– Эта часть уже не для протокола. Можете расслабиться, Станислав Евгеньевич. – Последовала пауза. – Ну, что ж, не будем пока заглядывать далеко вперед, но если то, что вы мне рассказали достоверно, а похоже, так оно и есть, то фортуна на вашей стороне.
– Мне бы это не помешало, – обреченно вздохнул я.
– Но, но, не так скорбно! Идем дальше. Проверка и отработка дела по вновь открывшимся обстоятельствам может занять уйму времени, вы сами понимаете, что у нас дела крутятся не так быстро, как у вас в конторе. Вы «роете» для собственного блага, мы – на благо общее. Но информация ваша действительно интересная и, на первый взгляд, все здесь укладывается в общую схему, выглядит логично и взаимосвязано. Будем смотреть, Станислав Евгеньевич! Но это долгий и кропотливый труд, можете поверить. На время следственных действий деятельность вашей фирмы приостанавливается. Сейчас я закончу протокол допроса, распечатаю, вы ознакомитесь с ним, и если нет возражений – подпишите и будете свободны. Предоставленные вами документы и компьютер я изымаю, если будет необходима информация от вас или ваше присутствие, мы свяжемся с вами непосредственно. Вы не собираетесь покидать пределы Москвы?
– Нет, Константин Иванович. У меня здесь масса дел, сегодня жена попала в больницу, и я даже не знаю в каком она состоянии.
– Насколько я помню, по документам вы в разводе? – удивленно произнес он.
– Да, бывшая жена, но, должен сказать, что сегодня я первый раз пожалел о том, что она бывшая. – Произнес такое и сам удивился собственным словам.
Еще минут сорок ушло на распечатывание документа и его тщательное изучение. Наговорили мы на 14 печатных листов. Я подписал бумаги, записал контактные телефоны Константина Ивановича, обещая обязательно позвонить, если у меня появится еще какая-либо информация по делу.
Мы попрощались, и у меня сложилось стойкое ощущение, что у нас со следователем возникло взаимопонимание и искреннее уважение.
В Москву я въезжал в районе шести вечера и сразу же помчался в Склиф.
Насчет помчался, это, конечно же, громко сказано. Лето летом, а пробки в час пик неизбежны. В итоге, я приехал к больнице уже в начале восьмого. Рассчитывать на то, что увижу Татьяну, было бесполезно, но, по крайней мере, смогу узнать, в каком она состоянии.
Я кинулся к справочному окну.
– Прошу прощения за беспокойство, понимаете ли, сегодня по скорой помощи к вам поступила Суворова Татьяна Антоновна. Не подскажите где она и в каком состоянии?
Худощавая старушка, поправила белый чепец и углубилась в тетрадный талмуд.
– Суворова Татьяна Антоновна, да, есть такая. Поступила в реанимацию в пять двадцать с диагнозом «отравление лекарственными препаратами». Больше ничего. Ты, милок, – глянула она в окошко, – завтра приезжай, сейчас уже поздно и никто тебе ничего не скажет. Но раз в списках есть, значит все нормально.
– Да как же так? В реанимации…
– Да жива она, жива, не переживай, у нас по другому случаю быстро информацию дают, больных много, места просто так не держат. Да если бы чего, уже давно бы тебя оповестили. Ты ей кто, муж, поди?
– Да, муж, муж… спасибо, успокоили… – я попрощался с дежурной и вышел из отделения.
Едва переступив порог квартиры, я рухнул без сил на диван и тут же отключился, да так и спал, не раздеваясь, пока меня не оглушил будильник мобильного телефона.
В эту среду с самого утра зарядил мелкий, противный дождь, конца которому не было видно. Я проснулся со щемящим чувством одиночества и тоски, которым уже устал противостоять, умылся, налил себе чашку кофе и задумчиво уставился в окно. По стеклу стекали капли дождя, похожие на потоки слез и навеявшие воспоминания о том, как рыдала Татьяна во время нашего последнего разговора. Сегодня я обязательно должен съездить к ней в больницу, поговорить, попросить прощения. Надеюсь, её уже перевели из реанимации. Может, все обошлось? Да и бабуля в справочной уверила меня в лучшем. Мысли о Татьяне не оставляли меня, только осознав, что могу потерять её навсегда, я понял как она мне дорога. Воистину, не ценим мы того, что мы имеем! Странно все-таки устроены люди: что-то делают, суетятся, к чему-то стремятся, куда-то рвутся, и не замечают, как за всей этой чехардой проходит жизнь, такая прекрасная, уникальная, интересная, а главное – одна! И только когда начинаешь балансировать на этой незримой грани между жизнью и смертью, начинаешь понимать и ценить все то, о чем совершенно не задумывался доселе. Как мало люди говорят друг другу добрых слов, как мало делают добра своим ближним, а если и переосмысливают свою жизнь, так только после того, как она нанесет один-два непоправимых удара, и редко когда раньше.
Сегодня я собирался снова ехать в институт Склифосовского. Так уж почему-то получается, что все те, кто дороги мне в этой жизни, должны, просто в обязательном порядке, угодить именно в это заведение. Интересно, почему?
А у больницы, между прочим, тоже занимательная история, хотя и мало кого она интересует из тех, кто сюда попадает. О другом думать приходится! А меж тем, институт скорой помощи был создан в 1923 году на базе одной из старейших больниц Москвы – Шереметевской, а та в свою очередь берет начало от странноприимного дома3 графа Шереметева, построившего в начале XIX века больничный комплекс для бесплатного лечения бедняков. Молва свидетельствует, что сделал он это в память о своей безвременно почившей супруге, небезызвестной Прасковьи Жемчуговой, которую любил безумно, но которая скончалась при родах всего через год после их свадьбы. Но ведь, понимаете же, не запил, не ударился во все тяжкие, а построил бесплатную больницу, которую содержали его потомки вплоть до 1917 года!
Да, вот такие не веселые мысли обуревали меня этим пасмурным, дождливым утром, когда я собирался ехать навестить свою бывшую супругу, доведенную мною по дури до предельной черты. Господи, пронеслось в моей голове, ей Богу, как только она поправится, я обязательно отвезу их с Катькой на дорогущий курорт, где они будут отдыхать, купаться, загорать и просто радоваться каждому прожитому дню. И не приведи Бог, случиться чему другому!
Впрочем, лучше пока не думать о поездке на дорогущий курорт, не сглазить бы, лучше пусть все образуется, Господи, не подведи, пусть надежда станет реальностью! Успею, я все успею сделать, только вот для начала нужно бы разобраться с проблемами фирмы, нужно, чтобы она снова заработала в полную силу. И тут, стоило лишь вспомнить, что контракт, на осуществление которого я возлагал такие надежды, теперь повис на волоске по вине какого-то продажного желторотика, то от злости даже заскрежетал зубами. Конечно, теперь, когда Пашка погиб, Ильдар засвечен перед правосудием, а я уже, практически, обелен, мне должно стать легче, только вот легче от этого почему-то не становилось. Скандал оказался настолько громким, что наверняка долетел и до моих клиентов, а ведь люди они весьма и весьма осторожные. Короче, у меня были все основания опасаться того, что контракт сорвется, и от одной мысли об этом на душе становилось тошно. Я решил по дороге в больницу все же завернуть в офис и подбодрить сотрудников рассказом о вчерашнем разговоре со следователем, а также подумать над тем, как можно вернуть доверие клиентов. И, естественно, как только я оказался в стенах офиса, время потекло в ином измерении, поэтому, когда я невзначай глянул на часы, их стрелки уже подбирались к цифре три. Пора было лететь в больницу, а мне еще нужно было заскочить на рынок и купить Татьяне что-нибудь вкусненького. Когда около четырех часов пополудни я склонился над окошком справочной института Склифосовского, в нем сидела уже не сердобольная вчерашняя бабуля, а дородная, не первой молодости особа, краткий ответ которой буквально поверг меня в шок.
– Суворова Татьяна больше у нас не числится.
– Как, то есть, не числится? – У меня похолодело внутри. – Умерла?
– Да, типун вам на язык, зачем же так сразу и умерла, – дежурная посмотрела на меня поверх очков и укоризненно покачала головой. – А вы кем ей приходитесь?
– Суворов Станислав Евгеньевич, – отрапортовал я, и немного поколебавшись, добавил, – муж.
– Муж! – презрительно бросила она. – Бывает и такое. Так вот, вашу жену перевезли сегодня в городскую психиатрическую больницу № 15.
От услышанного я едва не рухнул на кафельный пол под окошком. Ей Богу, мне самому было впору обращаться за скорой помощью.
– А почему… в психиатрическую? – пробормотал я.
– А я-то почём знаю? – с вызовом ответила сотрудница справочной. – Вы же муж, вам и виднее.
Было ясно, что больше ничего полезного здесь не узнаешь, я повернулся и медленно пошел к выходу. Потом, спохватившись, вернулся к окошку и спросил:
– А где хоть она находится, эта больница?
Тяжело вздохнув, так, будто я просил её о чем-то невыполнимом, дежурная ответила: – На Каширке, улица Москворечье, дом 7.
– Спасибо, – поблагодарил я и отошел, но все же расслышал брошенное мне вслед вполголоса: – Тоже мне муж, объелся груш…
Повернуться бы, да высказать ей все, что я о ней думаю, да только толку от того будет совсем ничего. Черт побери! Насколько же злы окружающие нас люди! Ведь приходят к вам сюда не от хорошей жизни, так неужели нельзя скрасить состояние страждущих посетителей хотя бы улыбкой и участливым ответом!
Итак, теперь мне предстояло через все пробки и заторы пробраться на Каширку. Задача, признаться, не из легких, но я был твердо намерен увидеть сегодня Татьяну, и мчался по городу, лавируя в потоке, как заядлый лихач. И надо же, мне повезло, я успел появиться в больнице в часы посещений. Более того, мне повезло еще и с днем, так как оказывается, визиты к больным в подобных заведениях проходят совсем не как в других клиниках, а строго по определенным дням, и уж коли ты пришел в неурочный день, то хоть на коленях стой и умоляй, – никто тебя не пропустит. Повезло также и в том, что я застал доктора и смог переговорить с ним.
Лечащим врачом Татьяны оказалась немолодая, невысокая женщина с суровым взглядом из-под больших круглых очков с такими толстыми стеклами, что глаза её казались невероятно огромными. Небольшой нос несколько провис, вероятно потому, что нес на себе непомерную тяжесть, лицо обрамляли немыслимые пергидрольные локоны, а вот высокий, открытый лоб обещал и пытливый ум и понимание проблем, с которыми к ней обращался ее контингент.
– Доктор, скажите, что с моей женой? – едва ли не заикаясь, начал я.
У врача удивленно приподнялась левая бровь, – С женой? Вашей? А мне показалось, что Татьяна Суворова не замужем.
– Виноват, с бывшей моей женой.
– Ах, бывшей! Тогда… может быть… может быть, – она будто вслух рассуждала сама с собой. – Но, посмотрим… посмотрим! Да, пока не могу вам сказать ничего определенного. Она поступила к нам из института Склифосовского, где ей было произведено промывание желудка после неудачной попытки суицида. Поступила, я бы сказала, в состоянии острого психоза, и с того момента она еще не произнесла ни одного слова, отказывается от еды, вообще проявляет крайнее равнодушие к окружающему и абсолютную незаинтересованность в своем выздоровлении.
Я был поражен. Все это было совершенно непохоже на ту, прежнюю Татьяну, еще совсем недавно до предела самостоятельную, сильную и решительную женщину, ну, а уж какая она мать, тут и нужных слов не подберешь. Как же это могла она быть незаинтересованной в своём выздоровлении? А как же ребенок, Катюшка? О ней она тоже не думала?
– Поверить не могу! – выдохнул я. – Но почему… почему?
– Ну, чтобы это понять, я бы хотела кое-что услышать и от вас. Обычно появлению тревожных расстройств и развитию депрессивного состояния предшествует хронический стресс. Вы замечали что-то такое подобное у своей бывшей жены?
– А как я должен был это заметить? Супруга все-таки бывшая…
Врач вздохнула, и передо мной вдруг оказалась учительница, пытающаяся как-то достучаться до туповатого ученика.
– Видите ли, молодой человек, женский мозг иначе реагирует на стресс, чем мозг мужчины. Это как два разных мира. Если женщина переживает стресс, она стремится, как можно больше об этом говорить, это заметно облегчает её состояние. Неужели вам ничего неизвестно о её душевных переживаниях?
Да не было у нее душевных переживаний! Или она столь искусно скрывала их и от меня, и от дочери, и вообще от всех. И поймите меня правильно, я же не каждый день мог быть с ней и наблюдать за ее состоянием. Хотя, вот, у меня еще не стерлась в памяти её последняя истерика, о которой я и поспешил поведать доктору во всех подробностях. Черт, возьми, надо же было быть таким остолопом!
– Ну, что ж, для начала можно принять и такую версию, стремительно развившаяся депрессия на почве безответной любви. Что ж, бывает, причем, должна сказать, вне зависимости от возраста. А помимо того, знаете ли, депрессия является одним из самых распространенных недугов нашего времени. Ему подвержены миллионы людей.
– Да что мне миллионы, – с тоской произнес я, – вы бы вылечили мне одного. Может, тогда и я поумнею? А кстати, вы сейчас не заколите её всякой дребеденью?
– Вы все-таки выбирайте выражения, молодой человек! – возмутилась врач. – Мы на работе и здесь вам не скотобойня, здесь никого не закалывают, здесь лечат, или, по крайней мере, пытаются это делать.
– Простите, – поспешил я исправить свою оплошность. – Я совсем не то хотел сказать. Просто, знаете ведь, как у нас говорят, раз попал в психушку… то есть, простите, в психиатрическую клинику, то и все тут, на всю жизнь с приветом! И пока человек здесь, будут ему колоть транквилизаторы, всякую дрянь, одним словом…– черт меня куда-то понес, лучше бы помолчать с умным видом, да доктора послушать.
– А вы бы меньше обывателей слушали, а то, наверно, еще и желтую прессу почитываете вместе с бульварными романами, – доктор даже фыркнула от возмущения. – Да вы успокойтесь, в этом вы не одиноки, стереотип у нас такой выработался. По причине невежества. Вот нам и приходится вести душеспасительные беседы с родственниками. Ладно, – она усмехнулась, – проехали, – и невозмутимо продолжила: – Вообще-то, для лечения депрессий, мы предпочитаем психотерапевтические методы, как правило, они эффективнее, нежели лекарственные. А сейчас, в нашем случае, главное – вывести вашу бывшую супругу из того состояния, в которое она себя загнала. Депрессия – вещь коварная и лекарств, как таковых, от нее нет. Да, всевозможные психотропные средства помогают, но лишь ненадолго. Здесь очень большую роль играет желание самого больного, желание преодолеть собственный недуг. Полагаю, у вашей жены определяется то, что мы называем функциональной депрессией, которая свойственна психически здоровым людям. Сейчас она в полной апатии, абсолютно безучастна ко всему, и мы должны пробудить её к жизни. А вы не бойтесь антидепрессантов, они не вызывают привыкания, но способны весьма эффективно скорректировать работу некоторых структур головного мозга, они помогают организму восстановиться. Это мы сделаем, надеюсь, а вот дальнейшее уже будет зависеть от нее. И, может быть, от вас, если ваша бывшая жена вам не безразлична. Пока об этом говорить, конечно, рано, но когда заберете её домой, я бы вам рекомендовала аромотерапию, успокаивающие ванны. Еще Фома Аквинский рекомендовал при хандре принимать ванны. Хорошей релаксации способствует и музыка. Но все эти рекомендации я дам вам перед выпиской.
– Спасибо вам огромное! – с чувством произнес я. – Скажите, а могу я её увидеть?
– Нет, сейчас она лежит, а у нас запрещено посещение больных в палатах. Но как только начнет вставать, никаких возражений, обязательно увидитесь.
Я покидал кабинет врача с двояким чувством. С одной стороны, доктор мне очень понравилась, я перестал опасаться того, что в «психушке» мою(!) Татьяну моментально превратят в овощ, но с другой… я мысленно видел ее в больничной палате не одну, а в окружении психически больных людей, и это никак не добавляло мне оптимизма. Так я и шел понуро по коридору отделения, пока не преградила мне дорогу огромного роста девица в больничном халате. Я поднял голову, ибо она была сантиметров на двадцать выше меня, и уставился прямо в её бесцветные глаза.
– Ты что уставился, мордоворот? – грозно пробасила она.
– Разрешите пройти, – самым миролюбивым голосом попросил я, а боковым зрением уже начал высматривать поблизости кого-нибудь из медперсонала.
На стульчике невдалеке сидела невысокого роста медсестра и безучастно смотрела в окно. Да, помощи от такой, в случае чего, будет маловато. Я попытался обойти больную, но не тут то было. Она расставила свои огромные ручищи и буквально проревела:
– Что, падла, попался? Думаешь, спрятался от Вики, да? Ты, сука, думаешь, Вика тебя не достанет?
Черт ее знает эту больницу, что тут и какие порядки, растерянно я крутил головой, надеясь на медицинское вмешательство и, как оказалось, напрасно, ибо в следующий момент громадный кулак Вики впечатался мне прямо в челюсть. А силища у безумной девицы была такой, что я отлетел на пару метров, врезался в стоящий у стены ряд стульев и с грохотом рухнул на пол. Без преувеличения это был нокдаун!
В отделении поднялся невообразимый переполох, откуда ни возьмись, слетелся теперь уже многочисленный медперсонал, понабежали больные и посещавшие их родственники, все вопили, кричали, галдели, охали и ахали. Мою обидчицу, худо-бедно, удалось скрутить, а сделать это было, отнюдь, не просто, она брыкалась, кусалась, молотила кулаками и неистово вопила:
– Из-за этой паскуды я здесь свою молодость загубила! Он мне за все ответит!
Причем, это были самые невинные ее выражения, остальные были просто непечатными. Когда амбалку все же увели, меня осмотрели на предмет поломанных костей, каковых не обнаружилось, и опустили с миром, однако даже не извинившись. «Да, – потирал я ноющую челюсть, – а Таня-то там осталась!. Надо быстрее её вызволять.»
Об этом я и думал всю дорогу до дома, пока мои раздерганные мысли не были прерваны телефонным звонком:
– Пап, привет! – Звонкий, родной голос.
– Привет, малыш. Как ты? Все нормально?
– Да, у нас все хорошо. Я волнуюсь о маме, никак не могу до нее дозвониться. Ты, случайно, не знаешь, где она?
Секунду я не знал, что ответить, будучи застигнутым врасплох. Из-за всей суеты я совершенно забыл о Катюхе и о том, что нужно было бы сочинить какую-нибудь подходящую версию, чтобы выдать ей впоследствии.
– Пап, ты меня слышишь?
– Слышу, Катюш, слышу. Просто помехи на линии. С мамой все в порядке, она улетела.
– Куда? – в ее голосе чувствовалось искреннее изумление. – И даже не позвонила мне? А телефон ее постоянно выключен…
Я вспомнил, что Татьянин телефон с разряженной батареей лежит у меня в машине. – Малыш, она звонила… но, почему-то, не дозвонилась. Она полетела срочно… – Господи, что же такое придумать? – В Африку! А там, знаешь, связь какая паршивая, да и разница во времени!
– В Африку? – Я прямо-таки видел, как расширились от удивления глаза моей дочери. – Зачем?
– Э-э… Зубы лечить… опытом делиться… У них там симпозиум… Она же говорила!
– Да? Что-то я не помню… А там не опасно? Еще заболеет…
– Да ну что ты, Катюш, там совершенно безопасно. Это цивилизованная Африка. Просто все так стремительно решилось, что она была вынуждена улететь, и не дозвонилась до тебя. Она просила меня, а я забыл. Знаешь, дела… – И я замолчал, внутренне краснея от такой явной лжи, но не было у меня времени придумать что-либо более вразумительное. Да и врать тоже надо уметь. Только не пришлось бы учиться! Поговорив еще немного с Катей, порасспросив её о том, о сем, и дав клятвенное обещание звонить почаще, я, наконец-то, отключился.
Квартира снова встретила меня застоявшейся унылой тишиной. Собственно, а чего я ждал? Да, что там говорить, просто в паршивой ситуации, возникшей внезапно, остро чувствуешь свое одиночество, а день тяжелый, и делать ничего не хочется, и… махнуть бы на все рукой! Я сел в кресло и погрузился в невеселые рассуждения.
Телефонный звонок раздался так неожиданно, что прервался космический полет моих мыслей.
– Алло!
– Ал-лоу, Стас? – Я узнал интонации Гебауэра, как всегда растягивающего слова на французский манер.
– Да, привет, Жан. Рад слышать.
– Привьет, Стас. Как дела? Я был в отъезде несколько дней. Ты не знаешь, как Татьяна? Я звонил ей несколько раз, но она не отвечает. Ты случайно не в курсе, где она?
– Дела? Да, так, относительно… Жан, произошла неприятность. Если в двух словах, то Таня сейчас в клинике, психиатрической. Но главное, что она жива и, как я считаю, абсолютно здорова.
– Как? Я не понимаю! Что значит, в психиатрической клинике? – явно растерянно пробормотал Жан.
– Жан, это не очень приятная история, и мне не хочется о ней особо распространяться. У Тани был нервный срыв, врачи посчитали необходимым для нее некоторое время побыть в больнице. Они не ставят никаких диагнозов, никакой конкретной информации не дают, говорят, что нужно просто выжидать какое-то время.
– О, смею надеяться, все обойдется и она быстро поправится. Таня молодая и крепкая женщина. Я склонен полагать, что её болезнь – всего лишь эмоциональная перегрузка, она слишком много работает. Когда она выйдет из клиники, я буду настаивать на отдыхе, хочу увезти её в Марокко. Уверен, что там она быстро пойдет на поправку. – Жан говорил медленно, подбирая слова. – Жаль, очень жаль, что так получилось. Надеюсь, что я смогу нанести свой визит в клинику, чтобы поддержать её.
А мне пришел на память финал моего визита в больницу, только почему-то на моем месте оказался Гебауэр.
Жан немного помолчал, будто собираясь с мыслями, а потом сказал:
– Стас, меня обеспокоило не только то, что произошло с Таней. Скажи мне, у тебя после нашей последней встречи еще что-нибудь случилось такое? Ну, я имею в виду, неприятности? Были ли еще какие-нибудь происшествия за это время?
– Кроме болезни Татьяны?… еще бы! Даже не хочется вспоминать. А почему ты спрашиваешь?
– Понимаешь, Стас, мне не дает покоя наш последний разговор, у Тани в кабинете. Помнишь его?
– А как же! Тот день вообще трудно забыть.
Я усмехнулся. Сказать, что действительно что-то случилось, – это ничего не сказать. За те дни, что прошли с момента нашей последней встречи с Жаном, со мной случилось столько, что хватило бы для рассказов на пару-тройку дней, не говоря о написании романа.
– Так вот и сейчас, – продолжал Гебауэр взволнованно, – то, что в клинику попал близкий для тебя человек, это лишний раз подтверждает мои опасения… Стас? Ты здесь?
– Я здесь, Жан, здесь. Просто задумался. Со мной много чего случилось. Разного. Такого, что лучше бы не случалось. Почему, все же, ты интересуешься этим?
Теперь паузу взял Жан, но я не торопил его, я уже догадывался, о чем пойдет речь.
– Стас, я все думаю про ту куклу…
Я так и знал!
– Жан, думаю, нам лучше встретиться. Давай в твоей любимой французской кофейне, скажем, часиков в девять?
– О'Кей, Стас. В девять.