Симон же скользил по всему равнодушным взглядом и подталкивал меня вперёд.
Надо сказать, что равнодушие Симона и моя некоторая неудовлетворённость от увиденного – уж и не знаю, что мне не понравилось, не вид же техники позапрошлого века, – несколько охладили мой первоначальный восторг от прорыва в будущее. Закралась мысль: а что тут может меня так уж потрясти, в принципе?
Техника? Транспорт? Быт?
Попробуйте стать на моё место и подумать над поставленными вопросами. Человек из глубинки никогда не видел метро. Ну и что? Приехал в город и, с лёгким волнением, не без того естественно, воспользовался им, и перестал удивляться уже после первой поездки. А где-то в нашем времени стоят вычислительные машины на триллион действий в секунду – то же самое недостижимое будущее для меня.
Оттого не прошло ещё и десяти минут моего пребывания в будущем, а я уже был оглушён, как будто всё это время простоял рядом с джаз-оркестром, и трубы его дули мне прямо в уши. Ничего ещё не увидев, я устал и разочаровался.
Смешно? Возможно.
Помещение, куда вскоре меня привёл Симон, находилось рядом с имитационной, правда, что в ней имитируют, я так и не узнал. Навстречу нам, улыбаясь и разводя широко руки, вышел невысокий, с мощным торсом человек.
– Симо-он! – протянул он, словно подражая Сарыю. – Рад тебе!
– Здравствуй!
– Рад и тебе, Ваня!
Всматриваясь в суровое лицо встречающего, я узнал его. Как его?.. Его привёл Алекс. Ах, да! Леви Маркос.
– Здравствуй, Леви!
– Прекрасно! Нет нужды знакомиться. Пройди, пожалуйста, Ваня, сюда, – он показал на широкий проём в стене, наполовину загромождённый каким-то устройством в виде куба. – Там тебя ждут. Расскажешь о посещении наших сотрудников и покажешь принесённое от них, а мы с Симоном поговорим. – Крикнул: – Алекс, встречай гостя!
Из проёма выглянул поджарый Алекс, улыбнулся приветливо и приглашающе махнул рукой.
Вот так! Придёшь как будто в неведомые края, а там, оказывается, знакомых полно. И начинаешь чувствовать себя как дома.
Я человек компанейский, во всяком случае, таковым себя считаю, и стал, пожалуй, держаться раскованнее по отношению к ним, чем они ко мне. Тем более что они тут народ умный и обижать меня, как брата меньшого, поостерегутся. Мало ли что, думалось мне об их осторожности, может выкинуть обиженный непониманием или выражением превосходства потомков перед предком, то бишь передо мной.
Вот я и начал…
– О! Алекс! – наигранно весело воскликнул я, как мне показалось, правильно выбирая линию поведения. Быстро прошёл к нему в комнату. – Рад с тобой поговорить не по переписке, как нам пришлось это проделывать в первый раз. А?
Я хохотнул, ожидая от него подобного же ответа.
– Я тоже рад… Ваня, – отрезвляюще холодно отреагировал он на моё игривое приветствие и безразличным жестом, будто надоевшему посетителю, пригласил меня сесть за низкий стол.
Алекс неторопливо, сохраняя серьёзное лицо, присел напротив меня и пододвинул к себе небольшую плоскую коробочку. Наверное, это был пульт какой-то, потому что в продолжение нашего разговора он время от времени притрагивался к его поверхности кончиками длинных пальцев,
– Показывай, что принёс! – сказал приказным тоном.
Я стерпел, но…
Моей недовольной гримасы он не заметил.
Из расшнурованного рюкзака я вынул первый попавшийся образец – пучок травы – и молча подал его Алексу. Он и это моё нарочитое молчание пропустил мимо.
Всё, что я ему потом доставал и показывал, он, после придирчивого осмотра и кратковременной работы с пультом, откладывал в сторону, постепенно загромождая стол камнями, пакетами с водой, почвой, полиэтиленовым пузырём с воздухом, кусками деревьев из котловины и её окрестностей. О каждой вещи, увлекаясь, я давал свой собственный комментарий – где взята проба или добыт данный образец. При моих объяснениях Алекс внимательно смотрел мне в лицо.
– Теперь, – сказал он ровным, спокойным голосом, когда я свернул опустевший рюкзак в небольшой веретёнообразный жгут, – мы сможем сделать кое-какие выводы о… Симон говорит, ты назвал это отстойником?
– Не очень удачно, – скромно повторил я слова Симона, – но другого слова не нашёл. Можно, правда, назвать и ловушкой, и тупиком, и пределом.
– Неважно как назвать. Отстойник, так отстойник. Главное, что мы считаем так же. Неспроста и ты, и наши сотрудники встретились именно там, в кратере от метеорита. Мы нашли этот кратер и обследовали его. Метеорит упал около двух миллионов лет назад. В тех местах сейчас идёт активное горообразование. Так что за последние восемьсот тысяч лет там произошли такие изменения, что твои описания кратера совершенно не совпадают с современным его обликом. Но озеро и поныне там.
– Да, я читал как-то. Горы могут расти быстро. Анды вот, якобы, выросли на памяти человечества в несколько раз.
– Вот именно. Есть предположение о возникновении отстойника благодаря метеориту. И эффект движения ходоков, а теперь, похоже, и аппаратчиков, во времени – от него же. От метеорита
– Почему же тогда не все могут проникать так далеко, как я? – Алекс вскинул на меня зеленоватые глаза и не ответил, ожидая моих новых вопросов. Они у меня были. – Почему к моему, и тем более к вашему, времени ходоков становится меньше? И почему я тогда не могу уйти в прошлое на два миллиона лет, а только лишь на половину возможного?..
Алекс кивнул головой, останавливая меня.
– Первые два… Скажем так, недоумения… Мы уже задались выяснением, и как будто можем ответить на них. Но почему твой предел ограничен не днём падения метеорита, то, признаюсь, у нас такой задачи даже в мыслях не было поставить. Ин-те-рес-но!
За время разговора я заметил: Алекс говорит и одновременно скучает, оттого и предложения строит как-то необычно. А в его сказанном с расстановкой «интересно» не слышалось никакой заинтересованности. Я же так считаю: если интересно, то и голос это должен подтверждать, и взгляд, и жест.
Вскоре он и вообще повёл себя странно.
Он сидел со скучным видом уже всё увидевшего и услышавшего в жизни, склонив голову к плечу, как бы прислушивался к чему-то в себе, и на меня смотрел невидящим взглядом. Правая рука его шевелила пальцами над пультом.
Я встал, постоял – не скажет ли он мне что-нибудь. Не сказал. Пришлось вернуться к Симону и Маркосу. Они голова к голове склонились над столом, где на просторной столешнице возникали какие-то картинки, по которым гулял палец Маркоса.
Он первым заметил меня.
– Всё? Закончили?
Я пожал плечами, почти пожаловался:
– Он там в каком-то столбняке. Сидит, ничего не видит, как будто.
– С ним бывает такое, когда он о чём-нибудь размышляет. Побудь с нами.
– Хватит с него, – сказал Симон, внимательно посмотрев на меня. – Иди, Ваня, прогуляйся на свежем воздухе.
То побегай во времени, то теперь – прогуляйся на свежем воздухе…
– Пожалуй, – согласился Маркос. – Сюда, Ваня.
Он показал на дверь, от которой я находился в двух шагах. До того я её воспринимал створкой встроенного шкафа.
И этим, оказывается, я помешал!
Думал, выйду и грохну дверью. Покажу, как мне у них не нравится.
Открыл её и – замер поражённый…
Там, за дверью, могла быть ещё одна комната, зал имитационной, коридор, улица, да мало ли что за ней могло быть!
Но в лицо мне пахнуло осенью и чистым воздухом неухоженного парка. Я стоял на невысоком, в три ступени, крыльце, а передо мной – во всей красе золотая осень.
Люблю осень. И умру когда-нибудь осенью, наверное. До того она настраивает меня на минорный лад, и легко мне, шурша ещё не совсем усохшими листьями, идти в полном изумлении. Люблю песню, петую когда-то в студенческие годы, написанную моим другом:
К нам осень, к нам осень
Пришла в кружевах волшебства.
Вновь осень, вновь осень,
Шуршит золотая листва…
Вернулся к Маркосу умиротворённым и покладистым. Не хотелось раздражаться и выискивать какие-то крючки, которые могли поцарапать моё самолюбие – хотели этого они, люди будущего, или нет. Вернее всего, не хотели, а мне в каждом их слове чувствовался подвох.
Алекс ли меня так расстроил?
Ну что я к нему прицепился, если даже его местные (по времени) считают, что с ним такое бывает часто?
На предложение посмотреть что-либо меня интересующее, я, не задумываясь, отказался.
И думаю, был прав.
На Луну или Марс – летают же они уже, наверное, туда запросто – попросить доставить меня постеснялся. В конце концов, я трезво осознавал, кто я такой, да и кто может это просто так устроить? А посмотреть, чего достигла их техника, так это же надо заглядывать куда-то на завод, а там, уверен, автоматика сплошная, роботы, словом, работающая сверх техника и супертехника. А располагается она, естественно, в спецпомещениях, в которые, естественно, вход-то запрещён. Не только мне, а вообще людям.
Конечно, посмотреть бы, чем и как обычные люди живут: быт, повседневный отдых. Но это – в гости напрашиваться, значит… А по гостям я ох, как не люблю ходить. Придёшь, сидишь болваном, хозяев развлекаешь, а твой приход для них – лишние заботы…
Уж лучше, пришло ко мне решение, я здесь сам как-нибудь побываю. Без опекунов. Тогда всё и посмотрю. А то – по улицам слона водили, как видно на показ… Ещё чего! Не столько я буду смотреть, сколько на меня, как на реликт прошлого.
И Симон, и Маркос, по-видимому, иного от меня и не ожидали и больше никаких предложений не делали. Перешли сразу к вопросу об аппаратчиках.
– Твоё соображение, Ваня, – сказал Леви, – до сих пор уточняется. Возможно, метеорит запустил нечто, влияющее на субстанцию времени, и теперь мы можем до определённого предела уходить в прошлое. Но вот что это такое? Что могло протянуть нам руку из прошлого и связать в единое целое такой громадный промежуток времени? И насколько уникально подобное событие в истории Земли? Может быть, в эпоху до этого метеорита каналы во времени уже существовали? Да и единственное ли это каналообразующее место на Земле? К тому же, метеорит – этот только гипотеза. Возможно, он никакого отношения ко всему случившемуся с вами не имеет отношения, а просто так совпало….Видишь, сколько сразу проблем, требующих разрешения, принёс ты нам. И это только те, что лежат на поверхности и сразу приходят на ум. А сколько ещё иных, уже просматриваемых, и тех, что ещё возникнут. – Он энергично потёр руки. Радостно улыбнулся. – Работы хватит всем.
– Чем могу вам ещё помочь? – спросил я ради вежливости.
– Пока ничем. Мы будем разбираться. Подумаем. Уж потом обратимся к тебе. И тебе придётся опять сходить к нашим сотрудникам и передать наше решение. Кстати, у тебя не было с ними языковым трудностей?
– Нет. У них же эти… Симон говорил. Лингвистические устройства есть.
– Лингвамы?
– Да, – я оглянулся на Симона, ища подтверждения.
Он кивнул. И тут у меня мелькнуло! Вот что надо заиметь. Это вещь стоящая. С кем хочу, с тем и поговорю без переводчиков. А то ходоки общаются между собой не столько словами, сколько жестами.
– А мне можно дать такой лингвам?
Они переглянулись.
– В принципе, да, – сказал Маркос. – Но вам тогда придётся задержаться. Лингвам трансплантируется.
– Если ненадолго… – поторопился сказать я, прежде чем до меня дошло, что означает это – «трансплантируется». – Он что, вшивается?
– Вводится.
– Куда?
– Да хоть куда. Мне вот ввели его в ухо, – Маркос коснулся правой рукой мочки. – А тебе, Симон?
Я рассмотрел его ухо. Никаких следов: ни подкожных бугров, ни швов каких-либо.
– Мне встроили в вечный зуб, – повёл челюстью Симон.
Леви качнул головой.
– А я отказался, когда мне его предложили поставить. Да, Ваня? Что ты хочешь сказать?
– Так всё-таки, долгое это дело? – стал я добиваться своего.
Маркос неопределённо повёл рукой.
– Я сейчас выясню, где это можно будет сделать быстрее.
– У Алекса, – не столько спросил, сколько подсказал Симон.
– Думаю, да, – Маркос поджал нижнюю губу. – Попробую, если он сейчас в состоянии… Подождите!
Он направился в другую комнату, где находился Алекс. В походке его была заметна неуверенность.
Мне все их реплики о встраивании лингвама то в ухо, то в зуб не очень понравились. К тому же, решение подключить к этому Алекса сопровождалась явной нервозностью. Складывалось впечатление, что они, в принципе, не против того, чтобы я обзавёлся лингвамом, но всё это не так-то просто. А поскольку я не отказался, когда они мне намекнули о таком положении дел, то им пришлось искать выход, чтобы удовлетворить мою блажь.
Однако просьба с моей стороны показалась мне уместной и для исполнения довольно скромной по сравнению с тем, что я действительно мог попросить их организовать мне экскурсию на Луну или на Марс.
– Это… эта операция сложная? – спросил я у Симона и проглотил подступившую вдруг кислую слюну. – Под наркозом?
Ненавижу и, честно сказать, побаиваюсь самого слова «операция», если оно означает вмешательство в мой организм.
– Нет, что ты? – развеял мои страхи Симон, в усмешке дёрнув щекой. – Никаких наркозов. На уровне укола. А если Алекс…
– Он распорядился, – досказал за него Леви, торопливо выходя из-за угла устройства, перегородившего проход. И мне: – Иди, Ваня, за мной!
Маркос в пять шагов пересёк свою комнату, приложил руку к стене. Она стала прозрачной. Во всяком случае, от его руки пошли словно разводья, делая стену вначале ясной, а затем и вовсе убирая её. Она истаяла, открыв проход в тесную каморку, чуть больше телефонной будки.
– Сюда, Ваня, – пригласил он меня и пропустил в кабину. – Тебя встретят и отправят обратно.
Не успел я хотя бы бегло осмотреться, куда это я, собственно, попал, как стена материализовалась, запирая меня со всех сторон, свет на время потускнел и вновь загорелся. Следом опять пропала стена, и открылся выход.
Всё это произошло в течение считанных секунд. Я не смог ни о чём подумать и проанализировать свои ощущения. Так бывает, когда входишь в лифт, кто-то за тебя нажимает кнопку – двери сомкнулись, и тут же неизвестно почему раскрылись. Вот и все мои ощущения. Вошёл и вышел…
Встречал меня невысокий, бледный лицом человек. Поверх его плеч была наброшена накидка, похожая на пончо, но не из шерсти лам, а из серебристо-белого материала. Складки её не мешали движению рук.
Он представился: – Нарсет. Окинул меня взглядом зеленоватых мерцающих глаз. Словно подражая Леви, так же приглашающе повёл рукой.
– Проходи! Куда будем вводить? – усаживая меня, спросил он, хотя и спотыкаясь на каждом слове, но по-русски.
Я нервно передёрнул плечами от его торопливого вопроса. Мог бы с подходом каким-нибудь это сделать. А то – сразу в лоб.
– Не знаю.
– Ну да, – охотно констатировал он факт моего незнания. – Я обычно советую в вечный зуб, но у тебя, как я узнал… – Он покачал головой – осудил такую не осмотрительность с моей стороны. А я об этом вечном зубе узнал всего пятью минутами раньше. Что ещё за вечный зуб? А он продолжал: – …вечного зуба нет. Тогда лучше в мочку уха или в нос. – Он тут же внимательно осмотрел моё лицо. – Нет, твой нос… – Сделал мину. Чем ему мой нос не понравился, уж и не могу сказать. Всегда им гордился, да и другие отмечали его правильность. Он же решал: – Пожалуй, будет правильным в тыльную часть мочки. Волосы у тебя длинные. На первое время прикроят, а после прорастания, когда всё придёт в норму…
Это я привожу перевод его неторопливых рассуждений, как они мне были понятны. На самом деле, такие слова, как-то: трансплантация, кортикализация, иннервация и другие, неведомые для меня до сего дня, – составляли основную часть его толкования, пока он вживлял или вставлял этот пресловутый лингвам в моё ухо.
Это была расплата за желание его иметь.
Я сидел в обычном кресле с далеко откинутой назад спинкой. На мою мочку был подвешен в виде клипсы громадный и довольно-таки тяжёлый зажим. В ухе постоянно раздавалось потрескивание от нагрузки на него.
– Посиди так, – обыденно сказал Нарсет, как о безделице какой-то. Вот если бы у нас, в нашем времени, произошло нечто подобное, то я представляю, на что это было бы похоже. Телевидение, радио и газеты захлебнулись бы от восторженных статей и речей. А он, Нарсет: – Постарайся ни о чём не думать и не делать резких движений. Представь, что ты на отдыхе… В полудрёме…
Заставить себя не двигаться – проще простого. Но по поводу «не думать» – всё наоборот. Лучше бы он об этом не упоминал. Моя голова тут же словно раскололась от всевозможных мыслей – отрывочных, случайных, волнующих…
– Вот и всё, – Нарсет внимательно осмотрел моё горящее как в огне ухо. – Болит?
– Горит.
Он кивнул и пообещал:
– Скоро пройдёт. И, пожалуйста, день-два поменьше касайся… ощупывай… – он ввернул какое-то словечко, – чтобы не раздражать.
Впрочем, я его понял, по-видимому, правильно. Не надо знать терминологию, чтобы определить, что он хочет мне сказать. Но рука так и тянулась потрогать мочку и оценить, что она теперь из себя представляет. Может быть, висит большущая гуля, и на меня сейчас страшно смотреть даже.
Симон и Маркос после моего возвращения ни словом, ни намёком не вспомнили о только что произведённой надо мной экзекуции. Наверное, справедливо считая данную расправу платой за желание иметь лингвам.
Маркос в конце встречи напутствовал меня:
– Ты, Ваня, про нас забудь пока что. Симон говорит, у вас там свои заботы. У тебя будет время ими заняться.
– Дон Севильяк?
– Об этом поговорим дома, – с укоризной посмотрев в мою сторону, сказал Симон.
Он так и сказал – дома. Странный всё-таки Симон человек. Человек из будущего с домом в прошлом. Сюжет…
Попрощавшись с Маркосом (Алекс так и не появился больше, а ведь у нас с ним при первой встрече наладились, чуть ли не приятельские отношения; здесь же даже разговора не получилось), Симон и я следом за ним проделали обратный путь до коридора института.
– У Маркоса небезопасно становиться на дорогу времени, – пояснил он, словно виноватясь передо мной. – Энергополя, излучения, аппаратчики, закрытия. Вообще нам следовало бы отсюда уходить подальше от института. Но!.. Поистине, Ваня, но! Потому что, чем ближе к институту, тем надёжнее. Больше уверенности не нажить неприятностей. Тут до передового, как мы говорим, будущего рукой подать. А там, на границе будущего времени, творится, чёрт знает что… – Симон при мне впервые так выругался. В его речи никогда не было грубых и бранных слов. У меня, наверное, нахватался, вот и чертыхается теперь. – Давай, Ваня, присядем. Я тебе кое-что расскажу.
Наконец-то, обрадовался я не понятно чему.
Длинная глянцевитая скамья протянулась вдоль стены коридора, прерываясь лишь у дверей и вновь продолжаясь, казалось, в бесконечность. Почти у ног текла дорожка, убыстряющаяся к середине, как будто вязкую массу проталкивали в стесненных границах: она намертво припаялась к стенам, зато в центре, увлекая соседние слои, двигалась скорой струёй. Движение её завораживало взгляд. Так гипнотизирует текущая вода. В эти минуты она оставалась пустынной. Никто ею не пользовался. Мы сидели в одиночестве.
Симон опёрся прямыми руками о скамейку, словно пытался на них приподняться, ноги подвернул под себя и подался вперёд. На меня он не смотрел, а так же, как и я, неотрывно следил за вечным бегом транспортной дорожки в никуда.
– Те аппаратчики, что застряли в кратере, – начал Симон, – из этого самого, передового будущего. Я хочу сказать, что они живут на границе будущего времени. Почти. Потому что неизвестно, что там, собственно, на самой границе происходит. Теорий и гипотез много. Некоторые, может быть, и правильно описывают процесс. Однако кто определит и выявит их адекватность? Для моих современников будущее известно на пятьдесят четыре года. Но дальше… Оттуда не приходят ни аппаратчики, ни ходоки. Там, возможно, хаос, заготовка осязаемого времени… И мы здесь, и вы, в двадцатом веке, живём, как принято говорить у нас, в устоявшемся, спокойном времени. А у передового будущего время катастрофически непостоянно и, к тому же обладает, если можно так сказать, многополюсностью. Или… Не знаю даже, Ваня, как объяснить тебе это простым языком… Оно, время, имеет множество вариантов будущего. И вначале реализуется несколько этих вариантов, так же как несколько вариантов эскизного проекта, в которых живёт и развивается наша планета, а на ней… На ней люди, их история, жизни, судьбы. На ней существует наша цивилизация… Вся биосфера, в конце концов. – Симон помолчал. – Ты понимаешь, Ваня, весь трагизм положения (я не понимал) в том, что параллельно, то есть одновременно сосуществуют альтернативные миры, но лишь один из них сможет стать прошлым, то есть лишь он имеет право на жизнь. Но какой из миров?!.
Симон не был на себя похож, говорил с болью и тревогой в голосе, да и я поддался его настроению. Меня трясло холодной дрожью от его слов. Что же творится на свете? А он продолжал:
– Алекс тоже оттуда. Из пограничья. Вот он и те, кто осуществляет связь сотрудников института в пятидесятичётырехлетнем промежутке времени, приносят нам вести о передовом будущем… Все мы занимаемся проблемой параллельности миров, но пока что ощутимых результатов не имеем.
– Но может быть, – осторожно предположил я, – нет никаких других вариантов? И потом…
– Нет, Ваня. Аппаратчики и мы встречаем перлей.
– Кто же они, эти перли? Чудовища, черти?
– Какие там чудовища? – вдруг вспылил Симон. – Люди! Обыкновенные люди. Как ты, как я…
– Так чего их бояться? Люди, они и есть люди.
– Конечно, люди… Но и перли! Впрочем, есть перли и… как у вас говорят, не к ночи будут упомянуты, тарсены. И в компании Радича кто-то тарсен, а рядится под перля. Я чувствую, и он или они знают о том, подстерегают…
– Ты-то зачем им?
Симон коротко глянул на меня, словно оценил, надо ли мне раскрывать какую-то очередную тайну ходоков или повременить. По-видимому, решил остановиться на втором варианте.
– Никто не понимает тарсенов… Да и некоторых перлей тоже.
– Они, ты же только что сам сказал, обычные люди, значит, и мыслят и поступают так же как и мы.
– Они тарсены и перли, Ваня. Хотя… – он яжело вздохнул. – Я тоже прой сомневаюсь и в тех, и в друих. То, что они есть, это точно. Но так ли страшны все перли? И могут ли жить среди нас тарсены? И всё-таки…
Слушая его, я стал безнадёжно тупеть. Что-то я недопонимал. Даже если и допустить многообразие миров где-то на границе этого самого будущего времени, в чём я сомневаюсь, то и тогда не понятно отношение между людьми разных путей развития. Наоборот, казалось мне, надо объединить усилия многочисленных клонов потомков, от одних прародителей для решения совместных проектов по улучшению жизни, в научных поисках… А у них возникла проблема вражды. Глупо же, глупо…
– Беда в том, – говорил тем временем Симон, несколько отвечая на возникающие у меня мысли, – что институт наш создан уже где-то за пределом образования параллельности. Поэтому остаётся возможность проследить и изучить лишь только один вариант, доступный нам. А вдруг он побочный?! Наш вариант! Не основной! Страшно, Ваня, оказаться в положении, когда наш мир сам себя изживёт, время наше истает и перестанет существовать. И мы окажемся в ловушке… Нет! В небытии. Вот Камен потому-то из двадцатого века ни шагу…
– То есть, вы тоже можете быть перлями?! – воскликнул я, поражённый догадкой.
Симон вздохнул и после длительной паузы сказал:
– Выходит, что так.
– И перлей же боитесь?
– Перль – представитель параллельного мира. Если ты находишься с ним в соприкосновении или вообще вблизи в тот момент, когда его мир исчезает, то исчезнет и он, увлекая тебя за собой. А тарсены…
– Хватит, Симон, – наконец, сказал я, поднимаясь со скамьи. – Извините, но Вы мне сегодня столько наговорили, что будь я более нервным и любопытным, то свихнулся бы.
Так я выразил своё отношение к услышанному от одного из своих Учителей. Да и что ещё можно было сказать по поводу его откровений? Тоже мне, запуганные потомки!
– Что же получается? Неужели все люди твоего и передового будущего так и живут под страхом исчезновения?
– Что ты, – почти испуганно сказал Симон, – Об этом знаем лишь мы. Остальные… Те живут.
– И правильно делают!
Я начал злиться. Подумать только! Их современники строят, изобретают, любят, летят вперёд на гребне прогресса… А рядом с ними кучка затравленных, знающих всё о прошлом и будущем специалистов, у которых поджилки трясутся: Ах! Как бы чего не вышло!
Не прав я, конечно, был, не прав! И вскоре сам на своей шкуре познал все прелести параллельных миров. Но тогда мне обидно стало за Симона, которого уважал, за Сарыя, которому, как не говори, был обязан многим, за аппаратчиков, ребят не робкого десятка, что работают, рискуя собой, над проблемой времени, за все их страхи и потуги обрести устойчивость в неустойчивом мире.
Впрочем, подтекст этой слезливо-печальной, как мне показалось, исповеди одного из моих наставников был понятен, хотя, возможно, Симон и не думал меня разжалобить и чего-то добиться. Тем не менее, становилось ясно, что мне надо поискать гипотетические варианты существования перлей вместе с тарсенами и, или отбросить версию их существовании, или подтвердить. И тогда… Что тогда? Бояться вместе с ними, даже, несмотря на то, что моим современникам ничто не угрожает? Или, и вправду, вдруг очутиться во вневременьи изживающего себя или не выдержавшего конкуренции альтернативного мира?
Не-е-ет! Всё это выше моего понимания…
– Я посмотрю… – пообещал я и тут же раскаялся, потому что делать сейчас этого не хотелось. Потому добавил скороговоркой: – Только не сегодня!
Симон вскинул на меня удивлённый взгляд.
– Что ты посмотришь?
Теперь я удивился.
– Посмотрю, есть ли эти перли и тарсены на самом деле.
– А-а… Они есть. Но почему ты хочешь на них посмотреть?
– Не хочу я ничего, – нелюбезно отозвался я и, скрашивая свою грубость, добавил: – Давайте займёмся доном Севильяком, а?
– Может быть, и займёмся, – неопределённо пообещал он. – Пора нам возвращаться.
В душе моей от разговора с Симоном осталась неустроенность и настороженность.
Становясь на дорогу времени в будущем, я уповал на Симона.
Было отчего.
В тумане, который должен был меня окутать, я боялся потерять направление. А это задержка совершенно ненужная: так мне в тот раз не терпелось быстрее попасть домой. В наш тихий двадцатый век, где время течёт плавно, девушки самые красивые и понятливые, а всё, что меня там окружает – целесообразно и привычно.
Однако после перехода очутился я на обширном плато, изрезанном, как сетью морщин, глубокими лощинами. И путь мой лежал по одной из них вниз, где вдали уже проглядывалось моё настоящее. Обозрел я открывшееся пространство, так непохожее на привычное для меня поле ходьбы и подумал, что, наверное, как раз на этом плато и реализовались все варианты параллельных миров. Шаг влево – один мир, быть может, наш, шаг вправо – и я в мире перлей или тарсенов.
Как много я тогда не знал…
Симон цепко держался за мой рукав. Он внимательно выслушал мои размышления по поводу того, что я увидел. И не согласился с ними.
– Нет, Ваня,– покачал он головой и задумался, вновь становясь похожим на обычного Симона, каким я привык видеть его всегда: неторопливого, чётко формулирующего свои мысли, спокойного. – Это, скорее всего, реализация только лишь, возможно, того будущего, где мы сейчас находимся, а не всех вариантов сразу. Иначе слишком просто. Плато как поле шахматной доски, где шаг влево, шаг вправо – новая позиция. В поле ходьбы так не бывает. Впрочем, твоё видение поля сильно отличается от моего. И что ты сейчас видишь, позже сам разберёшься. Главное для тебя, мне думается, выбрать правильную стратегию проникновения в будущее.
– В каком… смысле? – не понял я.
– В прямом. Твоё представление будущего меняется в зависимости от того, с какой стороны к настоящему ты находишься, то есть подходишь к нему из прошлого или из будущего. Должна иметь место симметрия. Уходя в будущее, тебе надо избавляться от тумана, как ты это делаешь, уходя в прошлое. То же самое и по возвращении назад.
– Но я не знаю, как от него избавиться. Он меня окружает со всех сторон…
– И сейчас?
– Нет, – растерянно сказал я.
Тумана вокруг меня не было, иначе бы я не видел плато, раскинувшееся во все стороны. Оно было таким, будто я стоял в степи, где видно за многие километры.
– Вот и хорошо, – буркнул Симон. – Веди куда надо!
К настоящему мы шли недолго, и теперь мои ощущения совпали с продолжительностью ходьбы и протяжённостью пройденного времени, не то, что когда мы проникали в будущее в сплошном для меня тумане.
В моей квартире стояла тишина. Учитель куда-то опять без нас отлучился. Наверное, в мифический Фиман.
– Ты, Ваня, не против того, если я у тебя посплю? – лукаво подняв бровь, попросил Симон.
– Конечно, – не отказал я, но на моём лице, по всей вероятности, было написано такое удивление, что Симон криво усмехнулся.
– Побуду у тебя. А ты бы развлёкся что ли? У себя или во времени…
Я развлёкся.
Оставил за спиной тысячелетия и с десяток мест на Земле, где увидел много чего – и плохого, и хорошего. Всего не перескажешь… Одно забылось навсегда, другое напоминало о себе неоднократно, а подчас становилось для меня неким предвестником новых событий.
А сколько времени – моего, личного – утекло на эти развлечения, уже и не припомню. Будто плыл в круговороте, топчась на одном месте…
– Ваня, где тебя опять носило? – встречал меня каждый раз почти одной и той же репликой Сарый, глядя на мои запавшие щёки и утомлённый вид.
– Бегаю во времени, как вы с Симоном посоветовали, – так же отделывался дежурной фразой и я, чтобы не вдаваться в подробности.
– И как? – тот же неизменный вопрос Учителя.
– Ничего хорошего, если всё суммировать.
– Да-а, – разочарованно ответствовал мой Учитель.
Его разочарований от моих хождений во времени я не понимал.
Схожу, думаю как-то, на жизнь Древнего Рима посмотрю… Гладиаторы, римский плебс… Императоры… Но лучше всего попасть в Афины времён Мильтиада Младшего. Много когда-то про него знал.
Ещё в школе учитель истории не слишком любил меня, настолько я ему победителем при Марафоне надоел. Очень я им интересовался. Книжки всякие читал. Вот Дельбрюк свою “Историю военного искусства в рамках политической истории” так и начал с Марафонской битвы и Мильтиада там представил предвестником полководцев новой формации – новаторов будущих войн. Уже за ним, за Мильтиадом Младшим, якобы, последовали деяния Филиппа Второго и его достославного сына Александра Македонского. В детстве я даже строчки из «Полтавы» Пушкина переиначил:
Вдруг слабым манием руки
На персов двинул он полки.
Хотя у Мильтиада, сына Кимона, под началом в тот сентябрьский день было всего одиннадцать тысяч воинов: свободных афинян и рабов, да тысяча платейцев в том числе, – но победа над десятками тысяч персов получилась полной, принеся Мильтиаду славу в веках, Афинам же – авторитет и уважение в греческом мире на долгие годы.