От сердца к сердцу. Сборник рассказов

Иллюстратор Альбина Руслановна Киндикаева

© Виктория Алексеевна Рыдлевская, 2024

© Альбина Руслановна Киндикаева, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0064-0087-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Виктория Рыдлевская

От автора

Дорогие друзья! Рада представить вам свой первый и единственный прозаический сборник. Эта работа является результатом длительных философских размышлений, которые вылились в разные, порой очень трудные судьбы моих героев.

В своей книге я задаюсь вопросом, что же такое любовь, и прихожу к выводу, что здесь я пишу, скорее, о том, чем она не является. Я поднимаю такие темы как формы препятствия любви, духовная болезнь и зависимость, одержимость другим человеком и смерть как результат этой фатальной ошибки.

На первый взгляд может показаться, что я очень жестока к своим героям и некоторые из них всё-таки не заслуживают такого исхода. Но моей задачей было показать, до чего доводят человека не прожитая им боль и эмоциональная одержимость.

Некоторые из моих героев находят выход, некоторые – нет. Литература как рулетка, никогда не знаешь, чем закончится то или иное произведение. Даже А. С. Пушкин писал: «Представь, какую штуку выкинула моя Татьяна. Она вышла замуж. Этого я от неё не ожидал», говоря о главной героине «Евгения Онегина».

Я не могу предвидеть, чем закончится судьба моего персонажа, но есть идея, которую я хочу донести, а иногда это возможно только через потерю, смерть или расставание. Я говорила много раз и не перестану повторять, что каждая судьба по-своему трагична, притом у каждой судьбы есть свой особенный вкус.

Человек делает шаги – какие может. И пускай делает всегда и в том темпе, какой под силу только ему. Судить и оценивать – дело неблагородное. Дай Бог нам сил пройти свой путь, не стыдясь его и не прячась по углам. Я пишу о выборе, я пишу о чувствах – в общем, обо всём, что делает нашу жизнь прекрасной или наоборот.

Ради этой книги я прошла довольно долгий путь – путь, на котором мне открылось прекрасное чувство любви, а также понимание, милосердие и принятие всех поворотов судьбы. Прежде чем познать чужую боль, я «взглянула в глаза великому страху – самой себе».

Я благодарна Богу за то, что на протяжении моего творческого пути Он был со мной. Каждый раз начиная работать, я просила Его о помощи. И эта книга, скорее, результат Его вмешательства, чем работа только моих рук и моего ума. Многие сюжеты появились из ниоткуда, чего я точно не могу постичь.

Также я благодарна людям, пришедшим в мою жизнь, чтобы привнести в неё опыт и показать мне, какими бывают отношения и чем любовь, в сущности, не является. Я благодарна за то, что каждый, с кем я взаимодействовала, делился со мной своей жизненной историей, так что теперь у меня есть целый блокнот, исписанный чьим-то опытом.

Я рада, что мир показал мне свою неидеальность. Я рада также и тому, что многое узнала о человеческом предназначении. Очень часто люди приходят не для того, чтобы быть с нами, а чтобы нас к чему-то подтолкнуть и чтобы мы в этом новом опыте научились созидать.

Эта книга – результат действий, которые были необходимы для новой, качественной жизни. Мне нечем гордиться, кроме моего опыта, кроме того, что в нужную минуту и в нужном месте все части моей судьбы сложились в общий пазл. И я увидела: нет, это не было ошибкой, это был просто участок дороги.

Виктория Рыдлевская

Кок

Было это в октябре. Как сейчас помню, шёл моросящий дождь, словно в этот воскресный день небо решило выплакать свою горькую обиду. Капли скатывались по литым крышам, напевая какой-то удивительно странный и знакомый мотив – мотив нечеловеческой печали. Отчего это так, что каждый знает эту мелодию чуть ли не с пелёнок?

Стоишь, бывало, на остановке, а мимо тебя проезжает битком набитый трамвай, и там внутри одни только печальные лица. Лица, лица – все как одно – с маской скорби скорбной, печали печальной, и свет в глазах потух, словно лампочка у них там, внутри, перегорела окончательно – и баста! Ни один электрик, с образованием или без, не вернёт к жизни потухший этот свет.

Пустые глазницы отражают свет фонарей, а губы что-то шепчут, а я-то знают, что именно – мотив этот редкой красоты. Та-та-ра-рам-пуль-вуль-гу-гу! Та-та-ра-рам-пуль-вуль-гу-гу! Порой он не выходит из моей головы, и я подпеваю, вспоминая о том, как и когда попал в эти ряды скучно-серых людей, которые шеренгой идут на работу, не видя ни солнечного света, ни осенней красоты, ни жизни в целом.

А осень в том году была потрясающей! Впрочем, плохой осени не бывает – всё дело в смотрящем. Небесный купол так и манил, словно в конце трудового дня манит тёплая, свежая постель с пуховым одеялом и большой подушкой, как полагается. Кое-где маячили бледные облака, плывущие вдаль целой вереницей к тёплым берегам юга, чтобы переждать там приближающуюся зиму. Солнце уже не могло похвастать прежним жаром, но всё-таки иногда обдавало теплом чей-то высокий лоб или худощавую руку. Листва же своей золотистой корочкой, словно свежие оладьи, восхищала глаз, заставляя любоваться ещё и ещё, не переставая, не останавливаясь, стараясь запомнить каждую чёрточку, каждый листочек, чтобы потом – хоть иногда – оживлять в памяти этот чудесный пейзаж.

Я был болен пневмонией и никак не мог поправиться. На работе меня уже, откровенно говоря, заждались. Мой стол пустовал, а проект вёз мой уставший и обозлённый коллега, пока я изо всех сил пытался справиться с хворью. Для меня с детства нет ничего гаже, чем лежать дома, периодически осыпая себя градом антибиотиков. Если что и не даёт человеку повеситься, так это бешеная творческая работа ума – и этого мне не хватало просто до жути.

К тому же одиночество выставляет свои рамки, свои границы и правила. Ты больше не полководец-победитель, как то бывает в минуты личных побед, а маленькая букашка, которая, в сущности, особенно никому не нужна: у всех дела, телефон молчит, поскольку сейчас ты бесполезен. И только пёс, старый и спокойный, лежит в углу комнаты, периодически поглядывая на содрогающееся тело в припадке кашля. Кок вздохнёт тяжко, встанет, подойдёт, и сердце ёкнет от осознания того, как широко и светло умеет любить обычная дворняга.

Когда я думаю о Коке, мысли выстраиваются в один ряд, готовые подобрать любые светлые воспоминания. На самой высокой полке моего громоздкого шкафа лежит красный, весь в пыли, фотоальбом. И мне кажется, что

смотрел я его очень давно – впрочем, я помню все фотографии, все до единой. И самой удивительным из них будет снимок, на котором стоит маленькая девочка в красной вязаной шапке.

До чего же тепло и благородно детское сердце, пока его не обработали, подобно искусным кузнецам, запуганные, но принципиальные взрослые. Помнится мне, на дворе стоял февраль, не очень холодный, но ветреный. Хлопья летели мне в лицо так, что сквозь эту пелену нельзя было разглядеть ничего – чисто белая снежная простынь. Я бежал на полном ходу на объект, где мне должны были передать заказ, и все мои мысли были заняты горячим чаем и бутербродами. Вдруг что-то привлекло моё внимание.

У дерева, которое можно было разглядеть едва-едва, был какой-то непонятный силуэт, и мне хотелось его миновать как можно раньше. Но что-то непреодолимое влекло меня туда, поэтому я, сделав несколько десятков шагов, решил всё-таки вернуться. Подойдя ближе, я увидел: под скорчившимся от мороза тополем стояла девочка лет пяти, и красные её руки держали половинку едва тёплой котлеты, которую она понемногу скармливала большому бездомному псу.

На неё было страшно взглянуть: в февральский вечер она стояла в осеннем пальто и стареньких сапожках – без варежек, шапки и шарфа. Я с нежностью посмотрел на неё, стараясь скрыть свою природную сентиментальность, и сказал: «Возьми». В моей руке оказались бутерброды, шарф и перчатки не то чтобы против моей воли, но как-то в обход её, словно бы кто-то напомнил мне, что все мы люди и, как люди, заслуживаем человеческого отношения.

– Наконец-то, – закричала девочка чуть ли не в слезах и посмотрела на меня очень строго, – почему вы так долго? Моя мама, наверное, уже ушла… Я не успею её догнать! Что вас задержало?

– Простите, метель… – почувствовал я такую вину, что мог только опустить глаза. Хотелось заплакать от этого детского горя, которое, казалось, было больше и её, и меня, и вообще всего человечества. Минуту мы молчали.

– Держите, – сказала девочка, передавая мне котлету и верёвку, – она устала и замёрзла, понимаете? Пожалуйста, помогите ей… Я завтра приду, приду сюда. Пожалуйста…

Слёзы застилали мне глаза, и я еле-еле мог разобрать удаляющийся детский силуэт. Она бежала искать свою мать, и я готов был молиться кому угодно, лишь бы она только её нашла. И только теперь я понимаю, что должен был её остановить, схватить за руку, увести за собой, а мать бы мы нашли – нашли бы! – только потом, когда метель перестала бы яростно хлестать по щекам меня и обледеневшего пса.

А он действительно устал и замёрз – она была права. Казалось, ему уже опротивел весь этот мир с его бесконечными переменами погоды. Я тихонько потянул, и он, не сопротивляясь пошёл за мной. Наверное, после февральского холода тёплая квартира показалась ему уютной и безопасной, потому что он сразу уснул, а я сел, без конца посматривая на часы, боясь пропустить момент. Часы тикали так, что мне казалось, будто у меня в ушах появился их двойник.

Настало утро, и я, наспех собравшись, направился к месту встречи. В этот день не было метели, стих ветер и даже стало несколько теплей. Но покой стихии порой так обманчив – иногда он несёт непоправимую беду. На перекрёстке неподалёку от того дерева стояла машина, в которую врачи положили ту самую маленькую девочку, девочку, что так хотела вернуться.

Помню, как я подбежал к одному из свидетелей и спросил, что случилось с ней. Бабушка, едва покачиваясь и не скрывая слёз рассказала, как девочка замёрзла, дожидаясь маму. Она сидела напротив высокого кирпичного дома, содрогаясь от холода, в надежде, что мама выйдет и заберёт её с собой. Но улица была безмолвна, и только дворник нашёл её с утра, посиневшую от холода.

Впоследствии выяснилось, что ребёнок сбегал из детдома к большому и доброму Коку, который, может, один во всём мире отвечал ей любовью. Я приходил в этот детдом, я видел её кровать, шкаф, забрал себе её маленькую фотографию, на оборотной стороне которой было написано: «Даша Шевцова». И всё, что мне осталось от маленькой снежинки, мудрый и добрый пёс, который и мне стал настоящим лекарем.

Пожизненный срок

Было это восьмого числа не припомню какого года. Одно известно мне, что было это давненько. В городе N жил мужчина средних лет. Он носил длинную бороду, украшавшую его смуглое лицо. Бородач был уверен в том, что она ему очень идёт и делает его моложавым. По правде говоря, он становился похож на изнурённого просьбами старика Хоттабыча, но никак не на героя голливудских фильмов.

Мужчину звали Андреем Бегутовым. В свои тридцать три года он успел только лишь стать романтиком, который без конца переживает глубокие чувства, не до конца понятные окружающим. Телосложения мужчина был хорошего: высокого роста, стройный, с большими, мясистыми руками, которым, казалось, под силу любой физический труд. Ноги его были не менее большими, а голова, казалось, похожа на большой шар от количества мыслей, гнездившихся в ней.

Андрей с ослепительной улыбкой, которая так явно вырисовывалась на его смуглом лице и пробивалась сквозь золото бороды, всю свою жизнь проработал инженером и был уверен, что может принести много полезного ещё на этом поприще. Но чем старше он становился, тем чаще путались его мысли, которые совершенно не хотели оставлять товарища Бегутова. Они подбрасывали, как дровишки в костёр, идеи, и он, не разгадав их коварного плана, начинал думать.

Отчего-то мысли были сильнее его. Они вдруг стирали очертания реальности и начинали шептать: «Вот мы! Иди скорее! Возьми нас, возьми!». И Андрей Бегутов, отложив чертежи и наброски в сторону, раскидав карандаши, подходил к окну и любовался светом огромной жёлтой Луны, которая готова была раздавить город своими мясистыми боками. Она напоминала инженеру о том, что давно осталось позади, чего в его жизни уже никогда не будет.

Вечер. Школьный бал. Выпускной, на который он пришёл в своём поношенном костюме и новом галстуке – на него он копил последние несколько месяцев. Андрей был полон гордости за эту удивительную деталь, которая, как ему казалось, должна была пленить всех. Так нередко бывает в жизни: мы, искренне чем-то восхищаясь, ждём, что и другие люди оценят всю красоту, всё изящество предмета, о коем мы томно вздыхаем.

Андрей прихватил с собой небольшой букетик лилий, чтобы удивить Леночку – стройную девочку с большими голубыми глазами. Она всегда ступала так нежно и легко, что казалось, будто от её туфелек на полу не остаётся совершенно никаких следов. Лена была обладательницей роскошных белых волос, которые так дивно сплетались в кудри и плясали от малейшего дуновения ветерка вокруг высокого белого лба.

Длинные ресницы окаймляли красивые, лучистые глаза, а маленькая, кокетливая родинка на подбородке мешала развеять её чары. Каждый, кто смотрел в эти глаза, был безнадёжно влюблён в Леночку. Пухлые губки кокетливо улыбались, а мягкие щёчки выражали детский восторг.

В тот день Лена шла, высоко подняв голову, отчего волосы её развевались сильнее обычного и кружились в каком-то удивительном танце. Розовые пальчики перебирали пёрышки на красном веере, и Андрей не раз после вспоминал это её движение, мечтая, чтобы хотя бы раз она запустила их в его густые волосы и посмотрела ему в глаза.

Но Леночка была непреклонна. В своём ярко-голубом платье, которое она позаимствовала как будто у самого моря, девушка шла, словно королева, приглашённая на главный в своей жизни бал. Когда Лена вошла в зал, все расступились, пропуская её вперёд. Девушки недовольно переглядывались. Парни восторженно ласкали глазами её точёную фигуру.

Андрей робко и несмело направился навстречу своей возлюбленной, по пути застывая в нерешительности. Рука его дрожала под тяжестью букета. Каждый шаг давался с большим трудом, но он, набравшись мужества, осилил этот путь. И когда между ним и Леной оставалось всего каких-то десять шагов, девушка с любопытством оглядела его.

Андрей готов был ручаться, что этот взгляд был надменен и насмешив. Она внимательно изучила его костюм и задержала взгляд на красивом шёлковом галстуке, который, казалось, он стащил у дядюшки Самвела – продавца мужскими аксессуарами. Маловероятно, что кто-нибудь мог поверить, будто он сам прикупил себе такую дорогую вещицу – настолько сильно она не соответствовала образу юноши.

Он тревожно сглотнул и пошатнулся от этого взгляда. Лена обратила внимание и на букетик, так скромно покоившийся в руке Андрея. Он был настолько маленьким, что использовать вторую руку было необязательно. Эти белые цветы были перевязаны жёлтой ленточкой и приветливо улыбались девушке, которой они предназначались. Лена лишь удивлённо приподняла бровь, и Андрей прочитал в её взгляде одну только фразу: «Это всё?».

Паренёк стушевался, сгорбился, почувствовал, насколько он жалок в эту минуту, как нелепо и смешно выглядит. И в первое же мгновение своего тяжёлого осознания он спрятал руку за спину, опустил голову и прижался к стенке, стараясь не мешать проходящим. Андрей Бегутов с тоской посмотрел на гордую фигуру Лены, которая быстро удалялась под руку с красивым и элегантным юношей.

На нём был дорогой серый костюм, лакированные туфли и галстук из того же магазина, в котором некогда и сам Андрей покупал свою маленькую, красивую деталь. Но в его сопернике было что-то царское: он шёл так, словно бы ему принадлежал целый мир, словно бы он готовился раздавить каждого, кто встанет на его пути. И сам Бегутов, наверное, всё-таки не решился бы переходить этому человеку дорогу.

Именно так закончился для Андрея этот день. Его убогий букетик достался глупышке-меломанке Светке из параллели, которая улыбалась неловко и застенчиво, даже получая в подарок конфетки и шоколадки. Впрочем, и такого счастья в её жизни было не так уж много. Андрей боялся оставаться в полном одиночестве, поэтому выпил два бокала вина, а после со Светланой провёл остаток вечера, рассказывая ей странные истории из своей жизни. Но какая-то щемящая тоска так и осталась с ним.

Первое время он легко справлялся со своей бедой. Активная жизнь, путешествия, годы в университете и друзья спасали его от печальных воспоминаний. Но, как только жизнь его стала простой и размеренной, а он сам изо дня в день склонялся только над чертежами, всё круто повернулось. Голова без конца стала пухнуть от различных мыслей и воспоминаний, а перед глазами неизменно всплывала Леночка, о которой опытный инженер не хотел вспоминать даже под пыткой.

Пытаясь сбежать от неприятных воспоминаний, он отправлялся веселиться, много пил и ел до отвала. Наконец, когда всё меркло на фоне этого нежного, стройного образа, Бегутов отдавался фантазиям и мечтал о том, как они сольются в единое целое. Андрей упивался этими мечтами до тех пор, пока не звенел церковный колокол. В этот час он с ужасом осознавал: уже утро.

В одну такую ночь, когда его тело изнывало от сладкой истомы, а мысли блуждали возле ненавистного образа; когда чертежи были залиты чернилами и безбожно валялись на полу; когда сорванная одежда сползла с кровати и забилась в угол, где-то вдалеке прогремел гром и озарил тёмную, заброшенную комнату.

Картина и в самом деле была ужасной. На полу лежал испачканный, весь в каких-то пятнах, ковёр, содержимое шкафов валялось на полу, ноутбук и телефон лежали без дела, обрызганные то ли чаем, то ли кофе. В углу висела паутина, а лампочка нервно качалась под потолком. При всём этом на каждой полке лежал толстый слой пыли, поглощавший, казалось, саму жизнь.

В эту ночь Андрей был одержим призраком – он был болен той встречей и никак не мог выздороветь. Бегутов встал и медленным, тяжёлым шагом дошёл до кучи белья, валявшейся на полу. Среди прочих вещей он нашёл тот злополучный галстук, который считал причиной всех своих бед, ведь это он вызвал тогда насмешливую улыбку Леночки, он… он…

В приступе ярости Андрей Бегутов топнул ногой и закричал: «Я отказываюсь от этой жизни! Я не хочу! Мне ничего не надо! Дайте её! Дурацкие чертежи! Дурацкая машина! Ненавижу всё!». Гром прогремел во второй раз, как будто кто-то грозно зарычал на негодяя, и шаровая молния, пробравшись через розетку, влетела в маленькую комнатку, яростно сверкая.

Инженер из последних сил глубоко вздохнул и упал без сознания на пол – слишком тяжела была каждая минута, прожитая здесь. Андрей видел сон: словно Лена обнажена и сидит у него на груди, наклонившись. Он разглядывает её и гладит худенькие плечи. Она вздрагивает и, смеясь, произносит: «И это всё?».

Андрей с ужасом проснулся. Холодный пот побежал у него по лбу. Он снова услышал гром, тяжело поднялся с постели и, качаясь, подошёл к куче белья, где нашёл свой несчастливый галстук. Из его груди вновь вырвалось: «Чтоб тебя…! Мне ничего не надо! Дайте её! Дурацкие чертежи! Дурацкая машина! Ненавижу всё!». За его спиной вновь раздался гром, он в ужасе повернул голову – огромная шаровая молния снова застыла в центре комнаты.

Теряя рассудок, падая в обморок, Бегутов посмотрел на циферблат: снова полночь. Глаза закрылись, и Андрей полетел в какую-то пропасть, которая заканчивалась огромным, мягким белым покрывалом. На его груди вновь уселась обнажённая девушка, кокетливо повоела плечами и вздрогнула от прикосновения рук, затем наклонилась, чтобы поцеловать его, но губы искривились в улыбке. Девушка разразилась громким хохотом и спросила, приподнимая бровь: «И это всё?».

Гром вновь прорезал мрак. На часах – полночь.

Сгоревший дневник

Последние годы Нина люто его ненавидела и боялась. С каждым годом ненависть росла всё больше, и, казалось, она уже не планирует останавливаться. Нередко девушка просыпалась ночами от собственного крика. Всё её тело содрогалось от ужаса, она начинала судорожно дышать, глотая воздух открытым ртом и тараща глаза в потолок. Нина поднимала ногу, нащупывала её, убеждалась, что та на месте, и продолжала медленно обследовать своё тело: мягкий живот, ягодицы, плечи, тонкую шею и грудь. Затем, окончательно проснувшись, она садилась и опускала голову на колени.

Голова была невыносимо тяжёлой. Она носила такой груз воспоминаний, что, наверное, ей в пору было отвалиться. И тем не менее этот маленький шарик продолжал служить своей хозяйке. Мысли путались. Девушку мучила очередная мигрень, и она никак не могла от неё отделаться. Снова эти боли, которые перекатывались по всему затылку, вонзались кинжалами в виски и стремились дальше, чтобы уничтожить остатки покоя.

Ночь была свежая, звёздная. В открытое окно проникали лунный свет и комары, для которых не существовало никак преград. Они судорожно искали мягкую плоть и мчались, прорезая тонкими носиками воздух. Один садился на коленку, другой надоедливо ползал по спине. При свете луны его легко можно было разглядеть. Нина была настолько погружена в себя, что даже не замечала, как тёплый ветер развевает её густые рыжие волосы. Пальцы сплелись в замок, а глаза смотрела в пустоту в каком-то ужасе.

Сколько раз она уже пыталась забыть всё, что было. Раз пять она пробовала начинать новую жизнь, игнорируя все события прошлого. Но они врывались какой-то вспышкой воспоминаний в её размеренное существование, так что ей оставалось только переждать это состояние. В последнюю неделю – перед самым возвращением в родной город – ей стал чудиться повсюду образ человека, от которого она так старательно пряталась. Мысль о том, что ей придётся с ним встретиться, доводила её до ужаса.

Нередко, идя по улице, она останавливалась и начинала разглядывать какого-нибудь высокого мужчину с тёмными волосами и высоким лбом. Так Нина могла простоять целых пять-восемь минут, а после, успокоившись, шла по своим делам. Первое время её такие встречи повергали в ужас – хотелось бежать, не оборачиваясь, и ноги сами, не сговариваясь, семенили в другую сторону.

Теперь же стало всё гораздо хуже. Какие-то странные обстоятельства – предложение работать в её родном городе – привели Нину обратно, и она с первым поездом вернулась на родину. Честно сказать, она мечтала не ступать больше на эту землю, но, подъезжая к вокзалу, поняла, как сильно соскучилась по дому. Нина расплакалась: «Милый мой, любимый город! Прости меня… Я чувствую защиту, твою любовь».

Честно сказать, ей была свойственна сентиментальность. Она любила оживлять в своей голове дома, машины, города и разговаривать с ними обо всём на свете. Нина полагала, что все вещи наделены душой и могут её слышать. Иногда она начинала плакать без причины от переизбытка чувств. Такова была её натура – чувствовать гораздо больше, чем положено. Впрочем, никто не измерял. У каждого своё «положено», у всех – разное.

В тот вечер Нина проснулась от очередного кошмара. Они стали сниться ей практически каждую ночь. То ли одиночество вынуждало чувствовать свою беззащитность, то ли память играла злые шутки, напоминая о том, что давно кануло в лету. Только от этих мыслей не становилось легче. Артур приходил во сне, чтобы задушить её. Он держал её за горло и кричал: «Я тебя убью. Ты никому не достанешься».

Лёгкий холодок пробежал по спине Нины от этих слов. И стоило бы, наверное, забыть этот сон, как и все прочие, но отчего-то больное воображение рисовало страшные сцены. Вот Артур выслеживает её после работы, вонзает в грудь кинжал; или вдруг они встречаются где-нибудь среди общих знакомых, и он ведёт себя, как коварный маньяк-убийца, и угрожает ей. Ещё одним страхом Нины было то, что он может разрушить её личную жизнь в перспективе. И все эти годы она с каким-то больным нетерпением ожидала от него опасности.

Весь день девушка не могла обрести покой. Без конца выходила из дома за мелкими покупками. Не то чтобы они ей были очень нужны, но это такой хитрый способ не оставаться с собой наедине. Затем Нина отправилась в сквер качаться на качелях, но все её мысли были о том человеке, который может сейчас стоять у неё за спиной. Девушка обернулась, но двор был пуст. За последние сутки она передумала столько способов кровожадной расправы над ней, что со стороны это могло бы показаться даже смешно.

Под вечер девушка отправилась в пивную, но шумная атмосфера мешала ей размышлять над тем, что случилось так давно и почему всё получилось именно так. Большая кружка, обдающая своим холодом, нежно прижималась к плечу. Она была уже наполовину пустой, а Нина – наполовину пьяной. Она закрывала глаза, и ресницы слипались от пота, а губы не желали раскрываться в улыбке. Волосы мягко растекались по плечам, как будто прислушиваясь ко всему, что творится в окружающем мире.

Потом Нина мирно брела домой, осторожно ступая по мокрому асфальту, который после дождя стал какого-то тёмно-серого цвета. Фонари зажигались над головой пьяной девушки, и она внимательно следила за каждым из них. Ей не хотелось ни о чём думать, но мысли, словно тараканы, вновь набегали в её голову. Им словно бы нравилось мучить её и в панике бежать куда-то очень далеко.

Ей алкоголь не помогал никогда. Как-то на выпускном она выпила лишний бокал и медленно сползла по стеночке, а затем начала реветь. Так странно было наблюдать со стороны, как стройная, красивая девушка, теряет рассудок, обливается слезами и кричит не в силах остановиться. От алкоголя становилось только больнее, а пить до беспамятства Нина не умела, поэтому старалась обходить стороной все увеселительные заведения.

Правда, сегодня не такой день. Сегодня – день особенный. Просто потому, что страшно до безумия. Порою от этого страха сносит крышу, и хочется закинуться чем-нибудь серьёзным. Но Нина – молодец, Нина держится. Она возвращается домой, надевает наушники и начинает мечтать. Девушка пытается воспроизвести в памяти всё то, что было столько лет назад. Удивительно, воспоминания такие же свежие, словно только вчера испечённые булочки.

Она сочиняла, как всегда, в своей голове очередную историю о том, как оно могло быть на самом деле, потому что то, что случилось, никак не может быть правдой. Ну, совсем! Он берёт её за руку и говорит «Прости меня», а она не прощает, потому что он демон, демон… Демон! Но ведь хочется же простить, хочется же другого исхода. А если отмотать всё назад и посмотреть, как могли бы развиваться события в таком случае?

Так уже не получается – это было слишком давно, а она уже не та дурочка-студентка, серьёзная женщина как-никак. «В таком возрасте, – размышляла девушка с иронией, – в подобные сказки и принцев на белом коне не веришь». Да и уяснила Нина одну важную вещь: она и сама к этому всему приложила руку. В какой-то мере. Совсем чуть-чуть. Девушка и пыталась воспроизвести всё то, что было в начале, вспомнить, как было хорошо и спокойно с ним рядом, но непреодолимая стена расставания снова вырастала перед её глазами.

Нина собрала в кучу все свои дневники, которые вела в том далёком году, кроме одного-единственного. Она его сожгла ещё год назад в порыве гнева и отчаяния. И розовые корки с обрывками фотографий таяли от пламени огня. Чья-то огромная, злая рука уносила то, что ей было всего дороже. Впрочем, он сам ушёл давным-давно. Зачем беречь то, чего уже не существует…?

Страх и ненависть – два разорванных крыла, которые сначала подхватили Нину и понесли к солнцу, а после сбросили в глубокую пропасть. Девушка нашла его номер и вспомнила, с каким трудом он ей достался. Сколько раз она мечтала ему позвонить и что-нибудь сказать ещё тогда, когда Артур не проклинал её. Взаимная ненависть – что может быть прозаичнее? И откуда она только берётся?

Нина и в телефоне подписывала его чужими именами так, чтобы никто не догадался. Девушка думала, что умрёт на месте, если вдруг всплывёт эта страшная правда. Наверное, она просто ещё не осознала тот факт, что мир – это не школьная арена, где признание и уязвимость порицаются. Там за такое нещадно карали. Здесь взаимная любовь делает людей счастливыми. Жить без открытости всё равно, что ходить без ног или смотреть затылком.

Она нашла пару слезливых писем и записочек, а также одно нелепое стихотворение. Распечатав их, девушка вспыхнула чувством стыда, схватила себя за волосы и завопила: «О, Боже! О, чёрт! Какая я была дуууу-раааа!». Строчки плясали между следами слёз и соплей, кое-где пропадали под их натиском, но бодро продолжали свой забег. Влюблённость, описание глаз, рук, слов. Отчего столько нежности к этому неприятному человеку? Отчего столько умиления?

Как странно порою возвращаться к тем нелепым воспоминаниям, которые мы оставили. Нина отчаянно возмущалась, боролась с желанием улыбнуться и воротила нос. Она искала оправдания себе и говорила, что никогда не любила Артура, что это простое совпадение и ей ничего от него не надо. Девушка под гнётом этих двух порванных крыльев, которые тянули её в пропасть, совсем забыла, что только из великой любви рождается великая ненависть.

Она зреет годами, а когда перезревает, и никто не срывает тот плод, который был приготовлен для одного-единственного человека, всё начинает гнить, издавать отвратительный запах и вызывать тошноту. И мы уже сами забываем, что когда-то мечтательно посадили это дерево в надежде накормить того, кто так был нам дорог. Мы поливали его, укрывали от солнца и посторонних глаз, мы ухаживали за ним и тогда, когда сами нуждались в помощи. И в голове жила лишь одна только мысль: «Когда мой возлюбленный будет нуждаться, я накормлю его спелой вишней».

Нина также берегла своё дерево очень много лет, но, кажется, влюбилась в свою любовь и не захотела ею делиться. Или, может, испугалась, но начала отчаянно прятать своё чувство, чтобы никто – не дай Бог – не увидел её душу, не увидел её настоящую. Девушка привыкла жить в своей скорлупе, в своей раковине, куда не было пропуска никому совершенно. И теперь она читала с омерзением наивные строки, которые делали её глупой, уязвимой и… совсем-совсем обычной.

Девушка чувствовала досаду больше из-за того, что не сохранился её розовый дневник, откуда она с такой яростью вырвала фотографию Артура. Она не давала эту книжку никому и испытывала ужас, когда кто-то прикасался к её сумке. Ей казалось, что через одно мгновение все могут узнать её тайну, и она поклялась – даже ценой собственной жизни – сохранить её в секрете. Её любовь должна быть тайной.