Может, вернуться к отцу Фредерику и попросить его о помощи, как-то довести тело до Киншасы? Пройти эти километры с такой раной? Безумие! А может, Моиз все же приедет? А если нет? Но какое-то решение должно быть найдено! Резкая боль проколола мое тело от бедра до плеча, я пошатнулся и привалился к стене. Нет, сил не хватит, чтобы дойти до святого отца, сдохнешь, как бродячий пес посреди пути, а тело Жана будет разлагаться рядом с поганой мерзостью. Будь проклят тот, кто сотворил это все!
– Ты прости меня, Жан, но не исполнится твоя мечта, не смогу я доставить тебя во Францию. Прости друг, но я похороню тебя здесь, – сто раз я попросил у него прощения и не смог сдержать слез…
Я собрался с силами, превозмогая тупую боль, отыскал в келье кирку, которую мы с Жаном притащили с собой, и побрел копать могилу, которая должна будет стать последним пристанищем для моего друга. Земля подавалась легко, словно была готова принять тело Жана. Я всаживал кирку во влажный черный гумус, а ладонями выгребал разрыхленную почву. Шло время, и действовал я уже как настоящий робот, несколько ударов киркой, несколько пригоршней земли, следующие удары киркой и я снова выгребаю землю. Каждый удар криком боли отдавался в моем теле. Если попадались корни, я с остервенением рубил их нехитрым инструментом, а после победы над ними, несколько минут приводил дыхание в норму. Опомнился лишь, когда стоял на карачках в метровой яме. Я даже на секунду забылся и, увидев земляные стены, от ужаса и слабости чуть не потерял сознание. Тем не менее, мне с трудом, но все же удалось выбраться, и несколько минут я лежал на теплой земле, уставившись в пробегавшие по серому сонному небу пушистые облака. Сил встать не было, боль в боку немного отступила, и я пополз в келью, за телом Жана.
Уже на пороге церкви я окунулся в плотный настой трупного запаха, а несметные полчища мух взметнулись от своей добычи и атаковали меня, моментально вызвав рвотные позывы. Но желудок был пуст, лишь горький привкус желчи вырвался наружу. Меня передернуло, превозмогая боль, я поднялся и, стараясь задержать дыхание, мелкими шажками, надеясь сэкономить силы, побрел к оставленному другу.
Тело оказалось неподъемным, все мои попытки приподнять его не увенчались успехом, я заваливался прямо на него.
– Господи, да если ты меня слышишь, то хоть немного помоги мне, в конце концов! – взмолился я. – Не оставлять же его здесь! Такого он просто не заслуживает…
В этот момент взгляд мой наткнулся на рваный кусок оргалита или чего-то другого, на него похожего, криво прибитого к стене. Вот это могло и подойти. Я добрался до него, рванул на себя и с невероятной легкостью оторвал, от неожиданности опрокинувшись на землю. Бок полыхнул огнем. Оторванный кусок был довольно широким и длинным, и, похоже по всему, довольно долгое время прикрывал изрядный пролом в стене обветшалого строения.
Я подтащил его к Жану, и с усилием перекатил тело друга на символичные носилки, ухватился за свободный край и поволок к вырытой яме. Ослабевшие руки дрожали от напряжения, пальцы соскальзывали, и ладони моментально покрылись многочисленными порезами и царапинами. Не могу припомнить, сколько времени потребовалось, чтобы добраться до могилы, я полз, то теряя сознание, то обретая его вновь. И, тем не менее, я сделал это, доволок тело до вырытой ямы, и от поразившей меня вспышки боли, сам скрючился на её краю.
Обессиленный, я казался себе маленьким мальчиком, которому было и страшно и больно. И вовсе не мухи вились надомной, а посланцы проклятого колдуна, жаждущего моей жизни. Ну, уж нет, и собственный протестующий крик выдернул меня из забытья, а в воздухе еще перекатывалось одно только слово «НЕТ!» Я уткнулся в мягкую землю лицом и, собираясь с духом, желал лишь одного: сделать свое последнее дело и убраться отсюда. Так пролежал я довольно долго…
Открыв глаза, я увидел, что утреннее солнце мягко разлилось по окрестностям, а в поднебесье парят птицы.
Как можно осторожнее я перекатил тело Жана в могилу, предварительно застелив ее сорванными листьями. Спустился в яму и, словно боясь потревожить сон друга, аккуратно уложил его на спину, скрестил на груди руки и засыпал теми же зелеными листьями. Большого труда стоило вскарабкаться наверх.
Слезы снова потекли по лицу. И надо было бы что-то сказать Жану на прощание, что-то последнее, особенное, но не было нужных слов в запасе. Я знаю, он бы понял, он бы простил…
Горстями захватывал я влажную землю и кидал ее в могилу. Медленно, укрывающие Жана листья присыпались землей. Примерно через час погребение было завершено. Также, руками я сформировал небольшой холмик и присел рядом с могилой. Пришла пора расставаться…
Да… какой во всем этом был смысл?. На черта нужна нам была эта поездка? Чтобы поискать приключений или чтобы Жан остался здесь навсегда? Если так, то все и получилось, как задумывалось. Но ведь не к этому мы шли так долго! Что ты-то думаешь об этом, Жан?
– Все время куда-то спешил, бежал, все боялся чего-то не успеть. А теперь вот думаю, зря… Ни дома у меня, ни семьи, ни детей… Эх, неправильно я жил, Стас! – всплыли в сознании столь недавно сказанные слова моего друга.
Я оглядел могилу, соображая, чего тут не хватало? Господи, крест! Конечно же, крест. Только вот из чего бы его соорудить? Ах, да, есть же такой, там, внутри церкви! Все верно, пусть послужит нужному делу. Я, если можно так выразиться, поспешил за ним. Мерзкий трупный запах внутри развалюхи усилился и, как мне показалось, даже придал воздуху красноватый оттенок.
Крест, которому предстояло отныне стоять на могиле, до сих пор торчал в башке чернокожего монстра. Я подошел, ненависть подкатила к горлу и, откуда только силы взялись, в несколько рывков вытащил его из разбитого черепа.
– Черт бы забрал вас, если такая смерть для вас освобождение!
Я медленно побрел к выходу, чтобы завершить задуманное. В этот момент взгляд наткнулся на валявшуюся у самой стены сумку Жана. Я подошел, с покряхтыванием и стоном нагнулся и заглянул в нее. Первое, что бросилось в глаза, это, лежавшая сверху, металлическая коробочка с демантоидом. Я взял ее, раскрыл, и выложил его на ладонь. Камень, как показалось, был тусклым, словно тоже оделся в траур. Завернув минерал в носовой платок, я механическим движением сунул его в карман. И тут я заметил Баку, мирно покоившегося на самом дне сумки.
При виде маленькой уродливой куклы Вуду, так или иначе затащившей нас в эти края, меня захлестнула ни с чем несравнимая ярость. В голове словно что-то разорвалось, разлетелось и с грохотом рухнуло. Я схватил уродливую игрушку, и с крестом подмышкой выкатился наружу.
– Будь ты проклят, адское порождение! Ты, гад, загубил стольких людей, столько жизней оборвалось по твоей паскудной наводке! Да, будь же ты проклят, колдовская подлюга, сдохни теперь и сам с моей помощью! – Выкрикнул я, и изо всех своих последних сил вонзил в тряпичного монстра церковный крест.
Бака словно нанизался на толстое железное основание.
– Передавай привет, сволочь немая, своему хозяину! – вопил я, вгоняя крест в могильный холмик. И, то ли сила, вложенная мною в этот последний удар, была изрядной, то ли земля оставалась все еще слишком мягкой, но крест вошел в землю довольно глубоко, похоронив под собой и пригвожденное к нему чудовище. Я заровнял почву у основания креста и понял, что миссия моя исполнена. Новая вспышка боли полыхнула в воспаленном боку и я провалился в забытье.
И возвращаются ветры на круги своя
Сознание возвращалось рывками, какими-то проблесками, которые становились все насыщеннее, ярче, пока не разлились ровным умиротворяющим светом где-то там, в глубине души и только глаза не хотели открываться. Мне ничего не было нужно, ни желаний, ни движений, я лежал и тысячу раз умирал, чтобы возродиться снова и снова. А вокруг тишина, и исподволь возникшее, нарастающее неуклонно чувство страха, одиночества и отчаяния. Зачем это и где это я, там или здесь? В аду, за грехи свои, или еще на дороге к нему? Да, так или иначе, но все, что надо свершилось, наверно, все-таки умер. А может, еще не совсем, раз остались какие-то чувства, хотя бы и тот же страх. И теперь должна появиться боль. А почему именно боль?
Вдруг я осознал, что не только лежу, но еще и дышу. А это означает многое, не умер значит! Нет, я же в самом деле дышу, вдыхаю, как мне показалось прекрасный вкусный воздух, и с легкостью выдыхаю. Я чувствую, уже чувствую, что нет в нем ни приторного смрада разложения, ни даже намека на тление. Я не там, не у той церквушки? Я сделал глубокий вдох, почувствовал легкий укол боли в правом боку, и тугую повязку. Что-то здесь не так! И я открываю глаза.
В помещении было сумеречно, свет пробивался с улицы сквозь маленькое оконце, сооруженное практически под самым потолком. Стены были серого цвета, и сквозь кое-где облупившуюся глину, проглядывало дерево. Потолком служила внутренняя часть соломенной крыши, с которой в разные стороны свисали иссохшие травины. Я лежал на циновке около стены, прикрытый сверху небольшим куском грубой ткани. В углу, напротив моего ложа, высился шкаф с открытыми полками, полностью заставленный всевозможными склянками с какими-то травами.
Невысокого роста чернокожая женщина стояла за столом посреди комнаты, и что-то толкла в ступе. Когда суть этой картины добралась до моего сознания, у меня все поплыло в глазах. Дежавю. Я видел уже эту комнату, и эту женщину со ступой, и этот стол. Но сейчас-то, это во сне или наяву? Я попытался приподняться и оглядеться, но, как сразу же выяснилось, прежних сил не было и только из горла вырвался звук, больше похожий на кряканье. Женщина обернулась, и на лице ее промелькнула улыбка.
– Что… это… со мной? – просипел я.
Негритянка отложила ступу, взяла со стола деревянную чашку и, подойдя ко мне, приставила к губам. Сделав непроизвольно несколько глотков мутной, коричневой жижи с привкусом полыни, я тряхнул головой и поморщился. Женщина, не проронив ни слова, вернулась на прежнюю позицию, и продолжила прерванное занятие. Через несколько минут я заснул.
И видел чудесный сон. Мне снилась залитая солнечным светом поляна. В небе висела радуга, а я лежал на спине, широко раскинув руки в стороны. Мне было так хорошо, что я лежал и улыбался. Потом приподнялся и сел, обняв колени. Вдруг издалека появилась фигура человека и стала приближаться ко мне. Это был мужчина, он не шел, а словно плыл по воздуху. И от этой гармонии, чудесной радуги, от теплого света, тишины и плавных движений гостя, мне становилось все лучше и приятнее. Человек приблизился настолько, что я смог разглядеть его лицо. Это был Жан. Увидев друга, я обрадовался еще больше, и помахал ему рукой, и движения мои были такими же плавными и медленными, как у него. Лицо моего французского друга было спокойным и умиротворенным, о чем свидетельствовала легкая улыбка на его губах, глаза светились как-то особенно безмятежно. Когда он приблизился ко мне на расстоянии вытянутой руки, я заметил, что мой друг словно соткан из воздуха, тело его не материально, а представляет собой сгусток некой энергии. Тем не менее, я знал точно, что это именно Жан.
– Стас, все закончилось, – помахал рукой полупрозрачный Жан. – Счастливой дороги! Прощай! – Голова Жана склонилась к плечу, и через мгновенье мой друг растворился в воздухе, словно растаял.
Зачем он приходил и почему ушел так быстро, я не понял и даже не успел ничего сказать ему, но стало как-то комфортно и уютно, успокоилась душа, и я снова улегся на спину в мягкую сочную траву и задремал.
И просыпаться было уже не страшно. Я открыл глаза, увидел знакомую комнату и понял, что жутко хочу есть.
К моему удивлению сон принес новые силы. Теперь мне уже удалось сесть, привалившись спиной к стене, и вытянув ноги на полу. Я перевел дыхание и улыбнулся себе. На этот раз в комнате никого не было, а глаза так и шарили вокруг в поиске хоть какой-нибудь еды, которой, увы, не находили. В этот момент в комнате возникла та самая чернокожая женщина, которая в единственной руке держала большую деревянную плошку. Она, молча, поставила ее рядом со мной и так же беззвучно удалилась. В плошке аппетитно дымилось неизвестное варево. Я схватил ее и с жадностью принялся на еду. Боже ты мой, это были вареные бобы! Да ничего более вкусного мне пробовать не доводилось за всю свою жизнь.
Умиротворенная теплота разливалась по ожившему телу. Прояснилось в голове, и тут же вихрь мыслей закружился в ней. Как я здесь оказался, как долго был без сознания, что происходило со мной там, у дороги и здесь? А что дальше? Я медленно отставил тарелку в сторону и вдруг вспомнил сон, который мне приснился. Черт возьми, там было гораздо проще и лучше, чем здесь. Хотя нет, вовсе даже не проще…
– Кстати, а где Жан? – неожиданно для самого себя вслух произнес я. –Что теперь нужно делать и вообще, что я-то здесь делаю? – Я еще раз внимательно оглядел комнату. Не оставалось никакого сомнения, я знаю ее, здесь мы были с Жаном перед тем, как отправились в джунгли. К великому сожалению, фатальным оказалось для него последнее в его жизни путешествие.
В голове будто завертелся красочный калейдоскоп произошедших событий. Словно при быстрой перемотке фильма сменялись цветные картинки.
Эта комната, старик в центре за столом, пророчащий нам беды, мы с Жаном с глупым видом переглядывающиеся друг с другом. Старенькая Тойота, полицейский кордон, гогочущие дети. Отец Фредерик, рассказывающий о папе Доке. Зомби, их отрешенные, пустые глаза в лучах лунного света, и смерть, смерть… Пот холодной струйкой побежал у меня между лопаток. В сознании всплыло бледное лицо Жана с запекшейся кровью в уголках рта. Последнее, что я вспомнил, могила, в которой похоронил друга, и одинокий старый крест над ней…
Я схватился за голову руками и замычал.
И вновь передо мною возникла однорукая негритянка, настойчиво протягивавшая мне деревянную чашку с напитком. Я безропотно взял ее и сделал несколько глотков. На этот раз там была мутноватая жидкость, похожая на спитой чай и абсолютно безвкусная. Женщина молча удалилась, а я вновь остался один на один с навязчивыми мыслями. Вставать не хотелось, вообще ничего не хотелось, тем более делать что-то или куда-то идти. Слабость все еще одолевала, и я то проваливался в короткий, тревожный сон, то приходил в себя, но тоскливые переживания не оставляли меня. Так прошел день, а когда в комнате сгустились сумерки, входная дверь скрипнула, и на пороге возник Моиз. Он был не один, а в сопровождении странноватого на вид человека, больше похожего на азиата, нежели на конголезца. У него были узкие миндалевидные глаза и черты лица натурального китайца, а цвет кожи не угольно-черный как у всех, кого мы встречали в Конго, а молочного шоколада, с каким-то невероятным бронзовым отливом.
Увидев знакомое лицо, я несказанно обрадовался, и был готов броситься к нему навстречу, но слабость все еще сказывалась, и подняться на ноги я не смог.
– Моиз, как хорошо, что ты пришел! Как ты узнал, что я здесь? Я ничего не помню! Все как в тумане…
Вопросы свои я выпалил на одном дыхании, к тому же на русском языке, потом сообразил, что тот, вероятно, не понял ни единого слова, и повторил их по-английски.
Ответил мне шоколадный китаец, который выступил в роли переводчика между мной и Моизом, и уверенно говорил на двух языках. Тогда-то я и узнал о событиях последних пяти недель, начиная с того момента, как наш с Жаном проводник нашел меня, уже одного в джунглях.
Моиз и в самом деле задержался у своих родственников. Его бабуля, возраст которой перевалил уже за сотню, сильно хворала, а поскольку автомобильный транспорт является роскошью для бедняков, то нежданный приезд внука оказался как нельзя более кстати. Старую женщину повезли в больницу города Киквита. Одним словом, пока суть, да дело, наш проводник приехал за нами к церкви отца Фредерика с опозданием на пару суток. Там он застал огромное количество народа, поминавших каких-то усопших. Как оказалось позже, поминали тех самых убитых зомби, бывших жителями этого прихода. После того, как мы с Жаном столь стремительно бежали тем ранним утром, священник, как мог, прибрался в помещении, постарался удалить следы крови и привести в божеский вид убитых. Он вовремя это сделал, потому что уже к восьми утра в церковь начал стекаться народ, и в конце концов кто-то узнал в одном из убитых своего родственника. Началась настоящая вакханалия. Слух о нападении зомби на домик священника разнесся мгновенно, народ повалил на место происшествия толпами. Убитые чудовища были интересны разве что родственникам, остальные шли, чтобы услышать страшную историю из первых уст и хоть одним глазком посмотреть на изуродованные тела. Но отец Фредерик был тертым калачом. Тела были преданы земле наскоро, в то же утро, а история, сочиненная им, была страшной, но не оставляла ни тени сомнений в правоте его действий. Наивные люди слушали, внимали, сетовали и даже плакали, а потом уходили. А на смену им уже подтягивались другие. Вот этот бесконечный поток и застал изумленный Моиз. К тому моменту, когда он нашел в толпе отца Фредерика, он успел услышать, как минимум пять версий произошедшего, одна страшнее другой. Наш проводник не был храбрецом, и не скрывал этого, вследствие чего первой его мыслью было сбежать обратно в Киншасу. Но возвращение домой без единого цента не сулило ему ничего хорошего, и, пересилив свои сомнения и страхи, он принял решение следовать за нами. Священник несколько приободрил его, разубедив в правдивости услышанных в толпе рассказов, да и свою версию изложил более чем в скромных тонах. Моиз понял лишь то, что ночью неожиданно в открытую дверь церкви забрели два неприкаянных существа с недобрыми намерениями. А в Конго знает даже ребенок, что с зомби лучше разделаться сразу. История была преподнесена, как чистая случайность, и Моиз помчался за нами.
Увы, ему не повезло. А может, не повезло мне, поскольку в тот момент Жан все равно уже был мертв. Машина Моиза сломалась, едва он отъехал от церкви, и ремонт ее занял еще сутки. А в общем итоге получилось, что каким-то невероятным чудом, я прожил, а точнее просуществовал раненным, без еды и практически без питья, почти три дня, которые, к счастью, вылетели из моей памяти. За это время я вырыл могилу своему другу и похоронил его, быть может, и не совсем по-христиански, но, по крайней мере, по-человечески. Наш проводник нашел меня, лежавшим без сознания на могиле друга.
Пока Моиз и его спутник говорили, передо мной всплывало качающееся чернильное, голубое, серое небо, а может, то качались ветви деревьев, склонившееся ко мне знакомое черное лицо, ах, да, это же лицо Моиза, пожелтевший от табачного дыма потолок машины, мелькание рук, череда лиц и ощущение, что я лечу по воздуху. И следом за всем этим пустота…
В полуразрушенном помещении Моиз обнаружил два уже изрядно разложившихся от жары трупа. При виде столь чудовищной картины, наш конголезский друг от неожиданности и страха чуть не лишился рассудка. Там ведь уже было не разобрать, кем были эти амбалы при жизни. А смрад стоял такой, что разносился на несколько метров вокруг развалюхи. Как я понял, спасла меня все та же жажда наживы. Поначалу Моиз посчитал, что я мертв, поскольку лежал неподвижно, весь в земле и крови, но решил удостовериться в этом, перевернул меня и попробовал нащупать пульс. Я застонал и, как он понял, я был всего лишь без сознания. А, значит, пока я был жив, оставалась и надежда получить деньги. За путешествие, за спасение. Мертвый я был бы бесполезен. Моиз извлек из своего багажника припасенную нами канистру с водой, как смог, ополоснул меня и даже переодел в чистую рубаху, со штанами только церемониться не стал, слишком это было хлопотно. Как он объяснил, если бы его остановил хоть один пикет и нашел бы меня в его машине в столь плачевном виде, то есть грязным и окровавленным, его могли бы обвинить в чем угодно. А так он объяснял всем, что был моим проводником, но я не выдержал африканского климата, к тому де еще и отравился, подхватил какую-то заразу, и он везет меня в посольство. При упоминании о заразе, кордоны расступались молниеносно, и он без проблем доставил меня в Киншасу. Он уверял, что временами я приходил в себя, что-то говорил по-русски, стонал и всхлипывал. Он поил меня водой и вез дальше.
Прибыв в столицу, он отправился прямиком к Лорану, а тот проводил его к уже знакомой нам однорукой знахарке. Она-то и выходила меня. Узнав, что на дворе сентябрь, я чуть не лишился сознания вновь. Выходит, я провалялся в бреду целый месяц. И к тому же ничего не помнил! Из рассказа «африканского китайца» я узнал, что на момент прибытия к Аджали, так звали мою спасительницу, я был на грани смерти. Она не сразу согласилась выхаживать меня, но после долгих уговоров все же позволила им устроить меня на циновку в углу. Меня она отпаивала какими-то зельями и снадобьями, обрабатывала рану, да и все тело, мазями и растирками собственного приготовления. Зелья помогали держать меня в забытье и не позволяли прийти в себя, покой тоже оказывается не плохое лечебное средство. Ну, а что касается раны, то и сама по себе она была страшной, и нагноение проникло довольно глубоко, и тут уж не обошлось без «колдовства». Знахарка знала много секретов. Именно ее стараниями я и остался жив.
В конце своего рассказа, Моиз, ничтоже сумняшеся, заявил, что уж коль скоро я пошел на поправку и выздоравливаю, то он хотел бы, чтобы я расплатился с ним за его работу и мое спасение. Ведь он мог бы и бросить меня в джунглях, а не рисковать, вывозя оттуда по жаре полутруп.
Я спросил его, что сталось с нашими вещами, и он указал мне на слежавшееся тряпьё, подстеленное мне под циновку на уровне головы. Я узнал свои брюки и рубашку Жана, в которую, видимо, и переодел меня Моиз. Остальных вещей не было, они, по словам моего проводника, остались там, в заброшенной церкви, откуда он постарался убраться как можно скорее. Честно говоря, это было сомнительно, ведь нашел же он время, чтобы переодеть меня в рубашку моего друга. А чтобы бросить на произвол судьбы вещи, сумки, да и вообще что бы там ни было, пусть даже все и находилось в чудовищной близости с разложившимися телами… ну, да Бог ему судья! Спасибо ему за то, что он спас меня, тут уж любые деньги покажутся мелочью. Вот только паспорт мой тоже пропал, а ведь я находился в чужой стране! Но пока я отбросил прочь всякие смутные думы и исполнился решимости набраться нужных сил, которые понадобятся мне в самое ближайшее время. А ускорить этот процесс можно, лишь находясь на попечении однорукой негритянки. Все это время я практически целыми сутками спал, а бодрствовал лишь короткую часть светового дня. Мое ранение оказалось крайне серьезным, к тому же рана была сильно воспалена, мне грозило заражение крови, и лишь благодаря знахарскому чуду я остался жив.
Ухаживая за мной, чернокожая женщина ни разу не проронила ни единого слова. Она безмолвно приносила мне пищу и различные травяные отвары, после которых я моментально засыпал. Моя спасительница беззвучно перемещалась по лачуге, и лишь мерное побрякивание пестика в ступе, говорило о ее присутствии.
В периоды моего неоднозначного бодрствования часто являлся Моиз со своим шоколадным другом китайской наружности. Наше общение сводилось к тому, что они справлялись о моем здоровье и, убедившись в том, что мне становится лучше день ото дня, удалялись. Навязчивая вежливость Моиза порой начинала раздражать, но была она вполне объяснима, человек хотел как можно быстрее получить свои деньги. Да, собственно, и не только в этом было дело! От бессилия и вынужденного безделья я и сам психологически крайне устал, во мне горело нестерпимое желание поскорее вернуться в цивилизованный мир, и забыть о Конго, как о страшном сне. Я считал дни и торопил, торопил ленивое африканское время…
В очередной свой приход Моиз кое-что рассказал мне об Аджали, так звали мою спасительницу. Судьбой ей была уготована смерть еще в юном возрасте. Старик Самбе нашел её, лежавшую без сознания. Семья девочки была растоптана дикими слонами, которые совершили набег на деревню. Самбе подобрал девочку, втоптанную в грязь, тело которой представляло одну сплошную травму, и находилась она буквально на грани жизни и смерти. Кости левой руки были так раздроблены, что спасти ее не удалось: операцию по ампутации старику пришлось проделать самому. Девочке было лет пять. Самбе выходил ее, оставил у себя и назвал Аджали, что на суахили обозначает «несчастный случай». Девочка выросла, и старик Самбе передал ей многие тайны, которыми владел сам. Аджали оказалась прилежной ученицей, она переняла все его знахарские секреты, научилась различать и собирать травы и готовить из них лечебные отвары, благодаря которым я выжил и сейчас быстро набирался сил. Поговаривали, что, кроме всего прочего, старик познакомил ее с основами магии, поэтому заговоры и привороты были знакомы ей не понаслышке. Часто, засыпая, я видел, как она садилась у моего изголовья, проводила единственной рукой по тому месту на моем теле, где была рана, и губы ее беззвучно шевелились. Я никогда не мог понять, было ли все это на самом деле, или же все виделось только во сне…
Так проходили дни.
И вот, не знаю уж точно, сколько времени провел я в лачуге своей спасительницы, но однажды проснувшись, я почувствовал себя если не совершенно, то практически здоровым, и четко решил, что хватит, достаточно, не позже, как сегодня, я прекращу всю эту мышиную возню относительно моей персоны. Пора расплатиться за услуги и возвращаться к нормальной жизни, наметив предварительно первые шаги в этом направлении.
Однако уже в самом начале все оказалось не так просто, поскольку обнаружилось, что в моем «гардеробе» нет приличных вещей, как, собственно, нет и самого «гардероба». Рваная, в пятнах крови рубаха Жана, и жалкие останки от моих штанов, вот и все, чем я мог располагать.
Тем не менее, я все же попробовал примерить на себя сей скудный комплект. Увы, в подобном облачении я больше походил на бродягу, и вызвал бы, безусловно, только повышенное внимание у окружающих к своей персоне. Хочешь того или нет, но придется обратиться к Моизу с просьбой о приобретении более или менее приличных вещей.
Я хотел было снять то, что еще называлось штанами, но как-то машинально пробежал пальцами по карманам, словно в них должны были заваляться несметные миллионы, и вдруг, в правом маленьком кармашке, расположенным над основным карманом, и потому не сразу заметным, что-то нащупал. Я сразу же догадался, что это было, но не сразу поверил, что найденная вещь могла сохраниться до сих пор, и не привлечь к себе излишнего внимания любопытных конголезцев. Достав трясущимися руками маленький сверточек, я обрадовался как ребенок. То было сокровище Жана, памятная частичка его бытия.
Я принялся бережно разворачивать упаковку. Какой-то еще предмет зацепился за волокна ткани и по ходу дела я освободил и его. Лишь когда он упал на пол, я увидел, что это было. А был это мой крестик, чудом спасенный мною в тот вечер в Киншасе, когда на нас с Жаном напали конголезские бандиты. Оказывается, я все время носил его с собой в кармане. Сердце забилось учащенно. Я поднял крестик и, крепко зажав в руке, развернул упаковку до конца. Еще только слабый лучик света проник под последний слой ткани, а из-под нее уже выбилось несколько завораживающих взгляд огоньков. Я отбросил последний тканевый лепесток, и камешек заиграл всеми цветами радуги. Перед глазами поплыли приятные воспоминания, я с отцом на американских горках в парке Горького, с мамой на катамаране, последний кадр, мы с Татьяной и Катюшкой на ромашковом поле.
Камень разливался изумрудными лучами, казалось, будто неведомая звездочка светит изнутри. Из самой сердцевины минерала лучились желтые световые иглы, которые растворялись в его успокаивающем зеленом цвете. Камень был живой.
В тот момент, когда я наслаждался безмятежным покоем, навеянным камнем, в лачуге вновь появился Моиз. У меня только и хватило времени, чтобы спрятать сокровище обратно в карман.
– О, какой приятный сюрприз! – воскликнул Моиз, которому помогал все тот же переводчик. – Ты уже встаешь! Совсем поправился?
– Думаю, да, – порадовал я его, – вот только проблемка возникла…
– Какая же?
– Уйти отсюда не в чем!
– О… – Моиз критически оглядел меня и не мог не согласиться.
Я был в своих старых, грязных брюках, на которых кое-где еще виднелись застарелые следы крови, а в руках держал рубашку, которая некогда была совсем целой и даже могла похвастать бежевым цветом.
– Да, ты прав… и, что же делать?
– Ну, тут все просто. Одолжи мне брюки и рубашку, нет, не то я говорю. Моиз, купи где-нибудь, да на том же базаре, самые дешевые. Мне в них нужно будет только добраться до отеля. Там, в камере хранения остались мои вещи, деньги, я за все с тобой расплачусь.
Моиз вернулся примерно через час и уже без переводчика. Он принес мне старенькие хлопковые брюки, оказавшиеся слегка великоватыми, и некое подобие вылинявшей гавайки. Она также была на пару размеров больше, чем нужно. Но это уже не имело никакого значения. Брюки я подвязал куском веревки, рубаха закрыла своими широкими полами это неприглядное зрелище, и таким образом я был готов отправляться навстречу новой, нет, своей старой жизни.
Тепло простившись с моей спасительницей, я заверил ее, что непременно еще вернусь, чтобы отблагодарить ее от всей души. Но переводчика у меня не было, Аджали была женщина не из болтливых, и уж совсем не эмоциональна, поэтому, не могу утверждать, что она поняла о чем это я так сумбурно говорил ей. Но сейчас задерживаться хоть на минуту и растолковывать ей сказанное на пальцах, не было никакого желания. Я решил, что обязательно вернусь сюда и отблагодарю ее, но все это будет потом, а сейчас, самое главное, вернуть себе прежний, цивилизованный вид, восстановить паспорт и определиться с обратным билетом до Москвы.
Аджали явно не одобрила моего столь внезапного ухода, она нахмурилась, укоризненно покачала головой, вручила мне мутную бутыль с травяной настойкой, а потом, видимо утратив ко мне интерес полностью, вернулась к своим обычным занятиям. Наверно в глубине души она понимала, что любое, даже кратковременное путешествие, мне пока не под силу, но она не знала, на что я способен, если настроился. Возможно, что она обиделась на то, что я так неожиданно сорвался с места. Ладно, перед ней я реабилитируюсь позже.