У КАЖДОГО СВОЯ СУДЬБА
У каждого обычай свой,
Свой путь, свои стремления.
Роберт Бернс
В детстве это был маленький, вечно чем-то обиженный мальчик. Бледное и худое лицо его временами передёргивала гримаска то ли от тайной внутренней болезни, то ли от неудовлетворении увиденным сразу после своего рождения. Есть его заставляли силой, иначе он мог подолгу сидеть перед поставленной перед ним едой, не притрагиваясь к ней. Она не вызывала у него отвращения, но проглоченная, мешала ему, отвлекая от мыслей и, что важно, как ему казалось, замыслов, странно блуждающих у него не только в голове, но и по всему тщедушному телу, рукам и ногам.
Отец мальчика, крупный и сильный мужчина, порой с удивлением рассматривал сына и с тревогой замечал его необыкновенную схожесть с его родным ещё в раннем детстве умершим братом. У того такие же большие серые глаза неотрывно всматривались в окружающий мир, а над ними нависал широкий лоб, траурно подчёркнутый ниточкой сросшихся над переносицей бровей. И отцу становилось страшно за сына и жаль его. Он был у него первенцем и назван в память умершего брата и в честь деда по матери редким именем – Терентием. А пока что он чаще всего звался то Терей, то Терёшей, а то и Терькой или Терёхой…
Терёшина мама как могла старалась расшевелить сына. Заставляла зимой ходить на лыжах, а летом лазить по деревьям. Как празднику радовалась обидам соседей на сына. Дворовых ребят просила не забывать Терёшу в играх и шалостях. Но и у неё опускались руки, когда заставала сына оцепеневшим перед ползущей по стене букашкой или перед зеркалом.
– Терёша, – окликала она его ласково.
Он поднимал на неё серые глаза, поджимал губы, но она слышала его вопрос:
– Что, мама?
Рта он не раскрывал, а смотрел на неё в упор странным взглядом старого мудрого человека.
– Почему ты здесь стоишь? Почему ты со мной разговариваешь… молча? – со слезами спрашивала она.
Он тупился, закладывал за спину ручки и тихо отвечал, едва разомкнув уста:
– Не знаю, мама.
Зимой он обычно сидел у окна и жадно разглядывал знакомую картину: крышу соседнего дома и часть глухой стены с тёмными от древней копоти полосами. В детский сад он не ходил. Не потому, что не было возможностей, а так как сам Терёша не хотел, а родители считали за лучшее ему быть дома, как будто стеснялись туда его водить или не хотели своими непростыми и необычными, со стороны, заботами о сыне обременять других людей. А, может быть, и не доверяли посторонним, будто те могли подсмотреть нечто нехорошее в их семейной неурядице с сыном.
Как-то, правда, его рискнули отправить летом с детьми на дачу. Но там он, к ужасу и слезам воспитательниц, потерялся уже через полчаса, как только детей выпустили на прогулку. На зов своего имени он не отвлекался, а просто так его найти в буйных травах и непролазном кустарнике, окруживших дачу неведомым таинственным океаном, было, практически, невозможно.
А он сидел в выбранном тенистом уголке самой дачи и думал.
Необыкновенные мысли посетили его, и он сам даже не понимал, зачем и почему так думает.
Он думал о детской, и своей в том числе, глупости. О глупости непонимания, когда, казалось бы, всё вокруг понятно, всё лежит перед тобой открытым, но суть увиденного, даже правильно отражаясь в сознании ребёнка, всё-таки остаётся для него за пределами правильного восприятия. За пределами, для которых он не знал названия…
Нашли его под вечер. Милиция с собакой. Исстрадавшиеся воспитательницы чуть ли не голосили, видя его странно-укоризненный взгляд и ничего не значащую улыбку на детском тонком и прозрачном лице.
В школу Терёша пошёл как все ребята его возраста, с шести лет, а уже к восьми годам вне своего дома он уже мало чем отличался от сверстников. Правда, был молчалив, но не самый молчаливый в классе. Тихий в поведении, но не самый, были и тише. На щеках его появился румянец, и однажды, к концу третьего класса, его даже похвалил учитель физкультуры за старательно выполненное упражнение ра счёт до шестнадцати.
Дома же он оставался прежним, однако родители чувствовали радующую их перемену. И успокоились. Напряжённость в семье спала, теперь Терёшу охотно брали с собой в выходные дни за город позагорать, в гости.
Семейное благополучие всё же оказалось зыбким. Как-то Терёшу застали за невозможным занятием. Наполнив ванну, он погружался в неё с головой и находился под водой по полчаса и капризно выказывал неудовольствие, когда потерявшие голову родители силой вытаскивали его на воздух. Отец пеленал его в махровую простынь, так как вода наливалась всегда холодной, и, глядя в безмятежное лицо сына и сдерживая в себе не то рыдание, не то раздражение, спрашивал, зачем это он сидит под водой? Однако ответа или вразумительного разговора на эту тему он никогда не получал.
– Там хорошо, – стандартно, но убеждённо говорил Терёша.
– Но, сын! Это неестественно! Ты же не рыба, ты человек, – возражал отец, чувствуя бессилие перед неприкрытым откровением сына. – Человек же должен дышать. Понимаешь, ды-шать, – пытался он внушить Терёше истину. – Человек… ты же человек. А человек усваивает кислород из воздуха лёгкими. Ты знаешь, где у тебя лёгкие?
– Знаю… – И упрямо добавлял: – Но и там хорошо!
Мама, которая не могла без слёз даже слышать такие разговоры, а не то, чтобы их вести, всё-таки иногда горестно говорила мужу:
– У него, наверное, есть жабры… или будут.
– О чём ты говоришь? – возражал не слишком уверенно отец Терёши. – Разве ты не знаешь своего ребёнка? В нём нет ничего лишнего. Даже мышц нормальных. Ты же водила его к врачам.
– Что эти врачи? Они же ничего не понимают… Ничего! – говорила прерывисто мама и плакала, хотя сама страсть как любила лечиться у этих врачей.
Упражнения подготовили родителей, и поэтому у них не вызвало паники исчезновение сына под водой, когда они приехали на дачу друзьям и пошли купаться к небольшому водоёму, в котором местные мальчишки не только купались, но и удили какую-то рыбёшку.
Терёша вначале попробовал ногой воду и не столько спросил, сколько, сколько поставил в известность обескураженных родителей:
– Я побуду там, – и нырнул на дно пруда.
Вода прозрачная настолько, что позволяла видеть Терёшу и знать чем он занимается. А он, плавно работая руками, телом и ногами, мирно плавал, едва мутя воду от прикосновения к глинистому местами дну.
– Это ты притащил нас сюда! – в сердцах говорила мама отцу.
Отец отмалчивался. Ему казалось, запрещать что-либо сыну, значит заставлять его делать НЕЧТО наперекор им, родителям. Пусть уж они будут знать обо всех его причудах, чем позволять ему делать то же самое тайком от них.
– Я к нему! – решился отец и отмахнулся от причитаний мамы.
Терёша тут же заметил его и поплыл навстречу, а отец, подражая ему, плавно и экономно совершал движения, пытаясь больше ни о чём не думать.
Они плавали. Отец смутно видел очертания сына и… задыхался. Трудно даже стало думать, сколько же он времени находится под водой – час, два? Грудь и живот сотрясало от желания выдохнуть отравленный и вдохнуть свежий воздух.
Почти теряя сознание, он вынырнул, по пояс выполз из воды на берег и, хрипло дыша, упал обессиленный. Мама, следившая за временем, сказала, что он проплавал с сыном всего минуту.
Отпуск провели на Азовском море.
Терёша, прикрытый маской, чтобы лучше видеть, часами ползал по дну моря, открывая для себя необычной красоты подводный мир. Когда он находился под водой, мама иногда слышала его голос, возникавший не то в самом пространстве вокруг неё, не то у неё в голове, но зато она знала – это Терёша успокаивает её, давая о себе знать. Отец в звуковой контакт с сыном не вступал, однако, случалось, отчётливо видел перед собой картины, наблюдаемые сыном, словно он сам находился в среде юрких рыбёшек, донного рельефа, затопленных предметов.
Терёшу вызывали, условлено похлопав по поверхности моря ладонью. Не очень сильно, но как бы далеко он ни плавал от берега, на призыв откликался сразу, появлением из воды.
Однажды на зов его голова показалась далеко в море. Он помахал рукой. Потом совершил непонятное, повергнув отца в недоумение, а маму – в новые слёзы. Море вокруг Терёши вспенилось, будто вскипело, брызнуло фонтаном, и родители увидели, как их сын, размахивая в руках маской, бежит, оставляя на вечерней глади моря бурунный след. Вдохновенное лицо сына порозовело, мокрые волосы тяжело колыхались, ноги стремительно и точно работали, поддерживая его на воде.
Отец, не помня себя, бросился ему навстречу уже одетый, промочил туфли и брюки, и поймал сына в охапку в десятке метров от берега.
– Видели?.. Видели!?. – счастливо смеялся Терёша.
В декабре того же года, пасмурном, по-ленинградски неустойчивом месяце, родители решили перебраться на юг, к морю, чтобы доставить радость сыну и радоваться вместе с ним. К тому же появилась такая возможность у отца поменять место работы…
А тем временем мягкие, неслышные годы неустанно добывали, отвоёвывали настоящее у будущего и торопились похоронить его в прошлом.
К четырнадцати годам она прожила сто чужих жизней.
И повзрослела душой.
Смотрела на забавы сверстниц равнодушно. Они же дети. Им ещё не понять смысла жизни. Ей тоже. Но они не знают и не догадываются о том, а она умом и сердцем почувствовала непостижимость его, хотя в туманном мареве будущих лет зыбко угадывались свои и чужие поступки и деяния. Виделись воплощённые замыслы, но они длинными и короткими шлейфами, чем дальше в будущее, тем теснее переплетались, клубились, змеились, создавая неустойчивость провидения до безнадёжности – не прочесть по ним грядущего. Ведь что азбука, если слова, составленные из известных букв, не имеют смысла? Лишь случайное их звучание. А стихия будущего подвластна только строгому отбору настоящего, только оно оставляет за собой его руины – прошлое.
Святая Дева Мария! Зачем ей всё это знать? И что уже есть, и что ещё будет? Смотреться в бездну своего «я», замечать и отзываться болью за то, чего не видят и не знают другие люди?..
Она подумала и «взяла» с полки книгу, ощутив её вес и глянцевитую прохладу обложки. Где-то – ей пока что не удавалось ответить самой себе, где именно – у кого-то эта книга исчезла с полки. Вот ора стояла там, радуя хозяина или рачительного библиотекаря, и вот – её нет. Но, к счастью, она могла не только «взять», но и «вернуть» взятую книгу на место. И не только книгу. Всё, что угодно. Могла «взять» даже не видя и не осязая взятого, а переместить, переслать предмет в реальном мире и «спрятать» его в НÉВЕСТИ, как она сама это называла. Это где-то там – в нéвести.
Нéвесть! Пресвятая Мадонна!
Где она, эта нéвесть? Почему она принимает от неё и прячет вещи и мысли? Хранит? И по просьбе отдаёт?..
Книга с картинками. Цветными. Любимое её занятие, когда есть время, рассматривать картинки. Они под её взглядом оживают и рассказывают о прекрасных принцах, коварных волшебниках, о несчастных девушках.
Последнее, про неё?
Жила-была… Отец и мачеха… У мачехи семеро детей. У отца одна дочь. Самая старшая в семье. Мачеха хоть и добрая, но надорванная от трудов и забот… Все заботы теперь свалились на старшую дочь – надо всех накормить, напоить, обстирать, спать уложить…
Все уже спят. Стонет во сне мачеха. Слабая электрическая лампочка едва своим светом серебрит страницу. Убаюкивают шепчущие о себе картинки. Сонная кровь густеет, слипаются веки… Нет! Надо ещё «вернуть» книгу. Возникает прозрачный штрих полки, на которую она ставит богатое издание. И книга, и полка сереют, растворяются в полумраке.
Спать, спать!.. Завтра рано, так рано вставать… Завтра…
В десятом классе Терёша впервые спрыгнул со стометрового утёса. Не в воды моря. На землю! Падал расслабленно, чуть разведя в стороны руки и ноги. Перед приземлением сгруппировался, потом струной вытянутые ноги послал навстречу земле, самортизировал ими до низкого присеста. Встал, счастливо улыбаясь самому себе – свидетелей не было…
Со стороны Терёша практически ничем не выделялся из ребят его возраста. Красивая, но слегка тянутая вверх акселерацией, фигура, нормально развитые мышцы, несколько запущенная причёска, устойчивая развинченность членов при движении. Правда, длинные ноги руки придавали его движениям угловатость, и в то же время в них чувствовалась сила и чёткая согласованность.
Однако для внимательного наблюдателя, если бы таковой нашёлся, во внешности Терёши для него многое представилось бы неожиданным, вернее, нестандартным. Большие серые глаза под удивительно широким лбом, скрадывающим его высоту, всегда чересчур серьёзные и болезненно-настороженные, будто всё, что видел Терёша, открывалось ему каждый раз как нечто новое, а потому непонятное. Впрочем, такой взгляд бывает и у человека, скрывающего тайну, либо знающего о предмете, попавшего в поле зрения, значительно больше, чем это требуется в обыденной жизни известно нормальному человеку, а потому ожидающего от увиденного какого-то подвоха.
У Терёши не было друзей или хотя бы одного близкого друга. Так уж получилось. По приезду в приморский город они поселились на отшибе, где соседями оказались либо слишком большие, либо очень маленькие ребята. Старшие, спаянные дружбой с детских лет, не намерены были принимать в свою среду незнакомого мальца, молчаливого, со странностями, не умеющего ни смеяться, ни озорничать.
В местной школе держался тихо, незаметно, но учился на отлично. Попытки привлечь его к общественной жизни класса и школы натыкались на его кажущееся равнодушие. Во всяком случае, виделось, что этой работой он не загорался. Делал всё бес шума, спокойно, обстоятельно, а со школьниками такая манера работы тонула в оглушительных воплях на переменах, в полном непонимании авторитетов и в исключительной забывчивости ребят, для которых думать на два-три дня вперёд казалось совершенно непонятной идеей.
Мысли у мачехе ровные и покорные. Вначале, когда она только слегла, они кричали, метались встревоженными птицами. Они жалели детей и падчерицу, выбивающуюся из сил, нёсшей все заботы по дому на себе. Тогда мысли ласкали их. Но постепенно стали равнодушными.
Пресвятая Мадонна!
Тень жизни мачехи не вступала ни с кем в связь и тихо гасла почти сразу за порогом настоящего, которое час за часом рассеивало и укорачивало её.
Отец не думал Мысли его – рваные и горестные – ничего не представляли. Он жил лишь данной минутой бытия. И тень его жизни бесформенно растекалась в будущем, словно нехотя отображаясь в настоящем.
Просто и разнообразно мыслили её названные братья и сёстры. Можно плакать и смеяться, улавливая в их головах мысли или слыша разговоры между ними. Но чаще всего они мечтали о еде, так как всегда были голодными, а не о проказах, ведь для их свершения не надо думать, а лишь действовать.
Да разве можно уследить за ними всеми? А их будущее прорисовывалось так смутно. В самые пучины хаоса непредсказуемости уходили тени их возможных жизненных дорог и терялись там в сгустках вероятных и невероятных предположений.
Да и можно ли узнать чужой жизненный путь, если она с трудом узнавала свой цветной и заметный среди других?
Иногда можно!
Немногие её подруги порой делились сокровенным. Она же, давно зная их внутренний мир, наставляла и подсказывала, если удавалось хоть на несколько дней вперёд увидеть развитие их судьбы. Её жгуче-чёрные глаза, блестя хрустально-ключевым отражением, укололи собеседниц короткими вспышками внутреннего света, наводя на них ужас и суеверие.
Оттого пошла молва… Округа знала: дочь строительного рабочего Мачетти – Анна – колдунья. Боялись, но пользовались её предсказаниями. Тайно приносили младенцев узнать их судьбу. При выходе из дома, обычно по дороге в магазины её подстерегали молодые женщины, жаждущие узнать о мужьях, будущих детях…
И всем было известно, Анна за вещие слова и молитвы ничего не берёт. Но, когда вдруг, на кухне просторного отцовского дома появлялись зелень и фрукты, а то и хлебное и мясное, она не отвергала приношений. Иначе детей на скудный для такой большой семьи заработок отца не прокормить.
И наступил с тревогой ожидаемый день.
– Анна!.. Дети!.. – позвала грудным голосом мачеха.
Падчерица вскрикнула – тень жизни позвавшей исчезла.
Школу Терёша закончил с похвальной грамотой, но в вуз поступать не стал. Тому виной был не он, а отец, считавший панацеей от всех бед и пороков для молодого человека службу в армии. Сам он прослужил четыре года на кораблях флота и вынес оттуда сноровку общения с людьми, занятых одним делом, способность обслужить и контролировать себя, а так же уважение к командирам и дисциплине. Потому и верил в силу армейской службы, которая могла бы приобщить Терёшу к товарищам и отвлечь его от непонятных способностей и стремлений.
Учебная рота, в которую попал Терёша, размещалась в неуютной казарме с двухъярусными койками. Вся жизнь на виду у сослуживцев, под недремлющим оком командиров и нетерпящего отклонений распорядка дня, и Терёша совершенно растерял желания погружаться в воду и бегать по ней. Да и где её столько найдёшь в степях Ставрополья? Правда, он выделялся порой несколько перед другими солдатами, преодолевая на учениях рубежи, но в меру. Иногда совершал головокружительные прыжки, но в дозволенных границах, чтобы не вызывать недоумения у невольных зрителей.
Однако как ни сдерживай себя, а подчас случались неожиданности.
Однажды, стоя в карауле у склада горюче-смазочных материалов, у него внезапно появилось желание взлететь.
И он взлетел!..
Взлетел, вопреки законам физики, которую любил в школе, и утверждениям, вычитанным из книг, о невозможности левитации, а так же против перефразированной пословицы: «Рождённый падать летать не может», и назло, в конце концов, самому себе, так как всегда гнал от себя даже мысль о попытке взлететь.
Получив звание младшего сержанта, Терёша прибыл к месту прохождения службы в пыльный городок. И опять оказался на виду отделения, которым командовал, и командиров, в утробах бункеров операторских служб…
Ни поплавать, ни попрыгать, ни полетать…
Никогда и никому, кроме родителей, видевших на что он способен, Терёша не говорил и не открывался о своих возможностях. Страх быть непонятым или быть осуждённым? Вернее всего неуверенность в себе. Ведь то, что он умел делать, невозможно, как ему казалось, повторить на виду у всех. Он всегда представлял зрителей многоглазым чудовищем, стерегущим каждое движение его души и тела. Мнительность порой доводила его до изнеможения, так как ему приходилось, стиснув кулаки и зубы, не взлетать по лестницам, а идти, не нырять в бассейн, а плыть.
Зато отвёл душу в отпуске. Дождливый ноябрь распугал отдыхающих, предоставив Терёше море и небо.
Впрочем, небо, казалось бы, безгранично нависшее над ним, оставалось с определённой высоты закрытым. Посидев за приборами слежения, он знал, и потому не мог побороть в себе чувство осторожности, так как ни один предмет, поднявшийся в воздухе, не останется незамеченным. И стоит ему скользнуть под облака, как похожий на него оператор определит до него расстояние, размер тела и скорость передвижения… Хотя, конечно, он сам себе составлял подобное, поскольку его малая искорка на мониторах никому не будет интересна.
Но достаточно было взлетать, пугая птиц, на неприступные утёсы, а потом медленно падать вниз, в волны, чтобы кануть через них до дна. Затем столбом прорезать толщу воды и воздуха и взмывать на очередную скалу. Либо упражняться в скорости полёта по горизонтали , обгоняя чаек и ветер. Проникать в подводные пещеры… Обследовать недоступные лагуны…
Семья осиротела совсем, когда отец потерял работу. И он, вздыхая и постанывая, собрался уехать на север. Там, говорили, можно найти занятие для рук, и, значит, заработка. Вначале он звонил из Турина, потом из Рима, дважды присылал хорошие деньги, но потом пропал.
Как-то ушёл из дома и не вернулся десятилетний Энрико, а через две недели пятилетняя Катерина попала под колесо трактора. Водитель не заметил, что в тени, под самой машиной посапывает во сне малышка, одетая в старое серое – под цвет земли – платьица. Её не разбудил даже работающий мотор. Длинная, уходящая в далёкое будущее, тень жизни Катерины, оборвалась неожиданно для Анны, словно кто-то подкрался и с размаху ударил её по затылку. От испуга и боли она закричала и упала на пол. Лежала опустошённая, с бессмысленным взглядом так долго, пока заглянувшие соседи не помогли ей подняться.
– Бедняжка! – качали они головами, жалея и её, и детей, лишённых родительского глаза, забот и авторитета.
Старые и добрые синьор и синьора взяли на воспитание одного из братьев Они избавили Анну от повседневной заботы следить за непоседливым чертёнком – хоть верёвку к нему было привязывай.
Из армии Терёша вернулся возмужавшим и общительным, во всяком случае, он уж не сторонился кампаний сверстников и товарищей по работе, умел находить с ними общие интересы.
На работу устроился через неделю после возвращения домой из армии. Близ города строился большой порт и люди требовались везде.
Вначале Терёша занимался не совсем, как выяснилось позже, интересным для него делом – на бетонолитье. Зато потом перешёл в монтажники конструкций для выполнения работ на высоте.
Монтажник-высотник!
Он научился гордиться профессией, тем более что уже через полгода о нём пошла слава как о самом бесстрашном, рискованном, но удачливым человеком. Прораб вначале ахал, ругался и грозил снять с монтажа и на высоту не пускать. Однако вскоре и он поверил в его способности.
Впрочем, только не у службы охраны труда и техники безопасности…
С годами в ней зрело чувство любви. Может быть, просто наступала её пора, но порой любовь переполняла её.
Но к кому? Она ещё не знала.
Она искала ответ в своём будущем, а там – тени. Тени чужих судеб и жизней, туго спеленавшие её личный след. Иногда её все-таки что-то грезилось: вот она видит яркое свечение, и, возможно именно в этой точке времени она кого-то встретит… И только.
Нет, почему-то её собственная линия жизни в будущем была куда неотчётливой и непонятнее, чем многих окружающих её людей.
Местные же парни уже крутились вокруг её дома…
Как-то ей приснился сон. Необычный, цветной, объёмный. Сладко падало в бездну сердце, а тело улетало к звёздам, навстречу мечте. Там её поджидал внимательный взгляд больших серых глаз незнакомого молодого человека. Она выплеснула к нему свою любовь. Глаза его расширились, лица коснулась удивительно ласковая улыбка. Он пронял и ответил на её любовь своей любовью.
Она проснулась дрожащая от безумной радости. И теперь, куда бы она ни переводила взгляд, всюду он упирался в ласковые глаза приснившегося человека. А свечение в месте пересечения с чьей-то другой судьбой, озарившее клубок обыденных и наскучивших теней, стало необыкновенно ярким и близким. В нём тонули мысли и желания Анны.
Но что там её ожидало? Исполнение сна? Предчувствие или игра ума?..
Она ждала.
Терёше шёл двадцать пятый год. Он превратился в сильного, высокого широкоплечего мужчину с красиво посаженной головой, пропорционально развитой фигурой. Хорошие заработки позволяли одеваться разнообразно и модно. И, естественно, замечал на себе робкие девичьи и откровенные женские взгляды, особенно в пору курортного сезона, когда нравы становились легкомысленнее.
Он мог приветливо улыбнуться или ответить на взгляд, поддержать шутливый разговор ни о чём и даже проводить собеседницу на несколько шагов, но дальше этого не заходил. Ему становилось скучно, и непонятная тоска заполняла его, как будто во встречном лице он не узнал некий образ и шёл против чего-то, что каждый раз напоминало о себе и останавливало его…
Стояла угольно-непроницаемая ночь. Анна проснулась и, ещё не соображая, что делает, сомнамбулой нагая пошла к двери, перешагнула порог и очутилась под звёздами.
Надо было взмахнуть руками. И она взмахнула и полетела, пепельной стрелой устремляясь в небо…
В тот же миг, пробуждённый неодолимым зовом, прямо через окно Терёша выскользнул под мелкий, как брызги прибоя, дождь и легко помчался к тучам, пробил их…
Они встретились. Тёмная Земля, досыпая, извечно переворачивалась с боку на бок. А здесь уже царила хрустальная проседь утра, подкрашенная радужным горизонтом.
– Это ты?! – узнавая его, воскликнула Анна.
– Я! – Терёша знал, о чём она спрашивает.
– Анна!
– Терентий!
И они полетели к разгорающемуся утру вместе. А под ними у просыпающихся людей исчезали боли и их лиц коснулись улыбки радости.