Ника хотел вырваться из-под руки мужа, но он придержал её.
– Вы… И ты и он… Только о себе думаете! – сказала она в сердцах.
– И о тебе, – мягко сказал Сергей. Ему не нравилось, что Ника никак не может понять Олежку. – Ты лучше скажи, на какой срок у него рассчитано путешествие?
– На два года, говорит, – Ника не сдержала слёз, всхлипнула.– Ого! – Сергей, не выпуская руки жены, потёр щёку о плечо, крикнул в окно: – Олежек, иди сюда!
Олежка вошёл в комнату. Вся его крепкая развитая фигура выражала независимость.
Как ни был Сергей устал и озабочен, он всё-таки усмехнулся, глядя на сына: взгляд из-подо лба, руки за спиной, на лице решительность. У ног его веерный Шенька, словно понимающий всё, что здесь должно было произойти, и он не оставит друга в беде.
– Маршрут готов? – весело спросил Сергей.
– Готов! – оживился Олежка, ожидавший иного. Голос его ломался, и ответил он басом.
– А почему тебе на это требуется два года, а не пять, скажем, – Сергей почувствовал, как вздрогнула Ника, – или полгода?
– Как же, папа? – ещё больше оживился Олежка. Вся его независимость растаяла, глаза заблестели, и он с жаром стал объяснять: – Я решил в день проходить не больше пятидесяти километров. Иначе, о каком исследовании можно говорить? У меня же с Шенькой экспедиция по изучению планеты! Я буду вести дневник наблюдений, соберу гербарий, сделаю снимки, описания… Буду посылать сюда всё, что увижу, найду… У нас всё для этого готово. Пойдём через все пояса… Скажи ей, папа, чтобы она не плакала. Я же каждый день с ней видеться буду.
Ника отступила от Сергея, встала между ним и сыном.
– Нашёл защитника?.. С матерью по расписанию видеться.
– Мама, я же на всё время подключён буду к вэкау. И ты меня в любой момент можешь увидеть и позвать меня… А что я здесь буду делать? Не маленький я!
Олежка опять насупился, помрачнел.
– Как что, как что?.. Отцу помогать пора! – Ника знала, что ни о какой помощи Сергею говорить ещё не следовало, но она вдруг ухватилась за эту мысль. – Отцу трудно. Пора бы уже и тебе…
– Мама!
Олежке было обидно за неё. Неужели она никак не поймёт, что все его устремления направленные на выполнение замыслов об изучении планеты. Ведь это надо сделать обязательно. А отцу он лишь будет мешать, если откажется от путешествия, отвлекать его своими неумением и вопросами.
– Никуша, подойди ко мне. – Сергей вновь взял её за руку. – Успокойся! А ты, Олежек, тоже должен понять маму, если она, по-твоему, неправа. Поцелуй её… Ну, ну… Она не против твоей экспедиции… Вот и хорошо. А я запущу дополнительные спутники, а ты не отличайся от волн обучения… До свидания!
– Спасибо, папа и мама. Я вас люблю! – У Олежки дрогнули губы.
Супруги видели, как их сын подал команду Шеньке, махнул на прощание рукой и закрыл за собой люк машины, которая тут же легко вспорхнула в голубизну неба.
Вдруг возникший гул отвлёк Олежку от размышлений.
Он лежал на речной гальке после купания и решал, как пересечь ставший на его пути высокий горный хребет. По воздуху или попытаться пройти через него? Перелететь было бы быстрее и безопаснее, а по горам, тихим ходом – интереснее.
Гул исходил от камнепада. Огромные камни, несясь по крутому склону, подминали деревья, сбивали другие камни и увлекали их за собой вниз.
Несколько мгновений Олежка зачарованно следил за разгулом стихии, но потом от ужаса закричал, перепугав Шеньку, дремавшего рядом с ним. И было отчего. Каменная лавина неслась к тому месту, где стоял его вездеход.
Он кинулся было бежать и взывать к разуму машины, но увидел, как громадный обломок скалы таких же размеров, как и она, ударил неё. От страшного удара, она подскочила, перевернулась, от неё что-то полетело в стороны. Другие камни подтолкнули её, захватили с собой, пыль закрыла всё от глаз перепуганного Олежки.
Его била дрожь, он не замечал её, что-то кричал и плакал.
Когда грохот утих, и пыль осела, он увидел, что от каменной перемычки обмелела река; запахло рыбой и трещат ещё под тяжестью сломанные и придавленные деревья.
– Чт-то мы теперь, Шенька, будем делать?
Его вопрос остался без ответа, хотя шенорог постучал своими конечностями.
– Может быть, пойдём, посмотрим? Поищем?
Олежка говорил без надежды в голосе. Ему хотелось сесть и не двигаться, но надо было отсюда куда-то уходить, так как ещё неясно было закончился ли камнепад. И запруженная река могла в любой момент пробить брешь и селем вырваться вдоль русла, сметая всё на своём пути.
– Пойдём, Шенька.
Они пошли по дну обмелевшей реки, утопая в глинистых отложениях. В грязных лужах бились рыбы. Олежка отметил место, где он хотел до того остановиться, чтобы искупаться, но здесь ему не понравилось. А ведь будь он тут, то мог бы попасть под каменный град. Дальше – камней больше, а вот и высокая пересыпь. Всё, казалось ещё шевелиться – каменные обломки укладывались на века в определённом порядке.
Вездеход не просматривался.
Помогая друг другу, друзья забрались на самый верх завала. Внизу, по другую сторону плотины, река крутила воронки и, жадно облизывая пенистыми водами будущее своё дно, превращалось в озеро.
– Шенька, давай искать. Я вниз, а ты тут, по верху.
Олежка спустился к самой воде, она шипела и прибывала. Перепрыгивая с камня на камень, он осмотрел горный завал. Никаких следов вездехода не было. Шенька тоже ничего не нашёл. Наверное, машина покоилась где-то в теле каменного завала с серьёзными повреждениями, так как на призывы Олежки не отвечала.
Выше по склону, с которого вместе с лавиной неслась машина, друзья по сторонам нашли кое какие-вещи, правда, в большинстве негодные.
Похоже, выброс вещей произошёл из разбитой кабины, оттого к концу дня после тщательных поисков Олежка стал обладателем кое-каких запасов еды и одежды, одеял с дырами и, самое главное, как ему показалось, он нашёл измятый и порванный лист, на котором была нанесена местность, где он сейчас находился. Снимок недавний, принят со спутника позавчера.
С тем, что у него осталось, Олежка, поразмыслив, посчитал богатством, тем более что съёмку он мог уверенно идентифицировать с видимым пространством. Во всяком случае, в первое время, как он подумал, ему с Шенькой не грозила опасность затеряться для самих себя среди гор, лесов и рек.
А потом… Он не загадывал пока. Надежда – увидят со спутника.
Спать легли рано и поднялись с восходом солнца.
Поели, экономя скудные запасы и в течение часа совещались. Шенька распластался на камне, впитывая горячие лучи солнца. Олежка же сидел на одеяле так, что огромный немигающий глаз зверька оказался на уровне его глаз, и они могли без помех обмениваться мнением. Человек высказывал свои соображения, а шенорог, время от времени, гремел конечностями, соглашаясь и выказывая своё сомнение.
– Нам, Шенька, осталось пройти чуть больше восьми тысяч километров. Куда идти я примерно знаю, но через горы не пойдём. Надо идти вдоль хребта, хотя это немного в сторону Там дальше горы будут ниже… Как будто… Я так думаю… От голода не умрём. Наша планета нас прокормит, а, Шенька?.. То-то. Пойдём к югу. Зима, когда ещё будет. Успеем по теплу…
Уже поднявшийся и готовый в дорогу, Олежка невесёлым взглядом окинул горизонт в том направлении, куда предстояло идти, и сказал:
– Что там, Шенька, моя мама делает?.. Она и так по мне соскучилась, и я тоже, а тут ещё такое… Эх, Шенька!.. Идём!
– Я же говорила! Говорила!
Ника была вне себя. Она причитала, переживая ужасную объёмную ситуацию, переданную вездеходом Олежки, в которую вовлечена и она – огромные камни, подпрыгивая и сшибаясь точно невесомые мячики, с грохотом неслись с кручи, неумолимо приближаясь к ней. Сильный удар исказил картину и она погасла. И что сталось с Олежкой, её сыном, она не знала.
Сергей, безвольно уронив тяжёлые загрубевшие руки, устало сидел в кресле не в силах что-либо сказать. Горе потрясло его, опустошило – ни сил, ни желания что-либо делать, предпринимать.
А ведь всё так хорошо складывалось. Ещё год-полтора, может быть, немного больше и появится реальная возможность покинуть эту ненавистную для него планету. И вот теперь она, смрадная и постылая, отняла у него сына. Она горем убивает его жену. Она отнимает у него веру. Ну, зачем он столько лет суетился, надрывался, зачем ест и спит от случая к случаю, если всё так получилось?
– Ты сказала, – произнёс он, с трудом ворочая непослушным языком, – что он как будто пошёл куда-то от вездехода.
– Это он сказал, выходя из него, – Ника опустилась на пол, оперлась рукой, безвольная и угасшая. – Я не знаю, не видела, куда он пошёл… Пошёл и всё!
– Значит, он жив! – уверенно, чтобы это поняла и Ника, отпрубил Сергей.
И она ухватилась за его обнадёживающее предположение.
– Как он там, мальчик мой?.. А вдруг ранен… О-ох! – охнула она, представив себе это. – Я… Я пойду к нему.
– Куда?
– Не знаю, но пойду!
– Ника, возьми себя в руки! – твёрдо сказал Сергей. – Куда ты пойдёшь? Там тысячи квадратных километров… Я пошлю роботов. Они прочешут пространство. Они его и услышать могут, восстановить с ним связь. – «Если он жив», – подумал Сергей для себя, но тут же постарался отогнать эту мысль. – Сколько ему оставалось идти?
– Полгода. А теперь… – Ника опять заплакала.
– Так. Примерно девять тысяч километров… Много… Где Двадцать Третий? Пусть тоже нацелиться на поиск. Он лучше всех знает повадки Олежки.
Шестиног-шестирог, урча и гремя конечностями, выволок из кустов полу задохнувшуюся птицу. На вид серенькой, но упитанной и, главное, во время пойманной.
Добычу поделили по-братски. Когда с обедом покончили, Олежка поводил пальцем с неровно обломанным ногтём по замысловатому рисунку карты съёмки и в который уже раз прикинул расстояние до ракеты с родителями и приуныл – продвигались они черепашьими темпами. Много времени уходило на поиски пищи. Самодельные лук и стрелы, хотя и давали возможность добывать время от времени какую-нибудь живность – птиц, зверьков, но проблемы не решали. А собирательство вообще затягивало насыщение на часы.
После потери вездехода и связи с родителями всё в Олежкиной жизни стало неустроенным. Надежды на скоро обнаружение со спутников или каким-нибудь другим способом не оправдались. И если первые дни, когда у них имелись кое-какие припасы, Олежка по инерции ещё запоминал ориентиры, рассматривал и даже пытался сохранить при себе интересные растения, обсуждал с Шенькой увиденное и старался проходить за день как можно больше, то всё это постепенно уходило, уступая место другим заботам, становилось не то чтобы неинтересным, а обыденным, общим фоном происходящего.
Проходили дни за днями…
Заросший , едва ополоснувшийся водой после еды ли, сна ли, Олежка подобно другу своему Шеньке, весь день был занят тем, что вынюхивал не пахнет ли где съестным, приглядывался, не видно ли чего, чем можно было бы поживиться.
Лук он выбросил, заменив его дубинкой.
Они пересекали высокотравные ложбины, перелезали через скалистые вздыбления, мучительно переправлялись через реки (Шенька не умел и не мог плавать), брели по берегам озёр, утопали в болотах.
Друзей окружала первозданная природа. Звери не боялись их, росы холодили их тела, солнце сушило кожу, а ветер доносил ароматы нетронутых миров. Тощáя и становясь жилистым, Олежка день ото дня постигал таинство природы, растворялся в ней. Дружба с шенорогом и подражание ему, весь опыт своей жизни на родной планете давали ему возможность постичь многие её секреты.
И однажды Олежка почувствовал, что запахи обрели зримость образов, а звуки – видение скрытых от глаз действий, одновременно совершаемых по всей окрестности. Даже Шеньку он стал воспринимать по-другому. Теперь он его не только видел, не просто слышал его ворчание и перестукивание, не просто ощущал его ноги-рога. Он постигал его всего сразу, в целом в окружении среды: и видел, и слышал, и ощущал в виде одного какого-то чувства, которое он не мог себе представить, а говорить об этом вообще бессмысленно.
Разве можно объяснить или рассказать, каждое движение Шеньки воспринимается как особое состояние, у которого нет аналогов и повторов, не связанные ни с местом его нахождения, ни со звуками, которые он издаёт. Где бы теперь он ни был – в поле видимости или слышимости, или когда его вообще не было видно и слышно, Олежка и тогда по одному запаху, а может быть, каким другим образом, мог безошибочно определить, как стоит Шенька, что делает, куда смотрит и куда в это время у него направлены ногороги.
Карта-схема потеряла своё значение. А зачем она? Если стоит только посмотреть на солнце, на звёзды, на деревья, на излом горизонта и тут же сразу становится ясно, что мама ждёт его во-он в том направлении.
Охота, оставаясь потребностью, превратилась в забаву.
Шенька уловил произошедшую перемену и стал оставлять Олежку одного, иногда надолго. А сам уходил по своим неведомым делам куда-то в заросли кустов или пропадал в травах. Появлялся довольный и весёлый, уже задолго узнаваемый Олежкой. Не скрывая радости, они обменивались впечатлениями, отмечали пройденные километры и считали дни до окончания затянувшегося путешествия.
Наконец-то! Сергей дрожащей рукой словно отмёл дымку объёмного видения далёкой местности планеты. Недаром он, теряя время, занял на треть корабельный мозг для детальной проверки волн обучения. Надо было выяснить наличие обратной связи, если таковая существовала, от объекта обучения где бы он не находился, узнать, каким образом воспринимаемые знания используются, насколько они соответствуют потребностям Олежке в его возможной повседневной жизни.
Если сын жив, предполагал Сергей и старался в это верить, хотя ни спутники, ни роботы пока что ничего не нашли, то его образ жизни должен потребовать некоторых узкоспециализированных знаний, тем более что программа волн обучения имела неограниченные возможности выбора тем. Так вот за прошедшие дни такие изменения произошли. Волны обучения стали больше уделять передаче знаний и флоре и фауне планеты, состава воздуха, панорамам ландшафтов и массу других сведений, необходимых человеку для выживания в экстремальных условиях затерянности среди дикой природы.
Сергей позвал Нику, перебравшуюся из наружного домика на корабль. Она вошла в командный салон с потускневшим лицом, больная, безразличная ко всему и недоверчивая.
– Никуша! Он жив! Смотри!
Он долго и безуспешно объяснял её идею проверки программ волн обучения, мучительно переживая её отказ верить всему тому, что он ей говорил.
Они долго и молча сидели, обнявшись, погружённые в невесёлые мысли. Хотя Сергей и был убеждён в целости сына, но его тяготило бессилие что-либо сделать ещё, чтобы его отыскать в необъятных просторах планеты.
Однажды ночью Олежка и Шенька проснулись под кряжистым корнем дерева одновременно, ощутив рядом с ними присутствие неизвестного существа, которое вело себя очень странно. Вместо того, чтобы затаиться на ночь или хотя бы скрывать своё присутствие, выйдя на охоту, оно бодрствовало, топало, ломала с треском валежник и привлекало к себе внимание.
Такого существа Олежка не знал, но чувствовал силу, исходящую от него, неестественность происходящего и закрадывающийся страх перед неизвестностью. И что-то мешало ему сосредоточиться, увидеть мысленно это чудовище. Образ не появлялся, и Олежка уже намечал пути отступления.
Шенорог первый понял, ч кто ломиться через лес. Он радостно захрюкал, застучал конечностями. Его радость передалась Олежке, но она была для него непонятной, что вызывало в нём волнение от какого-то предчувствия.
Вот почти рядом зашелестела трава, хрустнули ветки под тяжёлыми шагами, и Олежка на фоне звёздного неба различил с детства знакомые очертания робота.
Округа огласилась радостным воплем:
– Двадцать Третий!
Командный салон блистал чистотой. Ярко-рубиновые огни сектора пространственной ориентации, казалось, высматривают в холодном полумраке салона тех, кто скоро подаст команду и выправит предстартовые очертания звездолёта, готового ринуться прочь от планеты в бездну космического пространства к родному дому, к Земле.
Пополневшая, пышущая здоровьем Ника с весёлыми ямочками на щеках, сидя рядом с мужем, являла ему полную противоположность. Сергей, исхудавший, с провалившимися глазами, по сравнению с ней выглядел стариком, оставив заботу о своём здоровье на время полёта. Он сидел, провалившись в кресло, Ника – на самом уголке и производила массу движений: поправляла волосы, потирала пальцами под глазами, ладонями оглаживала шею, дотрагивалась до Сергея. И говорила как всегда без умолку. Обо всём сразу, лишь бы не молчать, лишь бы заполнить паузы, лишь бы услышать в ответ хоть одно слово от мужа. Он же молчал, машинально потирая плечом щеку.
Они ожидали сына…
Олежка уже закончил многомесячную программу эвакуации всевозможного населения окружающей местности дальше от стартующего звездолёта. Переселялось всё, что могло ходить, ползать, лазать по деревьям. И даже кое-какие деревья, кустарники и травы – по подсказке шенорога – были пересажены в безопасные места. Кое-где сделаны земляные валы и прочные навесы, чтобы уменьшить воздействие тепла и света.
А сегодня, в день старта к Земле, он прощался со своей планетой, где родился, вырос, возмужал, обрёл единение с природой. Он понимал, что вернётся сюда не скоро, но всё равно ему не верилось в безвозвратность прошлого, когда он жил среди знакомых и милых с детства лесов и гор, птиц и животных.
Он обходил памятные места, посетил на новой машине удалённые точки, запомнившиеся ему по какой-либо причине.
И всюду его сопровождал побуревший от прожитых лет верный Шенька, с философским спокойствием переживающий расставание с другом и, наверное, для него навсегда.
С Шенькой всё уже было переговорено, с ним даже, вымученно улыбаясь, простился Олежкин отец, что подняло собственное мнение Шеньки о себе, тем более что у него появилось смышлёное потомство, уже кое-что понимавшее в происходящих вокруг них событиях, а он был для них примером…
– Серёжа, а вдруг он не вернётся? – Ника, до того о чём-то говорившая, вздрогнувшим голосом спросила мужа. – Он так в последнее время изменился. Ты знаешь, Серёжа, он там… им… этим шенорогам оставил программу волн обучения по всему школьному курсу… Это можно?
– Ему, Никуша, всё можно! Это его планета. И не беспокойся, он вернётся… Вернее, он уже вернулся. Смотри!
Он включил внешний обзор, и Ника увидела, как по дороге, проторенной ею, Олежкой и роботами за долгие пятнадцать лет, идёт её сын, одетый в один из костюмов пилота звездолёта. Рядом с ним, почти цепляясь ему за ноги, семенит Шенька, а, отстав шагов на пять, смешно катятся на ногорогах ещё троица шенорогов, чуть поменьше Шеньки, но таких же, как и он, уродцев. Олежка что-то говорит другу.
Они остановились, не доходя до звездолёта шагов стою. Шенька повернул назад и затрусил по дороге от корабля, а за ним его дети. Олежка махал им вслед рукой до тех пор, пока они не затерялись среди бесчисленных тропинок, ведущих в заросли местных лесов и степей.
ЗАНЯТИЕ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ (фрагмент «Неудачника»)
Это случилось давным-давно, почти за год до рождения Олежки, когда его родители, папа Серёжа и мама Ника, как он их называл, летя с Земли на планету Пилей, что в созвездии Льва, потерпели аварию. Звездолёт вырвало из Надпространства в реальный мир, он опустился на неведомую планету, после названную именем родившегося здесь Олежки – Олежкой.
Папа Серёжа долгие годы выяснял причину катастрофы, а потом с помощью бортового Мозга звездолёта сумел исправить повреждение, составлял программу возвращения на Землю и вводил её в Мозг.
Всё это время Олежка подрастал.
Папа Серёжа дни и ночи проводил у Мозга, а мама Ника занималась хозяйством в доме, построенного роботами невдалеке от звездолёта, а Олежка открывал для себя целую, родную для него, планету.
Год за годом границы ойкумены, в которых он устанавливал своё присутствие, расширялись. Он подружился со многими обитателями лесов, полей и гор, завёл знакомство с дикими, стоящими в самом начале разумного развития, племенем ногорогих; среди них у него появился друг – Шенька.
Огромная планета, которую открывал Олежка, преподносила ему и сюрпризы, и огорчения, и радость.
А сколько с ним и его другом Шенькой случалось приключений…
Не пустили
Всё произошло неожиданно и быстро. Откуда ни возьмись, появились большущие восьминоги-восьмироги. Они подхватили ничего не понимающих Олежку и Шеньку твёрдыми как камень ногорогами и понесли к крутому берегу речки. И с громким криком: – Хо-хоб-бы-бы! – сбросили их вниз.
Катясь кувырком по косогору, Олежка успел ухватиться за тонкую ветку куста и повиснуть над яростным водоворотам. Вода почти касалась ног, кипела и брызгала холодными каплями.
На куст, за который держался Олежка, сверху накатился Шенька. Он упёрся ногорогами в откос и куст и своим единственным глазом уставился на мальчика.
– Шенька! – выдавил Олежка, чувствуя, что вот-вот сорвётся в речку. – Ты не видишь Двадцать Третьего? Не отзывается.
Шенька повёл глазом, шевельнулся, чтобы принять ответную позу, и тут же, сбитый сброшенной сверху землёй, канул в пену водоворота. Течение подхватило его лёгкое от полых ногорогов тельце и унесло за береговой уступ.
Наконец-то отозвался Двадцать Третий. Он застрял на противоположном берегу и теперь стоял там и безучастно взирал на мальчика, попавшего в беду, и на восьминогов-восьмирогов, бросающих вниз палки и землю.
– Отгони их! – крикнул Олежка биороботу.
Двадцать Третий не нашёл ничего лучшего, как швырнуть в нападавших аборигенов большим булыжником. В них он не попал, но зато перебил ветку, за которую держался Олежка.
– Что ты де… – едва успел вскрикнуть мальчик, но сорвался и погрузился в воду с головой.
На берег он вылез замёрзшим, усталым и сердитым. И за ногорогих за купание в холодной ванне, и на непонятливость Двадцать Третьего.
– Подождите хо… хохобы! – прокричал он через речку восьминогам-восьмирогам, назвав их так за вопль, издаваемый ими при нападении на него и Шеньку. – Я вам ещё!..
Хохобы на его угрозы не обратили внимания. Они перекликались на берегу на ногорогах, чуднó переставляя их, и уже занимались чем-то своим.
Их невнимание ещё больше огорчило Олежку, привыкшего встречать со стороны обитателей его родной планеты радушный приём, заинтересованность или хотя бы терпимость и не враждебность. А тут… Набежали, закричали, схватили, бросили, искупали! А теперь вот на его взгляды и крики не реагируют… Обидно!
Домой, к звездолёту, вернулся вечером. Печальный и обиженный он привычно сидел верхом на плечах биоробота и держал в руках Шеньку – своего единственного близкого друга на этой планете, ногорога из племени шестиногов-шестирогов или шенорогов, как он сам их называл.
Мама Ника, видя сына в таком настроении, спросила:
– Что случилось, Олежек?
– А!.. Хохобы меня к себе не пустили.
– Какие ещё хохобы?
– Ну, мама Ника! Это восьминоги-восьмироги. Они живут за Синей рекой.
– Ой, Олежек! Я уже запуталась в твоих названиях.
– Да вот же, мама Ника. Смотри! – Олежка подошёл к карте во всю стену, на ней были нарисованы все территории планеты, исследованными им. Карту он составил сам. – Разве можно запутаться? Вот Синяя, а вот тут хохобы… Но почему они нас к себе не пустили? А, мама Ника?
– Не пустили, и всё тут.
– Не-е, мама Ника. Там у них… Там они что-то прячут или им, как Шенька говорит, что-то угрожает. А если и правда есть угроза, то мне надо знать, что именно. И я узнаю… Правильно, мама Ника?
– Ох, Олежек! Разве можно одному узнать и разгадать все тайны такой большой планеты, как твоя?
– Что смогу, мама Ника, то узнаю!
Подготовка
Было совсем уже поздно. На небе взошла Самая Маленькая луна и, подмигивая от быстрого вращения тёмными пятнами на своей поверхности, понеслась среди звёзд зеленоватым мячиком. Пришёл, обрадовав жену и сына, папа Серёжа: усталый, худой, озабоченный.
За ужином Олежка обдумывал разговор с папой Серёжей, чтобы он разрешил поработать с корабельным Мозгом. Только тот мог помочь Олежке в задуманном.
Папа Серёжа внимательно выслушал сына.
Конечно, Мозг всё время занят. Занят вот как уже тринадцать лет. С того несчастного дня, когда звездолёт вместо Пилея очутился на этой нелюбимой папой Серёжей планете.
Вот уже тринадцать лет!.. Настолько трудным оказалось дело подготовки звездолёта к возвращению на Землю.
– Ладно, – сказал папа Серёжа. – Только не сильно увлекайся его занятием во времени.
Олежка обрадованно кивнул головой.
– Не буду, – пообещал он. – Я ещё хочу сделать пчелу-разведчицу, чтобы летала незаметно для всех и всё, что увидит, могла передать мне на часовое стекло, как на экран. Можно?
– Это нетрудно… Но почему ты всё-таки думаешь, что у этих… хохобов есть какая-то тайна?
– А как же. Она, папа Серёжа, есть!.. Иначе они вели бы себя по-другому. И Шенька вот говорит…
– Говорит? – удивился папа Серёжа. – Шенька?
– Говорит… Не говорит, конечно, но я его понимаю… – Олежка глянул в сторону выходной двери из дома, позвал: – Шенька, иди сюда!
Шеногор изогнулся, загремел с удовольствие ногорогами. Ему льстило внимание людей. Он не спеша вылез из-за порога, где обычно спал, и, соблюдая достоинство перед людьми, подошёл к ним и у ног мальчика принял позу вежливости – приподнял пахучий хвост.
– Он, папа Серёжа, хороший.
Папа Серёжа никак не мог привыкнуть к уродливости друга сына. Особенно он не выносил запах, распространяемый Шенькой. Привыкший к стерильному воздуху звездолёта, папа Серёжа также не мог дышать вонюче-гнилым, как ему казалось, воздухом планеты. И чтобы не обидеть сына, он старался дышать реже и не смотреть на Шеньку, а потому сказал:
– Друг и должен быть хорошим… Отпусти его спать. – А когда шеногог попрощался и покатился за порог, папа Серёжа глубоко вздохнул и опять заговорил о хохобах. – Ты всё-таки думаешь, что они на вас напали и сбросили в воду, сохраняя какую-то свою тайну?
– Да. Но они могли и не нарочно. Или… Может быть, ими кто-то командует другой, а?.. Вот я и узнаю… А можно научить Двадцать Третьего переводить, что хохобы между собой говорят?
– Они говорят как Шенька?
– Не-е. Какие-то звуки издают… Но больше кричат.
Папа Серёжа задумался. Не из-за того, что его озадачил вопрос сына, а просто мысли его обратились к Двадцать Третьему – стандартному биороботу, на груди которого флюоресцировал стоп-номер управления – 23. Бывший робот-уборщик салона звездолёта, он за тринадцать лет много раз перестраивался на выполнение других работ. И давно уже уборкой не занимался, а научился быть строителем (это он построил домик невдалеке от звездолёта), и нянькой – воспитателем маленького Олежки, и огородником, и грузчиком, и исполнителем различных дел по хозяйству.
Оттого некогда изящный вид его стал нелепым. Маленький, длиннорукий, с головой больше туловища, с четырьмя ногами, обутыми в грубые, собственной работы сапоги, чтобы подошвы ног, приспособленные для нужд звездолёта, не истирались бы так быстро. Ведь ему теперь, сопровождая Олежку, приходилось передвигаться по песку и камням, шлёпать по воде, лазать по деревьям и по скалам. Всё тело его и голова бугрились шрамами – следы от вживляемых программ на выполнение различных работ. А дополнительные конечности, так необходимые при уборке, теперь складками лежали вокруг шеи. Спину же его украшало самодельное седло и свисали стремена – для Олежки. Выделялся хвост с сумкой для запчастей и активатора.
– Хорошо, – согласился папа Серёжа. – Но вживлять программу на перевод и настраивать её на связь с Мозгом будешь сам. Связь с Мозгом через спутник, только так он сможет расшифровать крики хохобов. Если они, конечно, несут в себе какую-то информацию.
– Спасибо, папа Серёжа!..
Целую неделю Олежка, стараясь как можно меньше отвлекать Мозг, конструировал пчелу-разведчицу. Важно было, чтобы она летала бесшумно и не отличалась от местных насекомых, и чтобы подчинялась всем командам.
Потом наступила очередь Двадцать Третьего. По его же совету Олежка решил поместить выращенную папой Серёжей программу на способность биоробота переводить разговор хохобов под его левым глазом. Олежка осторожно вскрыл лазерным скальпелем наружный защитный покров биоробота до сенсорной сетки, обработал её активатором и вклеил крупицу с программой. Подождал с минуту, пока она прирастала и просигналила о готовности действовать. Затем свёл края разреза и сшил его, оставив на роботе новый шрам.
Двадцать Третий терпеливо переждал операцию, покрутился перед зеркалом и восхищённо произнёс:
– Отлично, Олежка!
– Ладно уж,– отмахнулся польщённый мальчик.
Он давно заметил, что каждая новая программа приносила биороботу удовлетворение. У него стало проявляться чувство собственной значимости и гордости собой, особенно со своими собратьями – роботами, теми, что так и остались на уборке салонов звездолёта.
Всё было бы хорошо у Олежки, если бы не постоянные увещевания мамы Ники. А мама всегда и везде остаётся мамой – забота о детях..
– Ну зачем тебе эта тайна ногорогих? – говорила она сыну. – Мало тебе Шеньки? Мало тебе целой планеты?.. А эти?.. Никто не знает, что у них там на уме.
– Какой у них ум? – возражал папа Серёжа, когда бывал вне звездолёта. Он не любил эту планету и не признавал ничего положительного на ней.
– Тем хуже, тем хуже… – причитала мама Ника.
Олежка маму Нику любил. Но хохобы!.. Они вдруг овладели его мыслями. Он жаждал общения с ними, и если надо, оказать им помощь, раз они попали в беду. «Вдруг, – думал он, – они даже не подозревают об опасности, грозящей им?»
Его родная планета была огромной как Земля. О Земле он знал по рассказам родителей, слайдам, фильмам. Но на его планете не с кем было общаться по-настоящему, кроме как с папой Серёжей и мамой Никой.
Шенька, друг с детства, хотя и понимал всё, но единственный звук, издаваемый им – скрип ногорогов. Папа Серёжа всё время занят, а мама Ника оберегает его ото всего и в основном предупреждает, чтобы он не уходил далеко от звездолёта. А о Двадцать Третьем и говорить нечего, его удел – программы.
А тут – хохобы! Что-то делают! Как будто переговариваются!.. И не пускают к себе, не признают или кто-то командует ими ограничивать право Олежки на общение с ними.
Было от чего переживать. Было к чему стремиться.
И вот день, когда всё было готово, наступил.
Разведка
– Что же они там делают? – вслух, хотя его никто не слышал, терзался мальчик.
Он лежал, скрытый листвой в кустах. Рядом с ним, расставив ногороги, устроился Шенька, а за спиной, тоже прикрытый кустами, карикатурным изваянием застыл Двадцать Третий, получивший приказ не двигаться и молчать.