Ченг не первый раз видел Сколонни в действии, и его всегда восхищало взрывное преображение шефа полиции, любившего самому поучаствовать в деле.
– Что ты им инкриминируешь? – спросил он, занимая указанное место. – Я же высказал только подозрение.
– О! Не беспокойся. Хениг до их прихода многое расскажет. Давай, Хениг, выкладывай, что здесь произошло?
– Он перешёл на автономное существование… – невнятно проговорил Хениг.
– Кто?.. Ну, Хениг!
– Денис… Денис Кремицкий.
– Ага!.. Рассказывай всё! В твоих интересах.
– А, – Хениг вяло пошевелил пальцами. – Всё одно…
Счастье Дениса Кремицкого, сопутствующее ему, казалось, всю жизнь, оборвалось в одночасье мартовским солнечным утром. Его вызвал Крюгер, глава, как он себя называл, фирмы, хотя являлся менеджером, и, волозя дрожащими руками по полировке стола и, жуя каждое слово, сказал:
– Ты, Дэн, можешь называть меня свиньёй или придумай что-нибудь покрепче, но ты нам не нужен… Потому что всё это, – Крюгер повёл взглядом по стенам кабинета, – с завтрашнего дня закрывается… Фирма продана…
– Но… А… – Денис ещё не понимал и не предполагал глубины пропасти, на обламывающимся под ним краю которой он очутился. – Разве новому хозяину…
– Он увольняет всех… Всех!
– Но… – у Дениса перехватило дыхание, он не знал что сказать.
Он не знал, что сказать Зое, со дня на день готовой родить их седьмого ребёнка – счастливое число, как он всегда считал.
Дети рождались с интервалом год-полтора. И все они хотели есть, их надо одевать и учить. Всё это ему позволяла работа, лучшая в мире работа, прекрасная работа…
Совсем недавно, когда у них с Зоей появилась Мэри, их пятая по счёту любимица, местные газеты шумно отметили «успех» самой-самой семьи Сарматы. Самой молодой – в среднем восемь с половиной лет каждому её члену. Самой дружной, самой счастливой.. Самой… Самой…
Теперь после года безработицы, у него кроме Зои и детей ничего не осталось, и его семья стала самой бедной. Но об этом газеты уже не писали.
Зоя, на которую ещё год назад оглядывались не только мужчины, но и женщины, чтобы отметить ревнивым и необъективным взглядом её фигуру, стать и красоту лица, превратилась в сухую тень, а сам он стал похож на бездомную собаку, неоднократно битую и озлобленную; у детей же лишь светились голодные глаза.
За год он так и не привык к своему падению, к тому, что узнал, прочувствовал и вынес. Человеческий род предстал перед ним хищником со всегда пустым желудком и умеющим только кусать, отгрызать, проглатывать. Была бы жертва.
Денис и его семья стали жертвой…
День у него проходил в поисках работы. Но таких как он в тот год, поджарых и алчущих волков, оказалось много, слишком много. И каждый норовил урвать себе именно то, к чему стремился Денис. Экологическая и демографическая ниша, в которой ему угораздило родиться и продлить себя в детях, переполнилась, засорилась, загнила.
И, наконец, он не выдержал. Наступил день, когда его каждый истощённый нерв знал – это конец…
Это конец! Он не думал, не анализировал, для этого не осталось ни сил, ни желания, а просто знал, что пройдёт ещё минута, час, день и его не станет. Не имело значения, каким образом это случиться. Но так оно и будет: он упадёт, утонет, повесится, его собьёт автомобиль, на него сверху свалится что-то тяжёлое, у него, в конце концов, не выдержит сердце… Он уже, как будто находился на пути туда, куда нет проверенной дороги, и он шёл наугад.
И едва ли он понимал что-либо, когда к нему подошли двое просто одетых незнакомых мужчин, спросили, кто он такой, хотя, наверное, знали о нём всё, и… предложили работу. Вероятно, он бессознательно согласился и на работу и на то, чтобы сесть с ними в машину.
По-настоящему смысл происходящего стал до него доходить в уютной комнате со скромной обстановкой, но картина неизвестного Денису художника в богатой раме, поразила мастерством исполнения и эмоциональным зарядом, исходящим от неё, казалось, осязаемыми волнами.
Недаром, наверное, его посадили в кресло напротив картины. Его взгляд долго блуждал по её деталям. Наконец, он отчётливо увидел людей, их было трое, сидящих под картиной.
– Вы меня слышите? – спрашивал его, и, возможно, не в первый раз, один из незнакомцев; на его широких плечах плотно и надёжно покоилась чуть приплюснутая голова, в глазах застыл холод.
– Да, – пошевелился в кресле Денис и спрятал грязные руки между коленями; приготовился в более удобной позе к разговору, а он сулил надежду к перемене. – Я вполне…
– Мы предлагаем Вам работу…
– Я согласен!
– Не торопитесь! Характер её не совсем… как бы это сказать понятнее… не совсем обычен. Это даже не работа, а предоставление Вам… э-э… нового бытия.
Денис горько усмехнулся, вспомнив своё недавнее состояние и готовность перейти в «новое бытие». Они предлагают ему всё-таки работу, значит предстоящее «новое бытие» не совсем то, к которому он приноравливался. А потому…
– Я согласен!
Однако его усмешку они, по всему, поняли по-своему.
– Хорошо, – сказал другой собеседник и снял телефонную трубку, набрал номер и протянул её Денису. – Поговорите со своей женой.
Дениса охватило нехорошее предчувствие, руки его задрожали, и он хотел было отказаться, но взгляд незнакомца был так спокоен, что Денис справился с собой и поднёс трубку к уху.
– Алло! – осторожно произнёс он.
– Денис! Дорогой! – зазвенел вдруг в ответ радостный голос Зои. – Как я счастлива!.. Квартира как раз для нас… Дети спят… Врач посмотрел и сказал, что дистрофии у них нет и скоро наши малыши будут чувствовать себя хорошо… Я так счастлива, что твоя работа…
Голос Зои и её слова исходили, словно, из другого мира. Мира радости и счастья, где тёплое солнце, свежая зелень, синяя вода…
Денис слушал и вопросительно смотрел на тех, кто, как он теперь понимал, вернули ему счастье.
– Пока достаточно, – прервали его разговор с женой.
– Итак, – заговорил вновь широкоплечий.
И пока он произносил это короткое слово, длящееся лишь мгновение, Денис успел подумать о многом.
О том, что просто так, за здоровье живёшь, не устраивают многодетные семьи, что за возвращённое счастье надо будет платить по большому счёту. Но он уже согласился на всё.
На всё!.. Выполнить любую работу, вынести любое испытание, убить или ограбить. И это согласие на всё возникло так, будто что-то горячее вспенилось в нём, ударило в голову, отразилось и обожгло сердце. На краткий миг ему приоткрылось будущее, к которому он ещё полчаса тому назад приблизился вплотную, а теперь оно отодвинулось в неведомую даль, оставляя поле для жизни, мыслей и чувств. И, главное, этот открывшийся простор был не только для него, но и для Зои и для детей.
– Я согласен на всё!
Триумвират оживлённо переглянулся.
– У нас к Вам есть предложение, назовём его так, – заговорил третий из незнакомцев. Слова он произносил сухо и строго, подчёркивая своё сходство с ним – был он сух, подтянут и его лица, казалось, никогда не касалась улыбка. – Наше предложение связано с некоторой трансформацией Вашего облика и обиталища Вашего сознания. Но не думайте, что Вы станете идиотом или что-нибудь потеряете в интеллекте. Напротив, нам кажется, приобретёте…
Поднятием руки широкоплечий обратил на себя внимание.
– Думаю, наступило время познакомиться. Я – Грег. Питер Грег. А это, – показал он на молодого и красивого человека, соединившего Дениса с женой, – Самерс.
Самерс наклонил голову, показав тонкий пробор в рано поседевших коротко остриженных волосах.
– Мольнар, – коротко представился третий. На плоских щеках его обозначились желваки. – Перейдём на ты и будем считать знакомство законченным. Ты удовлетворён?
– Вполне, – сказал Денис и подумал, что они назвались вымышленными именами.
– Тогда я продолжу изложение сути нашего предложения. На которое ты согласился пойти. И если это так, то мы не настаиваем на немедленном его выполнении. И всё-таки твой отказ после объяснений…
– Понял вас и согласен.
– Ну что ж…
Суть предложения Денис понял сразу. Он удивился, восхитился, поёжился и согласился окончательно.
Ему снился сон. Вначале в тумане возникло видение паутины с расплывчатыми тягами-паутинками. Постепенно они обретали чёткость, и он падал на них или, равновероятно, они надвигались на него. Они обволокли его тепло-влажной пеленой и проникли в сердце, мышцы и мозг и стали его содержанием, его существом.
Паутинки протянулись в неведомую даль, и каждая чутко отзывалась на любое явление, происходящее в той дали, и приносило ему какой-то сигнал, информацию, видение. И таких сигналов было много – тысячи и тысячи, но Денис пока не понимал их, а воспринимал в виде причудливой мозаики.
Сон продолжался, но стал уже походить на утреннюю дрёму, когда всё явственнее пробивается в сознание реальный мир, в котором нет места иррациональному, чудесному, а действуют жёсткие физические законы и причинно-следственные связи.
Денис импульсами, словно в нём стали включать и выключать, начал осознавать себя, но непривычное ощущение спутанности от бесконечных нитей паутины, составлявшей его естество, не только не проходило, но усиливалось. Она жила в нём… Или он в ней?
Его сознание уже почти проснулось. Насторожилось. Напряглись паутинки, сигналы приглушились, но зато возникло чувство раскованности, будто лежит он, привольно распластавшись на огромном поле, и полностью занимает его.
– Всё! – Хениг оторвался от пульта и повернул лисье лицо к присутствующим. – Он весь там.
Его слова словно застали врасплох тех, к кому они были обращены. Наступившую паузу Хениг использовал и ещё раз покрутил искатель, но картина на дисплее не изменилась.
– И он… – нарушил молчание Грег, приподнимая ввалившуюся в плечи голову.
Опять пауза, от которой всем стало тревожно и неуютно.
До того, пока Хениг объяснял свои действия, поведение приборов и состояние донора, всё казалось простым, понятным и даже беззаботным делом. Как в театре. Ну, приборы, так кто их не видел? Ну, вычислительная машина, так что в том нового? Это уже не такое чудо, как, скажем, десять лет назад. Ну, медицина, в конце концов. В отдельности – всё известное… Теперь же, когда свершилось задуманное, невероятное, когда закончился один этап дела и начинался следующий, не менее ответственный, чем первый, возник вдруг запоздалый вопрос, а что, собственно, они совершили? Что создали или кого?
– …что-нибудь чувствует, – закончил мысль Грег.
Хениг не торопился с ответом. Да и что определённое он мог сказать? Его интересовала в основном техника перевода интеллекта донора-человека с одной матрицы – биологической на другую – искусственную. И в этом он как будто преуспел. Однако, понимая свершившееся, он почему-то отнюдь не радовался, хотя, по логике, почему бы не порадоваться воплощению долго вынашиваемой идеи?
Одно, наверное, что он устал за последние месяцы. Работал день и ночь. Другое, пожалуй, главное, что совершённое – это не удовлетворение воплощения мечты, а чистая сделка. А ему всегда хотелось прославить своё имя. Как бы сейчас взорвался мир от его сообщения!..
– Я думаю, – произнёс он медленно, – сейчас его сознание находится в шоковом состоянии. Трудно сказать, как долго оно продлиться. По ка что… по-моему, всё идёт нормально. Так что, рассчитываю, через неделю он даст о себе знать.
– Хорошо, – деловито заключил Самерс, – подождём неделю.
– Через неделю, – монотонно сказал Мольнар, – если ничего особенного не случиться, встречаемся здесь же. Держите нас в курсе дела.
– Я вас понял, господа, – устало проговорил Хениг.
Он проводил гостей, вернулся к пульту и тяжело опустился в кресло. Окинул взглядом показания приборов и прикрыл утомлённые глаза.
То, чему он посвятил себя последние годы, свершилось, хотя и не так как мыслилось.
Ещё в молодости его поразила сложность сетей связи. Сотни тысяч точек коммутации, миллионы километров каналов, громадный арсенал управляющих машин, а теперь и разветвлённое взаимодействие вычислительных машин. Всё это представлялось ему огромным мозгом с распределёнными в пространстве города и за его пределами ячейками памяти, нервными волокнами и многоуровневыми связями.
С годами появилась мысль «вспрыснуть», как он говорил, сознание в девственную структуру сети связи.
И вот сегодня, ему, кажется, удалось, наконец, воплотить задуманное в виде конкретной сети.
Тело донора, бледно-жёлтое в свете ламп, неподвижно лежало на специальном столе. Оно оставалось живым в том смысле, что в нём происходили обычные биохимические реакции, сердце гнало кровь по артериям, а мышцы готовы выполнить любую команду. Но подать эту команду было неоткуда, потому что мозг, помещённый в голове донора, напрочь был лишён возможности выполнять свои функции в теле донора… Впрочем, Хениг не был до конца уверен, что так оно и есть на самом деле. В конце концов, мозг человека настолько сложная система с не до конца разгаданной структурой и возможностями, что он был бы рад ошибиться в своих заключениях, и донор остался человеком, лишь на время потерявшим сознание.
Донора Хенигу не жалел, тот сам добровольно пошёл на эксперимент. Да и что его жалеть, если самому не сладко.
Так что теперь тело бывшего Дениса Кремицкого, здоровое и сильное, осталось без самого главного, без управляющего центра, за исключением, быть может, тех связей, которые управляют общей жизнедеятельностью организма.
А Хениг, благодаря добровольному донору будет иметь деньги, чтобы довести свою работу до конца. Тогда…
Представления будущего у Хенига всегда оставалось расплывчатым и неопределённым, как фата-моргана. Правда, в них присутствовали стержневые мотивы. Во-первых, признание его заслуг. И второе – это всеобщее благо, которое он принесёт людям. Какое?.. Здесь у него ничего однозначного не намечалось. Мыслились холодильники и транспортные средства, наделённые толикой разума; умные, по-настоящему, умные машины, целые заводы и системы – всеобщая гармония производства материальных и нематериальных благ для бесплатного удовлетворения потребностей людей. Никакой работы, никакой зависимости человека от производства и другого человека. Каждый человек – царь природы!
Пока же… Хениг встал, окинул взглядом скромную свою, по сути, лабораторию для воплощения идей. Всё в ней, от выключателя у входной двери до самого помещения и оборудования, не его собственность, а тех, кто давал ему работу и поддерживал, чтобы нажиться на его открытиях и мечтах.
И нет разницы между ним, способным управлять своим телом, и Денисом, потерявшим своё «я» здесь и обретшим его в бесконечности сети связи; оба они пленники и жертвы обстоятельств.
Первая вспышка понимания своего естества в новом состоянии обожгла Дениса какой-то странной волной, многократно плеснувшей в нём самом, как будто её зажали в тесные границы и она, отброшенная одной из них, устремлялась к другой, но и там, наткнувшись на твердь, ударялась и откатывалась назад. В такт качанию волны его мысли разбегались и словно застревали где-то на периферии сознания, потом опять подхватывались. Наконец, ему удалось сосредоточиться на неприятной ему волне и успокоить её. В этом ему помогли прорехи в границах, гасящие амплитуду колебаний.
И всё-таки в его мыслях чувствовалась странная заторможенность и, наверное, несложно было со стороны проследить их возникновение, развитие и затухание – плавное, с долгим последействием.
Он попытался осмотреться, но ничего кроме образа огромной паутины не видел. Да и видел ли он её? Она раскинула свою неравномерно ячеистую сеть на необозримой площади – и он ощущал эту необозримость как наличие новых, ещё недоступных для него связей. И в то же самое время она сбежалась в его представлении до размеров, достаточных, чтобы охватить и почувствовать её каждой клеткой своего существа. Осязаемо струились токи, дающие тепло и приятное чувство сытости и отдохновения.
Хотелось потянуться, расправить налитые силой плечи и вздохнуть полной грудью.
Каждый день тысячи абонентов подходят к телефонным аппаратам, набирают нужный номер, слышат секундные посылки вызова, разговаривают, если им отвечают, отключаются от сети.
И среди этих тысяч Денис уже через несколько дней выделил разговор Зои. Обертоны её голоса он определил ещё до того, как они превратились в электрические сигналы, а те, в свою очередь отличались ото всех других.
Зоя разговаривала с Грегом. Его голос Денис узнал тоже.
– Мистер Грег, – говорила Зоя своим грудным доверительным голосом, заставившего Дениса дёрнуться в паучьих тенётах, – благодарю Вас. Вы так много для нас сделали.
– Не стоит благодарности, – добродушно отозвался Грег. – Это Ваш муж…
– Да, конечно… Он хотя бы позвонить мне может?
– Видите ли, уважаемая миссис… Кремицкая…
– Я понимаю… Но видите ли, мистер Грег, дети спрашивают, а я ничего не могу им сказать.
– Гм… Разве Денис не предупредил Вас, что не сможет непосредственно некоторое время подать о себе весть?
– Говорил, но… Я так волнуюсь.
Грег недовольно засопел, и Денису показалось, что он видит его сидящим за широким столом в позе филина и сейчас о чём-то размышляющим.
– Он Вам не говорил о своей новой работе? – резко спросил Грег.
– Нет, мистер. Он только сказал, что это опасная работа.
«Ах, Зоя, Зоя! Просил же я тебя ничего ни у кого не спрашивать, никому не звонить, а телефон Грега, по его же рекомендации, даден тебе для других целей»
Разговор закончился, а Денис всё ещё видел Зою, потеряно стоявшую у стены, где, по-видимому, висел телефон. И Грега, приподнявшегося из-за стола с озабоченным видом.
Денис сосредоточился на образе Зои, пытаясь понять, почему он её видит так, будто она стоит перед его утраченными глазами. Но тут его отвлёк разговор Грега с Хенигом.
– Как идут дела? – грубо, не поздоровавшись, спросил Грег.
– Прекрасно, шеф! Думаю, через день-два он придёт в себя полностью.
Денис узнал лабораторию Хенига. Его сюда привели вечером. Сказали, что здесь всё и состоится. Раздели, чисто побрили голову, затем на неё Хениг, одетый в белоснежный халат, с предосторожностями надел тяжёлый обруч и предложил лечь на широкий стол какой-то сложной конструкции.
Бодрый голос Хенига – Денис прекрасно видел его – не соответствовал его внешнему облику. Хениг сидел в кресле перед пультом постаревший, с отсутствующим взглядом.
Денис изучал Хенига до тех пор, пока его воспоминание не вернулось к тому моменту, когда его ввели в специальную комнату, которая сейчас находилась справа от пульта.
Город чуть вздрогнул от внезапного землетрясения, вызванного движением кабелей, канализации и оборудования сети связи – так внешне она прореагировала на сверкнувшую мысль Дениса, приведшей к тому же короткими замыканиями и зуммерами у множества абонентов. Денис вспомнил, он понял, он теперь знал – там, за плотно пригнанной металлической дверью лежало его тело, тело человека, окружённое приспособлениями для долгого обеспечения жизнедеятельности того, что когда-то было его сердцем, лёгкими, ногами и руками, головой…
Попытка проникнуть вновь приобретённым взглядом за закрытую дверь не увенчалась успехом. По-видимому, контакт комнаты с телефонной сетью отсутствовал.
– Как только он даст о себе знать, звони в любое время, – сказал Грег.
– Я его уже вызывал, но он, мне кажется, ещё не проснулся, хотя характеристики его возможностей расширились и стали похожи на биотоки бодрствующего человека.
– Меня не интересуют подробности. Мне нужен результат…
– Я это говорю не только для тебя, Грег, но и для него.
Грег на мгновение опешил, лицо его вытянулось, а голова провалилась в плечи.
– Он что… может нас слышать?
– Наверняка. Во всяком случае, может слышать меня. Ему же необходимо общение, чтобы сориентироваться и правильно понять, что с ним случилось, и что он должен делать.
– Ладно, без сантиментов и без меня!
Денис видел, как Грег отложил телефонную трубку в сторону, а Хениг продолжал разговор:
– Он должен понять, кто он теперь после того, как решился на эксперимент. Ему надо будет напомнить, какие возможности могут у него появиться, а какие следует развить.
Конечно, Денису хотелось бы услышать подсказку Хенига, и он без особых усилий, как ему показалось, отключил телефон Грега от связи с лабораторией, и подал свой голос, чтобы остановить слово поток Хенига и поговорить с ним наедине.
Понять, что там услышал Хениг, Денису было трудно, потому что он не слышал самого себя, а воспринимал сказанное через мембрану телефона Хенига. А тот, заслышав его, неожиданно ворвавшегося в связь, отпрянул в кресле, оставив трубку в руке на прежнем месте, так что он теперь держал её перед собой и внимательно разглядывал, а Денис через неё как на экране телевизора видел испуганно удивлённое аскетическое лицо Хенига.
– Денис?.. – осторожно с хрипом спросил он. – Ты?
– Я… Но… Пока никому… Только с тобой… – объясняться Денису было не трудно, однако воспроизводить то, что он хотел сказать, ему приходилось, похоже, через поток воды, заливающий рот. – Пока не могу… Только ты и я… – Он захлебнулся. Мысль ушла куда-то вглубь, и он даже понял почему. Над городом как раз разразилась гроза, и где-то в сети произошёл пробой на землю. И через грозоразрядники выплеснулась не только энергия молнии, но и сети, а с ней, наверное, случилось, похожее на краткое мгновение, затмение сознания. Так что возникшая мысль, которой он хотел поделиться с Хенигом, исчезла. – Потом… – сказал он и отключился.
Его первый разговор, пока он не мог ещё управлять сетью, ей стоил дорого. Непредвиденные повреждения на станциях и линиях привели персонал эксплуатации в растерянность. Ремонтно-восстановительные бригады, проклиная невесть кого, без малого сутки трудились во всех районах города, возвращая сеть в исходное состояние.
Из-за повреждений Денис почувствовал себя не лучшим образом. Словно онемели руки, щёки и другие органы его человеческого тела. В голове шумело как от удара, а возникающие мысли ускользали безвозвратно, как сны: вот только что о чём-то думал, а мгновением позже вопрос – о чём именно? – оставался без ответа. И создавалось впечатление: он задумался, вокруг что-то происходит, и он видит происходящее, однако не воспринимает, а, значит, не реагирует, не понимает.
Целый день после восстановления сети монтёрами связи он потратил на изучение самого себя и своих возможностей, подсказываемых Хенигом и открытых им самим. Как технически образованный человек, Денис многое знал об устройстве сетей связи, да и прежде, чем отдаться в руки Хенига, успел кое-что почитать и усвоить.
Мало того, что он мог видеть и слышать, ему сразу запоминались обертоны голосов говорящих, и он мог точно определить, кто именно из более, чем трёхсот тысяч горожан в настоящий момент пользуется телефоном. Оказалось возможным полностью или частично блокировать разговоры и вызовы и избирательно давать связь абонентам.
Но, главное, он определил все источники питания сети вплоть до резервных.
Важность источников питания он уяснил ещё будучи человеком, а сейчас и подавно. Стоит обесточить сеть, и он, как мыслящая единица, построенная на элементах сети, связанных между собой токами питающих электростанций, перестанет существовать.
Кто знает, возможно, даже в не осознавшей себя сложной сети связи существуют в зачаточном состоянии способности самовосстановления, но вооружённая разумом она могла развить эти способности безгранично.
Денис начал с малого – устранение простых повреждений. Вскоре он научился сращивать оборванные жилы кабеля, ремонтировать реле в коммутаторах, подстраивать маркёры. Ремонтные работы ему понравились, удовлетворяя некоторую, ещё до конца не постигнутую им, потребность, от которой получал и удовлетворение, и навык, и чувство безопасности.
Обследование сетевых рубильников и входных трансформаторов воскресили в нём чувство тепла и силы, которые возни кают в процессе краткой физической нагрузки, выполненной с охотой и азартом, такие, когда хочется ещё что-то сделать – размятые мышцы и углублённое дыхание требуют действий.
Проведённое обследование взбодрило Дениса и сняло неприятное ощущение неподвижности. И теперь он как будто поменял и принял более удобную позу.
А свою полную уязвимость он до конца понял, и устранением этой опасности занялся сразу после переговоров со Слайдом и Бастерсоном.
Заварил двери силовых щитов и ножи рубильников; разобрался в схемах электропультов, после чего индикаторы питания сети постоянно излучали успокаивающий зелёный свет.
Занимала Дениса и ревизия составлявшей его существо сети. Он остро переживал жгучее чувство неправдоподобия в саморассматривании, самоанализе, саморемонте. Ему даже стало казаться, что он знает каждую деталь сети, и какую долю она вносит в его существование, как мыслящего существа. Появилась возможность самоусовершенствования, но с этим он решил не торопиться: надо было прежде досконально исследовать то, чем он являлся сейчас.
Даже не задумываясь над несообразностью своих действий, Денис мысленно представил сеть как тело: обозначил конечности – руки и ноги, выделил голову. Правда, здесь его подстерегала неожиданная неразрешимая задача – определение правого и левого. Если отличие рук от ног как-то ещё ассоциировалось с какими-то признаками: мощность пучков каналов, концентрацией нагрузки, длиной абонентских линий, то стороны ни с чем сравнить, а, значит, выделить, не удавалось. Попробовал по мощности, но левая нога стала соответствовать правой руке, отчего чувствовалось неудобство, будто стоит он на узкой, только упереться пятками, лицом к пропасти.
К тому же намечалось ещё нечто – третья рука. Он долго анализировал эти, составляющие её, линии, нагрузку, возникающую в них, попытался по ним проникнуть к неведомым сетям и абонентам. Но что-то ограничивало его желание, хотя видимой причины не находилось. И он решил пока что третьей рукой не заниматься.
– Сегодня, – вяло говорил Хениг, из-подо лба поглядывая на Сколонни и на введённых по очереди в лабораторию своих подельников, вышел на связь, обозвал нас скотами и добавил, что он нас презирает и не нуждается в нас. Я пригрозил уничтожить его биологическое тело… тело человека. А он идиотски засмеялся… – Хениг поёжился, вспоминая охвативший его ужас от этого смеха. – Что и как он сделал, я не знаю, но доступа к его телу нет. Стена металлизировалась, двери приварены. Он умрёт без ухода, капельниц и уколов…
– Вы, господа, – обратился Сколонни ку Грегу, Самерсу и Мольнару, – пока свободны, но из города ни шагу. Капрал, проводи. А мы с Хенигом ещё поговорим.
Для молвы телефоны не нужны. К вечеру все в городе знали подоплёку недавних событий. Город переживал телефонный бум. Резко увеличилась занятость соединительных линий; в нетрадиционное время возникали часы и периоды наибольшей нагрузки; лавинообразные процессы блокировали некоторые направления сети.
Как же! Каждому хотелось поговорить, пообщаться с Электронным Богом, как уже окрестили Дениса обыватели, а пресса подхватила это имя. Чуть позже его уже называли короче – Элбо. Новый бог требовал неофитов. И они появились и за считанные часы создали свои клубы. Композиторы и поэты откликнулись вдохновенными произведениями.
Чудо века!
– Его давно надо было придумать, – говорил Слайд через неделю, подводя итог полученным доходам. – Что бы там не говорили… всякие.
Всякие – бывшие работники сети. Они протестовали против повального сокращения штатов. Кому они теперь нужны, эти монтёры, обслуга, если без них прекрасно обеспечивается авторемонт элементов, самовосстановление повреждений? В городе появились новые сотни безработных.
О соучастниках Хенига почти перестали говорить, поскольку безвылазно сидели по домам, и к ним пока никаких претензий не предъявлялось. А вот самого Хенига в тюрьме осаждали журналисты, им интересовались из Национальной Академии. Однако Хениг отмалчивался, а его затравленный взгляд запавших глаз и постоянная гримаса чем-то бесконечно удивлённого человека служили образцом не безосновательной догадки тюремного врача о его неблагополучном психическом состоянии.
Когда, казалось, всё стало на свои места, и Слайд готов был выступить перед отцами города с предложением поставить памятник Элбо, а эйфория граждан Сарматы достигла предела, произошли события, которых никто не ожидал. Неожиданная смерть Грега в собственном доме при невыясненных обстоятельствах, и положительная реакция Элбо на просьбу бастующих второй месяц железнодорожников – диспетчерская связь железных дорог отключилась.
Подслушанный рассказ Хенига Сколонни показался Денису занятным, не более, словно речь шла не о нём. Во всяком случае, всё это было так давно, так не походило на его ощущения той поры, которую воскрешал Хениг.
Обезопасив, как ему казалось, своё бывшее тело человека от посягательств кого-либо извне, он совсем не думал, вернее, не хотел думать о его тленности в условиях изоляции. Новое его состояние, пронизанное до того неизвестными чувствами, обладало такой предпочтительностью перед прежним, что знание закона конечности бытия в считанные дни перешло в признание вечности. Новые, невероятные в человеческой оболочке силы и способности, мысли и настроения слишком быстро похоронили воспитанное годами ощущение ограниченности и условности жизни.
Теперь, и только теперь он стал самим собой, свободным в выборе поступков, почти с неисчерпаемым потенциалом, потому что ясно понимал: он – сеть не только одного города, но всех телекоммуникаций, когда-либо построенных на Земле, и тех, что ещё будут построены, а это и сети связи, и электросети, и… все токопроводящие системы.
И лишь одно его связывало с тем миром, из которого его выбросил гений Хенига – семья. Когда он слышал голос Зои или кого из детей, горели и плавились контакты, энергия покидала периферийные участки сети и стекалась, порой круша предохранители, сюда, к центру города, где проживали его близкие. Абоненты сети в такие моменты беспокоились пустыми случайными вызовами, нарушалась правильность соединений. И тогда он испытывал нечто похожее на головокружение, терялось чёткое представление, кто он теперь.
– Гоните её с его выродками в шею! – услышал он однажды голос Грега и увидел его собеседника на другом конце связи – невзрачного мужчину лет пятидесяти.
Оказалось, выселяют Зою с детьми на улицу. Денис дал сигнал вызова Грегу.
– А, это ты… – залебезил Грег, всё ещё не потерявший надежды использовать Дениса в своих целях. – Зоя и дети?.. Но… Недоразумение! Сейчас же… – Он прикрыл микрофон ладонью, и, Денис видел и слышал, сказал Самерсу, который сидел у Грега в кабинете, развалившись в кресле: – Дёрнуло меня позвонить Кларку по телефону. Теперь он знает.