– Ничего ты протаранила! – заискивающе продолжил он, оценивая проделанную работу. – Молодец! А я вот ненавидел эти все огороды, отлынивал, как мог. А зря, родителям, конечно, надо помогать, – елейно закончил он.
Женька продолжила ощипывать неподдающийся ковёр мокричника.
– Тебя Женя зовут? Я Виталик…
Она в недоумении подняла глаза. Но из дома вышел отчим и мужчина, пожелав удачи, поспешил к веранде.
– Хорошая у тебя дочка, помощница! – нарочно громко обратился Виталик к Михаилу.
Женька не стала слушать, что ответит отчим, отряхнула руки и пошла за ведром, чтобы сразу в него траву бросать.
Когда она закончила прополку капусты, во дворе уже никого не было. Девочка бессильно села на лавочку напротив крылечка, и, откинувшись на спинку, подняла голову. Над ней зашелестели ещё зелёные тонкие листочки молодой берёзы.
– Хозя-а-а-айка-а-а! – трубно позвал кто-то Женьку.
Девочка вздрогнула от неожиданности, но тут же расхохоталась, увидев навалившегося на кособокую калитку Сёму и сидящую на его шее Катюшку.
– Хозяка! – повторяя, радостно пропищала его сестрёнка. – Купи лыбу!
– Да, купи «лыбу», хозяка! – согласился с ней Сёма и, приподняв полинялый пакет, встряхнул его.
– Ну не знаю… Залетайте, я подумаю, – подыграла гостям Женька.
Сёма опустил сестрёнку на землю и отворил калитку. Катюшка с весёлым писком бросилась к лавочке.
– Привет, Котя! – подхватила её Женька. – Как торговля?
Сёма мрачно махнул рукой и сел рядом с девочками.
– Полола?
– Ну. Трава дурит одна! – раздражённо бросила Женька.
– Женя, купи лыбу? – не унималась Катюшка.
– Давай я в следующий раз возьму, хорошо?
– Нет, давай сегодня! А то лыбы обидятся!
– Я ей обещал чупа-чупс, если всю «лыбу» продадим, – объяснил шёпотом Сёма. – Денег нет? Мы можем в долг оставить…
– Не надо, – покачала головой Женька. – Я не буду для этих готовить. Обойдутся!
– Праздники затянулись? – понимающе спросил Сёма.
– Угу. Поскорей бы уже закончились. Как бабушка уехала, не просыхают. Я так и знала, что так будет! Хорошо хоть к школе всё есть! А то было бы, как в прошлом году.
– М-м-м. Слушай, я дядю Мишу с мужиком каким-то видел. Это кто?
– Без понятия, – раздражённо бросила Женька и тут же припомнила: – Очкастый? Да, придурок какой-то.
– Я думал, может, кто-то в гости к вам приехал.
– Ага, очередные алкаши или зэки. Кто к нам ещё приедет?
Сёма пожал плечами.
– Думал, родственники.
– Никто, кроме бабушки, к нам не приедет. А её не жди раньше следующего лета. Вы зайдите к бабе Нюре, может, ей «лыба» нужна.
– Ну ладно, попытаем счастья, – бодро улыбнулся Сёма, беря Катюшку за руку. – За коровами вместе пойдём?
– Как всегда, – ответила Женя, провожаю друзей до калитки.
Вечером под моросящим липким дождём Женя встретила из табуна коров. Когда она вернулась домой, то обнаружила на кухне за весёлым застольем отчима и Виталика.
– Женечка, мы тут тихонько посидим, – подмигивая, как своей, попросил последний.
Она молча прошла в дальнюю спальню. Там в тошнотворно-едкой мути на панцирной кровати, раскинув ноги и руки, спала мать. А на второй, плотно придвинутой к ней койке, кучей громоздилась грязная одежда и одеяло.
– Понятно, – Женька стиснула зубы.
Ей снова пришлось обратиться к соседке. Баба Нюра никогда не отказывала и даже с удовольствием учила Женьку доить коров. Только делала старушка всё очень медленно. Долго гладила корову, приговаривая ласковые слова, угощала яблоком и лишь потом садилась на скамеечку. Она всегда терпеливо объясняла Женьке, что спешка корове вредит, растолковывала, почему нужно омыть вымя и сдоить первые струйки, почему важно забрать всё молоко, не оставив ни капли. За полупустое ведро баба Нюра не ругала Женьку, сама бралась доделать работу, знала, что и тут нужна своя сила.
Так и в этот раз соседка сперва обласкала и неспешно подоила свою Зорьку, затем управилась с поросятами, и лишь потом пришла на выручку Женьке. Провозились с коровами до самой темноты. Оставив вспотевшую девочку с двумя ведрами парного молока на крылечке веранды, баба Нюра, отгоняя назойливых комаров, в густых сумерках засеменила домой.
Едва Женька переступила порог, как до неё из глубины долетели крики и брань. Девочка разулась и понесла одно ведро на кухню. Ругались там. Отчим с красными, залитыми злобой глазами, по-гусиному вытягивал шею в сторону матери и кричал на неё. Она уничижительно посмеивалась над ним, отвечая что-то едкое. Виталик тихо сидел в углу у печной стены и не вмешивался. Когда в комнате появилась Женька, он уставился на неё.
Стараясь не слушать родителей, она стиснула зубы и под тяжёлым взглядом Виталика поставила ведро на боковой стол. Когда она потянулась за марлей и трёхлитровой банкой, раздался хлёсткий шлепок. Женька обернула и посмотрела на мать. Та от удара слетела с табуретки. Прикрыв ладонями лицо и пьяно ругаясь, она заплакала.
– Ты!.. – задыхалась Женька, глядя на отчима, она не находила слов. – Ты!.. Не трогай её!
– Ты на кого пасть разинула?! Сопля! – выпучил глаза отчим.
– Ты урод! – не помня себя закричала Женька, на глазах у неё выступили слёзы беспомощной злобы. – Не трогай маму!
– С-с-с-сука… – отчим ринулся к ней, но посреди кухни его успел перехватить Виталик.
– Миха! Миха, всё! Ты чо быка врубил. Успокойся, – он попытался усадить своего товарища на табурет.
Но тот, изрыгая грязные и вязкие слова, сопротивлялся и тянулся к вжавшейся в угол Женьке. Тогда в схватку вступила Алёна. Поднявшись с пола, она бросилась на мужа с кулаками. Завязалась свалка. С глухим грохотом опрокинули ведро. Молоко, потрескивая нежной пенкой, растеклось по полу… Пьяные вопли матери, грубая брань отчима, усмиряющий тонкий голосок Виталика – всё слилось в единую чудовищную какофонию.
Женька выскочила через вторую дверь в кочегарку, тесную, закопчённую комнатку с печкой и «чёрным» выходом из дома. Оттуда босиком вылетела на улицу. Прижавшись спиной к двери, девочка закрыла лицо трясущимися руками и, съехав на корточки, разрыдалась. Ей хотелось закричать или впиться зубами в свою руку – чтобы до крови! Но она только плакала – отчаянно, зло и горько. Горячие солёные слёзы стекали по щекам и попадали в рот. Она захлёбывалась, задыхалась и горела одновременно. Обида, страх и ненависть жгли её, жгли. А она никак не могла сгореть, переплавиться и превратиться наконец в ничто. Она хотела не жить.
Но она жила. Она чувствовала острые камешки под стопами, чувствовала спиной облезлое крашеное дерево, чувствовала ночной ветер. Огонь в Женькиной груди становился слабее и глуше. Девочка почти совсем стихла, когда к ней подошла облезлая старая кошка. Ткнувшись влажным носом в ногу хозяйки, она потёрлась боком и замурлыкала. Судорожно всхлипнув, Женька открыла лицо и тихонько погладила её. Взяв на руки Муську, прижав её тощее тёплое тельце к груди, она совсем успокоилась.
Чувствуя кошачье дыхание на шее, девочка выпрямилась. Воздух уже тяжелел от ночного подползающего тумана и пах землёй, но небо было ясным. Оно напоминало чистую тяжёлую ткань, какую прибивают к гробу блестящими гвоздиками. Женька вспомнила отца. Не лицо, не голос. А единственную оставшуюся в памяти картинку. Ей три, Новый год. В коридоре стоит Дед Мороз с посохом. Женька прижимается к плечу мамы и голосит, что есть силы. Тогда папа смеётся, берёт её на руки и говорит:
– Женечка, это же я, папа!
Что-то такое помнила Женька. А может, придумала. Ведь больше ничего не осталось. Когда-то потом ещё горел их дом, они жили напротив Сёмы. Папа побежал в огонь за трусливой огромной собакой Цилолой. Там и остался вместе с ней. Это она знала от матери. И последнее, что помнила Женька – закрытый гроб с гвоздиками.
Женя гладила соскучившуюся по ласке кошку и смотрела на безразличное к ней, холодное звёздное небо. Она думала о том, что когда-нибудь обязательно уедет из Воскресеновки и будет только вспоминать это место и эту минуту: дверь кочегарки, небо, урчащую Муську и ещё что-то неуловимое… Неясное и тонкое, как ниточка, протянутая от неё в настоящем к ней же в будущем. Смутным, далёким, но обязательно реальным казалось ей это будущее, и Женька тихо улыбалась, представляя, как когда-нибудь будет уже другой и нащупает эту ниточку, возьмёт её в руки и скажет: «Я помню, Женя, и передаю тебе привет в прошлое!»
***
Несмотря на обилие хлопот, Сёма очень любил лето, и потому на его исходе всегда испытывал что-то тягуче мутное и тяжёлое. Последние дни августа выдались тусклыми и сырыми. Дотлевая, они не давали того пышного тепла, которым полнятся первые цветущие месяцы. И от этого ощущение грядущей потери и обречённости перед ней, не давало юноше покоя. В октябре оно всегда рассасывалось, и становилось легче, светлее на душе. Но перед этим нужно было принять грязную, жадную осень, свыкнуться с сумраком, холодом и её нищетой. Потому каждый обманчиво яркий час лета приносил надежду. Казалось, ещё не время, не все силы растрачены.
Погружённый в свои мысли, Сёма лежал в гамаке и смотрел на пастельно голубое небо, обрамлённое редкими тонкими паутинками. Он слушал мерное жужжание стиральной машинки, совсем позабыв про книгу, которую держал открытой. Его размышления прервал голос матери, зовущей его. Бросив книгу в гамак, Сёма поспешил к веранде летней кухни.
– Помоги отжать, – велела склонившаяся над небольшой ванной мать: она полоскала пододеяльник.
Солнечный и ветреный день – лучшее время для большой стирки, а в многодетной семье Кузьминых маленькой она никогда не была. Поэтому с утра вытащили на улицу старенькую «Сибирь», тазы, ванночку и тюки грязного белья, натаскали воды из колодца. И теперь по всему двору на верёвках раздувались, похожие на привидения выстиранные пододеяльники и наволочки, мужские, женские и детские вещи.
Отдав сыну отжатый пододеяльник, Тамара тяжело разогнула спину и вдруг застыла, глядя на горизонт за рекой. Там над мирно пасущимся стадом коров тесно сгрудились круглобокие ленивые облака.
– Смотри-ка, тащит!
– Может, раздует? – щурясь, ответил сын.
– Дождя нам только не хватало. Развесь! – Тамара кивнула на таз с чистым бельём. – Фёдора не пора будить?
– Восстань, пророк, и виждь, и внемли, – продекламировал Сёма с усмешкой протянув руку в сторону дома. – Он сам, сказал, встанет. Ему сегодня снова в ночь.
– Тогда проверь, где Катька. В доме пусть не шастает, разбудит.
– Ага, если только она: «Забилай меня скалей, увози за сто молей…»
Тамара, взявшаяся за полотенца, рассмеялась. И правда старший сын отличался крепким сном. Но стоило кому-то даже тихо включить ненавистную с детства музыкальную группу или затянуть её песню, как Фёдор тут же вскакивал с постели и учинял расправу.
Развесив чистые вещи на верёвке, Сёма пошёл на задний двор в летний домик Катюшки. Она играла в старой худой лодке в тени изгороди, на которой висел старый пыльный палас.
– Что делаешь? – спросил брат.
– Тузика колмлю, – ответила Катюшка, накладывая в золотистую тарелочку песок.
– А чего крыжовник не собираешь?
– Я уже обколючилась.
– Пойдём поедим? – улыбаясь, предложил Сёма. – Времени уже много.
– Не хочу!
– Ну мне скучно одному. Посиди хотя бы со мной?
– Ладно, – цокнув, закатила глаза сестрёнка и добавила: – Раз ты такой обжолчивый.
Предупредив шёпотом мать, что накормит Катюшку и вернётся, Сёма завёл сестру в дом. Внутри было необыкновенно тихо, только стрекотали настенные часы в коридоре и мурлыкал холодильник на кухне.
Усадив сестрёнку за стол у окна, Сёма смёл крошки с потерявшей рисунок, местами изрезанной клеёнки. Пока Катюшка отвлеклась на цветущую герань, он налил в две кружки смородиновый чай и поставил на стол тарелку с большой запотевшей горкой оладий.
– Не сладкий, – пожаловалась девочка на пустой чай.
– Сейчас, – Сёма принялся искать сахар.
Но вместо него в нижнем отделе рыжевато-коричневого буфета он нашёл чекушку. Бутылку нарочно спрятали за мукой и макаронами, поэтому он не сразу её увидел. В груди у Сёмы вдруг проснулось и зашевелилось что-то холодное и склизкое.
– Тащи валенье! Каалсон сказал.
– Варенья нет, – отрезал Сёма и захлопнул шкаф. – Ешь так.
Катюшка надулась. Но увидев, что брату не до неё, принялась за оладьи. Пытаясь совладать с тревогой, Сёма приподнял кружевную короткую занавеску и посмотрел на мать – изнурённую, совсем худую в своём линялом широком халате. Во дворе появились отец и брат в болотниках, они протащили надувную лодку к гамаку. Сёма, оставив Катюшку, вышел к ним.
– Ну что, Семён, нынче понесёшь в народ окуньков, – довольно улыбнулся Пётр, протягивая сыну ведро с рыбой.
– А это на чердак – сушить! – важно заявил загорелый Серёга, демонстрируя свой улов.
– Сушите сами, мне сегодня не до рыбы! – вспыхнула Тамара.
– Ну и засушим, – обиделся Серёга и почесал вихрастый затылок. – Ты траву свиньям нарвал? – раздражённо обратился он к младшему брату.
– Сегодня твоя очередь, – спокойно ответил Сёма.
– Когда ему нарвать? – вступилась мать. – Весь день со стиркой промаялись.
– Так и мы не на курорте загорали, – огрызнулся Серёга.
– Ты поговори мне ещё, – угрожающе глянула на сына Тамара.
– Ладно, мир, трудяги, – добродушно отозвался Пётр. – Сёма пойдёт рыбу продавать, Серёга траву рвать. Никто без дела не останется. – увидев босую дочурку на пороге, он добавил: – А Котя будет со мной рыбу сушить.
В этот раз Сёме повезло больше: он смог довольно быстро сбыть свой нехитрый товар. На заработанные деньги он купил две булки хлеба, сахар, «Приму» отцу и пошёл домой. Не успел он отойти от магазина, как кто-то свистнул ему в спину и крикнул:
– Эй! Рыжий? Слышь?
Сёма удивлённо остановился и обернулся. Его догнала компания пацанов, на год-два младше его. Все знакомые лица, но ни с одним из мальчишек он никогда не общался.
– Есть десять рублей? – спросил низкорослый по кличке Кукуша.
– Нет, – ответил Сёма и зашагал вперёд.
– Эй, бичевня! – снова крикнули ему вслед.
Сёма, стараясь не замечать свист и улюлюканье, шёл дальше. Но мальчишки, раззадоренные его молчанием, кривляясь и смеясь догнали его. Кто-то, скача рядом, пытался подставить подножку, кто-то бросал на дорогу репейник. Пара колючек так и прилипла к спортивным штанам Сёмы.
– Вам заняться нечем? – растерянно спросил парень.
Мальчишки в ответ загоготали.
– Э! – угрожающе раздалось позади. – Попутали, щеглы?!
Это был Серёга. Его маленькие блестящие глазки сверкали злобой, а руки были сжаты в кулаки. Увидев его, шпана посыпала, кто куда. Сёма облегчённо выдохнул.
– А ты чё молчишь? Ответить им не можешь? – рассерженно спросил Серёга, поравнявшись с братом.
– А что им ответить? Надо просто не обращать внимания, они и не будут приставать.
– Тогда они тебя зачмырят. Не знаешь, что сказать, дай в рыло – и всё.
– Ты говоришь, как Женька, – улыбнулся Сёма.
– Ещё бы! – усмехнулся Серёга и достал из кармана пачку сигарет. – Жека боевая… Один раз отпинала Кукушу, он к ней больше не суётся. Замутить что ли с ней… – довольно щурясь, прикурил он.
– Жене не интересна твоя компания…
– Ладно, не ной. Знаю, что она с тобой таскается…
– Мамка узнает, уши тебе открутит, – переменил тему Сёма.
– Ты ей скажешь? – сделав ударение на первом слове, откликнулся Серёга.
Сёма обиженно посмотрел на брата, тот в ответ примиряюще ухмыльнулся.
– Батя знает.
Во дворе братьев встретила Женька. Едва они отворили калитку, как услышали знакомый удивлённый голос.
– «Идиот»? – спросила Женька, взглянув на Сёму.
– Он-то? Ещё какой, – загоготал Серёга.
Девчонка смерила его уничижительным взглядом и показала Сёме старенькую книгу, которую нашла в гамаке.
– До-сто-евский, – прочёл Серёга и снова захохотал. – Сёма тот ещё Достоевский, достанет так…
– У меня для вас новость, – перебила парня Женька. – Зевс сбежал.
Сёма недовольно присвистнул, Серёга ругнулся.
– Тётя Тома отправила Федю напоить его. А на поле никого. Зевс, кажется, оторвал верёвку и слинял. Федя спустился к речке, там его нет, – объяснила Женька. – Сказал, чтобы вы шли искать.
– Пусть сам ищет, деловой, – ощетинился Серёга.
– А на работу ты за меня пойдёшь, – раздался за спинами ребят раскатистый голос Фёдора.
Высокий и рябой, как отец, но широкоплечий и осанистый, он подошёл к ребятам. Обхватив шею Серёги, он прижал его голову к груди. Младший брат, обзываясь, попытался вырываться, но безуспешно.
– Меньше умничать будешь, – объяснил Фёдор и обратился к Сёме. – Мамке скажите, что я к Машке ушёл, у них поем и на работу.
Когда Фёдор отпустил брата и, размахивая пакетом с ужином, скрылся из вида, тот назвал его нехорошим словом. Но деваться некуда, телёнка всё же пришлось идти искать. Серёга обещал от реки пройти к поляне, на которой они обычно рвали траву, и посмотреть в березняке. Сёма, оставив на подоконнике веранды книгу и продукты, вместе с Женькой пошёл в противоположную сторону.
– Я всё хотела спросить, – заговорила Женька, когда миновали чересполосицу картофельных полей. – А где Бабай?
– Умер, – сухо ответил Сёма и добавил: – Ещё в июне. Есть перестал. Он уже старый был. Болел много.
– Ммм… – сочувственно промычала Женька.
Ребята шли через кустистые заросли к брошенным племенным и молочным фермам, на которых в советское время работал весь колхоз. У некоторых построений уцелели ещё стены и крыша, а внутри иногда можно было найти загородки и сёдла для автоматической дойки. Поэтому ребятам пришлось разделиться, чтобы обойти все длинные коровники, в которых мог затаиться Зевс.
Когда Женя юркнула за одну из уцелевших построек и скрылась за её глухими стенами, Сёма увидел впереди длинные ряды практически полностью разрушенных конструкций. Они напоминали ему выброшенных на берег огромных рыб, от которых остались одни позвоночники и рёбра.
Чем дальше заходил Сёма, заглядывая в коровники и слыша только тишину и своё собственное дыхание, тем больше тревожился. Он пытался держать в голове всю дорогу, чтобы не забыть и по своим следам вернуться назад. Ему казалось, что, если они с Женей не воротятся к деревне ровно теми же тропинками, они потеряются среди пустых и забытых развалин. Это был суеверный страх, который Сёма сам себе придумал.
И лишь, когда Женька выскочила из-за развалин и бойко прокричала: «Его тут нет!», парень вздохнул свободно.
– Давай вернёмся? А то за коровами опоздаем…
– Может, пройдём в сторону кладбища и по задам вернёмся? – предложила Женька. – Вдруг этот козёл где-то рядом пасётся?
Сёма неохотно согласился. Рядом с Женькой его страх стал бледнее, и теперь о нём можно было рассказать с пренебрежением и усмешкой.
– Можно представить, что это книга, – небрежно начал Сёма, – а мы герои, которые шли, шли вперёд, но заблудились. В таком странном месте, где время умерло. Здесь если потеряешь дорогу, то никогда уже не вернёшься обратно. Типа придёшь другой дорогой домой, но окажется, что твоя душа так и потерялась там, в прошлом.
– Ого, прикольно… – неопределённо ответила Женька и вдруг воскликнула: – Слушай! А давай создадим банку прошлого? Ну, такой привет в будущее? Соберём всякие важные мелочи, напишем письма, сложим в пакетики – и в банку? У нас дома есть большая из-под кофе. Закопаем её в поле? Представляешь, если её кто-то потом найдёт? – с восторгом закончила она.
– Хм… Ну давай, – пожал плечами Сёма.
– Завтра? Днём? Свалим из дома.
Сёма посмотрел в сияющие Женькины глаза и улыбнулся.
– Хорошо.
– А ещё можно взять с собой еды… Типа в поход пошли?
– Можно. Жень, постой. У тебя репейник… – Сёма неловко приподнял растрёпанный хвост подруги и снял с кофты три колючки. – У тебя красивые волосы и чёлка, – вдруг брякнул ни с того ни с сего он.
– Очень смешно! – Женя заправила за уши выбившиеся пряди и подтянула сползшую резинку.
– Вообще-то я серьёзно, – нахмурился Сёма.
Женька испуганно посмотрела на него.
– Давай наперегонки до кладбища? – вдруг предложила она.
И не успел Сёма ответить, как она бросилась вперёд.
Оставив кладбище позади, добежали до первой куцей улицы. Переводя дыхание и смеясь, перешли на шаг. И тут услышали крики, доносившиеся со двора одного из трёх жилых домов.
– И чтобы духу твоего тут не было! – кричала молодая женщина, выталкивая кого-то за калитку. – Не смей даже приближаться к моим детям! Я тебе всё сказала! Не посмотрю, что брат, – я Пашке всё скажу!
– Это новая англичанка, – прошептал Сёма подруге.
Плотно сжав губы и сощурившись, Женька внимательно следила за упавшим у калитки мужчиной.
– Это знакомый дядь Миши?
– Да. Идём отсюда быстрее, – сказала Женька, отводя глаза от Виталика.
На следующей улице, увидев бредущих с табуна коров, они разбежались встречать своих.
Пригнав домой Каркушу, Сёма закрыл её в стойле и заглянул в загонку, по которой разгуливал пойманный Серёгой Зевс.
– Вернулся с Олимпа? Нагуля-а-ался! – парнишка радостно погладил чёрную морду телёнка.
Когда Сёма вышел из сарая, то увидел на заднем дворе мать с ведром в зимнем рабочем ватнике и разных галошах на босу ногу. Медленно, стараясь идти ровно, она брела в его сторону. Но у пустой будки Бабая запнулась о колышек, на котором когда-то крепилась цепь, и повалилась на землю, расплескав воду. Сёма попытался ей помочь, но Тамара только посмотрела на него мутными глазами и зло оттолкнула:
– Уйди!
Пока она пыталась встать, а Сёма подбирал отлетевшую в сторону галошу, из курятника вышел отец. Он с грохотом бросил пустые вёдра у двери. Не глядя ни на жену, ни на сына молча сполоснул руки в уличном умывальнике и зашагал домой. Мать, наконец поднявшись, поплелась доить корову. Сёма так и остался один стоять у пустой будки с галошей.
***
Сёма всю ночь проворочался в зыбкой, неясной дрёме. Тиканье часовой стрелки, гудение холодильника и похрапывание спящего на соседней койке Серёги успокаивали. Он проваливался в сон, но скоро снова выныривал из него и с тревогой прислушивался к дому. Одно из таких пробуждений заставило юношу подняться и выключить будильник, который должен был прозвенеть через десять минут. Сёма приоткрыл шторку у изголовья своей кровати. На улице было пасмурно и тихо, небо ещё спало под непроницаемым суконным покрывалом. Только зелёные веточки бузины, окроплённые алыми ягодами, подрагивали от ветра и цеплялись за окошко.
Сёма надел шерстяной зелёный свитер и вытянутые в коленках штаны, нашарил рукой под кроватью носки и вышел из комнаты на кухню. Слушая непрерывное жужжание мухи, попавшей в липкую ловушку под потолком, Сёма натянул носки и в ожидании матери отщипнул кусочек от холодного поджаренного в яйце ломтика хлеба.
– Ты чего так рано встал? – шёпотом спросил его вошедший в комнату растрёпанный сонный отец.
– Мамке помочь, выгоню Каркушу в табун, – стараясь говорить будничным голосом, монотонно протянул Сёма.
– Иди спать, – Пётр зачерпнул ковшом воду из фляги, – я сам.
Напившись, он вернулся в коридор, там медленно надел куртку, обулся и вышел на веранду. Сёма приник к окошку и взглядом встретил отца во дворе. Наклоняясь под верёвками с высохшим свежим бельём, Пётр направился к летней кухне. Когда он снял с изгороди эмалированное ведро для дойки коровы, что-то оборвалось внутри Сёмы и ухнуло в пустоту.
Стараясь тихо ступать по скрипучему полу, он через коридор прокрался к спальне родителей. В нерешительности замерев у входа, прислушался – ни звука. Осторожно толкнул дверь. В сонном полумраке на маленькой боковой кровати тихонько сопела Катюшка. В центре пустовала холодная родительская постель – матери не было. Сёма прикрыл дверь и воротился в свою комнату.
Лёжа на кровати и глядя на потускневший белёный потолок, он думал о матери. Она сорвалась и ушла. А ведь обещала, что закодируется, что никогда не оставит их. Плакала, избитая и грязная на коленях стояла и клялась, когда отец в последний раз вернул её. И где сейчас она? В городе или пока у Кушкиных, этих беспробудных алкашей. Что-то горькое, мешая выдохнуть, болью стянуло горло Сёмы. Все слова снова оказалось неправдой, какой были до и после рождения Катьки. Сестре соврут, скажут, что когда-то говорили ему. И Сёме надо постараться отвлечь её. В глазах защипало, Сёма моргнул и тыльной стороной ладони зло вытер щёку, повернулся на бок.
Пролежал так в мутных тошнотворных мыслях до размытой белизной зари. В пустом забытьи слышал из кухни разговор отца и вернувшегося с ночной смены Фёдора.
– Славка сказал, что у Кушкиных её видел, – рассказывал старший брат. – Пойдёшь за ней?
Отец в ответ только выругался.
– Давай я притащу её домой?
– Не лезь, – строго приказал отец. – Нечего туда соваться.
– Чего нечего? – горячился Фёдор в ответ.
– А то, что знаю я тебя! – вскипал и отец. – Чтоб Машка потом на зону передачки таскала? Я тебе сказал, не лезь туда, значит, не лезь. Сколько раз ей было говорено? Сколько!
– Пацанов разбудишь, – усмирил отца Федька. – Не полезу, сами разбирайтесь.
Скрипнул стул – Федька ушёл к себе. Сёме стало жутко. А вдруг на этот раз мать уже не вернётся. Он сел, посмотрел на неподвижную спину Серёги и понял, что брат тоже не спит. Сёма хотел выйти к отцу, но из родительской спальни донёсся звонкий голосок сестры, зовущей маму, и он не осмелился. Так начался сжатый в напряжённый серый комок предпоследний день лета.
Когда к Кузьминым прибежала Женька, ветер уже понемногу раскроил тяжёлую серость и растащил в разные стороны неровные отрезки, открыв золотистый, ясный простор. Сёма в это время жарил рыбу, а Серёга пил чай с оставшимися гренками.
– Как у вас вкусно пахнет! – влетела на кухню разгорячённая Женька. – Привет! – она бросила на пол тяжёлый рюкзак и села рядом с Серёгой. – Тётя Тома рыбку жарит?
– Тётя Сёма, – буркнул в ответ парень.
Девчонка удивлённо перевела взгляд с него на друга – Сёма обваливал рыбу в муке и следил за той, что, разбрызгивая жир, уже трещала в сковородке.
– А где тётя Тома? – осторожно спросила Женя.
– Где, где? – встал из-за стола Серёга. – В дальнем плавании!
– Кате мы сказали, что она уехала к бабушке, так что ты лучше… – Сёма не договорил, потому что на кухне появилась косматая Катюшка в майке и длинных, волочащихся по полу колготках.
– Женя, я лохматула! – заявила девочка.
– Айда, я заплету тебя? – выдавила из себя улыбку Женя. – И ты не будешь лохматурой.
– У меня просто волосы кудлатые! – показывала на кудряшки Катюшка.
Когда девочки ушли, Серёга молча собрал посуду в раковине засаленного умывальника и отправился чистить стайку. Вспотевший и всклокоченный Сёма поставил на вторую конфорку закоптелый алюминиевой чайник и попробовал поджечь её, огонь лишь слабо затрепыхался. Сложив последнюю рыбу в сковородку, парнишка отряхнул от муки руки и достал баллон. Чтобы газа хватило на чай, пришлось его раскачивать.
Тем временем Женька нашла для Катюшки тёплое платье и колготки по размеру. Вот только отыскать одинаковые ленты так и не смогла, поэтому заплела косички с жёлтым и голубым бантиками. Проводив Котю на кухню и усадив за стол, она принялась очищать от костей горячую рыбу.
– Это мне? – спросила девочка. – Ты как будто плочитала мои мысли наизусть. Женя, мы пойдём в тайник?
– В тайник? А-а-а, ну да! – Женька достала из буфета тарелки. – Сём, ты собрал вещи для банки?
– Нет ещё, – отмахнулся он, разливая чай. – Поедим и соберу.
– А письмо? Ты не будешь писать?
– Напишу. У тебя найдётся гусиное перо? И скляночку чернил пожалуйте, сударыня.
– Ха-ха-ха, – съязвила в ответ Женька.
После обеда Сёма под строгим надзором Женьки долго копался, выискивая непременно «важные и памятные», как того требовала подруга, вещи. В эту категорию попали заброшенные фишки с покемонами, завалявшиеся в ящике записки «дай списать», закладка из фантиков, открытка от одноклассниц на 23 февраля и связанный Женей на трудах, изношенный синий браслет.
– Ну, это точно памятная! – размахивал фенечкой Сёма. – Твоё чистосердечное мне в любви!
За последнее предположение он получил тычок в спину.
– Вот тоже тема, – Сёма развернул вкладыш от жвачки «Love is…» и хохоча прочитал: – «Любовь – это позволять ей класть лук в бутерброды». Ты взяла с собой бутерброды? Обещаю не возмущаться, если там схоронился лук.
Женька обиделась.
– Ладно, не дуйся, – Сёма шутливо приобнял её за плечи. – Обещаю сочинить письмо по пути. Ну? Хочешь, выбери рисунок из скетчбука?
Она приободрилась и, скинув руку Сёмы, прищурилась.
– Ловлю на слове.
– Зуб даю. Ну или голову. Что хочешь, бери. Только не сердце, оно мне ещё пригодится.
Женька сделала вид, что её сейчас стошнит.
Наконец собрались. Прихватили с собой лопату, резинового крокодила Тузика и отправились в путь. Решили идти по задворкам, чтоб никто не пристал с вопросами, куда они и на что им понадобилась лопата.
Пока шли за огородами по пыльной дороге, девочки играли в слова, а Сёма пытался сочинить письмо. Он смотрел на неподвижную, кроткую реку и вспоминал, что о ней рассказывал отец: когда-то вольная и непокорная, она подмяла под себя эту дорогу и попыталась сгрести ближайшие картофельные участки. А теперь она стара и немощна, а на бесполезной неровной дамбе растут кустарники.
– Котя, смотри, собаки! – звенящий голос Женьки вывела Сёму из задумчивости. – Давай им помашем?
Она показала Катюшке на проезжающую мимо машину, в окошке которой торчали мокрые морды овчарок.
– Они помахали мне зубами! – обрадовалась Катюшка.
Сёма и Женя рассмеялись.
Миновав картофельные участки, ребята свернули к просёлочной дороге. Какое-то время шли по сухим колеям. У покосившейся вывески с названием их деревни и облезлым гербом – золотистым колосом на голубом фоне, – остановились. Здесь заканчивалась Воскресеновка. Решили спуститься в заброшенное поле и здесь на границе спрятать банку прошлого.
Сёма остановился на щетинистой полянке у широкого, лежащего на боку дерева. Женька с трудом могла бы обхватить его ствол. В массивных, поднятых вверх обломках корней росли свежие гибкие побеги, жадно и дико хватавшиеся за жизнь и тянувшиеся к солнцу.
– Копать будем тут! – решительно заявил Сёма. – Чует моё сердце, здесь тайник!
Катюшка полезла на дерево, а Женька расстелила под ним бесхозное покрывало, которое захватила из дома. Для безопасности Сёма поручил сестрёнке очень ответственное, самое важное в этой опасной экспедиции задание: нарисовать для тайника их троих и, конечно же, Тузика.
И пока он долбил беспощадно твёрдую землю, а Катюшка старательно выводила палку-палку-огуречик, свесив с дерева ножки, Женька достала из рюкзака пакет с едой и заветную металлическую банку со сложенными в неё памятными мелочами.
– Баба Нюра угостила, я попросила у неё ещё один, чтобы на всех хватило, – объяснила Женька, показывая сплющенные золотистые пирожки.
– М-м-м, – вдохнул их печёный аромат Сёма – С яблоками!