Короткий звонок предупредил о приходе Симона.
– Наконец-то! – радостно засуетился Сарый и поспешил открывать дверь.
Я поплёлся за ним следом.
Симон… В синей свободной блузе независимого художника, с сумкой через плечо, строгий и подчёркнуто холодный. Он протянул сухую горячую руку для пожатия, снял сумку и аккуратно повесил её на вешалку. Поправил взмахом руки короткие волосы.
– Камен, что нового?
Учитель развел руками – ничего.
– Так… А у меня новости…
Пропажа ходоков
– Исчез Кристофер.
– Час от часу не легче, – всплеснул руками Сарый. – Ну, подлецы! Никак не успокоятся.
– Кристофер, – спросил Иван, – это кто?
– Ты его видел, – сказал Симон. – При встрече ходоков он обвинил Радича.
– Да, да, – вспомнил Иван и выразил внимание предстоящему рассказу Симона, но тот молчал.
– Что же это такое у нас происходит? – посетовал Сарый и тоже не получил ответа.
– Так что теперь? – снова поинтересовался Иван, не дождавшись ничего.
Симон после его слов с прищуром посмотрел на него, и… ещё помолчал.
Своим поведением он сегодня удивлял Ивана.
– Поговорим теперь об аппаратчиках, – наконец, сказал Симон, игнорируя всё, что было сказано до того. – Надо к ним сходить и передать вот это. – Симон протянул Ивану коробочку. – Здесь для них инструкция, что следует делать.
Побывав в будущем времени и посетив институт Непосредственных исторических свидетельств и контактов или ИНИСК, Симон не мог доложить там ничего существенного, кроме как пересказать услышанное от Толкачёва. Однако даже этих довольно скудных сведений хватило, чтобы сделать некоторые выводы и составить программу действий аппаратчиков, оказавшихся в плену у времени.
Свой век, быстрый в развитии, стремительный в проникновении в тайну тайн природы, обогащённый новыми зрелищами и элементами активного отдыха, Симон не любил. Ходок во времени с детства, он отстал и отвык, подобно большинству ходоков, от всего того, чего достигли его сверстники. Девятнадцатый и, особенно, двадцатый века были ему и его другу-напарнику Камену Сарыю ближе и понятнее. И безопаснее.
Конечно, Симон мог пользоваться всеми благами современной ему цивилизация, но считал их слишком далеко оторванными от естественной надобности человека, а потому – вредными. Всевозможным ионным, электростатическим и вакуумным душам он предпочитал обычный, водяной. Синтетическим пище, одежде, предметам повседневного обихода – естественные. А обезлюдившим из-за резкого уменьшения численности землян мегаполисам, просторно раскинувшимися бесконечными, похожими друг на друга улицами, площадями и строениями по всей Земле, – старые города, лишённые стандартов, асимметричные и медленно изменяющие свой вид и порядки.
Если Камен просто боялся появляться в том веке, в котором родился, потому что терялся в нём, становился беспомощным и смешным, то Симон не хотел в нём жить, как он считал, из-за неприятия целей людей, его населяющих, а вернее всего, из-за непонимания ни самих людей, ни их устремлённости. Однако была и другая причина. Она, хотели в том признаваться ходоки из будущего или нет, именно она диктовала им стратегию их поведения и способствовала бегству от современников подальше в прошлое.
Это была их тайна, о которой они даже между собой делились не часто…
В институте попросили привести КЕРГИШЕТА. Чтобы познакомиться с ним и услышать из первых уст сведения об аппаратчиках. Его непосредственный рассказ очевидца мог выявить детали, замеченные им при движении в прошлое и пребывании в котловане, где он нашёл пропавших исследователей.
О приглашении в будущее, зная вспыльчивый характер Ивана, Симон промолчал. Лучше уж потом, решил он, когда Иван вернётся назад. И объяснять ничего не надо будет, приглашение получится вполне естественным.
– Что это? – Толкачёв повертел перед собой сине-зеленоватую коробочку и подбросил её на руке, будто взвесил.
– Я же сказал, инструкция для них, – пояснил Симон. Помолчал и добавил: – Что в ней, не знаю, и что это за прибор – тоже.
– Ладно уж, прибедняться!
– Правда, Ваня, не знаю. Они тебе там, если попросишь, могут рассказать о назначении прибора и содержании инструкции.
– Может быть, плюнуть на все эти инструкции и приборы, а мне их лучше сразу попытаться протащить сквозь время? По одному поближе к настоящему? – предложил Иван и, демонстрируя мышцы, потянулся, мол, что мне стоит такая безделица.
Симон летуче усмехнулся.
– Нет, Ваня. Не торопись. Да и силы твои не беспредельны. Притом не каждый из них обладает достаточной проницаемостью, чтобы легко было с ними справиться в поле ходьбы. Редко, но есть такие, что чувствуешь полную невозможность передвинуть их во времени. Это всё равно, что упереться в стену и пытаться передвинуть её. И потом, передвигать их придётся на слишком большие временные расстояния.
– Ну-у… – упорствовал Иван. – Попытка не пытка. Потихонечку, полегонечку…
– Это у тебя от здоровья, Ваня. Предела силы ещё не чувствуешь. Протащить сквозь время или, как у нас, у ходоков, говорят, пробить можно почти любого человека или животное. Для большинства ходоков – это на пять-десять лет. Иным удаётся, конечно, и на сотни лет. Всё зависит от возможностей ходока и проницаемости пробиваемого во времени. Но на восемьсот тысяч… Даже выговорить эту цифру трудно. Количество переходит в новое качество, Ваня. Ты знаком с этими категориями? Когда количество переходит в новое качество?..
– У меня по философии была пятёрка, – едва ли не торжественно заявил Иван, так как вопрос Симона показался ему обидным. И хотел дальше пояснить суть своего ответа: – А в ней …
Сарый фыркнул.
– Значит, знаком, – повёл на Учителя глазами Симон и опять повернулся к Ивану. – Вот и думай теперь.
– Было бы предложено, – пробурчал Толкачёв так, будто и не слушал собеседника.
Симон осуждающе покачал головой.
– Не будем спорить. Что мы знаем о твоих способностях по пробиванию? Пока что ничего определённого. А, Камен?
– Меня пробивал без особого труда. Но то меня.
– Да, ты не пример. Поэтому, Ваня, при попытке пробить аппаратчиков всё может случиться. Хотя, конечно, может быть, придётся тебе заняться и таким неприятным делом… И всё-таки, пусть они попробуют вернуться сами… Сами, Ваня. Понимаешь? Иначе вся программа аппаратного способа проникновения в прошлое может, в конечном счёте, ликвидировать себя. Вот в чём проблема.
– Ладно, Симон. Меня уговаривать – только портить. Сейчас вот посплю и пойду… А как же дон Севильяк? Кристофер?
– Не всё сразу. Ими пока что займусь я. Что-то у нас с ними не складывается. Так что время, – Симон усмехнулся, – терпит.
Время течет, меняется. Настоящее, походя, крушит литое основание будущего, переплавляет его в успокоенное, казалось бы, и изжившее само себя, прошлое.
Но и прошлое подвержено изменениям.
Чем дальше погружаешься в него, тем плотнее становится оно, ужимая по дороге времени столетия в годы, потом в дни, а где-то за пределами мысленного прошлого – в мгновения. А, может быть, исчезает вообще или переходит в совершенно иное состояние, которому у нас нет названия.
И не охватить сразу эти мгновения умом человеческим.
Миг, он и есть миг.
Но это для нас, ушедших вперёд так далеко, что прошлое – тоже время – источило энергию и, под прессом пролетевших сотен и тысяч миллионнолетий, сколапсировало разделённые, теми же миллионами лет, события до продолжительности полёта сорвавшейся с крыши дома капли воды…
Что тогда можно сказать о том или ином событии? Если даже каждое из них разворачивалось, возможно, сотнями лет?
К сожалению, ничего…
Подходя к своему временному пределу, к крутым склонам гор прошлого, Иван не узнавал дороги. Вернее, не самой дороги, а её частностей, деталей. Дорога, всё также пересекаемая оврагами, хранящая тайные ловушки, усыпанная отдельными всплесками скал-закрытиями, вела его вверх, но скалы были не те, что в первый раз – некоторые выросли, заострились, другие помельчали и стали площе; были и такие, что вовсе исчезли. Появились новые крутые сбросы.
Время живёт, думалось Толкачёву, и здесь никакие ухищрения ходоков по устройству дороги для проникновения всё дальше вглубь времени неприменимы – уж слишком время подвижно.
И непредсказуемо.
От Ивана
Для аппаратчиков моё отсутствие длилось пять дней. Горел жаркий костёр, гора сушняка высилась рядом с ним. Люди разбрелись по долине котлована. В облике её – древнего вулкана или кратера от падения огромного метеорита – было много необычного. Но первое, что вновь бросилось мне в глаза – это деревья. При первом посещении я не был так удивлён их видом, как в этот раз.
Дома я успел полистать двухтомный энциклопедический словарь, но ничего подобного этим деревьям не встретил.
Здесь произрастал какой-то геометрический хаос или как в мультфильме – изломанные проволочки с игольчатыми метёлочками одуванчиковых крон. И стволы, и ветви – угластые, словно сваренные из отдельных кусков различного диаметра труб, покрывали крупные, с палец толщиной, шипы; с горизонтальных участков ветвей свисали ядовито-синюшные то ли растения-паразиты, то ли будущие корни. Комли деревьев вспучили песок буграми. Кроме этих деревьев в долине ничего больше не росло…
Я ошибался, думая, что у костра никого нет. Меня преувеличенно радостно встретил тот аппаратчик, который больше всех вёл со мной переговоры при первой встрече, – Карим.
– Приветствую тебя! – радостно вскричал он нараспев, ошеломляя меня спичем: – Сейчас все будут здесь… Надеюсь, ты в этот раз пришёл уже не как гость, а как друг и спаситель потерпевших неслыханную в истории человечества катастрофу?.. Что они там думают о времени, схватившем нас, и о нас самих?..
Вначале подумалось: рад, наверное, поговорить со свежим человеком, поэтому опередил и не дал мне сказать и двух слов. Мне-то казалось, что они, люди будущего, могут только какие-нибудь учёные разговоры вести, от которых я, заскучав, умру. А он – своё:
– Если бы не сознание, что мы, как невиданные доселе куропатки, попались во временную ловушку, то тут можно было бы хорошо отдохнуть и повеселиться… Ха-ха!.. – («С чего бы повеселиться-то?» – с удивлением подумал я). – Принюхайся и оцени! Чувствуешь, какой здесь воздух? – Керим причмокнул губами. – Тягу-у-уч от запахов…
И, правда, дыхание доставляло удовольствие. Прохладный пахучий воздух бодрил, наливал силой.
Вывалив на меня свою речь, Карим занялся костром, подбросив в него громадную охапку хвороста из обломков веток деревьев. И словно позабыл обо мне. Отвернулся, замурлыкал неизвестную мне мелодию. Жёстковатое и побледневшее лицо его светилось улыбкой.
Вскоре из-за редкой с угловатым узором ширмы деревьев по одному вышли остальные аппаратчики. Все они были охвачены необыкновенным возбуждением. Щеки их за эти дни запали, но горели румянцем, глаза светились энтузиазмом. Говорили они, перебивая друг друга, рискованно размахивали при этом руками, вступая в спор, и подобно Кариму, забыли обо мне и о том, что я к ним пришёл не для болтовни. У всех у них были свои темы для обсуждения, но говорили они наперебой, поэтому понять, о чём, собственно, каждый из них толкует, было невозможно: резкие выкрики, невнятные доказательства – вот чем они обменивались, не слыша, похоже, один другого. К тому же они говорили на как будто испорченном английском. При первой встрече я обратил уже на это внимание, но тогда разговор шёл неторопливый. А тут…
Вначале я возмутился, но чуть позже, глядя на них, как они ведут себя, я ощутил беспокойство. Они очень изменились.
Не воздух ли, настоянный на испарениях странных деревьев, наркотиком подействовал на них?
Если да, то смогут ли они в таком состоянии понять и выполнить принесённую мной инструкцию? И всё больше убеждался – навряд ли.
– Вот что, – пришлось мне громко выкрикнуть, дабы пересилить их голоса и обратить на себя внимание, – Я к вам сюда пришёл не для того, чтобы только говорить. У меня к вам дело! – Они чуть притихли и внимательно глянули на меня. Мне показалось в их покрасневших глазах недоумение, как будто они меня видели в первый раз. – Да, да, дело! Из вашего института.
– А-а… Из нашего… – они наконец стали воспринимать меня и сказанное мною.
– Да, из вашего института. Это инструкция, как вам отсюда выбраться и…
– Так чего ты? Давай её сюда! – будто о безделице проговорил и шагнул ко мне один из них.
Имя его я запамятовал.
– Дам, но только не здесь, – решительно заявил я. – Её мне предложили, – пустился я в импровизацию, – передать вам не здесь, а там, – я махнул рукой в сторону кольца гор, за которые я решил их увести подальше от кратера, к чистому, как надеялся, горному воздуху. – Идите все за мной!
Может показаться странным, однако все они беспрекословно подчинились мне и плотной группой последовали по моим следам.
Мы поднимались всё выше, оставляя далеко внизу котловину, но я никак не мог отделаться от запаха странного леса. Казалось и здесь, вдали от него, и воздух, и камни, и кустарник погружены в приторно-приятный аромат. Однако стало свежее.
Это вскоре сказалось на аппаратчиках. Они уже не шли, а, потерявшие резвость и разговорчивость, едва брели за мной. Глаза их слипались, они засыпали на ходу, и мне стоило трудов всё дальше и дальше увлекать их за собой в гору.
Наконец вдоль склонов подул чистый, не отравленный воздухом долины ветер, и мои спутники один за другим снопами попадали и уснули. Вначале их беспробудный сон озадачил меня, но потом я понял. Они весь срок пребывания в кратере не спали, взбадриваемые наркотическими парами. И лишь стоило легким очиститься, сон свалил их с ног.
Делать нечего. Выбрал место, чтобы солнечные лучи не слишком пригревали, и перенёс туда бесчувственные тела аппаратчиков. Для удобства положил головами в горку. Ещё некоторое время походил вокруг, укладывая их руки и ноги, а затем и сам с блаженством растянулся рядом с ними.
Люблю поспать, но в последнее время разве можно было выспаться по-человечески?
Проснулся ночью. Темно. Вдали рдеется вершина далёкой горы. Не поймёшь: закат догорает или утренняя заря сигнал подаёт? Со сна не сориентируюсь никак.
Наконец, дошло – утро.
Новые мои друзья-аппаратчики раскатились, подминая траву, кто куда. Похрапывают.
В бледном тумане рождался день. Вот и солнышко заглянуло к нам. Роса сошла. День к полудню. Аппаратчики спят.
Сутки спят!
Терпения моего не хватило. Сколько можно? Хотя и знал ответ: сколько нужно, – но я не внял ему. Вначале легонько, чуть погодя, когда легонько не помогло, – более бесцеремонно, мне удалось растолкать спящих и привести их в такое состояние, чтобы они могли выслушать и понять меня.
Не очень-то они уразумели мои объяснения. Им было не до того – хотели есть и пить. Надо же, и о еде-питье позабыли! Опасное всё-таки местечко этот лесок в кратере не то вулкана, не то от метеорита.
Пока я охотился, подстрелив какое-то, похожее на недельного телёнка, парнокопытное, они костёр развели, потом, поев, отвалились в сторону от обильной мясной трапезы, хотя я им порекомендовал съесть для начала не очень-то много.
Затем они ещё с час приходили в себя, прежде чем смогли приступить к настоящему разговору. После него ещё дня два мы бродили по округе и собирали образцы, так сказать, флоры и фауны, песка, воды горных пород и даже воздуха, набранного в небольшой полиэтиленовый мешочек. Карим критически высказался по поводу последнего образца, мол, тара слаба и ненадёжна, да и сама изготовлена неизвестно из чего. Но, тем не менее, хоть так, но воздух надо было доставить в институт.
Рюкзак мой потяжелел неимоверно, мне пришлось тащить его почти через миллион лет в будущее. Но возвращаться домой – это не уходить из него неизвестно куда. Намного легче и веселее.
Толкачёв, обросший курчавой бородкой, сидел на полу своей комнаты и за углы рюкзака вытряхивал его содержимое между широко разбросанными в стороны длинными ногами.
– Вот!.. – переведя дыхание, сказал он значительно. – Всё добро! Мог бы дотащить, так ещё раза в два больше могли бы насобирать… Они там в поисковый раж ударились… За этим жуком… Смотри-ка, ещё живой!.. За ним Витер охотился целый день. Довёл жука до изнеможения…
– Мне раз пять пришлось бы сходить в будущее, – Симон прервал возбужденный монолог КЕРГИШЕТА, – чтобы всё это перенести, а ты за раз… А значит, и в институт мне тоже придётся сходить те же самые пять раз.
Он сидел напротив Ивана на табурете, с руками на коленях, спокойный и величавый. Левый глаз его прищурился, а правый – нацелился на Толкачёва, занятого образцами, собранными аппаратчиками.
– Может быть, ты мне поможешь, Ваня?
– Сходить в будущее?
Иван нервно провёл тыльной стороной ладони по заросшему подбородку, передернул плечами и молча стал заталкивать в рюкзак навалом, высыпанные до того образцы. Осторожно – не спугнуть бы – глянул в приоткрытый глаз Симона, замер.
– Когда?
Симон поджал губы, чтобы не рассмеяться. Лицо у Ивана было глуповато-растерянным.
– Приведи себя в порядок, побрейся, тогда и…
– Я бороду решил отпускать… Чешется только. Две недели отмучился, привыкать начал… А где Учитель?
Симон пропустил мимо ушей его вопрос. Но Иван не сдавался.
– Мы же уйдём, а он… Ждать будем?…Но ведь, чем раньше мы доставим это в институт, тем быстрее они решат, что делать дальше.
– Ваня, ты лучше соберись, пожалуйста, как следует. Передохни. И не задавай сто вопросов сразу. Как ученик первого классс! Ты же знаешь, что время для нас, по сути дела, ничего не значит. Проявимся в будущем тогда, когда пожелаем.
– Хорошо! – тут же согласился Иван. – Пойду, помоюсь. Устал, честно говоря… Правда, в будущее пойдём?.. Конспираторы!.. Тихушники!..
Он спал и не видел появления грязного и замызганного Сарыя, не слышал, как его сердито отчитывал Симон, а Сарый лишь хрюкал в ответ, как они потом пили чай на кухне и вели разговоры, далекие от будущего и аппаратчиков.
– Время, конечно, имеет одно измерение, но это совсем не значит, что в нём нет параллельных каналов. Мы их называем струями. Так что, Ваня, в некотором смысле, время объёмно и фронтально. И в разных его точках процесс превращения будущего в настоящее не адекватен.
Как бы мне ни было обидно и завидно, но Симон всё-таки наголову выше меня, простого инженера конца двадцатого века, впрочем, вот-вот начала двадцать первого. Я его рассуждения понимаю, но и представляю всю трудность его разговора со мной, ведь ему приходится упрощать то или иное объяснение, дабы я, воспитанный высшей школой нашего времени, мог уловить отзвуки того, чем занимаются люди будущего. А он невозмутимо посматривал на меня и низал слова:
– Этой неадекватностью ты можешь воспользоваться. Походи вдоль кромки настоящего и будущего, поищи проходы к нам, в наше время… И я с тобой пойду. Мне тоже любопытно, что и как ты будешь делать. До тебя к нам из прошлого никто ещё не приходил. Ты будешь первым.
Скажу честно, упоминание о моём первенстве как-то не всколыхнуло моих амбиций, напротив, подсказало мне об определённых ожидающих меня трудностях, преодолевать которые мне не хотелось.
– Что я должен увидеть или ощутить на границе настоящего и будущего, чтобы проникнуть вперёд во времени?
Может быть, я был не прав, задавая такой вопрос, но хоть что-то я должен знать заранее, пробивая монолит будущего. А он:
– Глупейший вопрос, Ваня. Я же не знаю, как это может выглядеть у тебя.
– А у тебя?
Он усмехнулся.
– Не забывай, что я сейчас в своём прошлом и могу ходить до своего времени свободно. В будущее же, моё будущее, мне путь закрыт.
– Никогда, наверное, не разберусь с этими понятиями, – честно признался я, так как действительно всё это мне казалось больше игрой слов, чем реальностью. – Твоё будущее, моё будущее, передовое будущее… Да, вот ещё, будущее время.
– Разберёшься. Невелика наука.
– Скажите… А вот в твоё… личное будущее я смогу войти?
– Ну да, Ваня. Я тебе о том и толкую. Твоё будущее – это не моё будущее. Я тебя приведу в своё настоящее. А тебя может остановить не просто будущее, в его историческом понимании, так сказать, а только будущее время. То есть, та грань, до которой сама природа, да что природа, сама Земля и с ними человечество ещё не дожили, не достигли.
– Мудрено всё это, – сказал я, хотя прибеднялся, так как уже кое-что начинал понимать в высказываниях Симона.
И, тем не менее, в моём сознании будущее и будущее время, несмотря на неоднократные обмолвки и некоторые пояснения Симона, сливались в одно представление. Не знаю почему, но я не торопился разобраться до конца в значениях каждого из этих понятий, вкладываемых в них Симоном.
Кто знает, но, возможно, уже тогда тень или отсветы будущего, моего будущего, накрывали меня и сигнализировали о наступающих грядущих событиях, а я, чувствуя подсознанием влияние этих сил, пытался отодвинуть и эту тень, и блики света, и пожить настоящим или прошлым без их участия.
Тень будущего… А почему бы и нет?
Ткань времени – ровная и спокойная вокруг настоящего – деформировалась и сжималась, подобно шагреневой коже в прошлом, и яростно прорастала в неведомом для нас направлении в будущем, оставаясь единой от канувшего в вечность сотворения мира до своего собственного сотворения. Всё во времени-ткани пронизано одной основой, отмирающей в прошлом и стремительно обновляющейся в будущем, и только утки этой нерукотворной ткани или сама её основа – настоящее – фиксирует последовательность вечности…
Моё будущее ощущает моё настоящее и воздействует на него…
Точно так же и свет из будущего…
До меня уже доходят и пронизывают мою суть редкие пока что лучи, заставляющие грезить и что-то предполагать: какие-то события, их возможную последовательность, и даже исход каждого из них.
А, с другой стороны, всё это ничто иное, как морок и блажь, рождённые моим воспалённым мозгом. Ибо, так ли было на самом деле, как мне представлялось? Хотел бы я знать!..
Но если о наступающем времени можно было ещё так или по-иному поговорить, порассуждать, то о том, что ожидает лично нас там, по прошествии дней, недель и годов – загадка.
И ещё одно. Уйдя в будущее, смогу ли я там узнать о себе? Как прожил, когда умер, оставил ли потомство, и каково оно, коль скоро мои отпрыски всё-таки появились на свет?
В тот раз Симону таких вопросов я не задавал. Не стеснялся, а боялся. Боялся узнать подноготную своего бытия, своей кончины…
И до сих пор не знаю!
Словно дети, взявшись за руки, стали мы с Симоном на дорогу времени. Плотный туман настоящего окутал меня. Я постоял, проверил, что рука Симона, полускрытого от меня плотной шторой истекающего времени, в моей руке и двинулся вдоль стены отступающего будущего.
– Почему ты решил пойти в эту сторону? – как всегда вежливо до осторожности спросил Симон о моих действиях.
Идти мне было трудно, так как видимость оставалась нулевой, а под ногами на каждом шагу подстерегали неровности, порой такие, что приходилось отступать далеко в прошлое и огибать по каким-то причинам нереализованное будущее в этих пространственно-временных точках. Правой рукой я ощупывал монолит будущего.
– Не знаю, – честно ответил я на вопрос Симона.
Да и что я мог ему сказать? О том, что, когда стоял на пределе своего прошлого при поиске аппаратчиков и смотрел на далёкую стену будущего, мне показалась или почудилась пробоина в ней где-то там, куда я теперь направлялся?
Но так ли это на самом деле, я совсем не был уверен.
О возможной дыре, я так её и назвал – дыра, и о своих сомнениях в правильной оценке увиденного на расстоянии почти миллиона лет поля ходьбы я немногословно поделился с Симоном. Он выслушал меня внимательно.
– Ну что ж, – подвёл он итог сказанному мной, – возможно, ты прав. Но мне кажется, Ваня, у тебя есть более простые способы проникновения в будущее, чем поиск этой дырки. Когда мы будем возвращаться обратно из будущего, ты внимательнее присмотрись к своему настоящему с той стороны. И ты, я уверен, найдёшь в следующие разы другие способы проникнуть в будущее.
– Хорошо, – согласился я, но подумал: надо ещё в это будущее попасть, а то буду так вот безрезультатно вдоль линии настоящего ползать, а за монолит – ни шагу.
– И потом. Никто, правда, не знает и ты, наверное, будешь первым, кто узнает, как всё это выглядит. Но, я думаю, раз уж ты имеешь доступ к будущему, то путей у тебя в него должно быть много, а не один. Не только дыры, но и что-нибудь иное.
– Пока вот ничего, – пожаловался я, и тут моя рука провалилась в пустоту. – Ага!
– Что?
Подготовленный Симоном, я не растерялся от неожиданности и потому промолчал. Да и не смог бы в эти мгновения что-либо сказать. У меня свело челюсти от мысли: – Вот сейчас шагну в будущее, в век, даже века, быть может, о которых сейчас лучшие человеческие умы спорят, предполагают, говорят о них: кто с надеждой, кто со страхом, а кто и с иронией.
Не помню, что я там такое мечтал увидеть. Наверное, мои представления были так расплывчаты, что ничего от них не осталось.
Я стоял перед неведомым. Перед тем, о чём всё равно никогда нельзя сказать что-либо определённое. Даже будь я или кто другой на моём месте хоть о семи пядей во лбу.
Будущее!.. Читал Будущий век Беллами. Местами смешно, как он представлял наше время, но местами удивительно – до жути – достоверно.
Возник неожиданный в нашем положении вопрос к Симону, из какого он, собственно, будущего? До сего момента мне как-то на ум не приходило поинтересоваться этим. Сто, двести или того больше лет отделяет его время от нашего?
Не в силах сделать решающий шаг по оси времени вперёд, я стоял, тянул время и задавал вопросы Симону. Он не удивлялся и спокойно отвечал:
– Нам идти не очень далеко. На сто тридцать семь лет… Да, двадцать второй век… Ну почему ты думаешь, что люди очень изменились?.. Да, конечно, они ушли вперёд, но человек-то, Ваня, как биологический вид, меняется медленно… Ты видел аппаратчиков?.. Что?.. У вас в школах об этом говорят?.. Ха-ха! Я, как видишь, чтобы жить, должен, подобно тебе и твоим современникам, есть и пить, спать и умываться… А что еда? Ты думаешь, одно печенье едят?.. Или таблетки глотают?.. И картошку! Что в ней плохого?.. Тут ты прав, но только не суетливее они живут, а, скажем, насыщеннее… Ну почему? Наоборот, интереснее. Правда, жизнь людей внешне отличается от вашей жизни, и на улицах не встретишь толпы праздно шатающегося народа, но это не означает застоя. У людей появились совершенно другие интересы, да и их количество значительно поубавилось… Ну почему обязательно вымерли? Естественный процесс. Об этом у вас уже говорят… Полмиллиарда. Вполне достаточно. Зато качество и жизни, и здоровья стали значительно лучше… Общение – смысл жизни… Я?.. Ты, Ваня, нахал. Я тебе уже объяснял. Мы, ходоки, живём там, где нам нравится. Мне нравится у вас… Видишь ли, не всем живущим в своём веке удаётся справиться с его ритмом и проблемами. Многим прошлое, канувшее в Лету, кажется золотым веком… Вы?.. Какой у вас золотой век, ты сам знаешь… Проблем везде хватает. У вас свои, у нас – свои. Мне проще решать ваши… Мы долго так будем стоять и рассуждать?
В течение всего времени разговора я не упускал из рук расщелину в стене будущего. В неё-то я и протиснулся, подстегнутый словами Симона.
– Правильно идём? – спросил я его через несколько шагов.
– Всё в порядке, – подбодрил он меня. – Чуть позже повеселевшим голосом добавил: – Мне даже не верится, что ты попал как раз туда, куда нам надо.
– То есть? Что означает, куда надо?
– То и означает. Идём, Ваня, идём!
Там, где я задевал плечами края расщелины, мой спутник проходил свободно. Мне приходилось идти в гору, ощущать ускользающую из-под ног почву, и всё это в сплошном тумане. По моим расчётам, нам пора бы достичь названного Симоном времени, но он, не выпуская моей руки из своей, уводил меня всё дальше в будущее. Никогда ещё дорога времени не утомляла меня так.
– Пришли, Ваня.
Проявились мы внутри здания, в широком коридоре, концы которого терялись вдали, в светлом мареве.
Под ногами текла… Нет не речка.
– Это эскалатор. Нам надо стать на него.
Нас несла самодвижущаяся дорожка. Скорость передвижения на ней регулировалась: в центре – быстрее, к краям – медленнее. Ничего удивительного в этом для меня пока что не было. В учреждении, занимающем большую территорию, где, должно быть, работает много сотрудников, проблема транспорта могла решаться именно так.
Рядом, на расстоянии вытянутой руки, бежала дорожка в противоположном направлении. Навстречу попадались люди, по-видимому, полностью замкнутые в своих заботах. Впрочем, я не был уверен полностью, что все они были людьми. В будущем могли быть и человекообразные роботы. А почему им не быть?
Мы не привлекали их внимания. И понятно. Нас никто не знал, у них свои дела, и мы ничем от них не отличались. Я имею в виду одежду, поскольку здесь так одевались все, то есть, по моему мнению, как бог на душу положит. И на нас с Симоном ничего лишнего. Кроме, конечно, громадного рюкзака за моей спиной.
– Теперь сюда!
Симон свёл меня с дорожки и открыл ближайшую к ней серую дверь в стене, ничем не примечательную по сравнению с другими такими же дверями. Вошли. Я ожидал увидеть нечто грандиозное. Что ни говори, а ведь я был в будущем!
Однако – цветы в простеньких кашпо вдоль стен небольшой комнаты, яркий свет от потолка и обычная – до боли знакомая по присутственным местам – ковровая дорожка, слегка вытертая посередине. Она вела к другой двери – видом побогаче и нарядней входной. Её покрывал причудливый орнамент, блестела, будто только что начищенная, тяжёлая на вид вертикальная ручка из металла жёлтого цвета. Так иногда говорят о золоте – металл жёлтого цвета… А за ней, за её порогом…
Да-а! За порогом, под небольшой площадкой перед дверью, – провал громадного помещения.
Задохнувшись от панорамы огромного, с первого взгляда почти пустого зала, я остановился.
– Вот здесь это всё и происходит. Имитационная, – обвёл Симон рукой открывшееся пространство и, не дав хорошенько рассмотреть, что же передо мной находится, потянул за руку к лифту.
Внизу сновали люди. Такие же озабоченные, как и те, на дорожке, в окружении необыкновенных по виду механизмов – они что-то передвигали или перевозили громоздкое.
Я жадно выхватывал фрагменты из многокрасочной мозаики необычных для меня действий и явлений, замедлял шаг и вытягивал шею.
Вот скользит за человеком небольшая платформа, на ней массивная пирамида с округлой вершиной. Платформа не касается пола. Тут же, опережая их, легко переставляя три опоры, пробежало нечто невразумительное. А слева… А слева обычный тельфер и рядом с ним человек с пультом в руках, от которого тянется тонкая нитка кабеля. Ничего себе – будущее! Я такое сооружение как-то видел лишь в одной строительной организации, как технический реликт. Здесь он, конечно, был изготовлен со всем возможным в этом веке дизайном, однако тельфер, он и есть тельфер…