Так что в этот раз ни я, ни Валентино Семшова из затравки не встречали.
Я играл в домино. Меня позвали к Коппенту. Там я застал мертвенно-бледного Марса и взволнованного вызовов и увиденным Валентино.
Марс сидел, безвольно откинувшись в кресле начальника станции. Ноги его судорожно вздрагивали. По измождённому лицу протянулись грязные полосы. Он едва шевельнулся, приветствуя меня, немного подобрал тело и даже попытался изобразить улыбку.
– Они пришли, – сказал и проглотил слова Коппент и ткнул пальцем в Семшова. – Рассказывай!
– Зелёные переменили… тактику, выдавил Марс срывающимся голосом, казалось, он вот-вот заплачет. – У них появились засады и обход с флангов… Их стало больше.
– Где засады? – спросили мы с Валентино одновременно.
– Здесь, здесь и здесь, – показал Марс трясущейся рукой на карте трассы нашего постоянного пробега. Пожаловался: – Я сегодня пробежал километров четыреста и всё на пределе.
Четыреста километров за неполные сутки – это неплохо для Марса, если учесть, что на Гигантской петле он входил только в первую сотню, да и то не всегда. Это я так, для справки, но и сам содрогнулся, представляя ту пытку бегом, которую Марсу пришлось пережить.
Долго раздумывать на сообщении Марса нам не дал Коппент.
– Странное дело, – сказал он, почёсывая бородавку. – Одно к одному. Сегодня орбитальные буи зафиксировали какие-то вспышки на трассе вашего пробега, не похожие на взрывы от звуков… Сейчас идите отдыхайте. Думайте, а позже обсудим всё по порядку. Будем пока уточнять, что вокруг происходит…
Марс упал на койку и спал десять часов кряду. Трижды его подкармливали во сне. Мы с Валентино тоже ничего не делали и тоже валялись, чтобы не расходовать энергию. Все наши потуги хотя бы вяло поговорить о случившемся ничего не дали. Валентино тяжело вздыхал, шмыгал длинным носом и несколько раз пытался что-то напевать. Не знаю о чём он думал (ему в затравке бежать после меня), я же ломал голову над произошедшим. Что же всё-таки случилось?
Вредные и непонятные, для нас, зелёные, совершенно бестолковые и прямолинейные, вдруг ни с того ни с сего изменили тактику. Сами они, наконец, дошли до того или кто-то их подтолкнул на это? Через шестьдесят часов они появятся в виду станции, и, чтобы спасти её от разрушения, а людей и самих зелёных от гибели, я должен буду для затравки помаячить перед толпой аборигенов, а потом совершить многокилометровое кольцо. Зелёные, как это было, сразу увлекались затравщиком. Их уже не интересовала станция и другие люди, они убегали за затравщиком часов на восемьдесят и давали возможность станции работать безбоязненно.
Так происходило до сегодняшнего дня. Что же ждёт меня, а потом Валентино в будущих затравках. Марс по-настоящему придёт в себя и сможет бежать дней через пять-шесть, не раньше, то есть перед самым выходом на трассу, после которой ему придётся восстанавливаться, пожалуй, ещё дольше. Это он. А что будет со мной? С Валентино? Мы же все выдохнемся после двух-трёх пробегов.
У меня как будто появилась идея, и пошёл к Коппенту. Он меня выслушал не перебивая.
– Это, конечно, хороший вариант – поменять трассу. Ты прав. Но смотри! – Начальник станции высветил карту. – Вы бежите по пустыне. Посуху. Вот здесь можно бы поменять маршрут, но тут болото. Здесь вот речушка. Мелкая, откуда только вода берётся. Её пересечь и вот сюда. Но в речке этой местные твари… А вот здесь заросли кустов как стена из шипов. Пройти можно, только прорубая дорогу. Но кто даст. Вот так-то!..
– Да-а! – вздохнул я сокрушённо; картина тупиковая.
Коппент потёр переносицу, ощупал бородавку, точно проверил и убедился, что она на месте. Мы его бородавку уже обсудили по-всякому. Всё-таки непонятно, почему он её не удаляет, а лелеет?
– Моя вина, вдохнул он в себя слова. – О резервной трассе надо было давно подумать, хотя… Где её проложить? А те, что сидят в засаде? Подождут, подождут, да сюда пожалуют. Вот и побежите вдвоём… в разные стороны… И с Земли ничего нет. Обещали и роботов прислать, и вообще разобраться. Хотя бы что придумать для связи с вами, когда бы в пробеге… Эх! Смех, да и только… Что, опять станцию закрывать?
Коппент ещё долго обсуждал ситуацию, был как никогда многословен и извинителен. Явно, накипело у него. А я с каким-то отупением смотрел на карту, представлял беспредельную равнину Недотроги, рассечённую Стеной, редкие мелеющие речки, небольшие водоёмы, и всё это представлялось бурым, приземистым, пустынным и невыразительным. Тоска!
Я очнулся – Коппент положил мне на плечо руку.
– Ну, иди… Думай!
Легко сказать – думай.
Думай, не думай, а что хорошего придумаешь, когда этого делать нельзя, это – нет возможности, а это – ведёт к гибели. Засады. Их не перескочишь, не обежишь. А-а… Я вдруг о нейрокрыльях вспомнил. Лететь? Да, но за мной тогда зелёные не побегут. Если только для планирования их использовать, так лишний груз какой на себе нести. Триста километров – не прогулка. Но тогда остаётся только бег? Хотя в посетившей меня мысли что-то наметилось рациональное.
Опять иду к Коппенту, говорю о нейрокрыльях.
– Тяжело, – покачал головой, с прищуром глядя на меня.
– Да… Облегчить можно. Скажем… – нашёлся я, – только надкрылки оставить для скачка. Метров на пятьдесят, а, может быть, и на сто прыгнуть можно. Через засаду.
– Гм… Попробуй. Вдруг, что выйдет.
На Земле теперь нейрокрылья не в моде. А когда-то ими увлекались все. Но поветрие изжило себя, и всё-таки каждый землянин имеет навык к нейрокрыльям – известная детская забава.
На складе станции нашли и выдали мне пару не слишком старых крыльев, анемичных и вялых от долгого неупотребления, с едва заметной пульсацией. Я их осторожно расклеил по спаю, маховые части вернул на склад, а подкрылки отдал на подзарядку.
Через несколько часов Валентино помог мне разместить их на моей спине и плечах так, чтобы они не мешали рукам и не били по ногам при беге. Тяжести надкрылков на почти не чувствовал – всего килограмма два, но скоро они вырастут во многие килограммометров.
С надкрылками я немного побегал – сделал сорокакилометровый круг, а потом пробежался до Сухой Рощи в шестидесяти километрах от станции.
Скачки с планированием удавались на славу. Я добился плавности и бесшумности при довольно дальних скачках. Во мне росла уверенность, казалось, выход из создавшегося положения был найден.
Провожали меня чуть ли не всей станцией, во всяком случае, вся свободная смена окружила нас, затравщиков плотным кольцом.
Желали удачи.
Я делал энергичные пред беговые упражнения, показывая как управлять надкрылками Семшову и Валенттино, нетерпеливо ожидал сигнала.
Наконец прибежал, задохнувшись от бега, наблюдатель.
– Появились, – он вытер со лба пот. – Штук пятьдесят.
Я переглянулся с затравщиками. Зелёных стало почти в два раза больше, чем обычно. Семшов присвистнул, а Валентино взял меня за плечи и прижал к себе. Лицо его выражало несчастье и какую-то обиженность.
Однако, честное слово, о плохом не думалось. Наоборот, казалось, всё кончиться благополучно и безо всяких трагических исходов и для меня и для моих друзей в будущих забегах. Так что мне нестерпимо уже хотелось ринуться навстречу зелёным, неизвестности и тому, что… там видно будет.
Я уже жил бегом, нетерпеливо переступал ногами и кипел внутри от ожидания, вернее, от приближения того момента, когда смогу дать волю ногам и лёгким выплеснуть накопившуюся в них энергию, когда ступни, ещё не касаясь поверхности, ощупают её, спружинят, приняв тяжесть тела и пошлют меня вперёд.
Сколько написано о предстартовых минутах, сколько обучали нас этой премудрости, но побороть их трудно, да и надо ли?
Подошёл Коппент. Старик был прекрасен и похож на моего отца. Нет-нет, ни лицом и фигурой, а чем-то неповторимым в движениях. В словах, во взгляде из-под поседевших густых бровей.
– Ты, после недолгого молчания проговорил он, – плюнь на гордость и убегай. Я вызвал помощь, пока она придёт к нам, надо держаться… Кое-кого я отправлю на орбитальный буй. Остальные, если что, в камере…
Я всем помахал рукой.
Зелёные и вправду вели себя странно.
Обычно они валили нестройной ватагой прямо к станции. Я выбегал, показывал себя, и гонка начиналась. Сегодня же они рассыпались частой цепью и поджидали меня.
Разогреваясь, я входил в темп, целя прямо в центр зелёной шеренги. Приближаясь к ней, заметил, как фланги цепи стали смыкаться, создавая мешок, в который я вбегал добровольно. Да, тактика их изменилась полностью, сейчас в их действиях был смысл.
Если бы я бежал без оснастки надкрылками, то пришлось бы искать обходные пути.
Зелёные ожидали, когда я окажусь в полном окружении. Мне уже хорошо стали видны их некрасивые лица, несколько осветлённые по сравнению с телом. В руках у них отсутствовали традиционные копья, зато ленты – всяких оттенков: от свекольных до ярко-алых.
Не добегая до шеренги невозмутимо ожидающих меня зелёных метров двадцать, я оттолкнулся и замахал надкрылками. Зелёные, превратившись в коротышек, остались внизу подо мной. Кто-то из них на левом фланге не выдержал и удивлённо вскрикнул. Слишком громко. Меня порывом бросило в сторону, перевернулся, и лишь у самой поверхности опалённой Недотроги я сумел выровняться и плавно опуститься на ноги.
На месте незадачливого зелёного стоял белёсый столб пара и пыли – всё, что от него осталось. Остальные разбегались кто куда.
Пришлось снова занять исходную позицию между станцией и зелёными. Они приходили в себя, но мне удалось, не пользуясь надкрылками, проскочить сквозь шеренгу, едва не угодив в объятья моего огненно-рыжего знакомого.
Зелёные толпой, как это случалось всегда, нестройно бросились за мной. Так что у меня затеплилась надежда, что поведение зелёных изменилось не так уж сильно, как казалось и как рассказывал Семшов.
Гонка вошла в нормальный ритм.
Когда бежишь в затравке, о чём только не передумаешь. Чаще всего, конечно, думаешь о Земле, о земном. Эх, покричать бы сейчас под открытым небом, в открытом поле или громко похлопать ладонями по синеве озёрных или речных вод, услышать бы могучий гул прибоя. До Недотроги такого пристрастия к шуму не ощущал. Напротив, я всегда искал тишины, а здесь только и думаю о том единственном, что я сделаю, когда вернусь на Землю – покричу, послушаю гром, постою на обочине дороги…
Но не о том я думал в этот раз. Под каждым хлипким кустиком мне чудилась засада. Особенно вначале гонки. Всё время настороже, оттого стал вскоре чувствовать утомление, которое наступает обычно в конце трассы. А впереди у меня оставались ещё сотни километров бега.
В однообразном пейзаже Недотроги есть своя особенная красота. Кроме того, в ленивых склонах холмов, в чахлой жёсткой растительности, в дали, подёрнутой пеплом, таится какая-то недосказанность. Всё время переживаешь такое чувство, как будто вокруг чего-то не хватает. Вот, кажется всякий раз, сейчас я выбегу на холку очередного возвышения и увижу недостающее. Но что именно, я не знаю. Может быть, склоны появятся круче, или вдруг настоящее дерево мелькнёт где-то – высокое и тенистое, а то, неожиданно, справа или слева откроется и обласкает глаз уходящая к горизонту просинь морского простора…
Но! Ничего этого не встречалось, не открывалось.
На Недотроге не поют птицы, не трещат кузнечики, не слышны голоса зверей – висит тишина. Воздух чуть ощущается при передвижении в нём, он не создаёт ветра, а лишь едва-едва передвигает свою невесомую сущность над притихшей на века планетой.
Но, к удивлению, дышать здесь удивительно легко. В воздухе разлит бодрый аромат соснового бора – терпкий и приятный. Не верится, что каждую секунду в мои лёгкие врывается поток взрывоопасной смеси. В первые дни я даже боялся глубоко вдыхать. Потом освоился…
Засады как таковой не было. Мой путь перегородила новая шеренга зелёных. Они стояли и спокойно поджидали моего наката на них.
Взмахнув подкрылками, а взмыл над цепочкой и уже праздновал победу. Но тут снизу в меня выплеснулся голубоватый луч и ударил в правый подкрылок. Он моментально, скручиваясь, съёжился. Пахнуло горелым.
Если бы у меня были крылья, я ещё смог бы смягчить удар, а так я падал вниз, судорожно дёргаясь левым подкрылком.
Сейчас касание земли и всё кончено…
Взрыва не было, была боль от падения и гул в ушибленной голове. Что жив, подумал не сразу, но ощупал себя и удивился. Вспомнил о зелёных и сжался, не открывая глаз. Сейчас набегут, заорут…
Однако стояла тишина. Зелёные не набегали, не кричали, воздух не взрывался. Странно. Пора бы открыть глаза и осмотреться.
Вокруг, не далее как в пяти шагах, стояли плотным кольцом зелёные. Их пышные огненно-рыжие волосы ниспадали вниз и прикрывали плечи, подчёркивая мускулистые руки и грудь. На них узкие и широкие разноцветные ленты через плечо, цветные же набедренные повязки. У всех короткие и толстоватые ноги. На последнее я обратил внимание – с такими ногами бегать тяжеловато. До того меня это не занимала, а сейчас я видел зелёных так близко, при том они за мной не гнались, не угрожали, не пытались меня схватить. Стояли и смотрели на меня, глаза у них чёрные как провалы в середине неглубоких глазниц. Грубые черты лица. И ещё – у них аляповатые носы и щёки облеплены мелкими белыми точками, как веснушками.
И всё-таки меня занимали не зелёные, я их видел боковым зрением.
Прямо передо мной стояло существо, а лучше сразу сказать, разумное существо с огромной глазастой головой, подобной золотистому морщинистому шару, и сверлило меня недобрым взглядом тёмных глаз. Тело его – неестественно белое и дряблое, антропоидного обличия.
«Что-то новое!» – подумал я и сделал попытку подняться, но боль в левой руке и колене правой ноги заставили меня не делать этого.
Тут же по знаку стоящего передо мной существа, ко мне подбежали двое зелёных, пахнущие подсолнечным маслом, бережно взяли меня под руки и поставили на ноги. Поддержали, пока я искал равновесия.
Антропоид едва ли достигал мне по грудь, его мясистое крупное лицо ни чего не выражало, и можно было подумать, что его моё присутствие не интересует или не волнует, только взгляд его глаз был красноречивее мимики лица.
Он сделал приглашающий жест рукой, как это делаем мы, земляне, и, повернувшись ко мне спиной, пошёл на тонковатых коротких ногах сквозь кольцо зелёных. Я, стеная и охая, побрёл за ним. А что делать?
А что делать?..
Честно скажу, я тогда всё почему-то воспринимал как должное, будто заворожённый происходящим. Тревога была, боязнь знобило спину – и только.
По дороге сбросил подкрылки. Они упали в сухой бурьян и вызвали переполох и панику и у следующих по пятам зелёных. Их монолитная стена резко разомкнулась, и они далеко обежали место, где извивались и пылили куски полуживой материи.
Меня это… да, да, развеселило, приободрило (они-то всего больше меня бояться!) и придало сил, а боли мои притихли, притупились. Я по-другому, с некоторой долей удивления и юмора, взглянул на создавшуюся ситуацию. Ну, разве не смешно, что в огромном мире Недотроги, затерявшись в обширной обще планетной пустыне и среди бесчисленных, похожих друг на друга возвышенностей, идёт странная группа. Впереди – короткий и толстый, словно придавленный сверху и приплюснутый, вышагивает, неестественно выворачивая ноги, рыхло-белый антропоид. За ним, отстав шага на три, – длинноногий, почерневший под солнцем Недотроги, пришелец из другого мира. А за ними, плечо к плечу, толпа, похожих на землян, зелёных.
И – бескрайняя даль, жаркие лучи солнца, приглушённо шуршащий под ногами высохшая трава и всепланетная тишина.
Шли мы недолго. Остановились у большого камня. Я часто пробегал мимо него. Он казался нелепым на равнине и служил неплохим ориентиром. Камень старый, в трещинах, вокруг него горки каменных крошек. Но сегодня камень был расколот или разъединён на две половины, стоящие под углом друг к другу.
Под камень вела довольно широкая лестница и терялась в полусумраке глубоко внизу.
Не останавливаясь, мой провожатый стал опускаться вниз по ступеням. Я, чуть поколебавшись, следом за ним. Он за всё время ни разу не оглянулся, наверное, был уверен, что я не сбегу, не отстану, не нападу на него сзади.
Зелёные остались наверху, остановившись перед камнем, и тут же уселись на землю.
За мной раздался шорох, оттуда упала тень – ловушка захлопнулась. Вот тут-то я, наконец, испугался и основательно осознал невероятность происходящего со мной.
– Никаких следов, никаких намёков на былое существование, если не цивилизации, то хотя бы примитивного разума, – говорил нам Коппент во время ознакомительных прогулок по планете. – Зелёные?.. Да, конечно… Но пока как казус. Даже пока не понять откуда. Может быть, извне. Пока загадка, но сколько их решалось на каждый планетах… Зелёных вначале не было и никто их не видел. И, вообще, кроме толпы, что преследует вас, ни одного зелёного нигде на планете больше нет. Мы с орбиты прочёсываем каждый квадратный метр…
– Конечно, когда сюда, наконец, прибудет серьёзная экспедиция, она раскопает, что здесь происходит. С зелёными разберётся…
– Фауна и флора деградируют, – печально продолжал начальник станции. – Из животных, похоже, остались одни монстры, пожирающие самих себя. Растения… Одни колючки… Древняя планета.
Внизу нас ожидали. Четверо.
Я оказался перед ними, рыхлыми, раздавшимися в ширину. Все на одно лицо, молчаливые, безволосые и безбровые. Грудь вперёд
Кажется, настроение у них мирное.
– Авей! – внезапно высоким голосом выкрикнул один из них и ткнул в мою сторону толстым коротким пальцем руки.
Кто его знает, что он от меня хочет? Другие уставились в меня угольными глазами. Ждут? Чего? Кто я?
– Алексей… Алексей я.
– Авей! – снова выкрикнул тот же антропоид и показал пальцем вверх.
Я видел в нём ожившую карикатуру – коротышка, ладонь лопатой, указующий перст.
Я постоял, собираясь с мыслями. Посмотрел на матовый свод подземелья. Непонимающе пожал плечами.
– Авей! – палец показал вниз.
Вот пристал! Что ему от меня нужно, что он пытается у меня узнать? Что, они сразу со мной поговорить решили? Оптимисты, однако!
Не подумайте обо мне, как о бесстрашном, ничему не удивляющемся человеке. Я находился на взводе, ведь передо мной некто! И пытаются войти со мной в связь…
– Клотыш! – палец вниз. – Клотыш! Авей, Алексей! – палец на меня. – Авей, Клотыш, – палец опять указует вниз.
Он что, не понимает, что я его не понимаю?
А, может быть, всё намного проще, чем мне кажется. Я тут стою, ломаю голову, они вот тоже из себя выходят. Но ведь не исключено положение, что мы уже понимаем друг друга.
С минуту я ещё терпел их крик, а потом рискнул.
– Алексей! – подражая им, пронзительно выкрикнул я, и показал на себя. – Недотрога! – копируя, ткнул пальцем вниз. – Земля! – Они подняли шары-головы, следя за моими указаниями. – Авей? – протянул я руку к ним, к клотышанам.
Их как током ударило. Они наперебой заговорили, кто кого перекричит, обо мне, казалось, забыли. Потом как по команде смолкли и, не посмотрев даже в мою сторону, будто меня и не т перед ними, пошли вдоль высокой и широкой галереи, коней которой терялся в грязно-бурой дымке. Со мной остался мой провожатый, всё такой же бесстрастный и безучастный. До сих пор он не сказал ни одного слова, даже когда рядом шла перебранка тех четверых.
– Алексей, – на всякий случай я напомнил ему своё имя, а заодно и о себе.
– Алексей, – довольно сносно повторил он, поманил меня рукой и свернул в другую галерею – более узкую, ниже, темнее.
Я потащился за ним. Потащился, потому что почувствовал страшную усталость и безразличие ко всему – моя психика не позволяла попадать в такие передряги. Пока что я видел эту сторону случившегося со мной. Восстанавливая силы, я отключился от окружающего меня непонятного подземного обиталища клотышан.
Галереи, переходы. По пути встречались небольшие группы невозмутимых и нелюбопытных обитателей этого подземелья.
Хотя меня как-то не занимал вопрос, куда это мы идём, но провожатый шёл впереди не быстро, но всё вниз, вниз. И как будто по спирали, а, может быть, по кругу…
Под ногами появился тонкий слой жёлтого речного песка. Воздух чистый, без запахов. И вокруг шум, настоящий шум – то гудки какие-то, то крики, визг, клёкот, резкие удары. Стало светлее. Свет рассеянный, но светильников не видно.
Страхи мои (а были ли они?) постепенно улетучились, а медленная монотонная ходьба вернула силы. Появилась какая-то будничность в этом шествии. Коротышка клотышанин колобком катил передо мной, я подобно цапле на его фоне вышагивал за ним.
Лишь однажды мой провожатый остановился и поднял руку. Навстречу нам вышел его двойник – я их не мог различить. Они обменялись отрывистыми выкриками.
– Клепс! – не оборачиваясь ко мне, произнёс мой клотышанин, когда другой показал, по-видимому, куда нам следует идти дальше и, даже не взглянув на меня, ушёл с дороги.
«С характером народ! – подумал я о клотышанах. – Да и вообще хмурые какие-то. А что? Клот, скажем, на их языке означает – хмурый, а ыш – народ. Или кло – хмурый, а тыш – народ. Кло-тыш – хмурый народ!»
Мои этимологические изыскания были прерваны выходом по светлые своды неизвестной уже по счёту галереи.
И ещё я думал, шагая в неизвестность, о том, о сём, а подспудно, но пока сдержанно, билась одна робкая, однако постоянная мыслишка.
Случай со мной, если это не иллюзия, – пожалуй, уникальный в практике Контакта с внеземным разумом. Контакта, о котором пишут всегда с заглавной буквой.
Настоящие космические труженики – Пионеры, Десантники, Исследователи, Строители – открывают и обживают планеты, планетные системы, гроздья звёзд с планетными системами, а Контакта у них так-таки может и не произойти за всю их рискованную жизнь, хотя вся она у них поставлена во имя Контакта.
Контакт – великое дело! Были же Контакты. И чем только они не заканчивались. Чаще разочаровывали. Были и забавные случаи. И трагические. А неожиданные Контакты… Да что говорить, были Контакты. Каждый по-своему неповторимый, своеобразный, исключительный, как по результатам, так и по его проведению.
Как правило контактирует команда звездолёта или целая экспедиция. Порой годы подготовки. На Земле предконтактная лихорадка, брожение умов, десятки проблемных институтов. Иногда целое поколение вырастало в ожидании нащупанного Контакта. Так что, Контакт – дело эпохальное…
И вот я. Случайно, и не то чтобы в космос попал по делу, а на пустынную планету забрался в качестве несчастного затравщика, и на тебе – контактирую.
Кон-так-ти-ру-ю!
Как из одного города в другой переехал. Спросили, как зовут, откуда? Я ответил. Всё понятно. Раз-два – я в дамках…
Обо мне же теперь в школах говорить будут! О моём Контакте, обо мне! Обо мне и о Контакте! А?..
Откуда-то донёсся приглушённый рокот, возникающий при многочисленном сборе людей. Такой вот гул пяти миллионов зрителей встречал нас, участников пробега по Гигантской петле, за десятки километров, когда тикроновая дорога изгибалась в поле видимости огромного стадиона, и втягивалась в его ущелью подобному сооружение. Но то были раскаты, создаваемые землянами, пронизанные музыкой, весёлыми и радостными кликами, словами поддержки.
Здесь же это походило на недобрый гул, ропот, и чем дальше мы шли, рокот большой толпы становился громче, грознее.
Неожиданно галерея раздвинулась и перешла в громадный амфитеатр, битком набитый клотышанами. Сколько их тут было! Как будто их натискивали сюда – один на другом.
Мой клотышанин, я за ним, вышли на площадку в торце амфитеатра. До противоположного края добрых полкилометра.
С нашим появлением шум угас, я огляделся, увидев вокруг на площадке плотную группу клотышан, похожих на одно лицо.
И все, все смотрели на меня. Я болезненно ощутил их всеобщий взгляд – насторожённый, враждебный, нетерпеливый, готовый сорваться в гнев.
Всю мою бодрость и даже некоторую весёлость, окрашенную мыслью о Контакте, как рукой сняло. То, что я считал Контактом, оказалось прелюдией. Настоящий Контакт, если он ещё состоится, только начинался, и всё теперь, наверное, зависело от меня, от моего умения.
Я почувствовал себя неуверенно. Да и какая тут может быть уверенность?..
Ко мне почти вплотную подкатились двое, совсем маленькие, ниже моего пояса, сморщенные, дряхлые. Глаза же у них – горящие угли – злые, подозрительные, цепкие. Они меня осматривали минут пять. Может быть, больше или меньше, да мне тогда могло показаться всякое. Все эти минуты вокруг стояла тишина.
Я вначале, заглушая надвигающийся страх, пытался заговорить, жестикулировать, однако тишина и объединённый недобрый взгляд стариков сковал мои члены, я не шевельнуть ни ногой, ни рукой, ни языком. Глухо и сильно застучало сердце, его удары отдавались в висках и мешали что-либо подумать, сообразить, собрать мысли.
Казалось, они взглядом пронзали насквозь, словно выискивая у меня что-то внутри. Внезапно чувство неясной вины охватило меня. Я готов был отказываться, оправдываться и доказывать. Но что? Не знаю. Сейчас не знаю, не помню, а тогда, перед неподвижными клотышанами, знал и мучился.
Наконец глаза их погасли, потеряли силу надо мной. Молча в затянувшейся тишине они отошли в сторону и пропали.
Засветился сиреневым светом огромный экран на противоположной от меня стороне амфитеатра, на нём появились размазанные тени. Тени рассекали молнии, и они, опадая, замирали без движения.
Я ничего не понял, а клотышане зарычали, да именно зарычали, глядя на экран, замахали руками, лица их исказились злобой.
Тени на экране пропали и уступили место удачно заснятой цветущей равнине. На ней видны в живописном растительном обрамлении розоватые пятна построек. Вдали из-за горизонта хорошо просматривался чёрный столб, поднявшийся к самому небу. Он надвигался на зрителей, разбухал, и становилось ясно, что диаметр его огромен, и на его фоне строения казались игрушечными кубиками. Столб, нет, уже сплошной вал, перекрывший всю ширину заснятого пространства, стремительно приближался, строения розовыми каплями взлетали вверх и истирались в пыль…
А амфитеатре буря гнева.
Темнота тощие поглотила весь экран. Секунда, другая, третья…
Клотышане, тощие, полуголые, едва держащиеся на ногах, а перед ними… Землянин!..
Холодок ужаса обволок меня со всех сторон, злобные крики раздались с удвоенной силой.
Задохнувшись, я смотрел на землянина, человека Земли. Да, да, человека. Огромный детина, мускулистый, самоуверенный, с красивой осанкой. Только вот… Фу-у! Только вот у него глаза не наши – большие и выпуклые, а зрачки щелевидные, как у кошки. Уши торчком – собачьи. Да и всё остальное… Это не землянин!.. Я перевёл дыхание.
Псевдо человек на экране поворачивается лицом к зрителям, изображение застывает. На меня падает сноп света. Клотышане кричат, но уже не так сильно. Мне кажется, не так зло. Я обретаю способность думать, переменить позу, взглянуть без страха в толпу клотышан.
Демонстрационный сеанс закончился. Ко мне подкатил клотышанин, взял за руку, подвёл к краю площадки. Ткнул пальцем вперёд, мол, смотри. Экран вновь засветился. На нём появились лучистые рубиновые точки, расположенные знакомым узором. Я мгновение вспоминал, где видел похожую картинку и вспомнил-таки – это звёздное небо Недотроги.
Изображение поползло вправо, выхватывая новые созвездия. Местоположение нашего солнца осталось где-то вне экрана. Потом вспыхнула какая-то звезда, и, стоящий рядом клотышанин испустил из рук серебристый луч света, описав на экране кольцо вокруг этой звезды. Вопросительно глянул на меня.
– Хек? – раздался общий выдох амфитеатра.
– Нет! – энергично мотнул я головой. – Надо вернуться назад!
Жестами и словами я объяснял, чего хочу, прежде чем они догадались передвинуть видимый участок неба влево и высветить невидимые простым глазом светила.
– Вот она! – показал я. На экране проклюнулся слабый свет далёкого Солнца.
Взрыв радостных криков переполнил амфитеатр.
– Контактирую! – вторил я им.
… Прошло три года.
Месяц тому назад я вернулся с Недотроги – клотышане пригласили меня на праздник Выхода На Поверхность. Это была уже третья годовщина. Я, как почётный гражданин Недотроги, бывал приглашён и на первую и на вторую…
Говорил с аборигенами, с теми, кто изучает их. Проясняется их история.
Давным-давно, сразу после космического нашествия, оставшиеся в живых клотышане в качестве одной из мер защиты создали атмосферу планеты взрывоопасной, а самим на время уйти под землю.
Они построили установки для заражения атмосферы и добились своего.
Последующие поколения, связанные страшным преданием, неприспособленные жить на поверхности планеты, забыли о том, что уход в подземелья и взрывоопасность атмосферы – временная мера.
Земляне по подсказке клотышан побывали у звезды, откуда, по преданию, случилось нападение на Недотрогу. Однако тщетно, поиски не дали результатов. Возможно, псевдоземляне представляли собой небольшую кучку изгоев из более дальних, не достигнутых ещё, звёздных систем. В конце концов, разумная раса с высот своего познания не могла опуститься до такого варварства. Так что нашествие – до сих пор тёмное пятно, которое ещё надо расшифровать и найти ему объяснение. Ведь это важно и нам, землянам.
Уже третий год клотышане с помощью Земли перебираются на поверхность. Удалось обнаружить древние установки, их отключение возвратило атмосфере первозданное состояние.
Я видел на Недотроге первые сады, первые постройки, первые возделанные поля. Восстанавливаются водоёмы, животный мир.
Ох, как трудно им!
Вековое сидение под землёй не прошло даром. Освоение поверхности дело новое, добровольное, а добровольцев – малая часть всего населения. Да и внизу нужные рабочие руки, чтобы жить, развиваться, так как там основа для проживания, там производство, энергетические установки, традиции и память веков…
Оттого всё ещё идёт медленно, робко. Но идёт!
Водили меня к месту первой встречи с клотышанином, моим первым проводником в недра планеты; он меня и водил. Там обелиск. Первый на планете в новой его истории. В честь первого Контакта. Небольшой. Но когда-нибудь здесь будет город Встречи.
Рядом с обелиском хрупкое строение из стекла. Музей. За стеклом на долгие годы застыли зелёные, сработанные для того, чтобы малой кровью выжить нас, землян, с планеты. Зелёные – материализация видений, их создание удивило учёных Земли. Среди экспонатов и мой самый упрямый преследователь – коренастый, спутанные рыжие волосы, тонкое копьё в мускулистой руке и ярко-малиновая лента через плечо. Как фантик от конфетки – такой нарядный и яркий.
Здесь же, в соседнем боксе, чучела некоторых существ местной фауны. Многие водятся далеко и показывать их в естественных условиях пока что трудное занятие, а клотышанам интересно. А Преобразователи, так себя называют местные добровольцы, до тех мест ещё не добрались.