Чем-то открывшийся пейзаж поразил меня, уже привыкшего не отвлекаться на красоты возникающих при проявлении местностей или на другие побочные детали. До сознания, завороженного и потрясённого, долго доходило, словно проявляющееся на фото изображение, что я, собственно, вижу. Видел же я дым, серым столбом уходящий ввысь. И индикатор на ладони горел малиновым огнём. Светло-голубая – льдинкой – стрелка на нём показывала в сторону дыма, ниже, под нею, надпись: – 4,5 км.
Аппаратчики!..
Наконец-то нашлись!
Но теперь я совершенно не знал, где нахожусь сам – ни во времени, ни в пространстве. Зато беспокойная мысль-подозрение подсказала, что я встретился с аппаратчиками или, по крайней мере, с одним из них, именно здесь неспроста. Недаром же я вышел сюда необычным способом, а через дырку в земле. Подспудно во мне зрело предположение о возможности существования некоего пространственно-временного отстойника. В него могли угодить и не выбраться обратно аппаратчики. Эдакая энергетическая яма.
Так оно, возможно, и было на самом деле. И теперь к ним присоединился я, провалившись сквозь время.
Я постоял, созерцая окрестность и не торопясь сразу направиться к озеру, у которого горел дымный костёр. Подойти к нему я всегда успею, думалось мне. Меня занимало иное. Что будет, если я вновь сейчас же стану на дорогу времени?
А сделать это надо было. По двум причинам.
Во-первых, проверить дорогу времени. Не окажусь ли я снова в яме, так удачно приведшей меня сюда? И что мне тогда следует делать – оглядеться, отступить, обойти или снова вернуться в реальный мир? Так или иначе, а проверить необходимо, поскольку, не зная своих теперешних возможностей движения во времени, я не мог говорить о чём-либо с аппаратчиками. Да и самому хотелось узнать всю подноготную случившегося со мной, и как можно быстрее. А то как бы не пришлось искать спасения для себя, прежде чем заниматься людьми.
Была и вторая причина. Я не знал, как долго ко времени моего проявления находятся здесь аппаратчики. Следовало походить, посмотреть и прибыть к ним не слишком поздно, лучше всего почти следом за ними.
Осторожно, не делая лишних движений и готовый ко всему, я стал на дорогу времени. И похвалил себя за принятые меры, так как увидел себя на почти отвесном сбросе горы. Под ногами опора – узкий карниз, по нему я, вероятно, смог сюда забраться. И мне стало ясно – я, наверное, достиг своего предела.
Впрочем, карниз рядом со мной делал небольшой уступ и шёл дальше, так что у меня, по всей вероятности, были ещё кое-какие шансы сдвинуться в прошлое и проследить появление аппаратчиков, что я и сделал.
Погрузился в прошлое года на два, проявился.
Вид округи не изменился, только было утро. Индикатор равнодушно темнел в руке – людей не было,
Продвинулся на год спустя. То же самое.
Еще на полгода – без изменений.
Мое мнение об «отстойнике» окрепло. В него затянуло аппаратчиков, сюда же попал и я. Но у меня есть возможность вернуться в своё время, а у них, по вскму, нет.
Рюкзак, отощавший в поиске, плеч не давил, и я довольно быстро приблизился к месту, где горел костёр.
Под ногами шелестел тонкий песок. Как только здесь могли расти деревья? Даже трава не выживала. О подлеске и говорить нечего. Молодых деревьев почти не видно – пока шёл, встретил два или три, чуть повыше меня, тонкие как хворостинки, с кольчатым венчиком листьев. Таких деревьев я ещё никогда не видел. Вообще никогда: ни в книгах, ни в кино. Особенно поражали стволы. Их будто кто специально изломал, и острые углы изломов так и остались, создавая впечатление скопища стальных конструкций, сброшенных вниз с большой высоты: забытые, искалеченные и безжизненные. Птиц не слышно, а следы животных отсутствовали, лишь несколько жидких дорожек в один след, оставленных людьми.
Рядом с озерцом влажный песок был истоптан больше. Вода в пологих берегах застыла расплавленным серебром. Ветер где-то затаился или вовсе не посещал этот уголок давно прошедшей поры.
Странная роща, странное местечко.
По истине – отстойник.
Жаркое пламя костра трубой било вверх. Близко к нему, хотя тепло его я почувствовал шагов за десять, стояли люди с повернутыми ко мне лицами. Пять человек. Я шёл к ним, ощущая неуверенность и какое-то беспокойство: они как будто поджидали меня не для того, чтобы радостно приветствовать как спасителя, но как жрецы, готовые принести меня в жертву неведомым богам.
Что-то я им сейчас скажу? Оратор я, не ахти какой. Да и поймут ли они меня? Наверное, существуют между нами какие-то барьеры. Но просто поговорить – полдела. Как проще объяснить им – кто я и что? На этот счёт даже Симон ничего не смог мне посоветовать.
– Ты их найди, – сказал он с ударением на последнее слово, – а уж там – по обстоятельствам.
Первое впечатление: одеты аппаратчики по-разному, но на одно лицо. Довольно красивые, мужественные. Почти одного со мной роста, под метр девяносто пять. Широкоплечие.
Чуть после увидел и иное. Конечно, они не походили друг на друга. Только взволнованные сходными чувствами при виде меня, свалившегося к ним словно с неба, они сделались одинаково растерянными и настороженными.
По их сдержанному поведению при встрече мне стало ясно – во мне они своего не признали. Может быть, весь мой вид: двухнедельная щетина, исхудавшее лицо, красные глаза от недосыпания – им не понравился, или рюкзак и мои кирзачи их шокировали. Уж не знаю. И как я ни старался, если не завоевать доверия к тому, что говорил, то хотя бы более тёплого приема, ни того, ни другого я не добился.
Правда, они мне кое-что рассказали. Все они, оказалось, непроизвольно были выброшены в реальный мир. Называли разные годы прошлого, в котором, по их мнению, они оказались. Впрочем, разброс составлял всего лет двадцать. И, тем не менее, все они проявились именно здесь, в котловине, с небольшими интервалами. Первый из них попал сюда три дня назад, последний – вчера к вечеру.
Честно говоря, не ожидал я такого натянутого приёма. Как будто я им был в тягость, и они с нетерпением ожидали, когда я их, наконец, оставлю в покое. А слова едва цедили. Если я по направлению к ним делал шаг, то они тут же отступали от меня. Двое даже перешли на другую сторону костра и оттуда сквозь свилеватый столб воздуха от горячих восходящих потоков безучастно глазели, как я, сдерживаясь, чтобы не вспылить, пытаюсь что-либо выведать у них, дабы спасти их же. Они даже имён своих не назвали, когда я представлялся…
Они-таки вывели меня из себя. В конце концов, разыскивая их в бездне времени и пространства, я отощал, одичал и пережил кучу неприятностей, а они тут в прятки-загадки со мной играют. Нашли время и место!
В общем, я закатил им спич, от которого они вначале остолбенели, а потом стали смеяться, подлив масла в огонь моей ярости, так как мне казалось, что ничего смешного я им не говорил, а напротив.
– Ну, и… сидите здесь! – крикнул я в сердцах, готовый и вправду покинуть их.
Один из них, одной рукой держась за живот, другую протянул в мою сторону.
– Извини нас. Мы смеёмся над собой. Мы приняли тебя за перля.
– Я – КЕРГИШЕТ, – гордо оповестил я их.
Почти по Горькому: КЕРГИШЕТ – это звучит гордо!
– Возможно, – предположил он, всё ещё не снимая с лица гримасы смеха. – Но мы-то думали, что ты перль.
Он подчеркнул это мне слово – перль. Что оно означало, я не знал, так же как они не знали, естественно, что означает КЕРГИШЕТ, а потому ответил как можно непринуждённее:
– Я к нему отношения не имею.
Те двое, что ушли за костёр, вернулись на прежнее место, а аппаратчик, обратившийся ко мне первым, подошёл и прикоснулся к моей руке. Удостовериться, в плоти ли я или призрак?
– Неужели можно двигаться во времени без тайменда?
– Без чего? – сухо поинтересовался я.
Я ещё не остыл от недавнего возмущения и оттого позабыл, что о тайменде мне уже говорил Симон.
– Безаппаратным способом?
– Как видите.
– Знаем мы одного такого… – поскучнел аппаратчик. – Но тогда, чем ты можешь нам помочь?
Ничего себе вопросик!
– Не… знаю, – честно признался я, поскольку передо мной стояла задача их найти. Поэтому сказал: – Вот нашёл вас. Узнал, что вы живы и здоровы… По-моему, я достиг своего предела движения в прошлое, а вы, по всей видимости, проскочили какую-то границу и теперь вам ваши аппараты не помогают.
– И мы так думаем.
Помня сведения, принесённые Симоном из будущего, я передал им идею нелинейности времени от настоящего к прошлому.
– Может быть и так. Наши возможности находились где-то у трехсот тысячелетней границы, – сказал аппаратчик, наконец, назвавший своё имя – Найк, и уточнил: – Достоверные возможности… В каком же тысячелетии мы находимся теперь?
– Пока точно не знаю, – признался я, понимая, что становлюсь смешным.
И то. Пришёл, накричал, а сам ничего не могу, не знаю.
Они заговорили между собой, я же не столько слушал, о чём они говорили, сколько разглядывал их.
Бросалась в глаза их раскрепощённость, какая-то полная свобода в жестах, движениях, во взглядах, неподходящая в моём представлении, для группы людей, попавшей в безвыходное положение. Как будто в воскресный день, бездельничая, они развели на берегу озера костёр, встали вокруг него и, щурясь от дыма, жара пламени и солнечных лучей, перекидывались сейчас пустыми репликами, ни к чему не обязывающими и забываемыми тут же после очередного высказывания.
– У нас появилась любопытная гипотеза, – сказал, обращаясь ко мне, один из тех аппаратчиков, который уходил за костёр. Был он молод, но с жестковатым лицом аскета. Назвался Каримом. – Это урочище, – он повёл вокруг рукой, – имеет непосредственное отношение к тому, что мы здесь очутились все вместе. И ты в том числе.
– Отстойник!..
– Как?
Я поделился с ними своими подозрениями и пояснил, какой смысл пытался вложить в произнесённое слово.
Показалось ли мне, но они, как будто, посмотрели на меня с интересом. Или это я сам придумал? Надо понять меня. Передо мной находились люди будущего. И для них я, возможно, был тем же, чем средний ремесленник прошлого или позапрошлого века, для меня.
– Значит, и ты почувствовал? – Найк потёр подбородок. – И у тебя здесь, ты говоришь, граница?
– Не совсем так, – пояснил, подумав, я и рассказал о поиске в двухлетнем прошлом, и даже добавил, правда, нерешительно: – Мне кажется, я смогу ещё дальше углубиться в прошлое. Немного…
У них опять состоялся разговор без меня, а я рассматривал их. Ничего похожего на какие-нибудь технические средства при них или рядом с ними я не видел. Тайменд, наверное, был невелик по размерам или мог находиться в специальном кармане их одежды. А спрашивать напрямую, где он у них располагается, и как они им пользуются при погружении во времени… В общем, спрашивать я пока что постеснялся. Не то положение, при котором следовало любопытствовать.
Наконец они, в лице того же Найка, обратились ко мне:
– Ты уверен, что сможешь отсюда выбраться и вернуться в своё настоящее?
На сто процентов уверенности у меня, конечно, не было, и я непроизвольно пожал плечами. Аппаратчики вежливо подождали, пока я, раздумывая, выпячивал губы, облизывал их кончиком языка и морщил лоб. Что сказать? Уверен?.. Не уверен?
– Главное, мне удалось найти вас, – пошёл я на хитрость, чтобы прямо не отвечать на вопрос, – а остальное… Мало ли что может преподнести дорога времени.
– Дорога времени?
Несколько минут они заинтересованно расспрашивали о моём видении дороги, о терминологии ходоков, иногда подсмеивались над тем или иным выражением, но не обидно, чаще от неожиданности, наверное. Предлагали свои сочетания слов, которые, как им казалось, неплохо разъясняли и дополняли смысл ходьбы во времени.
Им интересно, они меня спросили, но и я расхрабрился и упомянул об аппаратах.
– Тайменд? – Найк усмехнулся. – Да вот он.
Аппаратчик пошарил за воротом похожей на комбинезон одежды и вынул небольшой, сантиметра три в диаметре, медальон.
Глядя на него, я не разочаровался. Техника будущего! Его можно было включать и выключать. Но здесь, в «отстойнике», он оказался бессильным помочь людям, так как переключение ничего не давало. Аппаратчики, объясняя сложившуюся ситуацию, сокрушённо покачивали головами, а Карим, небрежно повертев тайменд в руках, высказался о нём более определённо:
– Превратился в игрушку.
«Пора прощаться», – спустя некоторое время проговорил я себе, но, представляя обратную дорогу, и предстоящее скучное одиночество, я всё оттягивал и оттягивал прощание. Да и поговорить мне с ними ох как интересно, так же как им со мной…
Они полнокровные участники и творцы своего времени, не то, что Симон или я через несколько лет в качестве ходока во времени. Наши интересы в прошлом, а аппаратчики – обычные исследователи. В прошлом они не живут, оттого не проникаются его страстями и нравами, но лишь исследуют его, раскладывают по полочкам, классифицируют, находят корреляции и потом с высоты своего времени и знаний объясняют, почему то или иное событие произошло, забывая людей в плоти и крови, творящих, собственно, данное событие. Они не знают, что порывы этих людей, слёзы и отчаяния прекрасно и убедительно дополняют общую схему исторического развития.
Да что я тут расфилософствовался? Знаю же, что о подобном где-то прочитал. Но мысли приходили как свои, выстраданные и, значит, близкие и понятные сердцу.
Расставались дружески. Они рукопожатий у себя не отменили, так что я ощутил тепло и силу их рук. Найк, Карим, Делес, Берн, Дека Витер…
Становиться на дорогу времени у костра раздумал, ушёл по цепочке своих следов к месту проявления.
Вновь очутился на карнизе почти отвесного сброса.
Внизу в палевой дымке простиралась неведомая страна моего поля движения во времени. В виде скомканной постели были видны подо мной предгорья этого поля, а дальше – растланная расстоянием равнина. И вовсе далеко-далеко обозначилась стена будущего. Я видел её – тёмная лента, подобная тяжёлой надвигающейся дождевой туче, затмившей весь горизонт от края и до края, где она тушевалась с видимым окоёмом.
Тогда мне, стоящему распятием над пропастью вечности, почудились прорехи в некоторых местах будущего, однако об их истинном смысле я не задумался. Да и пригрезиться они могли.
«А что если спрыгнуть вниз?» – вот о чём думал я тогда, поглядывая перед собой. Стремительный полёт во времени подобен ли падению с большой высоты? Разобьюсь ли? Или произойдет нечто похожее, что произошло с ямой, незаметно для меня в одночасье поглотившей сотни тысяч лет прошлого? И ещё невероятное, но заманчивое предположение: может быть, здесь можно использовать дельтаплан?
Удивительные мысли приходили мне в голову, пока я стоял, упершись спиной в слегка податливую, как будто устоявшийся стог сена, скалу прошлого… А почему бы и нет? Просто так спрыгнуть вниз я, пожалуй, не решусь, а на планирующем устройстве можно и попробовать.
И… я парю во времени, быстро и легко скользя в будущее…
Да-а! Впечатляющие прожекты!..
Мысли мыслями, но не торчать же здесь до скончания века. Надо было идти и выяснять для себя – на сколько это сотен тысяч лет я провалился в прошлое?
И вот – вниз…
Всегда был убеждён, что спускаться с горы значительно труднее, чем подниматься на неё. Но убеждения так и остаются убеждениями, пока сам не попробуешь сделать это практически. И оказалось, что не трудно, а почти невозможно. Ни веревки у меня, ни альпенштока, если он, естественно, здесь удобен. Только нож. Он-то и служил мне единственной опорой, засунутый в расщелину, расползающуюся прямо под рукой.
Когда я, наконец, добрался до первой более или менее удобной площадки, на которой можно было без опаски делать лишние движения при переходе, я проявился в неизвестном году и месте, лёг под пышный куст и мгновенно заснул, будто обрызганный мёртвой водой – без сновидений, чувств и мыслей.
Мне самому не совсем было ясно, почему я не осмеливался спать на дороге времени. Она для меня всегда оставалась пустынной, безжизненной. Встречи на ней с другими ходоками практически маловероятны, особенно в таком глубоком прошлом, но во мне таилось недоверие к пустоте пространства-времени, и в мыслях я её населял некими монстрами, для которых дорога времени, наша дорога, дорога ходоков, могла служить и местом существования, и тропой разбоя.
Впрочем, упоминание Симона о подобном у меня в голове отложилось плохо. Всё это я сам придумывал.
Глупость этих измышлений, пока я не узнал потом всю правду о поле ходьбы, о бродящих по ней всевозможных тварях, мне самому казалась явной и смешной. Но как только тело моё деревенело от усталости, а в глазах при моргании появлялся песок и мешал видеть, я вспоминал о них, этих мифических существах, называемых в фольклоре ходоков обобщающим словом, как я потом узнал, – «тарзи». Чертыхался, злился на себя, однако проявлялся, ища тёплого солнечного света и доверяясь миру, частицей которого я был. Хотя в этом моём, реальном мире, меня как раз и поджидали настоящие, а не мнимые опасности: и хищники, и змеи, и природные катаклизмы – обвалы, лавины, грозы, селевые потоки…
Именно здесь лили непредвиденные дожди и бушевали ветры…
Что говорить, коль это реальный мир?
С трудом переставляя ноги от усталости, я, в конце концов, дошёл до туманного монолита – настоящего – и проявился у себя дома.
Сарый, лоснящийся от сытости и спокойного житья, встретил меня всплеском рук:
– Ваня, на кого ты стал похож! Ах-ах!
Замельтешил, забегал. Приготовил ванну. С кухни поплыли зажигающие запахи.
Пока я отмокал в горячей воде, мылся и брился, Сарый приготовил обильный стол. Он ни о чём не спрашивал, а сидел напротив меня с умильным видом хлебосольной хозяйки, любящей, когда кто-то много и аппетитно ест, и довольной тем, что ублажила гостя разносолами.
– Симон? Когда будет? – спросил я, набиваясь едой и уже ощущая её приятную тяжесть.
– Кто же знает, Ваня, – приуныл Учитель.
– Как кто? Ты должен знать! – Глядя на него в упор, заявил я неласково. – Должен!
Сарый заволновался, беспомощно заморгал.
– Ты не представляешь, Ваня…
В прихожей звякнул звонок, и Сарый, не договорив, охотно кинулся к входной двери.
Как всегда, без лишнего шума и легко, вошёл Симон, поздоровался, сел на место Учителя, принял от Сарыя чашку чая и, отхлебнув из неё, попросил:
– Рассказывай.
Начал я рассказывать на кухне, а закончил своё повествование уже в комнате, оставив на попечение Сарыя кухню – наши роли переменились. Он там гремел посудой и шумел водой, а мы сидели на диван-кровати, и Симон задавал мне вопросы.
– И как далеко это было во времени?
Ответ у меня уже был готов:
– По моему счёту это восемьсот семьдесят второе тысячелетие до нашей эры. Триста шестнадцатый год, начало января.
– Да-а-а! Вон куда их занесло… И я думаю, что ты прав. Совсем не случайно там они собрались вместе, а у тебя к тому времени отнесён предел. Отстойник, говоришь?.. Неудачное слово, но дело не в названии… – Он задумался, потом повторил: – Дело не в названии, а в сути его… Ты, Ваня, отдохни тут, а затем займись вот чем… Нет. Отдыхай пока. А я передам твой рассказ в будущем.
Он уже уходил, когда я вспомнил ещё об одном.
– Почему они посчитали меня каким-то перлем? Даже из-за этого вначале говорить со мной не хотели.
– Они подумали, что ты – перль? – мгновенно отреагировал Симон и вновь присел на диван. – Вон оно что… Тебе повезло, что после этого ты смог к ним приблизиться и поговорить.
– У вас что, в будущем кастовая система?
– Какая там кастовость?! – вдруг вспылил всегда вежливый Симон.
Таким я его видел впервые и пожалел, что спросил. Не хотел я его таким видеть. Подумаешь, назвали перлем. Мало ли как меня могут назвать незнакомые люди при первой встрече. И Эй, ты!, и товарищ, и дорогой, и друг, и даже какого чёрта!. На каждый роток, как говорится, не набросишь платок. Перль так перль. От меня не убыло, а Симон сам на себя не стал похож. Даже испарина на его умном морщинистом лбу проступила. А заглянувший к нам Сарый, заслышав произнесённое слово, охнул и вновь убежал на кухню.
Симон, не моргая, смотрел на меня, поглаживал колени вздрагивавшими руками и жевал губами.
– Перль… это… это… – несвязно заговорил он. – Жаль, что мы с тобой об этом не поговорили раньше. Мне трудно тебе это объяснить, чтобы ты понял… Вот если бы ты узнал, что некто… например, эльфы, гномы там… лешие и водяные… Существуют и могут каким-то образом тебе помешать или навредить, а то и убить… – Он тяжело вздохнул. – Нет, Ваня, так сразу просто всё не объяснить. Надо слишком много рассказывать, прежде чем…
Он бормотал, а я заводился. Обиделся я. В груди словно зашипело от возмущения. Я болтаюсь бог знает где во времени, а у них тут от меня опять какие-то тайны!
– Опять ты торопишься, – неожиданно спокойно и внятно охладил Симон сосуд обиды, готовый взорваться во мне и выплеснуться на него потоком слов. – И полгода не прошло, как ты стал ходоком во времени, а хочешь сразу узнать всё многообразие существующих вокруг тебя проблем. Даже живя в своём времени, о многих ли из них ты догадываешься? Лишь о малой доле, да и то из газет. А теперь, когда перед тобой раскрылись двери во времени, надо помножить эти проблемы на каждую секунду прошлого. Представь себе этот бесконечный и бездонный океан проблем, и ты поймёшь, сколького ты никогда не узнаешь. И у нас, и в будущем… Там и здесь – своё. В том числе и проблема перлей, выходцев из параллельных миров нашего временного потока… Такое возможно и на грани будущего времени… Я тебе уже говорил. Будущее, в бытовом понимании, и будущее время – разные понятия…
Мне его последнее рассуждение ни о чём не говорило. Будущее – всегда будущее! Поэтому я передёрнул плечами и фыркнул.
– Мне не хотелось пока говорить тебе, рановато ещё, но уж слишком пренебрежительно ты относишься к моим словам. А ведь ты можешь двигаться не только в прошлое, но и в будущее.
– Ну, уж?..
Вот так Симон всё время. Спокойно, медлительно говорит о таких вещах, что дух захватывает.
– Чего же тогда молчали?
– И сейчас зря сказал. Зато как туда попасть, мы воздержимся пока, пожалуй.
– Сам пройду! – выпалил я.
– Не уверен… Впрочем, с тебя станется. Поэтому я тебя попрошу, Ваня, повременить. Успеешь ещё… Всё ещё успеешь. В твои-то годы!.. Сейчас отдохни. Здесь или в прошлом.
Я вышел в город, купил газету. На четвёртой странице в небольшой заметке Стихия разбушевалась прочёл о катастрофическом цунами, обрушившемся на один из японских островов. Сообщалось о жертвах.
Цунами я никогда не видел и с возникшим желанием бороться не стал…
В небольшом, утопающем в зелени, прибрежном посёлке уже знали о надвигающейся опасности. В глубь острова, в гору, по двум нешироким улочкам двигался густой поток людей и машин. Раздавались крики, сигналы клаксонов.
Обнажённое дно далеко ушедшего от берега моря поблескивало металлической рябью. И уже была видна иссиня-чёрная бровка цунами. Стена воды росла в высоту и стремительно приближалась к пустеющему посёлку.
Я проявился и теперь стоял неподалеку от набережной, бутированной крупными камнями. Набережная, на которую вот-вот должен был обрушиться всё сокрушающий молот моря, не оставалась безлюдной. Люди бесцельно, казалось, сновали по ней, и становилось очевидным, что ничто уже этим приморским жителям, кроме провидения, помочь не сможет. Ударит волна, сметая и нивелируя всё на своем пути, а потом бурно отхлынет, унося в пучину дома, зазевавшихся людей и их пожитки.
Не знаю, что подвигло людей не убегать подальше, а оставаться здесь, на берегу…
Возможно, то же, что и меня.
Тугой, замораживающий нервную систему гул волны, неестественные и бессмысленные движения обречённых сельчан, яркое, клонящееся к закату солнце, вычурная голубизна неба, пышная зелень – всё это разом выплеснуло из моей головы способность трезво мыслить, приобщив меня к общему страху перед неизбежным. Что такое виденные мною в кинофильмах падающие стены, несущийся вниз по откосу на всех парах сошедший с рельсов паровоз и клубящееся марево лавины – по сравнению с той свирепой неотвратимостью, которую приближало цунами.
Перед лицом любой опасности в человеке теплится надежда остаться живым и неуязвимым, если уж не за себя, то хотя бы за своих близких. Но перед лицом несокрушимого вала воды таких надежд не оставалось.
Я на некоторое время оцепенел. Потом во мне проснулись древние инстинкты. Бежать, бежать!.. Подальше от ужаса. Ноги, не подчиняясь сознанию, сделали несколько шагов в гору. А вал высотой с десятиэтажный дом, уже повис в сотне метрах за моей спиной.
Во всём мире наступила тишина, но грудь, сердце, шею сдавило, и я против воли закричал.
Но кто слышал мой крик?
Волна заслонила солнце. Зловещая тень упала на меня и умчалась вперед, догоняя замешкавшихся жителей обречённого посёлка. Они, наверное, тоже были парализованы страхом и кричали, как и я.
Не было солнца, земли, неба – оловянные пятна перед глазами. И… глаза на детских лицах, открытые так, словно хотели поглотить и усмирить энергию волны.
Дети – двое, как позже оказалось, мальчики, лет четырёх и шести – держались за руки.
Их глаза, отражавшие темную массу приближающейся смерти, отрезвили меня. Куда я бегу, если я – КЕРГИШЕТ? Ходок во времени, способный переместиться в любую точку пространства-времени и избежать любого катаклизма?
Понадобились мгновения, чтобы обхватить детей руками и стать на дорогу времени.
Проявился я сразу же, в полутора километрах от берега. Рядом стояла толпа посельчан. Молчаливая, объединённая горем, и оттого как будто безучастная ко всему. Все смотрели вниз, на посёлок. Цунами, кипя и грохоча, уползало назад в море, перемешивая в себе изломанные деревья, части домов, исковерканные автомобили.
Цепкие руки детей не отпускали моей шеи. Я слышал лихорадочный стук их сердечек и частое дыхание. Их ужас перед слепой стихией моря, только что угрожавшей их жизням, смешивался с моим…
Лёжа на диване в своей квартире, обутый, в перепачканной и влажной одежде, я впервые осознал многие как будто бы нелепости, замеченные мной у ходоков.
Мне казалось, что Сарый, мой Учитель, – неряха и грязнуля. И то. Ведь практически все его проявления в квартире после ухода в прошлое заканчивались очередным мытьём полов и новой стиркой. Но я никогда не задумывался, почему это он имеет такой нереспектабельный вид? Казалось, что он таков в жизни. Так вот, что бы я сказал полугодие назад, видя себя в таком, как сегодня, образе на диване, да ещё среди бела дня? И себя не признал бы, и по шее такому нахалу и разгильдяю поддал бы, поди.
Да, во времени побегать мне как-то никак не удаётся.
Может быть, в этом и заключался план моих Учителей, подсказавших побегать в прошлом? Дабы я вкусил неприятностей, поджидающих человека, который втиснулся в неизвестную обстановку, в жизнь незнакомых, отличающихся от него людей: по нравам, по стремлениям, по духу времени. Потому-то они, Учители мои, сами надолго осели в нашем веке, нашли туземцев, подобных мне, обзавелись знакомствами, освоили мораль нашего общества и прониклись проблемами нашей повседневности. И живут!..
А мне вот, молодому и неискушённому, предложили побегать и нюхнуть, так сказать, синь пороху, и заодно убедиться, что пахнет он так себе: опасно и скучно, как туристу на второй неделе бесконечных переездов, после надоедливой скороговорки гидов и мелькания достопримечательностей, а их, таких, и дома пруд пруди.
Сарый время от времени заглядывал в комнату, понимающе качал головой и вновь уходил на кухню.
Замечая его, я опять удивлялся тому, как он обжился у меня, как пополнел, обрёл плавные движения, речь умно-медлительную, да и слова стал употреблять приличные. Даже вежливости научился (или вспомнил о ней). Здравствуй! там, или спасибо стал говорить, то есть всему тому, чего у него не было, как мне представлялось, вначале нашего знакомства.
Заглянув ко мне в очередной раз, он сказал:
– Симон скоро придёт, а ты…
А я… Лежал грязный, невесть от чего обиженный. И жалел себя. Тьфу!
До прихода Симона успел привести себя в порядок: сменил одежду, умылся, побрился. Рассказал при этом Сарыю, что со мной приключилось. Ах, ах! – причитал Учитель, и было неясно, притворяется он или искренне сопереживает вместе со мной.
– Странный ты, Ваня, какой-то, – сказал он, когда я закончил описание трагедии на далёком японском острове. – Это ты уже в который раз по газетке, будто неразумная бабочка на огонёк, полетел?
– Ну и что в этом странного?
– Обычно молодёжь иных приключений ищет. Веселья, женщин…
«Ишь, каналья! – хотелось мне съязвить. – Старый крючок, а туда же!»
Но не сказал. Обидится опять. Но если с ним говорить, когда он вот так, не кривляется, а по серьёзному, то многое, наверное, можно узнать. И о будущем в том числе.
– Одно другому не мешает, – нейтрально заявил я.
Однако он разгадал меня.
– Не хитри, Ваня. Я ведь не то что слишком умный и проницательный, но старый. Людей на своём веку повидал разных, да ещё во временном срезе. Так уж. Ваня, говори то, что думаешь. А думаешь ты обо мне не очень… корректно. Но я ведь когда-то тоже был молодым, таким как ты, и помню заботы тех лет. Недаром сказано: блажен, кто смолоду был молод. А ты… – И со сварливыми нотками передразнил меня: – Одно другому не мешает…
Пожалуй, это было самое длинное, связное и не лишённое логики высказывание Сарыя за всё то время, пока он меня учил ходьбе во времени.
– Да мне, и вправду, интересно было посмотреть на цунами! – искренне воскликнул я. – А остальное… Я не аскет, конечно, но… знаешь, даже как-то в голову не приходило заводить знакомства с женщинами в прошлом. Здесь, я имею в виду настоящее, такое дело как будто естественно, а там… Не знаю…
Рукой с растопыренными пальцами я повёл у головы, показывая своё сомнение. В конце концов, так оно и было. Здесь и где-то там, во времени, для меня ещё существовало порознь.
– Понимаю, – тихо проговорил Сарый, в задумчивости потрепал себя узкой кистью руки за подбородок и, шмыгнув носом, помрачнел лицом.
Наверное, вспомнил что-то неприятное.
Я отвернулся к окну…
В природе наступило сухое лето.
Дожди, пожаловался Сарый, не выпадали с весны.
Неужели уже прошёл год, как я стал КЕРГИШЕТОМ?!.
Небо над крышами домов светлело белёсым однотонным покрывалом. Листья на деревьях, стремительно выросших рядом с домом, поблекли, кое-где свернулись в трубочку и повисли безжизненно. Ветер где-то затаился и забыл свои обязанности: дуть, освежать, приносить грозы.
А я наступление лета пропустил мимо…
Мне стало жарко и душно, я заметил, что взмок от пота. Ничего не хотелось. Ни прихода Симона, ни разговора какого-либо с Сарыем, ни думать, ни, тем более, что-то делать или совершать какие-то поступки. Вот так бы вечно стоять и смотреть на мир через свили стекла, опершись локтями о подоконник, вяло перебирать воспоминания и образы.