Невыдуманные истории

Беспощадное время
(Пробуждение)

Василий проснулся оттого, что сильно ныло в правом боку, попытался повернуться, заныло и в левом боку. Из двух зол нужно выбирать меньшее зло, подумал он, поворачиваться не стал, но задумался. Молодой ведь совсем, а вот, видишь, болячки обступили со всех сторон. Сколько лет-то прошло с тех пор, как умерла Татьяна, так и не родив ему сына, с собой забрала его покойница. Пожалуй, уже лет как десять, а то и больше. Памяти совсем не стало, ну, память-то ясно, куда вся делась – водка съела.

Приподнявшись на локтях, Василий сполз с постели, некоторое время стоял на полу на коленях, боль постепенно ослабла. Тяжело сделать только первые шаги, потом – ничего, расходишься. На столе еще с вечера осталась недопитая водка в бутылке. Сделав глоток прямо из горлышка, он поперхнулся, закашлялся, а когда остановился, отодвинул бутылку от себя подальше и впервые за долгое время огляделся еще пока трезвыми глазами. Как медведь в берлоге живу, – думал он, глядя на свою постель. Постель – это условное название лежанки, сколоченной им впопыхах из нетесаных досок. Свою-то кровать, купленную еще вместе с Татьяной, срочно пришлось продать несколько лет назад. Прихворал он как-то среди зимы, легкие болели, нужны были лекарства, ну, а кто их даром даст, хоть умри. Вот и пришлось за бесценок отдать одному приезжему мужику ту кровать, да и то хорошо – ожил хоть. Соседка, бывшая подруга жены, заглянула тогда, объяснила, что давно не видно, мол, его из окон, не дай бог, не случилось ли что? Попросил он ее в город съездить, да лекарства купить от воспаления. Тем и спасся.

Матрац с кровати выкинуть тоже пришлось. Чуть живьем не сгорел прямо на нем. Среди ночи закурил сигарету, да уснул – сильно пьян был. Проснулся от боли, бок уже подгорать начал. Хорошо, что проснулся, а то угорел бы, это – в лучшем случае, а так-то, сгорел бы вместе с кроватью, да и с домом вместе. Вместо матраца теперь две старые фуфайки, да полушубок, отцовский еще. Новую кровать собирался купить, работал по-человечески целое лето, подрабатывал, ферму строил с бригадой приезжих строителей. Так ведь что получилось, при получке недодали денег много, заплатили меньше, чем договаривались, ссылаясь на выпивки во время работы, а когда калым обмывать стали, он все свои заработанные денежки взял да и пропил. Не столько пропил, сколько вытащили, когда после обмывки пьяный валялся. Да, много, чего пропил, а, то и просто даром отдавал. На литр водки шкаф обменял трехстворчатый. Тоже с Татьяной еще покупали. Соседке-самогонщице все стулья и стол отдал, получил по бутылке самогона за каждую вещь. А телевизор те же самые шабашники украли, когда работу закончили и уезжали из этой деревни. Напоили, да увезли телевизор-то, когда он пьяный спал, а может, и сам отдал, что с пьяного-то спросишь.

Разглядывая дом изнутри, Василий только головой качал, рамки с фотографиями стали совсем черными, это от копоти. Даже свадебные два портрета, его и жены бывшей, нельзя было рассмотреть. Нехорошо, ох как все нехорошо, – думал Василий, и скупая слеза пробежала по его грязной щеке. Василий поднялся с ящика, служившего ему табуретом, взял со стола, сделанного из ящика из-под спичек, недопитую бутылку и вылил ее содержимое в помойное ведро, стоявшее у порога под умывальником с соском. Видать, что-то перевернулось в его душе, он смял растормошенную пачку папирос и тоже отправил ее следом за водкой. Всю жизнь не курил по настоящему, так, только когда выпьет. Собрав все бутылки, а их было огромное количество, поставил мешки с ними у порога. Он разгладил лицо руками, поправил одежду, сходил к колодцу за водой, налил воды в умывальник и, с трудом, отыскав кусок мыла, тщательно умылся, смыв всю многодневную грязь со своего лица. Вроде, как и легче стало даже.

Лариска, продавщица в магазине посчитала да и поставила на прилавок сразу пять бутылок водки, только отказался Василий от них. На вырученные от бутылок деньги купил кое-каких продуктов на первое время, а от водки отказался. Она, проклятая, во всех его бедах виновата. Да еще сам виноват. Удивленная Лариска только сказать смогла:

– Как знаешь, дядька Василий.

Пришел на двор, тоже осмотрелся. Сарай набок скоро ляжет, срочно ремонтировать надо. Банька несколько лет нетопленая стоит. Вроде, крепкая еще банька, протопить, да помыться нужно, с год, поди, не мылся вовсе, даже в реке ни разу не искупался с этими пьянками. Помнится, прошлый год зимой у кума в бане мылся, тот хотел сделать из него человека, да не получилось, а ведь слово давал куму, что с выпивками завязывает навсегда.

За день Василий успел починить забор вокруг дома, стекла протер в рамах, а то заросли грязью так, что даже днем сквозь них на улице-то вечер уж кажется. Вышел в огород, кроме картошки не растет ничего. Хорошо хоть картошку вовремя посадил, соседи помогли, дай им бог здоровья. Но он на добро всегда добром отвечал, соседка, то дрова попросит поколоть, то помочь мешки с картошкой перетаскать. Не отказывал он никогда, даже пьяный, но такса у него была серьезная и постоянная: за каждый рабочий день – две бутылки самогона.

За домом в палисаднике нашел он еще две грядки лука. Интересно, кто же ему посадил этот лук, дай бог ему, или ей, здоровья. Ничего, жить можно. Картошки будет навалом, ешь – не хочу! Усадьба большая – тридцать соток. Надо бы где-то взять маленького поросенка, все, глядишь, с мясом зиму будет. Не поздно еще, если перед самым Новым Годом его зарезать. Нужно будет спросить у своих соседей, может, у кого и есть поросята. Сарай-то теплый, отец еще помогал построить. Даже зимой тепло поросенку будет, а пока нужно только будет заготовить больше сена.

Заглянув в сарай, Василий обнаружил там два куриных гнезда, да штук с десяток яиц в них, по двору бегали штук двадцать кур, да звонкоголосый петух, который будит его по утрам каждый божий день. Вот, вроде бы и не так все плохо. Руки только надо приложить ко всему, да в порядок привести все хозяйство.

Обед приготовил Василий самый настоящий – из трех блюд. На первое суп приготовил из рыбной консервы, на второе – картошку с тушенкой говяжьей, она запашистее, чем свиная, ну, а на третье – листьев смородины заварил, чем не чай. Пожалуй, лучше еще будет. Вкуснее, по крайней мере.

Только прилег после обеда на свою постель передохнуть чуток, из сеней послышался стук, да бряк. Неужели, кто из друзей с бутылкой заявился? Ну, нет! Ничего у них не получится, – думает Василий. – Ссориться не буду, но предупредить придется, что завязал он с выпивкой совсем. Жить еще хочется. Да какие еще годы?

С таким намерением и стал подниматься Василий с постели, тут-то и схватило его в боку, ни вздохнуть, ни охнуть. Так и сидел он, ухватившись за бок, пока дверь не открылась и не вошла соседка. Увидев корчащегося от боли Василия, она сразу жалобно запричитала:

– Бог с тобой Васенька! Что случилось? Не надо ли вызвать фельдшера?

– Не стоит, тетка Ирина. Не беспокойся. И так все пройдет.

– Ты что это меня все тетка Ирина, да тетка Ирина величаешь. Имя позабыл, так тетка-то причем? Какая я тебе тетка. Ведь я моложе тебя на два годочка.

– Да, не болтай, что моложе? – оторопел Василий. – Ведь ты жена дядьки Никифора будешь? А он, сколько лет тому помер-то?

– Ты с ума, что ли, Василий сходишь, или и сходить-то не с чего. До старости дожил, а ума все не нажил. Ведь Никифор Петрович-то отец мой, а тетка Ирина, как ты меня кличешь, мать моя родная. А я – Наталья, младшей дочерью была их.

– Да брось ты меня смешить, какая же ты Наташка? С той-то я по молодости погуливал еще, пока на Татьяне Ильиной не женился.

– Так вот, я и есть та Наташка, с которой ты погуливал, как говоришь. Не помнишь, как мы с тобой у ручья по вечерам встречались? Да и целовались там.

– Ты меня прости, только почему ты старая-то такая? Ты ведь такая хорошенькая была, если бы не Татьяна, наверное, на тебе бы женился. Я-то видишь, молодой еще совсем, на мне пахать, да пахать. А ты все бегаешь, как мышка серенькая. Бабушка – божий одуванчик. Нет, не верю я, что Наталья ты. Не верю и все, хоть убей.

– Ты, говоришь, слишком молод? У тебя зеркало в дому есть?

– Зачем мне зеркало? Что, я свою физиономию не видал, что ли? А бреюсь я на ощупь. Вот и не нужно мне никакое зеркало. Было когда-то, да при живой Татьяне еще разбил, когда пьяный был.

– Погоди, принесу сейчас из дома.

– Да зачем?

– Погоди. Увидишь.

Наталья проворно исчезла за дверью. У Василия в голове не укладывалось все то, что он услышал сегодня, только что. А ведь правду говорит старуха, что по молодости они с Натальей все целоваться бегали на этот ручей. Тогда, что же с ней стряслось? Старая такая на вид, да убогая какая-то. А так-то, ничего еще, бегом бегает. Вон, бежит.

Наталья вошла в дом, держа в руках, как икону, большое зеркало, встала возле окна, чтоб виднее было, да попросила подойти Василия.

– Ну, вот. Что притащила-то, икону что ли? – ворчал Василий, но к окну подошел. – Показывай, что приперла-то.

– Гляди, гляди батюшка. Узнаешь?

Василий сразу-то и не понял, что там, на картине изображено, вроде мужик какой-то небритый, да не мужик, а старик вовсе. Руку поднял, чтобы свою щетину пощупать, глядит, и там старик рукой по лицу водит. Господи! Так неужели это я таким стал? Старый, обросший весь, на бомжа самого последнего похож, – думает Василий, а у самого сердце кровью обливается. Насмотрелся на себя в зеркале, ничего говорить про то, увиденное, не стал, а отошел от окна, сел на ящик и задумался. А Наталья так у окна и осталась стоять. Тоже молчит, видит ведь, что переживает мужик, а какие мысли его одолевают, одному ему известно, да господу богу. Заговорил Василий:

– Наталья! Помоги мне в порядок привести мой дом. Отмоем, отскоблим, да заживем вместе. Нет ведь у тебя здесь никого? Одна живешь? Слово тебе сразу даю – не увидишь ты меня пьяным больше никогда в жизни.

Наталья пожала своими худыми плечиками, да тихо так и говорит:

– Поживем, увидим.

Эти ее слова Василий истолковал, как согласие Натальи жить с ним.

– Когда же это так мы успели состариться? Как ты думаешь, Натальюшка?

– Ох, Василий, Василий! Мне хоть она и длинной показалась, да не видела я, эту жизнь-то настоящую. Плохо ведь быть в семье последним ребенком. С детства помню, прижмусь в постели к матери ночью, да плачу. Мать спрашивает меня, что, мол, плачешь? Да жалко, говорю, мне всех вас. Вы ведь все старше меня, умрете-то все меня раньше. Все так и было. Как ты женился тогда на Таньке-то, так и стали все мои родные один за другим умирать, все по порядку, да по возрасту. Есть племянники, да не нужна им я, тетка какая-то. Вот была самой младшей в семье, а семья-то была большая, так одна и осталась.

– Так ты что, меня винишь, что твои родственники померли после того, как я не на тебе женился?

– Да нет. Может, сказала бестолково, а может, ты, что-то не понял. Не то я имела в виду. Ты женился, лет уж, чай, тридцать тому назад, времени много прошло с тех пор. А оно беспощадно это время-то. Вот оно и нас с тобой состарило. Только ты его часто и не считал. Летело оно, ну и лети ты. Все молодым себя видел, времени в запасе – хоть отбавляй. Успею, мол, все еще успею сделать. Ну и с чем ты остался? Будешь, вот, немощным стариком, видела я, как ты за бок хватался, и воды ковш тебе подать некому будет. Ты ведь тоже дожился, один одинешенек остался.

– Да, Наталья. Есть, конечно, где-то родственники у меня. В городе живут. Но я к ним никаких претензий не имею. Пусть живут сами по себе.

– Я тебе вот что предлагаю. Поживем пока в двух домах, а приведем в порядок твой дом, а он у тебя покрепче моего, в два раза позже построили его, вот и перееду я к тебе навсегда. Друг другу опорой будем. Рассуди сам, ждать милости от господа бога поздно: ко мне не приедет рыцарь на белом коне, а ты не встретишь Елену Прекрасную. Прошло то время, а оно, повторяю тебе еще раз, беспощадно. Нет возврата к старому.

– Дай обдумаюсь. Сообразить еще не могу, что делать нужно. Пару дней хватит мне, хмель дурной еще из головы не вышел, да и здоровье что-то крепко село. За два дня оклемаюсь, да и возьмемся мы с тобой за дело. Много в жизни опустил, наверстывать все надо, а не то пройдет она, жизнь-то, совсем стороной. А ты приходи ко мне эти два дня, наведывай. Вдвоем-то все легче.

На следующее утро Натальюшка появилась в доме Василия ни свет, ни заря. Пока Василий лежал на своей кровати, она выбросила все ящики, которые служили стульями, собираясь взамен принести пару стульев из своего сарая. Был выброшен на дрова и стол. Василий только рукой махнул:

– Делай, как знаешь, Натальюшка.

Наведя ведро теплой воды со стиральным порошком, соседка часа два отмывала грязь с полу всего дома. Грязь прямо въелась в краску, видать не мылся этот пол никогда после смерти хозяйки. В доме запахло землей, нечистотами и еще черт его знает чем, разведенными теплой водой. Наталья открыла нараспашку все окна и двери, чтобы дух этот поскорее выветрился из жилья.

Василий, когда нытье в боку прекратилось, вышел во двор, что-то пилил, стучал молотком, затем зашел снова и попросил у Натальи сделать ведерко такой же воды с порошком:

– Лестницу сделал. Пойду, промою прямо с улицы окна, а то свету божьего не видать. Гляжу, в доме-то как чисто да ладно стало, а сквозь окна и людей не видать на улице.

– Да лежал бы ты, раз нездоров еще. Впереди времени много будет.

– Душа не терпит смотреть, как ты пластаешься, а я лежать буду.

Когда все пять окон дома стали сверкать и пускать солнечные зайчики, Василий взял у Натальи ключ от сарая, где лежала старая мебель, принес охапку еще совсем неплохих «Венских» стульев и облезлый круглый стол. Оставив их во дворе, он сбегал к столяру, которого почему-то все звали Алеша-ляля, привел его, показал свою новую старую мебель, и они оба исчезли, забрав все с собой.

На следующий день, когда Наталья вошла в дом Василия, она только руками всплеснула. Посреди зала стояла новая мебель, еще остро пахнущая лаком, круглый стол и четыре венских стула. Она сначала даже не признала в новой мебели свое барахло и спросила:

– Деньги-то, где берешь, занимаешь, наверно? Отдавать-то чем будешь? Работать нужно пойти.

– В том-то и дело, Наташа, что Алеша-Ляля даром мне все это сделал, да еще и приглашает на работу к себе, его помощником. Он у себя фирму мебельную открывает, вот ему помощники и нужны. Разговор у меня с ним был, говорит, чтобы этого ни-ни, – он щелкнул ниже подбородка по шее пальцем.

– Ну вот, ты и не подводи себя, хорошим будь, Васенька. Ведь душа радуется, глядя на тебя такого – трезвого, да работящего.

– Не говори мне так. Раз сказал, что капли в рот никогда не возьму, значит все так и будет, Наташа! И не возобновляй больше мне этого разговора.

– Тоже слово даю, не услышишь ты от меня никаких нравоучений, если все так будет.

Прошло время. Общими усилиями Василий с Натальей привели в порядок дом. Василий работал в фирме Алеши-ляли, получая за свой труд хорошие деньги, на которые можно было уже жить припеваючи вдвоем с Натальей. Мебель для дома он, с разрешения хозяина, сделал сам по своему вкусу. Жизнь, как его, так и его соседки Натальи изменилась до неузнаваемости к лучшему. Наталья, видимо крепко обдумав свое решение, впервые осталась ночевать у Василия в доме. Утром, счастливый Василий, выбравшись из семейной постели, долго и возбужденно ходил по комнате и, наконец, присев на кровать, в которой еще нежилась его Натальюшка, раскидав по подушке свои прекрасные волосы, наконец, заговорил:

– Счастливый я человек. Вот ведь чуть не спился полностью. Да ты, Наталья, как ангел, какой, в мою келью вовремя заглянула, да вытащила меня на свет божий. К старому возврата у меня не будет никогда больше. Хочу спросить, как же ты сберегла-то себя? Это у нас с тобой по молодости ничего не было, целоваться только бегали к ручью. А ведь после, когда я женился на Татьяне Ильиной, за тобой такие ловкие ребята увивались, что только оторви, да брось. Как только ты умудрилась устоять перед ними?

– Да тебя, ведь, я всю жизнь любила, а как Татьяна умерла, все ждала, да надеялась, что бросишь ты пить, придешь в себя, тогда, может и вспомнишь нашу прежнюю любовь. А ты так долго не приходил в себя. Вот и надела я материнскую кофту с длинной юбкой, да платочком волосы по-стариковски подвязала. За эти годы я ни разу брови не подвела, ресниц не красила, думала, что не придется мне никогда делить ложе с любимым человеком. Да бог смилостивился, разум тебе вернул. Теперь все хорошо у нас должно быть. Никак нельзя допустить размолвки, много ли жить нам осталось. Может быть, вот поживем вместе немного, да в церкви обвенчают нас. Сделаем все по-христиански, по традициям веры отцов наших. Согласен ли ты с моими словами?

– Еще как согласен я с тобой, Наташенька!

11/11/2011

Билет до ближней станции

Владимир подошел к окошечку с полукруглым вырезом в самом низу стекла и, слегка пригнув голову, заглянул внутрь маленькой комнатки, кассы по продаже железнодорожных билетов на пригородные поезда, отходящие со станции Йошкар-Ола в сторону Казани. По ту сторону стекла сидела кассирша, внешний вид которой заслуживал особого внимания. Она поздоровалась и вопросительно с улыбкой смотрела на молодого мужчину, ожидая, что он скажет. Владимир смутился от ее взгляда и медлил с покупкой билета, благо, народу вокруг не было. До поезда, по расписанию, был еще целый час. Люди не торопились.

Кассирша, видя нерасторопность будущего пассажира, спросила его:

– До какой станции вам нужен билет?

Он не ответил, потому что растерялся под взглядом обаятельной женщины и никак не мог вспомнить название этой небольшой станции, куда он собирался попасть, он приоткрыл рот, приподнял руку и закатил глаза под потолок, пытаясь вспомнить. Она повторила вопрос, но еще добавила:

– Вам ведь на этот поезд? – назвав номер поезда.

– Да, да! На этот самый поезд. Нужен билет до…, до…, – тут он взмахнул рукой и смущенно сказал. – Мне бы в «Детство» попасть. Правда, я забыл, как называется станция, но она тут, недалеко. Она самая первая станция.

Лицо женщины за стеклом приняло выражение озабоченности, она прекратила улыбаться и очень странно стала смотреть на молодого мужчину. Так она смотрела на него некоторое время, потом, глаза ее словно засветились, а может, просто заблестели от внезапно навернувшихся слезинок. Быстро промокнув глаза платочком, она тихо сказала:

– Я продаю билеты на поезда здесь почти десять лет, но вы…, вы первый человек, который попросил билет в «Детство». Вот, пожалуйста, ваш билет. Счастливого пути вам!

Она протянула ему картонный прямоугольник билета с маленькой дырочкой посередине. Он, отходя от кассы, внимательно рассмотрел надписи на билете и, прочитав, заулыбался, повернулся в сторону кассы и помахал рукой хорошенькой женщине, которая продолжала смотреть вслед уходящему пассажиру.

Владимир несколько раз подходил к автомату, большому железному ящику и пил шипучую и кусачую газировку с сиропом по три копейки за стакан, после чего пришлось бегать по вокзалу и искать дверь с изображением на ней «писающего мальчика». Но все это было не главное, о главном он задумался, когда занял свободное место на диване в зале ожидания. Как встретит его родной дом? Сохранился ли он? Небольшой домик, с двумя окнами на улицу, тогда он был еще совсем новым, только что построенным. Его построил сам отец. А потом они переехали и стали жить в городе.

Когда Вовка закончил первый класс, учась в городе, ему нестерпимо захотелось побывать в том маленьком поселке, где прошли его самые юные годы. Что манило его туда, что толкнуло его пойти пешком прямо по железной дороге, он не понимал до сих пор. Надо же было восьмилетнему мальчишке в воскресный день отпроситься у матери погулять и уйти пешком в страну своего детства. Он целеустремленно шел по лугам, переходил реку по железнодорожному мосту, а остаток пути шел по бескрайнему лесу.

Ноги привели его прямо к домику, к которому он так стремился. Вовка долго ходил около дома, жадно всматриваясь в окна в надежде увидеть что-то родное. Но подходил вечер, никто так и не открыл ему ворота во двор дома, а об обратной дороге в город он так и не подумал. Хорошо, что в это время возвращалась из магазина соседка, знавшая Володьку. Родители дружили с этой женщиной и между собой называли почему-то ее Зиной Черной. Вовке она нравилась за то, что любила его и, при случае, угощала конфетой. В этот раз, увидев Вовку, она подошла к нему, обняла и спросила:

– Родители-то где?

– Там, дома остались, – не соврал Вовка.

– Как же ты здесь оказался? На поезде приехал один?

– Нет, я пешком пришел – ответил Вовка и заплакал. Плакал долго, умываясь слезами.

– Не реви, – строго сказала тетя Зина. – Сам же набедокурил и воет еще. Ты давно ушел из дома? Вот, глупенький, шел-то зачем? Ах, на дом посмотреть!

Женщина задавала Вовке кучу вопросов, а он от слез не мог говорить, а только кивал головой. А когда Вовка ответил ей, что шел на дом посмотреть, она, вроде как смягчилась, лицо ее стало гораздо добрее, она погладила Вовку по голове и сказала:

– Ладно, ладно, будет реветь-то. Соскучился по дому, вот и пришел, а я вот, до старости дожила, а так и не собралась побывать на своей родине. Не помню уж, какой он был отчий-то дом. Маленькой мне он казался огромным. А какой он на самом деле, видать, не увижу никогда. Не собраться мне больше съездить туда.

Прекратив гладить Вовку, тетя Зина запустила руку в свою кошелку, достала буханку белого хлеба, пеклеванного, отломила почти треть его, запашистого, и сунула в руки Вовки.

– Поешь, поешь! Голодный, чай, с утра.

Вовка вонзил свои зубы в хлеб и принялся уплетать его. Только сейчас он почувствовал голод. Еще бы, целый день ничего не есть. Тетя Зина покрутила головой, спросила кого-то про время, а получив ответ, подхватила Вовку за руку и быстро потащила его в сторону станции, на ходу объясняя:

– Поезд вот, вот подойдет, Вовка! Поторопиться надо, а то не успеем на него. Я тебе билет куплю, до города доедешь и больше никуда не сворачивай, прямо до дому дуй. Понял меня? А в следующий раз, захочешь дом посмотреть, с матерью или с отцом приезжайте. Заодно, и меня, старую, навестите. Договорились?

Вовка покивал головой.

Подошел поезд. Вовка успел доесть весь хлеб и, даже, запил его водой из колонки. Тетка Зина принесла ему билет, такой прямоугольник картонный, с дырочкой посредине, сунула его Вовке в карман и подсадила на подножку вагона. Вдогонку она успела прокричать:

– С матерью приезжай, Вовка!

– Ладно, приедем! – ответил Вовка и пошел занимать место в вагоне, чтобы было возле окна.

Только не приехал Вовка ни летом, во время каникул, ни через год. Двадцать лет прошло с того его визита в «Детство». Тетка Зина не дождалась Вовку, ни одного, ни с матерью. Мать написала Владимиру как-то в письме, что умерла тетка Зина, спрашивала, помнит ли он еще ее. Кого из знакомых может еще увидеть Владимир там, в поселке, по приезду? Можно и без знакомых обойтись, прикрыв глаза, думал он. Посмотреть бы на родные места, на домик, который построил отец и в котором когда-то жил Вовка и больше ему ничего не надо.

Когда подошло время, Владимир сел у окна в полупустом вагоне. Беззвучно за окнами вагона поплыли привокзальные строения, затем медленно ушли назад зеленые луга, замелькали фермы моста через небольшую реку Кокшагу, и в вагоне стало темнее, густой смешанный лес стоял стеной по обе стороны вагона. Ближние деревья проносились мимо, удаленные медленно проплывали в стороне. Казалось, что лес не кончится никогда, но снова появились деревянные дома, обозначились улицы, по дорогам катили машины, люди шли по дорожкам вдоль домов, толпились кучками около открытых дверей магазинов, стало видно деревянное здание небольшого вокзала.

Выйдя на платформу, Владимир быстро отыскал направление, куда ему предстояло идти к заветному домику. Он шел, а сердце его от волнения готово было выскочить из грудной клетки. Справа осталась школа, тоже деревянная, двухэтажная. Он помнил ее с того самого детства, а запомнилась она ему потому, что здесь он первый раз в жизни встречал Новый Год с настоящей украшенной елкой и настоящими Дедом Морозом и Снегурочкой.

Ну, вот и дом, тот самый дом, который когда-то построил отец. Сейчас дом ему показался совсем маленьким, почти игрушечным, всего два окна смотрели на улицу. В одном из окон показалось лицо немолодой женщины, заинтересованно наблюдавшей за Владимиром. Затем оно исчезло, и, вскоре, открылась входная дверь, женщина вышла на крыльцо. Она приложила руку ко лбу, загораживая глаза от солнца, и через забор стала наблюдать за высоким мужчиной, осматривающим ее дом.

Владимир, глядя на домик, вспоминал, как жили они тогда. Жили, конечно, бедно. Кровать, лавки и табуретки были сделаны самим отцом. Электричества в домах не было, а когда установили дизель-генератор и протянули провода прямо к домам, сообщив при этом, что вот-вот подадут в дома электроэнергию и будут гореть электролампы, Вовка долго лежал на лавке и не сводил глаз с лампочки, висящей под потолком, боясь пропустить тот самый момент, когда она вспыхнет. Лампочка вспыхнула, ее свет жег глаза, как сварка, хотя была она всего двадцати пяти ватт мощностью.

– Чего встал тут, да в окна заглядываешь? – Владимир вздрогнул от внезапно раздавшегося басистого голоса. – Говори чего надо? Я тут хозяйка!

Владимир растерялся от неожиданных вопросов, но подошел к хозяйке, стоявшей уже в открытых воротах.

– Жил я когда-то в этом доме. В детстве. Вот и решил взглянуть на дом из «Детства».

Грубая на вид женщина внимательно осмотрела гостя, чуть посторонилась и, показав рукой на крыльцо, сказала:

– Похоже, что так. По глазам вижу. Проходи, коли пришел в дом из «Детства».

Голос ее звучал уже мягко и доброжелательно.

Подходя к крыльцу, Владимир оживился, вспомнив:

– А под крыльцом мы козу держали! С той стороны крыльца вход.

– Держим и мы. Только сейчас она на пастбище.

– Там под крыльцом окошечко есть из подпола для вентиляции. Мы с племянником, помню, из дома через него и вылезли, когда мать оставила нас в запертом доме. Поутру ушла лошадей кормить на конюшню, думала, что мы не пробудимся, а я рано что-то поднялся и поднял переполох. Из окна прыгать на землю побоялись – высоко. Так мы, вот, через козье жилье и выбрались из дома.

– Не лупила, мать-то? – уже со смехом спросила хозяйка дома.

– Лупить не лупила, только ругала, отец, тот бы подзатыльник отпустил, – согласился Владимир. – Только, в город он зачем-то ездил, не было его в ту ночь дома.

– То-то!

Войдя в дом, Владимир подивился тому, как мал был дом, как было мало свободного места. Почти четверть всей площади занимала русская печь. Еще он увидел старую отцовскую скамейку на кухне вдоль стены. Надо же, сколько лет прослужила. Заныло сердце, Владимир попрощался с грозной на вид, но доброй душой, женщиной, сказал «спасибо». Она вышла его проводить до ворот, а в след напутственно сказала:

– Живы если родители, передай привет от нас, а ты сам-то заезжай, если надумаешь родной дом посмотреть. Быстро уж ты как-то собрался уходить. Сын должен приехать, посидели бы, да чайку попили. Я бы, чем и покрепче угостила. Ну, да ладно. Давай, с богом. Да, приезжай, если надумаешь.

Владимир только покивал головой, говорить не мог, сперло дыхание. Он еще раз оглянулся на дом, у ворот которого стояла женщина, махнул ей рукой и направился быстрым шагом к небольшой березовой рощице около железнодорожного вокзала, чтобы там на скамеечке скоротать время до прибытия поезда.

Снова прошло много лет. Побыв в гостях у оставшихся родственников, Владимир попрощался и заказал такси, чтобы успеть к отправлению поезда до Москвы. Чемоданы он не любил, в поездках всегда обходился дорожными сумками, так и сейчас, с сумкой на широком ремне через плечо, он прошелся по вокзалу, все тому же, старому. Рассматривал буквально все, останавливался около всех киосков, заглядывал в лица людей находящихся в залах вокзала в надежде встретить хоть одно знакомое лицо. Но, видимо, слишком много времени прошло, знакомых не стало. Грустно? Конечно, грустно! Родной город стал совсем чужим.

С таким настроением он оказался около кассы на пригородные поезда. Народу тут не было, до поезда еще оставалось много времени. Проходя мимо окна кассы, он заглянул через стекло внутрь помещения. Там, перед окном, сидела миловидная женщина с сединой в волосах, которая, почувствовав у окна человека, взглянула на него и сразу заулыбалась. Владимир чуть узнал ее, подумав про себя, как время меняет облик человека. Но и он заулыбался и поздоровался. А она сказала ему:

– Кроме вас никто не просил у меня билет до «Детства». Кругом практичные и скучные люди! Как они живут? А я о вас поначалу долго вспоминала, сейчас стала забывать, но вы напомнили о себе. Вам билет до «Детства»?

Владимир машинально кивнул головой, не думая и не загадывая, что он с ним будет делать, как обойдется с этим билетом. Он вынул из кармана деньги и рассчитался за билет, продолговатый прямоугольник из картона с дырочкой посередине.

– Счастливо вам побывать в «Детстве»! – пожелала добрая женщина ему на прощанье.

Он только кивнул головой, отходя от кассы. Он не мог говорить, снова сперло дыхание. Прочитав написанное на билете, он обернулся назад и махнул рукой смотревшей ему вслед милой женщине, которой тоже, было не по себе. Она стояла за стеклом, сложив руки на груди.

Взглянув на вокзальные часы, Владимир вышел на перрон, Московский поезд уже стоял у платформы, и полным ходом шла посадка. Владимир вошел в свой вагон отыскал свое место и, достав из кармана заветный билет в «Детство», стал перечитывать все, что там было напечатано. Билет был до станции «Детство», а дата, проколотая крошечными отверстиями, была датой его прошлого визита в «Детство». Сколько же лет добрая женщина берегла этот, специально изготовленный для него билет? Нет, город не чужой, если о тебе помнит, хоть один житель этого города.

30/12/2014