– И откуда ты узнал про такие подробности? – не выдержал Жан.
– Ха, откуда! Иностранные доктора рассказывали. Много их тут было! А вся эта история началась здесь, в деревне Мосанго, что пятьдесят километров от Киквита, – просвещал нас говорливый гид. – А в той деревне как раз проживал мой дед с бабкой, да и вообще было там много родственников. Они все умерли тогда, осталась только моя бабушка. А почему ее не унесла та лихорадка, – известно лишь Богу, но бабуля и по сей ведь день жива, и мне бы хотелось, коль скоро мы будем в этих местах, навестить старушку. Может, пока вы будете улаживать свои дела, я мотнусь к ней?
Мы с Жаном переглянулись. Это было как нельзя более на руку нам, поскольку поиски демантоида не нуждались в лишнем свидетеле. А заезд в Киквит был запланирован именно с целью изъятия этого камня из временного хранилища, определенного ему Жаном. Поэтому мы крайне благожелательно отнеслись к идее нашего проводника навестить свою родственницу, а нас ненадолго оставить одних. Моиз сразу же приободрился и принялся болтать с еще большим вдохновением.
Мы уже пару часов тряслись в старой Тойоте Моиза, асфальт давно закончился, и машина скакала по ухабам проселочной узкой дороги, поднимая за собой столбы желтой пыли. Машина была старая, и ни о каком кондиционере и речи быть не могло. Солнце палило и жара стояла неимоверная. Окна ретро автомобиля были открыты, и через них в салон врывались потоки раскаленного воздуха. Пару раз мы останавливались, чтобы справить человеческие потребности, и тогда внутри автомобиля образовывалась адская духовка. Мы с Жаном без конца глотали воду, пытаясь утолить жажду, но становилось только хуже, вода была почти горячей, а сами мы были похожи на любителей хорошо разогретой парилки, лица были красные, и пот стекал ручьями. А вот Моиз чувствовал себе превосходно, ни одной капельки не выступило на его беззаботном лице. Для нашего водителя езда явно была в радость. Он лихо крутил баранку и выписывал немыслимые зигзаги на ужасающей дороге, при этом еще и не забывая деловито переговариваться с Жаном, сидевшим слева от него.
Движение в Конго было правосторонним, а у Моиза была праворульная Тойта, и мне периодически становилось дурно, когда я смотрел на Жана, сидевшего ассоциативно для меня на месте водителя, и видел, что он даже не глядит на дорогу, а все больше по сторонам, да еще и беспечно беседует с Моизом. Как раз сейчас они обсуждали вопрос о запрете использования машин c правым рулем, Жан периодически поворачивался ко мне, и кратко передавал суть разговора.
Оказывается, еще в 2007 году правительством Конго был введен запрет на эксплуатацию автомобилей с правым рулем. Меры такие были приняты в целях снижения дорожно-транспортных происшествий, причем, как обычно, правительство практически не оставило для людей никаких вариантов. Автолюбителям было дано двенадцать месяцев, чтобы машины с правым рулем превратить в леворульные. Народ был крайне возмущен, ибо большинство автомобилей привозятся из азиатских стран, бывших британских колоний, где чаще встречаются машины с правосторонним управлением. А за переделку-то надо платить деньги, и причем не малые!
Тема разговора меня заинтересовала, прошли-то годы, и как же так получилось, что у Моиза осталась машина с правым рулём? Я и задал ему этот вопрос, припоминая, что мне не попадались до нашей поездки такие автомобили в Киншасе.
Жан перевел мой вопрос Моизу и тот, обернувшись через плечо, с важностью глянул на меня, и пустился в пространное повествование.
Оказывается, эта машина досталась ему от отца, и была дня него памятью и гордостью. Тойота Лэнд Крузер была аж 1994 года выпуска, что являло собой ровно половину возраста самого Моиза. Как я и предположил, впервые увидев его, нашему провожатому насчитывалось всего тридцать два года. Так вот, отец нашего спутника был ученым, известным в Конго историком-археологом, и на протяжении нескольких лет возглавлял известный Минералогический музей в Ликаси12.
Услышав, что отец нашего гида специализировался в драгоценных камнях, всю утомленность Жана невыносимой жарой, как рукой сняло.
– Да что вы, Моиз! – воскликнул он, даже не заметив, что перешел на вежливую форму обращения. – Как это интересно!
– Да, да! Отец был очень уважаемым человеком. Он многое сделал для нашей страны.
– Расскажите, Моиз! Это чрезвычайно занимательно!
В этот момент мы вышли из крутого поворота дороги, и Моиз, громко чертыхнувшись, резко тормознул. Тойота встала как вкопанная, и голова моя так и вклеилась в подголовник водительского кресла. С трудом выпрямившись и проклиная все на свете, смотрел я как Жан, шипя от боли, потирает плечо, которым при торможении приложился к стойке машины.
– Извините, господа, это все же лучше, чем съехать в кювет, – чувствуя себя явно неловко, оправдывался Моиз. – Сами видите, дорога завалена покрышками, это происки наших полицейских. Так они обозначают места, где находятся их посты. Я заговорился и слишком поздно заметил. Не волнуйтесь, формальная проверка документов, она займет несколько минут.
В следующую минуту из кустов справа вышли два человека в серой камуфлированной форме и черных фетровых беретах, которые цветом сливались с кожей военных. Они подошли к машине, а Моиз выскочил им навстречу.
Он предъявил документы, и они о чем-то затараторили на непонятном нам наречии. Один из военных, тот, что был повыше ростом, похлопал Моиза по плечу, и широко улыбнувшись, сверкнув абсолютно гнилыми зубами, многозначительно кивнул второму, более плотному и «короткому». Тот в ответ утвердительно мотнул головой и двинулся в нашу сторону. Подойдя к машине, коренастый расплылся в еще более широкой улыбке, облокотился на дверцу Жана и произнес:
– Доброго дня, господа! Предъявите ваши документы, и объясните цель вашего путешествия.
В машине резко запахло мускусом и еще чем-то непереносимым, и хотя я уже успел свыкнуться с местными запахами, тот аромат, которым повеяло сейчас, был более чем отвратителен. Я невольно поморщился, а чернокожий блюститель порядка, моментально уловив мою брезгливость, расправил плечи и грозно насупился.
– Документы! – более настойчиво и резко произнес он.
Жан перевел мне требования полицейского, а я попытался вылепить на лице маску почтения и удовольствия, что возникают от общения с представителем правопорядка, и полез за своим паспортом.
Гебауэр взял мой паспорт, приложил к нему свой французский и, протянув стражу порядка, начал что-то вещать ему на своем родном языке.
После долгого монолога Жана коренастый с пониманием закачал головой, и выдал свою тираду, после которой мой друг развернулся ко мне и произнес:
– Что у нас осталось – сигареты, зажигалки? Какие сувениры из Европы мы с удовольствием можем преподнести столь уважаемым господам?
– Жан, какие к черту сувениры?
– Стас, это нормально. Давай-ка что-нибудь, да побыстрее, чтобы мы смогли нормально продолжить путь.
Я стал рыться в рюкзаке, аккуратно выудил две пачки заветных сигарет «Ява» и сунул их Жану. Тот в свою очередь протянул их камуфлированному, который, уже улыбаясь, привычным движением спрятал их себе в карман.
В этот момент взгляд чернокожего скользнул по сидению и остановился на моей бейсболке. Нет, вещизмом я не страдаю, это факт. Но эта вещь мне нравилась самому: прекрасная ярко-красная бейсболка «Bosco», с великолепно расшитой эмблемой «Russia», с российским триколором и замысловатыми вензелями.
– О, нет… – прошептал я, только не её.
Но Жан, уже поняв немой намек африканца, цыкнул на меня, и мило улыбаясь, произнес: – Давай, Стас! Не жадничай, ведь офицер так великодушен, что хочет быстрее отпустить нас восвояси.
Я с сожалением протянул французу кепку, а тот с идиотской улыбкой передал её зловонному крохобору. Коренастый махнул моей кепкой своему напарнику, тот что-то проговорил Моизу, который моментально бросился разбирать покрышки, преграждающие нам путь.
Как только было освобождено пространство, по которому могла пробраться наша машина, Моиз прыгнул за руль, резко рванул с места, пересек былую преграду, остановился, выскочил, и снова заложил созданную было брешь. Законники неотрывно наблюдали за этим процессом, и как только баррикада была сооружена вновь, лениво скрылись в кустах. Кажется, мы могли продолжить свой путь.
– Жан, ну что это за чертовщина? Тебе не приходит в голову, что нам слишком дорого начинает обходиться эта поездка! – раздраженно сказал я своему другу. – Нас уже грабили, у нас уже вымогали, теперь, можно сказать, потребовали, а дальше, что будет?
– Увидим, что будет! Это мы еще легко отделались, – с каким-то непонятным спокойствием отреагировал Жан. – Ты, что не понял, что здесь с представителями закона лучше не конфликтовать? Если на то пошло, то, как вернемся в Москву, я тебе такую же куплю!
– Да не в этом же дело!
– Верно, Стас, верно, но ведь могло быть и хуже! Хорошо еще, что они не стали придираться к тому, что я им наплел, касательно цели нашего визита. Я ведь сказал им, что мы с тобой лепидоптерологи13! И едем мы спешно на юго-восток, чтобы изучить миграцию редкого вида «Магикус Демантиус», обитающего только здесь, в Конго, и благодаря которому наука этой страны может резко скакнуть вперед. Круто я придумал? Все равно они ни черта не понимают.
– Знаешь, и я тоже! Кто мы с тобой, я не понял, какие еще лепидрологи?
– Лепидоптерологи, Стас. Бабочками, значит, мы с тобой занимаемся, ну это как подраздел энтомологии. Так понятнее? А «Магикус Демантиус», это первое, что пришло мне на ум.
– Эх, Жан, ничего ты поприличнее не мог придумать! Бабочки! Ладно, черт с ними, только узнай у Моиза, сколько еще подобных сюрпризов будет поджидать нас на дороге, а то кепки у меня закончились.
Жан поинтересовался, какие приключения ждут нас еще на пути в Киквит, и получив информацию, поведал мне о том, что возможно нам встретится еще пара кордонов, но если у нас есть еще несколько пачек сигарет, а возможно какие-нибудь значки, проехать их не составит труда.
Значков у нас не было, сигарет оставалось восемь пачек, была пара авторучек, ясно не особо нужных нам в джунглях, и несколько упаковок дезинфицирующих влажных салфеток, привезенных еще из Москвы.
– Ладно, Жан! Думаю, должны прорваться.
Давала знать о себе усталость и разговоры наши все чаще сменялись молчаливыми паузами. Я сгреб в кучу разбросанные на сидении вещи, поудобнее расположился, и уставился в окно.
Деревья сменялись кустами, мускусный запах уже выветрился из салона и раскаленный воздух упруго хлестал по лицу. Тянулась вперед дорога, ровно гудел мотор, и то ли клонило в сон, то ли каждый из нас задумался о чем-то своем.
Я размышлял о том, как прекрасно было бы сейчас оказаться в заснеженных горах, с кристально чистым воздухом и мерцающим чистотой снегом. Как я бы набрал этого воздуха полную грудь и задержал бы его в себе, чтобы организм насытился кислородом и зимней свежестью. Я закрыл глаза и представил себе искрящийся снег, и почти уже вдохнул в легкие морозный свежий воздух, и …. что-то жужжащее и волосатое долбануло мне в нёбо, и я, всхлипнув и поперхнувшись, зашелся кашлем и с отвращением выплюнул на руку какую-то огромную мерзкую муху.
Жан обернулся и громко засмеялся:
– Да ты же настоящий энтомолог! Смотри, получается, что я даже и не соврал. – Он просто давился словами со смеху.
– А шел бы ты…
Следующие пятнадцать минут мы ехали в относительной тишине. Приевшийся пейзаж уже не вызывал любопытства, пальмы, заливные луга, кусты, смотреть не на что. Однако нет, вдалеке, по левой стороне дороги, показалась группа людей. Я удивленно уставился на них.
– Жан, ты случаем не знаешь, кто это там?
Тот в свою очередь поинтересовался у Моиза и передал мне его слова: – Это местные жители, возвращаются с полей домой.
– С полей? Домой? – внимательно присматриваясь к приближающимся людям, с недоверием переспросил я. – Это куда? В Киншасу, что ли?
– Да, Стас, видно жара здорово подпортила тебе мозги! Здесь в округе уйма деревень. Как везде и всюду, люди обрабатывают поля, пасут скот. Вот эта группа явно с полей идет. Может, пройдут часть пути по дороге, а дальше направятся по прямой через лес. Ты думаешь, эти два полицейских с неба упали? Они также живут поблизости и им надо как-то сводить концы с концами, вот они и изворачиваются. Кстати, мы должны Моизу за проезд через кордон полторы тысячи конго-франков.
– Сколько, сколько? Да это ж мы так разоримся! Деньги, сигареты, а моя кепка!!! – Черт бы и тот возмутился!
– Да, перестань ты, Стас! Тоже мне сумма, примерно полтора евро, уж как-нибудь не обеднеем. И, в конце концов, не забывай, мы на чужой территории! – Командирским голосом высказался Жан.
Вот, в процессе такого обмена репликами, мы и встретились с идущей нам навстречу группой. Моиз сбавил скорость, и я успел их всех хорошо рассмотреть.
Это были в основном подростки, и даже дети. Все худые, коротко стриженые, абсолютно черные и, как мне показалась, все на одно лицо. Различия были лишь в росте и одежде. На девчонках были яркие длинные юбки, а мальчишки были одеты в разномастные рубашки с короткими рукавами, широкие штаны или шорты. Кто-то из них тащил на себе мотыги, кто-то огромные, в соотношении с ростом, лопаты, а некоторые несли на головах какие-то низкие деревянные лавки, которые покачивались при ходьбе, а у большинства девочек на головах покоились огромные плетеные корзины. Подростки с нескрываемым любопытством разглядывали нас, гоготали во весь голос, что-то лопотали на каком-то птичьем языке и, перешучиваясь между собой, тыкали пальцами в нашу сторону.
Осторожно миновав эту группу подростков, Моиз снова надавил на педаль акселератора.
– Ну, вот, мы и проехали уже половину пути, – оповестил он нас, словно ответив на не заданный вопрос.
Качка нагоняла сон, с которым бороться становилось все труднее и на несколько минут в машине снова воцарилась относительная тишина. Пожалуй, во время вспомнил Жан о том интересном повествовании нашего водителя, который столь бесцеремонно прервали полицейские.
– Моиз, ты не успел рассказать нам про своего отца и про эту прекрасную машину, которая перешла тебе от него по наследству.
Польщенный Моиз довольно закивал головой и тут же приступил к прерванному рассказу. Ему явно льстило, что два европейца заинтересовались его историей.
Итак, отец Моиза был ученым и занимался археологией. Он исколесил половину земного шара, но сердце его принадлежало только Конго, его родине. Родился он в 1941 году, и в те времена его государство носило название Бельгийское Конго. Тогда, – учительским тоном вещал его сын, – в стране быстрыми темпами развивалась горнодобывающая и обрабатывающая промышленность, эксплуатация природных ресурсов шла полным ходом, в чем активно участвовали монополисты Бельгии, Великобритании и США, по-хозяйски заявившие здесь о себе после 1-й мировой войны. А в годы 2-й мировой США и Великобритания усилили вывоз из Конго кобальта, цинка, меди и прочего военно-стратегического сырья. Все эти годы откровенного колонизаторства сопровождались крестьянскими волнениями и попытками африканцев взять бразды правления государством в свои руки, а вся власть в стране была в руках генерал-губернатора, представлявшего в своем лице и бельгийский парламент, и правительство, и короля. В общем, – покачал головой Моиз, – когда родился его отец, страна являла собой военно-стратегический плацдарм НАТО в Центральной Африке.
Я внимательно слушал переводимую Жаном популярную лекцию нашего проводника. Откровенно говоря, крайне удивительно было слышать нечто подобное от нашего провожатого, который, по его словам, старался заработать себе на жизнь любыми возможными способами. Это же всего лишь проводник, предоставленный нам Лораном! Ну, совсем не вязалась вся это информация с рыночным торговцем жареными тварями!
А Моиз тем временем все вещал и вещал.
Когда отцу исполнилось двадцать пять лет, в Конго произошел государственный переворот, и к власти пришел Мобуту. Страна была переименована в Заир. Правящей и единственной в стране стала вновь созданная партия «Народное движение революции». Все государственные структуры реорганизовывались, так, в частности, студенческие общества преобразовывались в молодёжные секции той же партии. Во главе одной из таких секций и стал молодой и перспективный рабочий с горнодобывающего предприятия Хьюго Де Гари, будущий отец Моиза. И с этого момента все в жизни Хьюго изменилось. От партии народного движения он был направлен на учебу, по завершению которой получил диплом историка-археолога, а так как совсем недавно работал он на горнодобывающем производстве, то эта область науки была ему крайне близка и увлекательна. Он снаряжал экспедиции и ездил по стране. В его научной копилке было несколько открытий месторождений малахита, документальные подтверждения чему до сих пор хранятся в Музее. А в 1993 году Хьюго Де Гари открыл поистине великое месторождение купросклодовскита14 – некоего радиоактивного минерала. Моиз с гордостью выговаривал это сложное название, будто показывая нам, что и сам он «не лыком шит».
Услышав рассказ о некоем зеленом камне с игольчатыми кристаллами, Жан прямо подскочил на месте. Он заерзал, закрутился, явно выказывая нездоровый интерес к повествованию, и периодически поглядывал на меня, нервно кивая головой, явно пытаясь что-то мне объяснить при помощи мимики.
Я делал вид, что мне тоже крайне интересно, а сам только и думал, когда же закончится это душное, липкое и пыльное испытание.
В итоге, из всего продолжения я уловил лишь то, что отец Моиза за открытие месторождения этого минерала получил пост руководителя Минералогического музея в Ликаси и был премирован новенькой Тойотой Лэнд Крузер. Случилась эта радость как раз в 1994 году, когда Моизу исполнилось шестнадцать лет, и тогда подобная роскошь явилась настоящим божьим благом.
Но все меняется, и в 1997 году происходит очередной политический переворот, Мобуту свергают и к власти приходит Кабила. Заир становится Демократической республикой Конго. Все ставленники Мобуту лишаются своих постов и привилегий, многие, – вздыхает Моиз, – подвергаются гонениям, причем скоропалительные реформы затрагивают все сферы жизни, в том числе и науку. Отца Моиза смещают с поста и отправляют на покой, но уважая тот научный вклад, который он привнес, оставляют ему нажитое имущество. Семья Хьюго Де Гари постепенно проживает то, что удалось скопить за прошлые годы. На нервной почве отца разбивает паралич, мать тоже больна, но по мере сил, ухаживает за мужем. А Моиз младший старается прокормить семью, эксплуатируя Тойоту. Он работает водителем, проводником, хватается за любую возможность заработать деньги. В 2003 году государство вроде опомнилось и вернуло Хьюго Де Гари звание доктора исторических наук, и даже назначило ему пенсию. Моиз женился в 2005 году, вскоре рождается первый ребенок, а семья влачит нищенское существование. В 2006 году отец Моиза умер, пролежав девять лет практически без движения, а буквально через месяц умерла и мать. Однако пенсия отца выплачивалась еще целый год, что в известной степени помогало Моизу сводить концы с концами, ну и верная Тойота оставалась не только памятью об отце, но и единственным средством заработка.
И тут, в 2007 году, – Моиз возмущенно пыхтит и плюет в открытое окно, – правительство вводит запрет на автомобили с правым рулем! Вот тогда-то большинство автовладельцев и взбунтовалось. И Моизу, по его словам, впервые пришлось проявить настойчивость и упорство. Он обратился со своими доводами к властям и в честь памяти отца отстоял право пользования этой машиной. У него даже имелось специальное, заверенное подписями и печатями разрешение, которым он сейчас с гордостью потрясал перед Гебауэром.
Вот так я и получил занудный, но зато подробный ответ на свой единственный вопрос об автомобиле с правосторонним управлением.
Признаться, я был изрядно утомлен. А Жан, как благодарный слушатель, принялся забрасывать Моиза вопросами о камне, месторождение которого отрыл его отец. В душе я посмеялся, ведь энтомологи явно ничего не знают о геммологии. А потом я полностью утратил интерес к беседе, и оставшиеся два часа пути продремал на заднем сидении.
А тем временем, за тысячу километров к востоку…
В этой точке мира было удивительное место, загадочное и мрачное. В воздухе словно висела влага, ветви и листья высоченных деревьев смыкались под куполом неба и переплетались, образуя собой многоярусный свод. Только утром лучи ярчайшего солнца лишь тонкими золотыми нитями пронизывали лиственные своды и сшивали небо с бушующей зеленью и землей. Днем становилось сумрачно, а когда солнце садилось, тьма моментально проглатывала поляну. Внутри образовывался парниковый эффект, и влага удерживалась между куполами свода, а капли её словно находились в состоянии невесомости.
Это урочище15 на земле можно было принять за слоеный пирог: сверху обжигающее оранжевое солнце, стекающее теплом и светом к земле, дальше слой плотной густой листвы, в котором практически растворяются свет и тепло, а затем влажная, покрытая густой и высокой травой земля, объятая вязким светящимся туманом.
Здесь нет ощущения, что природа подразделяется на различные формы жизни, животных или растений, здесь все являет собой единое целое, один организм – джунгли, которые дышат и живут воедино. Пролетит ли от одного дерева диковинная птица, или спустится по лиане змея, все это жизнь одного организма, его важные жизненные процессы.
И запах, и воздух в джунглях не такой, как в городе. Воздух влажный и сладкий, вязкий от обилия эфирных масел, вырабатываемых растениями, он словно заползает в организм, заполняя каждую его клеточку. Голова становится тяжелой и клонит в сон, и кажется, что если уснешь, то джунгли полностью растворят и поглотят тебя, сделав своей неотъемлемой частью.
Звуки в джунглях глухие, и даже резкий звериный крик мгновенно тонет в клейком воздухе, и дальше лишь приглушенным эхом раскатывается по округе, теряясь где-то в чащобе.
В основном африканские тропики – это непроходимая стена из богатейшего растительного мира черного континента, но встречаются места, где густая трава примята, и словно заплетена в тонкие африканские косицы, но необычайно сочна и жива. Она похожа на ковер, парящий над самой землей, будто некая воздушная подушка приподнимает плотную зелень от жирного гумуса.
Таких островков в джунглях совсем немного, но здесь было именно такое место, напоминающее поляну и имеющее форму ровного круга, что странно для чащоб. Пространство обрамляли высокие, кудрявые кустарники, образуя некое подобие стен, и делая это место похожим на беседку.
… И именно здесь происходило некое таинственное действо.
Невысокий, коренастый африканец, в свободно свисающих одеждах беззвучно перемещался по лужайке. Он словно плыл по зеленому травяному ковру. На голове было накручено некое подобие чалмы из огненно-красной ткани, лицо было покрыто серой глиной, глаза закрыты и неизвестно, как человек ориентировался в пространстве, хотя он абсолютно четко перемещался по кругу. Возраст чернокожего определить было невозможно. В его руках был маленький барабан, по которому он мерно постукивал пальцами, и глухой звук, производимый им, был еле различим, так как сразу же тонул в густом тумане, окутывающим двигающегося человека.
Время от времени, африканец ударял по мембране сильнее, и тогда его спина выгибалась как струна, голова откидывалась назад, и можно было подумать, что человека дергают за невидимую косу. Звуки барабана усиливались, человек прибавлял шаг, при этом раскачиваясь из стороны в сторону. Постепенно окружность, по которой перемещался мужчина, стала превращаться в сужающуюся спираль, человек двигался в середину круга. Удары по барабану участились, и лишь когда чернокожий достиг самого центра поляны, барабан умолк. Мужчина медленно, словно во сне, стал оседать на землю, при этом спина его оставалась прямой. Наконец, он замер, свободные, темно синие, почти вороные одежды мягкой пирамидой осели вокруг. Несколько секунд полной тишины, и вдруг мгновенная, искривленная и зловещая улыбка на доли секунды мелькнула на его лице, пальцы африканца снова задвигались по мембране барабана. Мужчина словно входил в транс, веки подрагивали, голова совершала мерные круговые движения. Звуки барабана учащались, движения головы также, потом барабан затихал, и человек словно засыпал. Лицо африканца было напряжено, и напоминало глиняную маску, искаженную сардонической гримасой.
Так продолжалось около пяти минут, затем человек замер, звуки барабана стихли, лишь бесшумно двигались губы на ожившей маске-лице, обращенном к непроницаемому черничному небу, будто повторяя слова заклинания. Еще минута и глаза человека открылись, они вспыхнули в полумраке, словно два светящихся огонька, красные глаза дикого зверя. Человек ухмыльнулся и медленно произнес: «Mimi kujisikia wewe, mimi niko kusubiri kwa ajili yenu16…»
Африканец в алом тюрбане поднялся с земли и плавно растворился в зарослях, также внезапно, как появился. Тотчас сгустился полумрак и «tonnelles»17 растворилась в темноте.
Подъезжали к Киквиту мы уже в глубоких сумерках. Моиз сказал, что на ночлег мы можем устроиться в ближайшей церкви, ибо здесь так принято, и никто тому не удивится. Жан сказал, что знает одну такую, он проезжал мимо нее еще в прошлый приезд, и хорошо помнит, где она расположена. При этих словах он многозначительно мне подмигнул. Моиз ничего не заметил, и не выказал удивления, церковь как раз находилась на нашем пути. Возле нее мы простились с нашим проводником, договорившись, что он заберет нас отсюда завтра к вечеру. Нам ни к чему было терять так много времени, но он буквально умолял нас позволить ему хотя бы день провести с родственниками, которых не видел так давно. Жалко ведь не воспользоваться ситуацией, коль скоро уж попал в этот район, куда судьба не забрасывала его много лет. Пришлось нехотя согласиться и Моиз, выгрузив наши сумки и некоторую часть провианта, тотчас умчался, подняв клубы пыли. Мы же подхватили свои вещи и побрели к дверям церкви.
Когда мы подходили, было уже совсем темно. Да, что и говорить, местные обители Господа ничем не напоминали привычные нашему православному (и католическому) глазу храмы. Не было ни роскоши, ни золота, ни величия. Обычное деревянное строение, с небольшой алтарной частью и примыкающим к ней строением, невысокая колоколенка. Лишь простенький железный крест на вершине звонницы указывал на особенность данного сооружения. Простые стекла, никакой мозаики. Да оно и понятно, бедная страна, хорошо хоть это есть! Однако, рассмотрев этот терем-церквушку более внимательно, я заметил, что под самой крышей алтарной части, в стене были вырезаны круглые отверстия, в совокупности образующие крест. Каждая круглая составляющая этого креста, в диаметре не превышавшая десяти сантиметров, была застеклена. Я подумал, что это должно производить удивительный эффект внутри строения в погожий солнечный день, коих в данной стране большинство, когда лучи солнца проходят сквозь эти круглые стеклышки и на полу или стене отражается яркий крест.
На наш стук долго никто не открывал, и когда мы уже почти смирились с мыслью о том, что придется спать под открытым небом, щелкнул замок, и дверь открылась. На пороге стоял старик, среднего роста, сухопарый, но не худой, одетый в простую рубашку и брюки. Глубокие глаза за толстыми стеклами очков смотрели серьезно и чуть удивленно.
– Чем могу помочь, господа? – на чистом английском языке спросил он.
Я был так удивлен и одновременно обрадован, что, наконец-то, нашелся человек, говорящий на понятном мне языке, что даже растерялся. Жан оказался менее впечатлительным:
– Мы биологи из России, – ответил он, – едем в экспедицию в джунгли, хотели просить вас о ночлеге.
– Слава Богу, что теперь мы биологи, – подумал я про себя, – а не какие-то любители экзотических бабочек.
– О, – изумился старик, – биологи? Какая неожиданность! Конечно же, проходите, я буду рад, не часто встретишь интересных людей в наших краях.
Он сделал шаг в сторону и приглашающим жестом разрешил нам войти.
В основном помещении было пустынно, ни привычных для католиков скамеек, ни каких бы то ни было вообще церковных атрибутов не наблюдалось, в комнате находилось несколько убогих табуретов и узкая, допотопная этажерка.
– Меня зовут отец Фредерик, – сказал наш новый знакомый. – Располагайтесь! Сейчас я дам вам пару циновок для ночлега. Сам я живу в соседнем помещении, а вы вполне можете устроиться здесь.
– Большое спасибо, – наконец и мой язык нашел себе работу. – Может быть, вы разделите с нами наш скромный ужин?
Старик дружелюбно улыбнулся:
– С большим удовольствием. Интересно пообщаться с новыми собеседниками.
Он вышел, через пару минут вернулся, как и обещал, с двумя циновками. Мы обтерли руки дезинфицирующими салфетками, которыми предусмотрительно запаслись еще в Москве, достали еду, расстелили прямо на полу некое подобие скатерти, нам показалось, что так будет удобнее, и пригласили отца Фредерика присоединиться к нам.
Он оказался довольно интересным человеком. На мой вопрос, откуда он так хорошо знает английский, священник ответил, что родом он с далекого острова Гаити, но много лет назад был вынужден покинуть родину, преследуемый, как и многие другие, жестоким диктатором Франсуа Дювалье. Поначалу удалось перебраться в Доминиканскую республику, потом на Кубу, а оттуда, длинным и сложным путем в Африку. Путешествие, если его можно так назвать, было долгим и тяжелым, приходилось выполнять разную работу, побывал и матросом, и коком, и судовым священником на разных кораблях, тогда-то и выучил этот язык. Нам было интересно послушать о его приключениях, но он-то хотел побольше узнать о наших, а нам откровенничать совсем не хотелось. Жан объяснил, что мы коллеги-биологи, он француз, а я русский, но работаем вместе, приехали в Конго в поисках редких и необычных экспонатов уникального уголка земного шара и завтра с раннего утра отправляемся на предварительные раскопки.
– А чем же вы будете копать? – удивился Священник. – Что-то я не заметил при вас никаких лопат.
Но опытного Жана вопросами вроде этого не так-то легко было смутить.
– Увы! – воскликнул он, – Все инструменты пришлось отдать ненасытным полицейским. На протяжении всего пути от Киншасы нас неоднократно останавливали, вымогая взятки, пришлось откупаться, чем могли.