– Да, – ответил Лёнька и коснулся рукой серебряного крестика на груди.
– По мале времени воротишься домой, дабы не умедлить в веках сих долее дозволенного, – сказал старец, и его родничковые глаза брызнули на Лёньку синим теплом.
– А как же я сумею, дедушка?
Отец Софроний подошёл к мальчику, поцеловал его и ещё раз перекрестил:
– Храни тебя Господь, благодатный отрок.
За сим он опустился на колени и, падая ниц, стал молиться необыкновенно горячо и как бы возгораясь от собственной молитвы. Скоро Лёнька почувствовал, что страстное и высокое напряжение духа – этот непопаляющий огонь – объемлет и его. Тогда же мальчик заметил, что окружающее пространство в силу каких-то причин изменяется, ускользает от его взора, словно теряется в галерее кривых зеркал.
– Дедушка! – закричал Лёнька и, обратившись в ту сторону, где молился дивный старик, не увидел его.
Зато он ясно увидел речку, размеренно бегущую в низинке меж холмистых полей, и невдалеке – деревню: несколько изб в окружении запущенных садов.
– Эге-гей! – что было сил завопил Лёнька и во весь дух бросился к Пескам. Вдруг он вспомнил о своей одежде, вернулся и без труда нашёл её. Маленький серебряный крестик мальчик спрятал под рубашку.
Осмыслить всё случившееся сразу Лёнька не мог. Поэтому он и не стал никому ничего рассказывать. Слова же, заповеданные мальчику святым старцем на прощание, вообще легли на самое дно души. Они касались одного Лёньки и по какому-то внутреннему его убеждению не должны были более повторяться.
Мальчик сказал бабушке, что ходил на речку, и она, совсем расстроившись из-за воды, ни о чём больше не спрашивала. Только подумала, глядя в сияющие Лёнькины глаза, как легко и беззаботно в девять лет воспринимается действительность.
ИСПЫТАНИЕ
Дед Фёдор возвратился из Раменья под вечер, Антонина Ивановна и Лёнька уже все глаза проглядели, высматривая его. Подошла Пелагея, она тоже не находила себе места дома. Вид у Акимыча был смертельно усталый.
– Плохо дело, – сказал он и натужно раскашлялся.
– У председателя-то был? – спросила Пелагея.
– У председателя колхоза и у председателя сельсовета – никому мы не нужны. Говорят, нету ни средств, ни людей, чтоб колодцы в заброшенных деревнях чинить…
– Так что же нам, помирать? – с упрёком спросила бабушка.
– Вроде того. То есть Мотькин, бригадир, именно так и выразился. Пошутил, называется… А если серьёзно, то советуют нам в Раменье или в Харино перекочёвывать.
– А чтоб им… самим перекочевать куда подальше! – вышла из себя Пелагея. – А как нам это сделать, не научили часом?
– Как сделать – не их забота.
– Дожили, – Антонина Ивановна встала и, не глядя больше на Акимыча, занялась самоваром.
– Можно, конечно, самим мастеров нанять, – тут же снова заговорил дед, – но дороговато это встанет, не потянуть нам… Подсказывали добрые люди, что дешевле сейчас скважину пробурить, чем колодец ремонтировать. А скважину, мол, пускай дачники бурят – им вода тоже нужна. Да и возможностей у городских поболе.
– Ну да, ну да, щас они разбегутся скважины тут бурить, – приземлила мужа Пелагея. – Им и нужно-то ведро воды в день, так за ним и на речку сходить можно.
– Сколько ж это стоит – воду пробурить? – без особой надежды полюбопытствовала бабушка.
– Не уточнял я, много. Однако мудрёное это дело. Надо ещё трубы самим доставать, потому дефицит это. Потом, объяснили мне, не всегда сразу и вода даётся. Бывали случаи, с десяток скважин пробурят, а её так и нету.
– Куда ни кинь – всюду клин, – Пелагея Кузьминична была мрачнее тучи. – Ну, нальют здесь чаю-то? Ничего нам самим не сделать, чего мы можем?.. Ага, спасибо, Тонь, вода с речки, что ль?
…Лёнька в разговоре не участвовал, он сидел в уголке и по лицу Акимыча пытался определить, что же тот собирается делать дальше? В то, что дед смирится с гибелью деревни, Лёнька, конечно, не верил.
– Акимыч, а что теперь? – спросил он, когда пошёл провожать деда Фёдора до дому.
– Теперь нам надеяться не на кого, – ответил тот.
У Лёньки вытянулось лицо.
– Значит… всё?
– Ну, почему всё? Завтра с утра попробую в колодец слазить, хотя бы понять, в чём загвоздка там.
– Акимыч, а если поймёшь – починишь?!
– Ох, не знаю, Лёня, новое дело для меня… Хотя, с другой стороны, я многому вот так, по крайней нужде, на ощупь учился. Скажем, печки класть. Сложили мне как-то печь: один дым да угар, а тепла в доме нету. Помаялся я эдак с недельку, а после разобрал её к чёртовой матери и сам сложил теплушку. Ну, конечно, пришлось повозиться, зато потом сколько я этих печей переложил!.. В любом деле главное – принцип уловить, а прочее само придет. Помощника половчее бы мне…
– А я?
Акимыч улыбнулся было, но потом смерил мальчика взглядом и сказал так:
– А чего в самом деле? Деревенские ребята всегда старшим подсобляют, и мы попробуем… А пока иди-ка, Лёня, спать, и я пойду. Устал я, ровно на мне весь день воду возили. Эх, вода, водичка!..
…В эту ночь Хлопотун появился в кухне раньше обычного.
– Ждёшь? – спросил он полуутвердительно. – Это хорошо. Обувайся и пойдём.
– Куда?
– Воду в колодец возвращать, – сказал домовой, и Лёнька с грохотом слетел с лавки.
– А ты знаешь как?!
– Тише! – цыкнул на него Хлопотун. – Знаю, конечно, мне твоя помощь нужна.
– Ну, так пойдём, пойдём! – воскликнул мальчик, приходя в сильное возбуждение. – А может, инструменты какие-нибудь нужно взять?
– Не нужно, – ответил Хлопотун и, как давеча дед Фёдор, окинул Лёньку пытливым взглядом.
– Ты чего, Хлопотуша? Мы идём?
– Идём.
На улице мальчик раззадорился пуще прежнего. Он представлял, сколько радости будет завтра в деревне, если сюда вернётся вода. Очень нравилось ему и то обстоятельство, что сам Хлопотун со своими мистическими способностями не может обойтись без Лёнькиной помощи. А чуть раньше его определил в подельники Акимыч.
Лёнька оглянулся на домового. И отчего тот всё молчит, как будто воды в рот набрал? Ну вот, опять вода. Ладно, пусть себе молчит. Всё равно ему придётся заговорить, когда они придут к колодцу.
…Высоко задравший шею колодец-журавль в темноте смахивал на чудовище, которое стояло на страже подземных вод и ненароком задремало.
– Я спущусь вниз, а ты стой здесь, – распорядился Хлопотун. – Ничего не бойся и думай про воду – представляй, как она к нам возвращается. А когда я снизу закричу, то вот бутыль воды, выльешь её в колодец. Выльешь и попросишь: «Малая, позови большую!» Понял?
– Понял, – сказал Лёнька и отметил про себя, что никакой бутылки с водой, да и без воды тоже, он у домового до сей минуты не замечал.
Хлопотун вспрыгнул на колодезный сруб и исчез, словно на самом деле провалился сквозь землю.
Оставшись один, мальчик огляделся вокруг. Ему показалось, что тьма сгустилась; Лёнька поднял голову – в ночном небе он не увидел ни луны, ни звёзд. Ещё одно несоответствие уязвило его натянутые нервы: совсем перестали кричать лягушки в пруду деда Фёдора. Лёньку окружала непривычная немая темень, и можно было лишь догадываться о том, что она таила.
Неожиданно мальчик заметил какую-то тень, бесшумно двигающуюся прямо на него. У Лёньки по коже пробежал мороз. Он хотел позвать Хлопотуна, но вовремя опомнился: если это человек, домовой всё равно не появится перед ним. А главное – Хлопотун сейчас кудесничает в колодце, и мешать ему нельзя. Лёнька прижался к срубу, ощутив спиной каждое брёвнышко. Тень же оформилась в незнакомого мужчину.
– Эге, – удивился он, обнаружив у колодца перепуганного мальчугана. – Почему здесь, в такой поздний час?
– А вы? – немного оправившись от страха, спросил Лёнька.
– Хорошее дело! – рассмеялся незнакомец. – Я его спрашиваю, а он меня. Ты вообще кто?
– Я Лёнька, а вы?
– Ну, ты прям как заведённый: а вы, а вы? Я в Харино иду, да вот припозднился. Звать меня можешь дядей Гришей. А это, как я понимаю…
– Это Пески, – подсказал Лёнька.
– Вот и ладненько, недалеко мне уже… И колодец на пути попался, а то совсем жажда замучила… – дядя Гриша взялся за бадейку.
– А в колодце нет воды, – предупредил Лёнька.
– Вот те раз! Ну, дай хоть из бутылки твоей хлебну водицы, – и он потянулся к той «малой», которая должна была позвать «большую».
Лёнька обеими руками прижал бутылку к себе.
– Не могу, вы только не обижайтесь!..
– Что? – спросил мужчина, приблизившись вплотную к Лёньке. – Захожему человеку глоток воды не дашь?
В этих словах, а вернее, в том, как дядя Гриша произнёс их, было что-то такое, от чего Лёнька опять струхнул. Но он крепко помнил наказ домового.
– Честное слово, не могу! Потерпите ещё немного, дядя Гриша, в Харине напьётесь!..
– Незачем мне терпеть, – прорычал тот, – давай бутылку, быстро!
От его любезности не осталось и следа; он грубо схватил Лёньку за плечо, но мальчик вывернулся и, не выпуская бутылки, шмыгнул за угол сруба. Ночной гость криво ухмыльнулся.
– Не поможет тебе никакая «малая», ясно? – дыша злобой, процедил он.
Лёнька похолодел, а тот, кто называл себя дядей Гришей, вдруг широко, неестественно широко для обычного человека, раскинул руки, и его глаза вспыхнули зелёным огнём.
– Отдай бутылку! – видимо, в последний раз приказал он, наступая на Лёньку.
– Не отдам, – ответил мальчик.
Он стоял – словно маленький слабый росток под натиском ужасной бури – и дрожал. Однако если бы в этот миг на него ринулись все силы зла, он и тогда ответил бы им «нет».
И страшный незнакомец понял это. Он остановился, словно наткнулся на невидимую преграду, и изменился прямо на глазах: звериный взгляд потух, руки повисли, а в фигуре даже появилась какая-то согбенность.
– Уходи, – сказал мальчик, и незнакомец безропотно подчинился.
Когда темнота поглотила его, Лёнька опустился на землю и прислонился к тёплому срубу «журавля». Он поднял пылающее лицо к небу и увидел, что оно вновь полно звёзд, а мёртвая тишина сменилась обычной музыкой ночных Песков. Внезапно в эту музыку ворвалось что-то ещё, и Лёнька вздрогнул.
– Лёня-я-я! – неслось откуда-то из-под земли.
«Что это? Кто это опять?» – подумал мальчик и вспомнил:
– Да это же Хлопотун зовёт из колодца!..
Он вскочил на ноги, быстро откупорил бутыль и вылил её содержимое, исступлённо повторяя: «Малая, позови большую!..»
Через минуту из колодца выскочил Хлопотун.
– Всё, дело сделано, – с облегчением произнёс он.
– А вода?
– Что вода?
– Вода где?
– Где и положено ей быть – в колодце.
Лёнька упал на сруб и заглянул вниз. Хлопотун молча взял бадейку и стал её опускать. Вскоре ведро, полное студёной воды, вернулось назад. Лёнька пил её, пока у него не заломило зубы, плескался от радости и никак не хотел оторваться от бадейки, пока последняя струйка не вылилась на землю. После этого мальчик счастливо вздохнул… и неожиданно вспомнил.
– Хлопотун, тут без тебя такое было! Тут такой приходил, такой…
– Это один из приближённых Светоносца, – сказал Хлопотун, не дав мальчику закончить.
– Откуда ты знаешь? Ты же в колодце был. Ты… ты что, знал, что он придёт?
– Знал, – ответил домовой.
– Почему же ты мне ничего не сказал? – Лёнька почувствовал себя обманутым. – Ты должен был предупредить! Я же мог испугаться и отдать ему «малую» воду!..
Хлопотун приблизился к мальчику и взял его маленькие ладошки в свои шерстяные лапы. Это был абсолютно человеческий жест.
– Нельзя было тебя предупреждать, – сказал он, и в его голосе слышались нотки глубокой любви. – Ты должен был победить его без чужой помощи и подсказки. А иначе… иначе я бы ничего не сумел сделать в колодце, понимаешь?
Лёнька начинал понимать.
– А тогда почему вода ушла из колодца? Это тоже Светоносцевы слуги?
Хлопотун только крепче сжал его руки.
– А если бы я всё-таки отдал ему бутыль? – задним числом испугался Лёнька. – Ты что, заранее знал, что не отдам?
– Есть такие вещи, которые предугадать нельзя, – ответил домовой, и это подтверждало, что Лёнькина стычка с мнимым дядей Гришей – событие исключительное, судьбоносное.
Множество вопросов вертелось у Лёньки в голове, а он, пытаясь найти главный, никак не мог этого сделать.
– А домовые знают, что вода вернулась?
– Домовые знают, люди завтра узнают.
Лёнька наконец понял, о чём ему так хочется спросить.
– Хлопотун, а можно рассказать бабушке, как мы воду возвращали?
– А ты хочешь рассказать?
– Конечно, хочу! Бабушка обязательно поверит, она у меня всё-всё понимает. А потом ты ей покажешься…
На лице доможила мальчику опять почудилась скрытая улыбка, неизвестно что означавшая в этот раз.
– Ну что же, расскажи, – позволил он, – уже можно… А сейчас идём-ка домой…
– Я давно хотел спросить, – сказал Лёнька, чувствуя, что спокойствие снова изменяет ему, – ты про моего деда Ивана знаешь?
– Убит твой дед Иван, в бою на Курской дуге, – ответил Хлопотун. – Отважный был человек и хозяин хороший, уважал я его. На фронте из виду не выпускал, для нас ведь это просто: он думает о доме – я его мысли читаю. А о доме у деда твоего постоянно душа болела, крестьянин он был, ему бы землю пахать, а не воевать. Вот и мучился на фронте, скучал и по жене, и по сыночку, и по земле родной.
– Хлопотун, а вот бабушке важно знать, где его могилка.
– Понимаешь, Лёня, Иван погиб так: он подпустил к своему окопчику танк и бросил связку гранат. Но гранаты не взорвались. И тогда танк закопал твоего деда живьём – наехал на окопчик и начал крутиться, вот и всё. По этой причине и не нашли Ивана после боя, он уже был похоронен в земле. А раз не нашли – значит, без вести пропавший. Так что не бывать твоей бабушке на мужниной могиле, много лет уже колосится над нею рожь…
– А об этом нужно ей говорить? – спросил мальчик, понимая, что эта тайна – слишком тяжёлая ноша для него.
У Хлопотуна, казалось, давно был готов ответ.
– Твоей бабушке важно про мужа правду узнать. И пусть она узнает. Страшно? А разве неизвестность лучше?
– Нет! – замотал головой Лёнька, уж он-то знал, как снедает бабушку эта неизвестность. – Лучше знать правду.
В знак согласия домовой наклонил голову.
– А последние мысли его были о ней, о Тоне…
…Дома Лёнька нашёл бумагу, ручку и написал: «Бабушка, вода в колодец вернулась. Утром расскажу всё».
ПРАЗДНИК С ГРУСТИНКОЙ
Пирогами пахло так, что они стали Лёньке сниться. Будто он покупает в Москве на улице пирожки и ест, да вот наесться никак не может. От этого он и проснулся. По всему дому расплывался запах свежеиспечённых пирогов.
Лёнька стрелой вылетел в кухню.
– Ба?!
Антонина Ивановна вытаскивала из печки очередной противень с румяными пирожками.
– Ба, хочу прямо из печки!
Бабушка расцвела:
– Горяченькие – самые вкусные, Лёнюшка!
– А сегодня что, праздник? – спросил мальчик, уплетая завтрак за обе щеки.
– А чем не праздник, ведь вода в колодец вернулась! Позовем Фёдора с Пелагеей…
Лёнька наконец всё вспомнил. И страшное испытание возле «журавля», и кудесничанье Хлопотуна под землёй, и долгожданный приход воды. Вспомнил он и о записке, оставленной для бабушки. Читала она или не читала? Не могла не прочесть, ведь никакой записки на столе уже нет. Но почему тогда бабушка ни о чём не спрашивает и вообще ведёт себя так, словно и не было ей никакого послания от внука? Лёньке сделалось немного обидно.
Но он ошибался: краем глаза Антонина Ивановна следила за внуком. Она всё утро думала: что означает его записка? Антонина Ивановна отчего-то беспокоилась, хотя ей полагалось радоваться в это утро, и вместо того чтобы обо всём расспросить Лёньку, она молчала и как будто собиралась, готовилась к чему-то…
– Ба, ты записку мою читала?
Антонина Ивановна посмотрела Лёньке в глаза и сказала спокойно, даже слишком спокойно:
– Читала.
– Ну?
Она вытерла руки о передник и села за стол напротив мальчика.
– Ну и что, Лёнюшка?
– Помнишь, я тебе про домового говорил, с которым Акимыч подружился?
Антонина Ивановна подумала о том, каким странным образом начинают сбываться её неясные, тревожные ожидания.
– Помню, – ответила она.
– Так это никакие не выдумки! Пелагея его своей бранью из дому выжила, и теперь он в старом сарае на краю деревни живёт. А все домовые в Песках стали его за это Выжитнем звать!
– Это тебе… тоже Акимыч рассказал? – тихо спросила бабушка.
– Нет, это мне наш домовой рассказал. Акимыч меня научил, как свести дружбу с ним, я и свёл. Нашего домового Хлопотуном зовут, он хозяйственный очень и толковый. Это он помог Черноушке семнадцатью крольчатами окролиться. И что яйца на сушиле – тоже он сказал… А ещё он каждый вечер навевает тебе крепкие и сладкие сны, чтобы ты спала и ему не мешала. А сам тут и чистит, и драит, и даже пыль выметает из-под сундука…
– Господи! – вырвалось у бабушки. – Действительно ведь, на днях сундук отодвигаю, а под ним ни соринки!
– Он и другое многое делает, просто ты привыкла и не замечаешь. А этой ночью мы с ним ходили воду возвращать. Знаешь, бабушка, почему вода пропала?
– Почему?
– Кому-то хочется, чтобы Пески исчезли.
– Да кому же, Лёня?
– Есть, бабушка, такие злые силы, это долго рассказывать. И мне нужно было их не побояться, чтобы воду вернуть.
– Да на что тебе-то эти страсти! – запротестовала бабушка. – Неужто без тебя не управились бы… твои домовые?
– Ну, ба, если б можно было без меня… Да ты не волнуйся, всё же хорошо кончилось.
– Ну и ну, – покачала головой Антонина Ивановна, – видно, не спать мне больше спокойно, пока ты здесь…
Лёнька рассмеялся.
– Ба, я тебе ещё не всё рассказал. В Песках совсем мало домовых осталось, но они все очень хорошие. Тут даже один домовёнок есть – Панамка, такой милый. У него пока дома нет, он в магазине живёт…
– А ты ничего не придумал, Лёнюшка? – взгляд у бабушки вдруг сделался таким, словно Лёнька был очень маленьким или тяжело заболел. Мальчику не понравился этот взгляд.
– Что вода вернулась, придумал? – спросил он, в упор глядя на бабушку.
– Да, – призналась та, – вода вернулась… Ну, ладно, рассказывай дальше.
– Я с домовыми несколько раз ночью ходил на посиделки. Знаешь, куда? В дом Егора Сеничева. Там домовой – Толмач. Он мне про жизнь Егора рассказал: как тот немцев лечил, как его в деревню не хотели пускать…
Лёнька посмотрел на бабушку – убедительно ли он говорит, – и продолжал:
– А у бабки Долетовой домовой очень весёлый, любит над кем-нибудь подшутить. Вот помнишь, она по деревням бегала, видение ей было?
Антонина Ивановна отмахнулась:
– Придурь у ней была, а не видение, совсем помешалась Катерина…
– Это её домовой хотел попугать тогда.
– Попугать?
– Ну, не попугать – проучить. Ведь она на людях говорит одно, а дома делает другое. Всю холодную избу иконами завалила, они там гниют, а ей хоть бы что. И поесть она любит, даже в пост. Домовой смотрел, смотрел, потом нашёл в холодной избе кадило, ладаном его задымил и стал перед Долетовой махать, а сам говорит: «Встань, иди и наведи порядок в холодной». А Долетовой его не видно, видно только кадило. Ну, и голос… Она с перепугу сперва под кровать залезла, а потом из дому выскочила и давай кричать о видении…
– Ой, уморил! – рассмеялась бабушка. – Вот она, значит, какая, наша святоша. Надо будет Пелагее рассказать, чтоб не шибко перед ней благоговела.
– Да, да! А домового с тех пор стали звать Кадилом. Мы ещё потом ходили с ним писателя пугать.
– А его-то зачем?
– Понимаешь, он плохие сказки пишет. Сочинил, например, про злого и жестокого домового… А домовые – добрые и хорошие. Ну и вот…
Бабушка больше не смотрела на Лёньку как на маленького. Слегка склонив голову, Антонина Ивановна думала о том, что жизнь ребёнка – совсем не такая, какой она представляется взрослым, и поделать тут ничего нельзя, и сожалеть, наверное, тоже не стоит. Однако она не теряла нить Лёнькиного рассказа.
– Это после вас он домой умчался? – спросила она как можно строже.
– После нас… Зато он больше плохих сказок писать не будет и задаваться…
– Да ты хоть одну ночь тут спал по-человечески? – спросила бабушка. – Утром вроде нормальный встаёшь…
– А это тоже наш Хлопотун делает. Домовые вообще многое умеют, умеют читать мысли на расстоянии…
Лёнька осёкся, вспомнив рассказ доможила про деда Ивана.
– Бабушка, – сказал он, мысленно призывая на помощь себе все добрые силы, какие только мог представить, – бабушка, Хлопотун знает, как дед Иван погиб и почему он пропал без вести.
– Что?! – казалось, этот крик вырвался у Антонины Ивановны из самого сердца. – Что ты говоришь?!
Понимая, что любая неточность может зародить сомнение в бабушкиной душе или больно ранить её, мальчик пересказал всё, что узнал от домового, почти слово в слово. Когда он закончил, Антонина Ивановна плакала и сама не замечала своих слёз. Лёнька молчал, боясь нарушить святую тишину.
– Вот что, Лёня, – наконец сказала бабушка, – пойду-ка я в огород, поработаю немного… А ты к Кормишиным сходи, в гости их позови…
У Кормишиных Лёньку ожидало неприятное известие – заболел дед Фёдор.
– Что-то занедужил я, Лёня, – слабо улыбнулся Акимыч, – старый уже, наверное… Может, время пришло к Харину оглобли поворачивать…
Лёнька не понял последних слов старика и спросил, подсаживаясь к нему на кушетку:
– А что у тебя болит? Ты лекарство пил?
– Да всё болит, милый, прямо разваливаюсь весь. А лекарства… – он виновато улыбнулся.
– Вот, – подхватила Пелагея, – помирать начнёшь в этой глуши – и помочь некому. У Лёни в Москве по телефону звякнул – через пять минут «скорая» примчалась. В Раменье и то фельдшер есть, а у нас… тьма тараканья.
– А полно, Пелагеюшка, – ласково сказал жене Акимыч, – зачем в больнице-то умирать. Хорошо бы в лесочке, на полянке лечь, подышать, посмотреть вокруг… А там и… с Богом…
Пелагея Кузьминична закрыла лицо руками и разрыдалась.
– А бабушка вас в гости приглашает, на пироги, – зачем-то сказал Ленька.
– Какие тут пироги, – сквозь слёзы выдавила Пелагея. – И в Раменье послать некого, и писатель ваш, этот Додыров, как назло, уехал!..
И она снова разревелась.
Дед Фёдор повернулся в постели и болезненно поморщился:
– Ну, не надо, не надо, Пелагея, не первый раз хвораю, авось пройдёт… А ты сходи на пироги-то. И мне после принесёшь…
– Что, – встрепенулась Пелагея, – аппетит появился?
– Не появился, так появится, свежих пирожков кто не любит?
Беспрестанно вздыхая и всхлипывая, Пелагея собралась и вышла шаркающей походкой.
Когда дверь за ней закрылась, Лёнька стал рассказывать деду, как он с Хлопотуном возвращал воду в Пески. На осунувшемся лице Акимыча читалось внимание и сочувствие.
– А не страшно было? – спросил он мальчика.
– Страшно. Но не очень… Ты знаешь, Акимыч, я ведь и бабушке всё рассказал.
– Как – бабушке? – Акимыч приподнялся на постели.
– Так. Мне Хлопотун разрешил.
– Ну и что… твоя бабушка?
– Нормально. Только очень расстроилась, когда про деда Ивана узнала.
– Про кого? – глухо вскрикнул Акимыч.
– Про моего дедушку. Это мне тоже Хлопотун ночью рассказал.
– Что, что он тебе рассказал?
– Он мысленно следил за дедушкой и знает, как тот погиб, что его немецкий танк зарыл на Курской дуге. Потому его и не нашли. Он про бабушку думал, когда умирал…
Дед Фёдор, с огромным напряжением слушавший Лёньку, теперь без сил упал на подушку и закрыл глаза. Наступила ещё одна минута молчания за это утро…
– Лёня, – вскоре позвал Акимыч, – худо мне, ты пойди погуляй, а я полежу тихонько, может, сосну…
Повесив голову, Лёнька побрёл к своему дому и всю дорогу думал о том, как же помочь Акимычу. В сенях мальчик остановился.
– …и никакого видения твоей Долетовой не было, – громко доказывала бабушка. – Это её домовой поучить хотел. Помахал кадилом да постращал чуток, чтобы не кривила душой.
– Как это он кадилом помахал? – послышался недоверчивый голос Пелагеи.
– Отыскал где-то у неё и покадил немного… Видать, когда она в пост колбасу наворачивала. Катерина твоя со страху под кровать залезла, а ты ей веришь: и в архангелов её, и в Матерь Божью, и кто знает во что!
– Так, может, Лёнька сочинил всё? – прогудела Пелагея.
– А откуда ему знать про Катькино видение?
– Так, может, мой рассказал…
– Твой тоже многого не знает, никто не знает. Что у ней, например, в холодной избе целая куча икон гниёт, ты знала?
– Мало мне нынче горя, – вдруг плаксиво отозвалась Пелагея. – Фёдор захворал, врача надо звать, хоть бы кто проехал в сторону Раменья… А тут ещё домовые эти… Как, говоришь, нашего зовут?
– Выжитень. Выжили же его из избы.
– А рази я знала, что они полезные? – визгливо ответила Пелагея. – Это ж мне Лидка всё насоветовала!..
– Я в детстве от матери слышала, что домовой и пожару не даст случиться, и скотине пасть, если хозяева с ним в ладу живут. Думала тогда, что это сказки. Вот, внук на старости лет просветил.
– Тоня, – после каких-то своих раздумий промолвила Пелагея, – а может, сказать твоему Лёньке, чтобы он этого Выжитня обратно позвал?
Лёнька ввалился с порога, не дав бабушке ответить.
– А чего мне говорить! Конечно, надо обратно звать! – закричал он.
Женщины вздрогнули от неожиданности.
– Вот пострел, везде поспел, – охнула Пелагея Кузьминична. – Ну, как там мой дед?
– Плохо. А я ему ещё про дедушку Ивана рассказал…
Бабушка и Пелагея переглянулись.
– Я и говорю, что за день сегодня такой, – вздохнула Пелагея. – Теперь он переживать будет… Пойду уж…
Антонина Ивановна отнеслась к ситуации с пониманием:
– Ступай, ступай, посиди с ним, поговори. Вот пирожков ему снеси на здоровье…
…Лёнька вышел из избы вслед за Пелагеей. Сев на крылечко, он долго смотрел ей вслед. Всё-таки Пелагея права, в этой деревне человек действительно очень одинок и беспомощен. Помочь ему может разве что окружающая природа, как и говорил Акимыч. Лёнька посмотрел на синеющий вдалеке сосновый бор: как он соскучился по этим колдовским, притягивающим к себе местам. Когда теперь они с дедом выберутся в новый поход? Но, с другой стороны, кто мешает Лёньке самому сходить в лес? Ходил же он на речку, даже попал в далёкое прошлое – и ничего с ним не случилось.
Решено. Переодеваться он не станет, а то бабушка заподозрит неладное и оставит дома. Он же скажет ей, что до обеда пойдёт погулять по деревне…
…Мальчик сразу нашёл тропинку, по которой они ходили в сосновый бор, и устремился вперёд. Он шёл прислушиваясь к себе: было интересно, что чувствует Акимыч один в лесу. Сначала Лёньку донимали старые мысли – о вернувшейся в деревню воде, о бабушке, о Пелагее, плачущей по Акимычу. Но вот мысли стали как бы истончаться и наконец исчезли совсем. В голове было чисто, на сердце – легко, и, отдавшись только воображению, Лёнька побежал по мягкой траве, прячась от им же придуманных лесных чудовищ, и в последний момент спасал себя, превращая всю эту нечисть в коряги и старые пни.
А вот он, теперь уже смелый охотник, крадучись выслеживает волшебного оленя. Убить этого оленя невозможно, но у мальчика в руке сеть, и не простая, а заговорённая. От такой не уйдёт даже сказочный зверь.
Олень шествовал по лесу не спеша: он знал свою мощь и неуязвимость, а потому не боялся встретить случайного охотника или хищника. Олень не подозревал, что Лёнька выслеживает его уже четвёртый день в надежде заполучить волшебные рога. Известно, что даже маленький кусочек этого рога имеет чудодейственную целительную силу – его можно приложить к больному месту и поправиться. Носить рог полезно и здоровому человеку – тогда он будет хранить своего владельца от всякого несчастья.
Но особенно ценен волшебный рог при тяжких хворях. В этом случае роговую кость измельчают в порошок и варят в ключевой воде. Через три дня питье переливают в кубок и подносят больному. И вот когда в кубке появится образ скачущего оленя, напиток нужно выпить. Этого достаточно, чтобы самый безнадежный больной вскочил на ноги и как ни в чём не бывало побежал с оленьей быстротой.
Охотнику Лёньке это средство нужно не для себя – у него болеет лучший друг, и помочь ему, кроме Лёньки, некому. Вот почему мальчик так настойчиво идёт по следу чудесного зверя и в конце концов настигает его.
По легкому движению оленьей головы Лёнька догадывается, что тот хочет пить и почувствовал воду, – впереди блестит озерцо. Охотник неслышными прыжками достигает озера раньше и прячется в кустах.
Идя на водопой, красавец олень потягивает воздух трепещущими ноздрями, но не чует опасности. Он спускается к воде, наклоняет голову с ветвистыми рогами… и тут его накрывает сеть. Олень прыгает в сторону, но лишь запутывается и падает, перепугав каких-то мелких пичуг, которые с писком уносятся в чащу. В глазах у волшебного оленя – удивление и печаль.
– Я знаю, – говорит подбежавший Лёнька, – тебя нельзя убить, но мне и не нужна твоя смерть. Мне нужна жизнь, которая скрыта в твоих рогах. Подари кусочек рога для моего друга, я очень прошу тебя…
С этими словами охотник разрезал свою сеть и освободил пленника. Олень стремительно поднялся на ноги и гордо тряхнул головой.
– Я дам то, что ты просишь. Но запомни, маленький зверолов, что целебной силой обладает только то, что отдано по доброй воле. Иногда я сам сбрасываю свои рога и дарю их людям.
– Я боялся, что ты не захочешь выслушать меня, и потому взял с собой сеть. Прости меня, волшебный олень.
Благородное животное кивнуло и огляделось, а затем неожиданным скачком олень бросился к могучему дереву и с размаху ударился рогами о ствол.
Веточка рога отлетела в сторону. Лёнька схватил драгоценный осколок и спрятал его на груди, не успев заметить, как скрылся в чаще чудо-олень, не успев поблагодарить его. Мальчик сложил ладони рупором и огласил лес победным звонким криком:
– Ого-го-го! Я нашёл волшебный рог!
Он летел в Пески, не чувствуя усталости, и всё помогало ему: деревья расступались, чтобы дать дорогу, трава никла к земле, птицы подбадривали своими задорными песнями…
До той самой минуты, пока он не увидел деревню, Лёнька жил в своей доброй лесной сказке и даже ощущал за пазухой тяжесть оленьего дара… Затем он сел на пригорок и стал смотреть на Пески, стараясь понять, что же случилось с ним сейчас, как растолковать этот новый опыт. Возможно, старый премудрый дедушка лес подсказал мальчику, как лечатся все, даже самые страшные болезни? Они лечатся – любовью!