Он кричал, обвинял и угрожал, однако услышал в ответ:
– Прекрасный экземпляр, не находите ли, пенты? Прекрасный экземпляр эпохи Первой Стагнации. Обратите внимание на его одежду и метод выражать свои мысли. Анахор будет доволен подарком. Хотя…
Старик повернул голову к соседу слева, что-то шепнул ему на ухо. Тот кивнул головой.
– Да, пожалуй, это будет правильным.
– Я тоже так думаю. Он, пенты, достоин называться Последним Подарком. Так и сделаем. Гхор!
Из-за клетки выступил полуголый здоровяк («Это он ткнул меня копьём, негодяй», – догадался Иван, и возненавидел его) и почтительно склонил голову, положа ладони рук на полусогнутые колени.
Что говорил старик Гхору, для Ивана осталось тайной, так как говорил он на незнакомом языке, а те слова, которые он смог уловить, благодаря лингваму, не помогли установить суть диалога.
– Так и сделаем, – уже по-английски произнёс старик. – Пусть этот будет Последним, а того, – он повёл головой в сторону, – будем считать Первым Подарком…
– Там женщина, – подсказал кто-то из пентов.
– Дикарка! Она… Забудем о ней, пенты. А этот экземпляр позабавит Анахора своей болтовней. Всё, так и сделайте!
С этим они отошли от Ивана и неторопливо направились к другим клеткам. В наступившей уже настоящей темноте рубахи пентов были видны, пока они не вошли в одно из зданий.
Саднила ягодица, к окровавленному пятну липли плавки и джинсы. Иван расстегнул ширинку, оголил заднюю часть своего тела, что ниже спины, – а кого здесь стесняться – и налепил на ранку пластырь, благо, несколько находилось у него в карманах куртки.
Ничто так не удручало его, как этот неожиданный укол ниже бронерубахи и прилипшее прозвище – экземпляр. Обида и злость сдавливали горло. Походя, пырнули, словно в арбуз ножом, а потом, ничего не расспросив, обозвали…
Сами экземпляры!..
Люди Прибоя
Ночь на дворе, а кормить и поить Ивана никто не собирался. И рюкзак с едой отняли…
Площадь постепенно затихла. Вповалку, где их застал сон, спали те, кто встретил его шумом и толкотнёй. И лишь в отдалении светился жёлтым светом прямоугольник окна. Глядя на него, Иван незаметно для себя вздремнул. Во сне он куда-то безостановочно падал и падал, потом опять возвращался в некое первоначальное положение и опять начинал падать.
– Эй, ты! – услышал он сквозь дрёму чей-то шёпот.
В открытые глаза ударил свет окна, до того неяркий, а сейчас, к полуночи, нестерпимый.
– Кто тут?
В ответ прозвучал приглушённый, беззвонный смех.
– Ишь ты, какой быстрый… – проговорил кто-то на том же слегка странном или испорченном английском языке. – Слышал, будто ты из-за Пояса Дурных Веков к нам пожаловал. Верно ли?
– Может быть. Не знаю.
Невидимый в темноте собеседник помолчал.
– Ладно. А откуда вообще? Это-то знаешь?
– Из Ленинграда… Из Санкт-Петербурга.
– Чего?
– Город есть такой. В России. Страна такая есть – Россия.
– Россия?.. – явно озадачился говорящий. – Когда-то я уже слышал о ней. Не от тебя ли самого? – Он опять помолчал, возможно, ожидая от Ивана подтверждения. – Но ты это брось! Брось, говорю… Если ты смог объясниться с дурмами, то не думай, что сможешь морочить мне голову всякими там Ленинградами и Россиями. Я не такой, как ты тут думаешь…
– А кто такие дурмы?
– Не придуривай, говорю! Сам видел и слышал ваш разговор. Хе!.. Ты, правда, больше вопил…
В темноте раздались всхлипывания давящегося от смеха собеседника. Иван шутки не принял.
– Так всё-таки кто они, дурмы?
– Чудно! Из России, говоришь? А язык их знаешь.
– Ты тоже.
– Я жил с первопредком, потому и знаю. Но я никогда не был за Поясом Дурных Веков. А ты был. А кто такие дурмы, будто не знаешь?
– Впервые слышу. Чёрт их побери! Чуть насквозь не проткнули меня.
– Это не они. Дурмы сами ничего не делают. Это Гхор постарался тебя так расшевелить. Ты же сидел, будто не дурмы перед тобой, а какие-нибудь прибойные.
– Доберусь я до этого Гхора…
– Доберись, доберись, – некто, так и неразличимый для Ивана в темноте, вновь захлюпал носом от приступа смеха.
– И доберусь… Как думаешь, – решил спросить Иван о важном для себя в данный момент, – они поесть что-нибудь дадут?
– Ты же Подарок… – По новому взрыву смеха ходок догадался о напрасных надеждах на ужин, но сейчас, как ему показалось, смеялись уже двое. – Кто же тебя кормить будет? Не дурмы же. А Гхор никогда не переступит…
– Ну, тогда, – Иван осторожно ощупал пластырь – укол болел, – мне здесь делать нечего.
– Ха-ха…
Смех погас – Иван стал на дорогу времени. Ему казалось, что сейчас-то он что-нибудь придумает и найдёт способ выбраться из клетки и уйти от неё подальше, а уж потом разобраться, куда его, собственно, угораздило попасть.
Но новое разочарование поджидало его и в поле ходьбы.
Нечто, притащившее его сюда, названное пентами или дурмами, кто их разберёт, Хемом, висело в трёх шагах от клетки. Оно прореагировало на его появление перемещение слева направо. Иван смог разглядеть похитителя поближе. Но первое, бросившееся в глаза, – это его рюкзак. Он, по-видимому, случайно зацепился за одно из сочленений тонких ног паукообразного Хема и теперь придавал ему несколько комичный вид.
– Эй, ты! Хем! – крикнул Иван. – А ну-ка иди сюда!
Конструкция дёрнулась и отплыла от клетки на несколько метров.
– А-а, боишься? – со злорадством отметил Иван. И тише с расстановкой: – А ну, иди сюда, говорю!
Ему хотелось таким способом подманить Хема, как собаку, поближе, чтобы изловчиться и сорвать с него рюкзак. Тогда у него будет еда и бластер, а бластер… О-о!..
Хем не послушался, а двинулся по кривой, центром которой оказался Иван в клетке. Ходок покружился за ним, сделав несколько оборотов. Понял бесперспективность такого кружения, плюнул в сторону Хема и вышел в реальный мир, так ничего и не добившись.
В темноте двора ярко светило окно. Иван потряс головой, словно сбрасывая с себя какое-то наваждение.
Именно наваждение, ибо там, на дороге времени что-то было, от чего у него в голове возник беспорядок. Он там словно позабыл о себе и о своих намерениях.
– Ты чего молчишь, Подарок? – услышал он знакомый шёпот.
– А-а, это ты?
– Кто же ещё? На вот, возьми, пожуй.
В локоть ткнулась рука незнакомца. Иван взял округлый, чуть липкий на ощупь предмет. Машинально поднёс его ко рту, откусил кусочек, пережевал, проглотил. Похоже на сыр, но хрусткий, словно хрящ, и сладковатый. Но есть можно.
Надо было прутья из пистолета перебить, – запоздало и равнодушно подумал он, – надо бы… Тем не менее даже не шелохнулся, чтобы выполнить намерение, а спросил, глядя перед собой в ночь:
– Кто же они, дурмы?
– Спроси, что полегче.
– Что, не знаешь? Хм… Ты же их язык понимаешь и… – Ивану хотелось поддеть говорящего, но незнакомец остановил его.
– Ладно тебе… Я ничего плохого тебе не сделал, чтобы меня на слове ловить. А дурмы… Дурмы, говорят, потомки хурков. А те…
– Объяснил, называется. А хурки кто?
– Как это? – удивились в темноте. – Хурки же! Колдуны и волшебники. Ты же знаешь, Пояс Дурных Веков – их работа.
– Не знаю, – буркнул Иван.
Услышав про колдунов и волшебников, он сразу потерял интерес к разговору.
Который уже раз в различных эпохах и у разных народов ему о них рассказывают, но никто из рассказчиков их никогда не видел, а только слышал от других. Правда, они иногда подсказывали, где их можно, якобы, найти или обнаружить, однако всегда это оказывалось выдумкой чистейшей воды. Побегал Иван уже по времени и пространству, поискал. И не нашёл.
Естественно, что не нашёл, поскольку их нет в природе, а все сведения об их существовании и деяниях – басни и россказни.
Колдунов и волшебников не встретил, зато шарлатанов во всех временах – пруд пруди.
Тем временем невидимый в темноте обладатель голоса – не спалось ему в эту ночь, что ли? – разговорился. Иван же после скромного ужина совсем впал в меланхолию и превратился в не слишком внимательного слушателя. Не хотелось двигаться, думать, даже поменять позу не было желания, а надо бы, так как нога онемела от долгого на ней сидения.
– Дурмы – потомки хурков, – доносился шёпот, будто из небытия. – Значит, у них есть будущее. Представляешь? Будущее у них есть. А у нас нет, потому что мы люди Прибоя. Тебе, быть может, раз уж ты к нам заявился из-за Пояса Дурных Веков, этого не понять, но я тебе поясню… Вот идёт волна… Я имею в виду морскую волну. Ты море видел?
– Повидал.
– Так вот, идёт она, катит себе, пока не уткнётся в утёсы берега. Дальше ей дороги нет. Что тогда происходит? Прибой, вот что происходит. Так и мы, люди Прибоя, только временного. Живём во времени, которое, подобно той волне, катит себе в будущее. Но вот перед ней возникают неодолимые утёсы – это Пояс Дурных Веков. Время ударяется об него и откатывается назад, снова разгоняется, чтобы опять стукнуться и отхлынуть. При этом брызги во все стороны! И в этом времени, мы, люди Прибоя…
– Постой! – Иван вздрогнул, и оторопело глянул в сторону говорившего, но ничего не увидел. То, о чём тут наговорил незнакомец, в голове как-то не укладывалось. – Как это у времени нет будущего? А сам Пояс Дурных Веков разве не будущее?
– Там другое время.
В ночи раздался тяжёлый вздох.
– Но… Какая разница? Время же не может остановиться.
– Оно и не останавливается, а отбрасывается. Отражается от Пояса. И мы с ним. Лет на двадцать в прошлое или десять, а то и на пять. Кому как повезёт. Потому-то наши потомки объявляются среди нас… Мы все тут, в Прибое, столпились: и предки и потомки. Новый порыв, новые… Кто в брызги попал, где их искать? Сам посуди. Брызги и пыль времени, а в них люди и события, потомки наши в них…
«Заговаривается, – облегчённо вздохнул Иван, – несёт всякую околесицу. Не может же быть такого? Предки, потомки, Прибой, брызги времени, люди Прибоя… Бред какой-то».
– Ты, я смотрю, так ничего и не понял, – сказал грустно невидимый в темноте рассказчик – Всё потому, что у тебя ещё нет потомков. Ты ещё не стал прародителем и ни разу не повторял свою жизнь. И тебя не прятали потомки… Вот зациклишься, станешь Первопредком – поймёшь…
Незнакомец умолк
– Эй! – позвал Иван.
Ему не ответили.
Ну ладно! Он стиснул зубы. Всякие эти дурмы, хурки и тем более люди Прибоя ему не понравились. Всё-таки дичь какая-то, чтобы быть правдой или некоей реалией. Лапшу на уши вешают? Развлекаются?..
Не-ет, они ему не понравились. И клетка, в которую его заключили – здесь и в поле ходьбы. И Хем – полуящик-полупаук – поставленный ими на страже…
Всё не нравилось!
Он достал нож. Ухватил рукой за перекладину клетки. Со злым неистовством вонзил лезвие ножа в твёрдый стебель бамбука. Острое лезвие легко резал, падали стружки, но поверхность среза нарастала до прежнего диаметра быстрее, чем успевал работать Иван.
Он стал приходить в ярость.
– Успокойся ты! – раздался безмятежный знакомый голос. – Клетки заколдованы. От ножа, от пилы, от топора, выстрела и от много чего ещё. Пили, строгай, ломай, а им ничто не вредит… Заговорённые.
– Вздор какой-то!
– Не-ет, ты не прав. Вот Элам Девятый знал, что следует сказать, и, может быть, смог бы тебе помочь. Но он, говорят, выплеснулся, либо попал в Сорванную Пыль… До нас теперь не доживёт, наверное, бедняга.
Иван пропустил последние его слова, потому что ничего не понял.
– А что он знал?
– Слово, которое надо сказать, чтобы снять заклинание. Клетка от него разваливается сразу. Элам Девятый однажды будто бы видел такое. Говорил, страшно даже смотреть на клетку. Разрывается на клочья.
– Хм… А кто такой Элам Девятый? Тоже колдун?
– Он не колдун, он мой потомок. Правнук.
– М-да… – Иван не знал, что и подумать. – Но почему тогда он знал? Ты произнёс это в прошедшем времени.
– Мы люди Прибоя, – терпеливо повторил незнакомец. – Я вот Элам Шестой, а он – Девятый. Мой потомок.
Иван помолчал, усваивая сказанное.
– С тобой здесь ещё кто-то?
– Да, Элам Семнадцатый. Он недавно оттуда и ещё не совсем хорошо себя чувствует. У нас с ним когда-то прибойные ритмы почти совпадали, потом случился сбой. Теперь опять встретились. Его в этот раз отбросило не намного. Он испытал это впервые.
– Я мало что понимаю из твоих объяснений. – Иван сел, кривясь от боли в ягодице. – Извини.
Сказал о непонимании искренне, так как, и верно, всё изложенное Эламом Шестым находилось вне его восприятия.
– Может быть, и хорошо, что не понимаешь, – философски заметил незнакомец. – Для тебя хорошо. Нам вот с Семнадцатым не страшен Переход, потому что наш предок будет жить в безопасности, а мы уже…
Элам Шестой стал говорить слегка нараспев, и Ивану опять показалось – заговаривается.
– …может быть, завтра на Переходе выпадем из цикла, но потомки мои… У Семнадцатого их ещё мало… Каждый имеет потомков, но чтит…
Иван засыпал, убаюканный распевом Элама Шестого, терял нить слышимого, ему мнился тёплый, пронизанный солнечным светом, лес, где журчит ручей или щебечет какая-то птичка.
Дочь Пекты Великого
Нечеловеческий крик заставил Ивана вскочить на ноги. Со сном всё позабылось: и Хем, и клетка, и люди Прибоя. Стеснённый со всех сторон, считая явь продолжением дурного сна, он в недоумении и бессмыслии заметался. Везде его встречала преграда, не помогали и резкие движения.
Когда же, наконец, вспомнил события вчерашнего дня, в сердцах ударил кулаками по прутьям клетки и едва не взвыл от боли и бессилия что-либо изменить в напасти, затронувшей его.
А вокруг опять шумела и оживлённо перемещалась, будто в кипящем котле вода, людская толпа. Утренний свет хорошо высветлил площадь, обшарпанные от древности или неухоженные стены строений. Пугающими зевами темнели пустые глазницы окон, кроме того, где ночью горел свет – оно отражало сейчас солнечные блики остеклённой поверхностью.
Тележек с клетками Иван насчитал, включая в общий счёт и свою, шесть. Одну из них никто не занимал, в остальных сидели какие-то люди. Узники или Подарки?
«Тоже мне, Подарки!» – подумал он.
Пустая клетка его не интересовала, зато товарищи по несчастью привлекли внимание. Разглядывая их, он хотел сделать хотя бы какое-то заключение о своей роли во всём этом кошмаре. Или определить степень возможности каким-либо образом избавиться ото всего этого.
Ближе всех находился человек с бритой головой и вислыми усами. Он сидел и беспрерывно кивал головой. Его голые мосластые ступни вылезли за пределы клетки, пальцы ног шевелились.
Не отметив для себя ничего достопримечательного, Иван перевёл взгляд на другого узника. Его тележка стояла метрах в двадцати, поэтому трудно было понять его действия. А он, похоже, к удивлению Ивана, делал физзарядку. Иван сам бы не прочь был размяться, но в клетке!..
– Гхор! – крикнули невдалеке.
Иван вздрогнул и резво обернулся на крик. Заныла ягодица, и ему захотелось лучше рассмотреть виновника раны и обидчика. Кроме того, не хотелось снова получить тычок туда же.
Трое, в белых рубахах и шортах, дурмы, как назвал их ночной незнакомец, или пенты, по их самоназванию, стояли у пустой клетки.
Гхор, бесцеремонно расталкивая людей, подбежал к ним и сделал полуприсед-полупоклон. Между ним и дурмами состоялся невнятный разговор, после чего Гхор просунул руку в клетку, что-то там сделал и быстро, словно обжёгся, выдернул свою конечность обратно. К удивлению Ивана, после всех манипуляций Гхора, в пустой, казалось бы, клетке матово заклубился воздух, и вскоре проявилась фигура женщины. По-видимому, о ней вчера говорили дурмы, называя её дикаркой.
При одинаковости клеток, Иван мог судить о женщине одно: она была сравнительно высока и хорошо сложена. Он не видел её лица, но смог по достоинству оценить её грациозные движениям. Тонкая ткань её одежды, подчёркивала фигуру. По плавному полёту руки, и особым нюхом мужчины, Иван посчитал её красавицей. Вернее, ему хотелось, чтобы она была таковой. Какая же она дикарка?
Что там говорила девушка, совершенно не было слышно, а дурмы порой повышали голос, и Иван ловил ничего не значащие для него обрывки фраз:
– … второй раз … он знает, что делает … никогда не пройти … ты знаешь …
– Элам Шестой! – вспомнил и позвал Иван, не будучи уверенным получить отклик от ночного собеседника.
– А я уж подумал, ты позабыл обо мне, – услышал он знакомый голос с торжественно-уверенными нотками, мол, так и должно быть, а – никак иначе.
Рядом с клеткой стоял невысокий, совершенно лысый толстячок в распахнутой на груди грязной шерстяной куртке, в шортах до колен и в тяжёлых башмаках, рассчитанных, наверное, служить ему всю жизнь. В плечах его чувствовалась сила, но руки едва доставали бёдер и заканчивались пухлыми кистями – явно не из трудяг, сразу определил Иван.
– Доброе утро, Элам Шестой.
– Доброе, говоришь? – Элам, прищурившись против солнца, посмотрел на Ивана.
Иван хмыкнул. Элам, конечно, прав. Какое уж тут доброе утро? Впору клетку разнести и убежать куда подальше. Он подавил нарастающее раздражение.
– Кто это? – он показал в сторону клетки с женщиной.
– Напель… Кто же ещё? Тоже не знаешь?.. Говорят, она дочь самого Пенты Великого. – Толстячок в улыбке округлого лица показал редкие зубы. – Восстала, говорят, против отца своего. Сбежала сюда, в прошлое. И не в первый раз, говорят.
– Говорят? А на самом деле? О Пенте Великом не спрашиваю, так как понятия не имею, кто он и что собой представляет.
– Ну-у… Пекта Великий известен всем. Он повелитель Дурных Веков. Это он их создал и назвал Поясом Постоянного Времени или Закрытых Веков. А мы их Дурными Веками называем. Не иначе. И все наши, людей Прибоя, проклятия – этому Пекте. Дурмы, и те, кроме как Убийцей Времени, его не называют… Убивре – и всё!
– Прибой его разбей! – скрипуче сказал человек, сидящий на земле подле ног Элама Шестого, по-видимому, догадался Иван, Элам Семнадцатый.
Потомок, о котором вчера говорил старший Элам, ни в чём не походил на своего дальнего пращура. Костистое удлинённое лицо увенчивал припухлый нос; длинные руки с громадными, но с сухими кистями охватывали острые колени; жидкие вислые усы и кочковатая поросль на голове – вот всё, что отметил Иван в Семнадцатом при первом осмотре.
Иван хотел спросить ещё что-то, но дико, на пределе человеческих возможностей, закричал Гхор. Ему таким же криком ответил двор (Эламы тоже начали кричать, выпучив от напряжения глаза так, что на их шеях вздулись вены).
Одна стена, где как будто стояло здание, легко сдвинулась в сторону, и взору Ивана открылась даль простиравшейся ниже угла зрения зелёно-жёлтой долины с холодными проблесками речек и озёр. Через проход туда, в долину, выплеснулась орущая толпа. Все торопились непонятно зачем, безжалостно отталкивали локтями соседей, при этом грязно, на мгновение прекратив крик, бранились.
Словно поддавшись этому паническому неистовству исхода, покатились и вклинились в толпу тележки с клетками и узниками в них. Двинулись сами, никто их не подталкивал, не было слышно, чтобы работали какие-то моторы. Колёса на независимых подвесках плавно понесли платформы. Иван едва улавливал качку.
В проёме выхода из двора тележки Толкачёва и Напель сблизились на расстояние прыжка с места – считай рядом.
Они разом повернули лица навстречу друг другу.
Это была удивительной красоты молоденькая девушка. На её матовом овале лица не было ничего лишнего из того, что могло бы исказить его черты. Привлекали большие глаза. Она открыла их ещё шире, Ивану показалось на мгновение – вот уже сияют три глаза, и он от невиданной силы, ударившей по нему, отлетел к противоположной стенке клетки. В его воспалённых ослепительной вспышкой глазах несколько минут плавали розовые сгустки кругов. Мало того, он чувствовал слабость во всех членах, которая, правда, быстро проходила.
– Не смотри на неё! – Иван ощутил на плече пухлую ладонь Элама Шестого. – Это же ведьма!
– Не ведьма, а ведьмочка, – сказал Иван, вытирая обильные слёзы. – Ведьмы такими красивыми не бывают. Только ведьмочки…
«Не могло такое божественное создание быть ведьмой», – думал он.
Впрочем, как раз в подобном ангельски прекрасном виде, если верить сказкам, ведьмы предстают перед человеком, чтобы обворожить и увлечь его душу за собой.
Образ знойной Лоретты потускнел и навсегда вылетел вон из воспоминаний Ивана.
Что только не случается с человеческой памятью!
Казалось, ещё несколько часов назад все его помыслы были там, в таверне, и вдруг – не было никакой Лоретты и её таверны никогда, и всё тут…
Дорога сузилась, люди и тележки растянулось редкой цепочкой. Возбуждение спало. Люди просто шли, тележки катились. Властвовал один звук – только шорох шагов.
Вокруг же ранняя осень. Чистый, стекольно-прозрачный воздух, не ухоженность округи, лишь полотно идеально утрамбованной дороги прихотливо прорезала девственный на вид ландшафт.
Рядом с тележкой Ивана, держась руками за бамбуковые перекладины клетки, шли Эламы. Шестой из них разговаривал с Подарком. Однако это был не совсем разговор, а скорее вечер вопросов и ответов, в течение которого Иван, нет-нет, да оглядывался на следующую за ним тележку с Напель.
Она стояла к нему боком, вцепившись в перекладины длинными пальцами и, возможно, разговаривала с теми, кто сопровождал её «экипаж». А их теснилось вокруг неё, пожалуй, не менее двух десятков различного вида оборванцев. Во всяком случае, неприхотливые костюмы Эламов выглядели на фоне их одеяний вечерними нарядами.
Элам же обстоятельно отвечал, добавлял, разъяснял:
– …правда ли, не знаю, но люди Прибоя говорят, мол, они существуют только благодаря Дурным Векам. Исчезнут они, исчезнем и мы… Так как будто говорят дурмы, а люди подхватывают. Поэтому радоваться надо, а не роптать на Пояс Постоянного Времени, созданный Убивре… – Элам Шестой печально вздохнул и помолчал. – Так оно может и быть, но когда твоё время достигает этого Пояса, когда оно со всего маху стукнется о его монолит и отбросит тебя… Назад… Опять туда, где всё по-старому, и в то же самое время… всё по-новому. Когда после этого чуть ли не неделю, словно в бреду, переживаешь произошедшее с тобой… сразу всё, что видел и слышал до того… Это экстаз… некоторые так называют своё состояние после Прибоя. Говорят, им будто бы даже нравится… Мы же, Эламы, проклинаем и Пояс, и чудовище Убивре…
Она повернулась к нему лицом и как будто подала какой-то знак – поиграла пальчиками около губ, потом подула на них – и напряглась в ожидании ответного знака. Иван не рискнул ответить. Вдруг ему показалось…
– …правда ли, но Анахор, говорят, вхож в Дурные Века. Самого Анахора никто, наверное, никогда и не видел, даже дурмы. И кто он, человек или, может быть, машина, не известно… Вот Напель знает о нём, наверняка, многое. Сама ведьма, потому и знает!.. Дурмы её боятся. Говорят, – Элам понизил голос до хрипловатого шёпота, – она когда-нибудь разрушит Пояс. Даже очень скоро уже… Фу-фу-фу! – Элам помаячил растопыренными пальцами руки перед своим лицом и пофукал на ладонь…
Она отвернулась, присела, переломившись тонким станом. Долетел её тонкий голосок – она пела! Иван тряхнул клетку…
– …правда ли, но говорят…
– Послушай, – прервал Иван Элама, монотонно высказывающего все бродившие в умах и на языке слухи среди людей Прибоя. – Кто или что такое Хем?
– Сам я не знаю, но говорят о нём такое. Его, якобы, создал сам Пекта Великий. Хем от него сбежал и теперь бродит по ночам и пугает детей. А ещё…
– Ладно, помолчи, – Иван нетерпеливо отмахнулся от него, усмехнулся.
Всё рассказываемое Эламом, наверное, было не чем иным, как досужими домыслами непосвящённых в истину людей. И о Дурных Веках, и о Поясе, и об Анахоре, и о Напель. Равно как и о Хеме… Пугает детей… А меня тоже, значит, попугал?
Иван раскинул в стороны руки, ухватился за перекладины противоположных стен клетки и невидяще смотрел перед собой.
Мимо медленно проплывали сплошные заросли кустарника в переплетении ежевики и хмеля. Весенние приметы растворились, плавно и незаметно перейдя на позднелетние. Уже шиповник рдел точками спелых плодов, свисали оранжевые гроздья боярышника, в тени таилась чёрно-фиолетовая ягода ежевика. Сейчас бы забраться в самые дебри и полакомиться…
Рот Ивана наполнился слюной. Он только однажды по-настоящему поел ежевики. Это ещё в десятом классе, когда был жив отец и взял его с собой на месяц в Прибалтику, под Ригу. Там он забирался в колючие переплетения и в полусумраке подлеска находил непередаваемого вкуса спелые ягоды. Они свисали, тяжёлые и большие, громадными каплями, потянув за собой стебли…
Тележка катилась и катилась, оставались позади километры и лакомства. Иван вздохнул, посмотрел на дорогу. Она уходила в неизвестность.
– Элам!
– Я всегда здесь.
– Далеко ли до Анахора?
– Как смотреть.
– Хоть как, – резко сказал Иван и застыдился своей невыдержанности. – Сколько ещё будем ехать?.. А ты идти? Час, два или неделю до него добираться?
– Говорят…
– Всё ясно, можешь не продолжать… Есть хочу, пить хочу!
– А мы у тебя с Семнадцатым на что?
Элам подмигнул Ивану, и вынул из сумки, висевшей у него сбоку, и подал Подарку охряной колобочек чуть больше теннисного мяча.
– Тиля, – уважительно к предмету пояснил Элам.
Иван узнал в тиле, взяв её в руки, вчерашнюю подачку от Элама. С сомнением осмотрел её со всех сторон. Небогато. Укуса на два.
– Большая тиля, – заметил нерешительность узника Элам. – Вкусная и питательная. Когда мы тебя выиграли, мне их дали семь штук для кормления Подарка. Осталось ещё пять.
Жуя, Иван вопросительно посмотрел на Элама – что значит выиграли?
И тот поведал со всеми подробностями, как он выиграл место у Последнего Подарка, хотя в чём состояло состязание или условие розыгрыша, а также его назначение Иван или не понял, или пропустил мимо ушей, так как в это время дочь Пекты повернулась в его сторону.
– Ты не думай, – занудливо продолжал Элам, – но мы, Эламы, ума ни у кого не занимаем, сами всё обо всём постигаем. Так что всех побороли. На что Курловы и Смиты прозорливы, а всё-таки я угадал в тебе Последнего Подарка, а не они…
Она опять сделала малозаметный знак рукой. Именно ему. Иван улыбнулся и осторожно поводил из стороны в сторону ладонью с растопыренными пальцами, как это делал Элам. Оглянулся, не видит ли кто. Но почему он таится, ходок и сам не знал. Впереди и за его тележкой люди шли свободно, галдели, отчаянно жестикулировали и перемешивались. Они сновали туда и сюда, занятые только собой. Оттого, встань сейчас Иван хоть вниз головой, никого его поза не удивила бы. И мало кто обратил бы на неё внимание. А тут едва уловимая отмашка рукой. И всё-таки…
– Элам, – перебил он гнусавый голос Шестого, – ответь только то, что знаешь наверняка. Остановки будут?
– Будут. Нельзя же всё время идти без отдыха. Даже Гхор, думаю, иногда устаёт.
– Тогда сделай так, чтобы Напель… чтобы её повозка остановилась рядом с моей.
– Э-э… Первопредок! Ты, конечно, видный из себя мужчина, но Напель тебе не по зубам. Как небо, как звёзды, как женщины за Поясом. Ты думаешь, один мечтаешь оставить от неё потомков? Сколько их до тебя было, да где они? Сколько ещё будет… И не думай!
– Прошу тебя.
Элам подёргал себя за нижнюю губу, словно что-то хотел положить за неё.
– Твоя воля для меня закон, но это, поверь мне, дурацкая затея. Не думал, что ты… – Он глубоко передохнул и поник головой. – Считал, что выиграл, а получается, что и проиграть недолго.
– Ты же меня не так понял. Не собираюсь я её соблазнять. Поговорить кое о чём с ней хочу.
Иван искренне был уверен в себе – да, он желает всего-навсего просто поговорить и что-либо выведать у дочери Пекты, но в душе жаждал общения не только для разговора.
Элам вскинулся головой и с неодобрительным удивлением почти грубо спросил:
– Да о чём же с женщиной можно говорить? – и подтолкнул локтем своего потомка, Семнадцатого в колене Эламов. – Видишь, что придумал! Да если с ней просто говорить, то потомков у тебя никогда не будет. Ты же имеешь возможность стать первородным. А ты – поговорить. Хе!
Осуждающе хекнул и Семнадцатый.
«Однако нравы тут», – подумал Иван.
– Ты считаешь, что с женщиной просто так не следует разговаривать? – Уточнил он. – И ты это серьёзно?
– Конечно! – непритворно и непоколебимо в своей уверенности воскликнул Элам Шестой.
Он приосанился, словно принял стойку. Круглое лицо его, чуть одутловатое и посредственное, вдруг стало строгим и помолодело.
Усов, кудрей и фуражки набекрень ему ещё не хватало, а так парубок хоть куда, – отметил Иван, усмехаясь про себя.
– Нравы у вас, – сказал он вслух и осудил покачиванием головы. – Бедные женщины. – Он помолчал, ощущая, как сладко вдруг защемило сердце в предчувствии того, что его встреча с Напель будет иметь продолжение. И кто знает, каково оно будет… Непроизвольно, словно подражая Эламу Шестому, он выпрямился, насколько позволяла клетка, и подал грудь вперёд, демонстрируя свою стать и силу. Орлиным взглядом огляделся вокруг и… тут же рассмеялся над самим собой. – Да-а… Нравы тут у вас, Элам.
– А что?
– А то. – И добавил строго: – Не забудь сделать так, как я просил!
Элам согласно кивнул головой, но буркнул под нос несколько слов о проигрыше, хотя он думал о выигрыше.
Сила огня
Караван остановился только к вечеру. Все устали от ходьбы, а Иван от безделья и невозможности развернуться в клетке.
Странное, серо-огненное, но тусклое, будто утомившееся от дневных забот, солнце пыталось скрыться за горизонтом, но это ему удавалось с трудом. Вокруг было светло и тихо.
Сопроводители Подарков, как себя и других с некоторым пафосом называл Элам Шестой, а также стража Подарков, которых Иван никак не отличал ото всех иных – шумных и беспокойных, – тем не менее, казались бодрыми и весёлыми. Можно было подумать, что их не коснулась длинная, изнурительная дорога, движение пешком без передышки и при полном отсутствии питья и еды.
С водой и едой что-то вообще было не так.
Иван после утренней тили не проголодался, и жажда в течение для не томила его. А ведь прошло уже более суток, по расчётам Ивана, с тех пор как он встал из-за стола хлебосольного, против испанского обычая того времени, и говорливого идальго дона Ираньеса, жена которого славилась высокой грудью и каплунами, поджаренными на медленном огне. И вино, пусть слегка кисловатое на вкус, выпитое им тогда же – последняя жидкость, поступившая в его организм.
Сопроводители и охрана суматошно устраивались на ночь, мало обращая внимания на Подарки, предоставив их самим себе.
Каким образом там у него получилось, для Ивана было не важно, но Элам Шестой исполнил его просьбу, и клетка Напель оказалась не далее двух метров от него.
Девушка полулежала спиной к Толкачёву и долгое время после остановки не видела его или делала вид, что не видит.
Иван не торопился потревожить её. Медлил, но вздрагивал от нетерпения позвать её по имени. И каждый раз, когда на него накатывалось такое желание, он усилием воли останавливал себя и слово, готовое сорваться и нарушить естественный ход событий. А ему хотелось, чтобы всё происходило непринуждённо, как бы случайно. Чтобы непринуждённо воскликнуть: