в люстре заело патрон, невозможно вывернуть перегоревшую лампочку. Но, прежде чем эксплуатировать человека, его надо к себе расположить.

– Хотите чаю? – спросила Юлия.

– Очень хочу, – сознался Оборотень.

– Проходите…

Оборотень вошел. Разделся. Юлия вгляделась. Никакой он не оборотень. Вполне себе красивый парень, похожий на артиста Филатова в молодые годы. Просто у него неподходящая верхняя одежда.

Юлия поставила чайник, сделала бутерброды, сверху положила кружки огурчика. Сели за стол.

Оборотень начал есть. Ел он красиво, с сомкнутым ртом.

Надо было о чем-то говорить.

– А где вы живете? – спросила Юлия.

– Я живу в одном доме с дочерью Аристотеля Онассиса.

– В Греции?

– Нет, в Москве. В писательских домах. На проспекте Мира.

– А разве Кристина Онассис живет в Москве?

– Сейчас в Москве. Она вышла замуж за русского.

– За писателя?

– Нет. По-моему, он кагэбэшник.

– А зачем дочери Онассиса квартира в Москве? Жила бы в Америке.

– Я думаю, у нее и в Америке есть квартира.

– А что этот кагэбэшник – он красивый?

– Неплохой. Только косой.

– Интересно… Вы писатель?

– С чего вы взяли?

– Вы живете в писательских домах.

– Да нет. Я вообще не из Москвы. Я живу в Рузаевке.

– А где это?

– В Мордовии.

– А что вы делаете в Москве?

– Я приехал получать наследство.

– От Кристины Онассис?

– От своей бабушки.

– Она умерла?

– Нет. И не собирается. Просто она при жизни хочет все на меня оформить. Чтобы я потом не заморачивался.

– Какая милая бабушка. Она писатель?

– Нет. Ее муж был писатель. А бабушка – спекулянтка. Всю жизнь скупала драгоценные камни. У нее есть черный бриллиант, сорок карат.

– Это много?

– Величиной с грецкий орех. Он бесценный. Бабушка хочет отдать его мне.

– А вы не боитесь, что вас убьют?

– Не боюсь. Я его сразу продам.

– Кто же его купит?

– Кристина Онассис, например. Ей деньги некуда девать. Что такое деньги? Вощеная бумага. А черный бриллиант – это красота.

– Вы его видели?

– Видел. Он завораживает.

– А где бабушка его держит?

– В банке с вареньем.

– Надеюсь, вы никому это не рассказываете…

– А никто не спрашивает.

Помолчали.

– Хотите супчику? – спросила Юлия.

– С удовольствием. Я сегодня весь день ничего не ел.

Юлия разогрела суп. Налила в тарелку.

Оборотень начал есть, подвывая от удовольствия.

– Волшебный суп, – сказал он. Отвлекся от супа. Смотрит на Юлию. Любуется.

– А у вас есть профессия? – спросила Юлия.

– Я юрист. Но я не работаю. Эта работа не по мне: судить людей, сажать в тюрьму…

– Понятно. Не судите, да не судимы будете.

Повисла пауза. Оборотень вдохновенно ест.

– А вы женаты? – поинтересовалась Юлия.

– Частично.

– Это как?

– У меня есть девушка в Рузаевке, но я от нее устал. Она все время спрашивает: когда мы поженимся? А мне все время хочется ей сказать: никогда. Я не выношу никакого давления. Я люблю, когда внезапно и безоглядно. Я увидел вас сегодня и подумал: «Вот она!»

– «Она» – это что значит?

Юлия почувствовала, что волнуется.

– Это значит: все сначала. Другой город, другая женщина, другая жизнь. Я продам черный бриллиант, куплю квартиру в Нью-Йорке и снова буду жить в одном доме с Кристиной Онассис.

– Без работы скучно, – сказала Юлия.

– А я буду работать, только не с людьми, а с собаками. Я открою питомник для бездомных собак.

– Соседи не позволят. Собаки будут выть по ночам, как хор Свешникова, и нарушать спокойствие.

– Да, – согласился Оборотень. – Американцы не позволят, а русские – сколько угодно. Но, конечно, предпочтительнее открыть питомник за городом. Я сейчас ищу большие участки.

– Нашли?

– Нет еще. А вас встретил.

Юлия смутилась.

Оборотень покончил с супом. Отодвинул тарелку и спросил:

– А можно, я у вас еще немножко посижу?

– Конечно. Я только хотела вас попросить: вкрутите мне лампочку в люстру.

Прошли в комнату.

Оборотень поднялся на стул. Стал исследовать патрон.

– У вас есть отвертка?

Юлия принесла отвертку и новую лампочку. В ее хозяйстве было все.

– Я не поняла, – сказала Юлия, – вы собираетесь жить в Нью-Йорке или под Москвой с собаками?

– Везде. Люди мира. Мы с вами будем путешествовать. Не просто приехали-уехали. А приехали на Тибет, например, пожили полгода, вникли. Поменяли место. Отправились в Индию или в Китай.

– А почему вы не спрашиваете, каков мой статус? Может, я замужем. Или у меня жених.

– Никого у вас нет. Ни мужа, ни жениха.

– Откуда вы знаете?

– Это заметно. Вы не акула и не бойцовская собака. Вы – хорошая девушка. А все хорошие – несчастные.