Свой среди чужих

– Зачем, товарищ комиссар?! Зачем опытного разведчика отправлять на передовую, если он и так рискует жизнью в тылу врага? Ведь еще неизвестно, где хуже!

– Твоя правда, вот только с ней теперь к наркому пойдешь ты сам.

Полковник покачал головой.

– Не пойду, товарищ комиссар. Вот только жаль из-за пустяка такого человека терять. Для нас такие люди на вес золота, если можно так выразиться.

– Сделать ничего не могу. Я уже отдал приказ в кадры. Вопросы есть?

– Никак нет, товарищ комиссар!

К концу второго дня ареста меня в спортзале нашел дневальный и сообщил, что мне надо подойти в канцелярию.

– Зачем, Коробкин?

– Сообщение у них для вас есть, товарищ лейтенант.

Сполоснулся, затем оделся и неторопливо отправился в канцелярию.

– Для вас телефонограмма, товарищ лейтенант, – вытянулся до этого сидевший за столом сержант.

– Давай.

Взял листок. Прочитал: «Лейтенанту Звягинцеву. Вам завтра надлежит прибыть в отдел кадров, к 9 утра. Начальник отдела».

«Отдел кадров? Неужели… перевод?!»

Мысли по поводу моей дальнейшей судьбы у меня были разные, но подобного варианта развития событий даже не рассматривал, почему-то считая, что начальство меня отстоит. Без излишнего самодовольства я считал себя ценным сотрудником, да и начальник отдела в своем разговоре со мной дал это понять. Вот только почему-то на следующее утро я оказался ненужным здесь человеком, о чем говорило полученное мною направление в 33-ю армию Западного фронта.

ГЛАВА 2

Над головой начальника отдела контрразведки СМЕРШ 33-й армии Западного фронта висел портрет Сталина. Полковник был не один. На одном из стульев, стоявших по другую сторону стола, сидел майор. Перед обоими стояли стаканы с чаем и раскрытая коробка с папиросами, а рядом с ней пристроилась пепельница, сделанная из гильзы снаряда. Перед начальником отдела контрразведки армии поверх других бумаг картонная папка. Это, как нетрудно было догадаться, было мое дело. Войдя, вскинул руку к козырьку фуражки.

– Товарищ полковник, лейтенант Звягинцев прибыл для продолжения службы.

– Молодец, что прибыл. Знакомься. Это старший оперуполномоченный, майор Брылов. Он твой непосредственный начальник.

Майор встал. Он был среднего роста, но при этом имел мощные плечи и широкую грудь, на которой висели орден Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги». Лет навскидку сорок – сорок три. Глаза спокойные, но при этом цепкие и внимательные. На лице шрам, переходящий с щеки на подбородок.

«Боевой дядька», – почему-то сразу подумал я.

– Степан Трофимович, – представился он, протягивая мне ладонь.

– Звягинцев Константин Кириллович.

Руки мы жали явно не для знакомства, так как, судя по силе, с которой старший оперуполномоченный сжал мою ладонь, это была своеобразная проверка. Судя по всему, Брылов подобный прием уже не раз применял, потому что полковник, явно знакомый с таким испытанием, сейчас с интересом наблюдал за мной. Рука майора была словно из железа, поэтому мне пришлось очень сильно постараться, чтобы противостоять его нажиму и не дать расплющить мне пальцы. Спустя полминуты майор отпустил мою руку, и, удовлетворенно кивнув головой, с явным удовольствием сказал полковнику:

– Ничего не скажешь, крепок-то молодец. Сколько ему годков?

Хозяин кабинета усмехнулся и, не заглядывая в мое дело, сказал:

– Двадцать.

Майор неспешно сел, достал из коробки папиросу, закурил, а полковник тем временем кивнул головой на стоящий стул, сказал:

– Садись, лейтенант. Говорить будем.

Судя по всему, эти офицеры хорошо друг друга знали, уж больно домашняя обстановка была в кабинете. Вполне возможно, что они даже были хорошими друзьями, потому что полковник был такого же возраста, что и майор, только, может, чуть постарше. Лицо интеллигентное, умное. На груди два ордена. «Красная Звезда» и «Отечественной войны».

– Рассказывай, Константин Кириллович, как ты у нас оказался. Судя по твоему делу, ты хорошо воевал, да и награды сами за себя говорят. Характеристику тебе, скажу я так, отменную дали. Просто кладезь всяческих достоинств. И вдруг – раз! – отправляют в действующую армию. Что смотришь удивленно? – полковник постучал пальцем по папке с моим делом. – Тут говорится только о том, что ты избил двух вышестоящих офицеров из-за женщины. Подполковника и майора. Причем оба, насколько можно судить по бумагам, выгораживать себя не стали и признали себя зачинщиками. Хм. Обычно такое дело кладут под сукно и забывают о нем навсегда, а от тебя решили избавиться. Так в чем там было дело, лейтенант?

– Не избивал я их. Ударил по одному разу. Это первое. Подполковник был Героем Советского Союза и получил награду в Кремле из рук товарища Калинина. Это второе. Но это вы, наверно, уже знаете, а вот то, что подполковник был другом Василия Сталина, этого в деле нет. Это третье.

Об этом мне стало известно в беседе с начальником отдела, к которому я пошел, перед тем как явиться в отдел кадров. Услышав об этом, полковник и майор переглянулись, почти одновременно ухмыльнулись, но уже в следующую секунду их лица приняли прежнее выражение.

«Точно. Друзья-приятели», – сразу подумал я.

– Теперь понятно, а то мы гадать уже начали… Хм. Раз все ясно, поговорим об основных задачах, стоящих перед войсковой контрразведкой. Они заключаются в одной фразе: всемерно оказывать помощь командованию для обеспечения победы над врагом. Более конкретные задачи вам поставит товарищ майор, а заодно расскажет о вашем новом назначении.

– Обо всем мы поговорим, лейтенант, у меня, а вот насчет твоего направления скажу прямо сейчас. Ты направляешься на должность оперуполномоченного отдела контрразведки СМЕРШ по обслуживанию 174-й отдельной армейской штрафной роты.

Снова внимательные взгляды. Как отреагирует на эти слова наглый лейтенант, избивший вышестоящих офицеров?

«Все же сумели сунуть меня в дерьмо», – с некоторой обидой подумал я, после чего как можно равнодушнее поинтересовался:

– Что это значит: по обслуживанию?

– Это значит, что ты в постоянный состав офицеров штрафной роты не входишь, а являешься прикомандированным, хотя и будешь состоять в ней на всех видах довольствия. Ясно?

– Так точно, товарищ майор.

– В твоем деле отмечено, что ты владеешь двумя языками. Немецким и французским. Как хорошо?

– Немецкий язык – в совершенстве, французский – средне, так как у меня не было хорошей языковой практики, – секунду подумав, добавил: – Немного знаю английский язык. Сам его изучал.

– Да ты у нас знаток иностранных языков. Молодец! Теперь иди к полковнику Калите Трофиму Степановичу. Он у нас главный по политчасти. Ты комсомолец?

– Так точно, товарищ майор.

– Тогда к комсоргу загляни… Впрочем, Трофим Степанович сам тебя направит. Когда закончишь со всеми делами, жди меня у входа. Иди.

Я вскочил.

– Разрешите идти, товарищ полковник?!

– Идите.

Помимо обстоятельного разговора с подполковником, который явно знал, как я здесь оказался, мне пришлось выслушать много всего, но в основе его речи можно было выделить жесткое предупреждение: если нечто подобное повторится, то быть мне не офицером при штрафной роте, а рядовым в этой самой роте.

– Надеюсь, товарищ лейтенант, вы меня поняли в достаточной степени?!

– Так точно, товарищ подполковник!

Разговор с секретарем комсомольской организации был слабой копией с заместителем по политической части, после чего я был направлен в отдел политпропаганды, где получил кипу листовок и газет двухдневной давности, а затем отправился на вещевой склад. Нагрузившись полученным по аттестату обмундированием, я еще минут сорок сидел в ожидании майора и все думал о том, что жизнь меня качает словно маятник, из стороны в сторону. Неожиданно вспомнил о нашем разговоре с начальником отдела, когда тот обмолвился, что за меня просили на высшем уровне, но как видно… не судьба. Плетью обуха не перешибешь.

«Ладно. Что есть, то есть. Так, что я про штрафные роты знаю? Да почти ничего. Постоянный и переменный состав. Политзаключенных не брали. Уголовники? Вроде тоже нет. А так…. Самострельщики. Дезертиры. Предатели?.. Стоп. Как я сразу не подумал. А где прежний особист? На повышение пошел или…»

– Чего пригорюнился, лейтенант?!

Я вскочил. Передо мной стоял майор Брылов.

– Горюю о своем пропавшем отпуске, товарищ майор. Из двух недель всего лишь один день отгулял.

– Сочувствую, лейтенант. И сразу вопрос: за что тебе такой роскошный подарок сделали? Я, например, за последние два года о нем только слышал, но ни разу не видел.

– Удалось как-то живым вернуться из немецкого тыла. Ну и начальство на радостях наградило и дало отпуск.

– Так за это тебе «Красное Знамя» дали?

– Так точно.

– Хм. Пошли к госпиталю. Там полуторка нас ждет.

По дороге в госпиталь он мне рассказал, что уже неделю на их участке фронта не ведется никаких военных действий, что штрафная рота расположена в полуразвалившемся кирпичном заводике на окраине небольшого городка, и ее командир, капитан Чистяков, в общем, неплохой мужик.

В расположение дивизии мы поехали на полуторке, которая везла медикаменты и перевязочные материалы. Майор, как и положено большому начальнику, сидел в кабине, а мы со старшиной медицинской службы – в кузове. Когда машина остановилась, я спрыгнул, после чего старшина передал мне мои пожитки.

– Сейчас пойдем ко мне. Поужинаем. Чаю попьем. К себе завтра с утра пойдешь. Вернее, поедешь, – майор иронически оглядел все мои вещи, – а то, не дай бог, надорвешься. Заодно со старшим лейтенантом Васиным познакомлю. Через него шло формирование штрафников. Хоть молодой парень, да толковый, глядишь, чего и подскажет.

Мы уже пили чай, когда пришел старший лейтенант. Лет двадцать пять. Подтянутый, стройный, жилистый. Лицо серьезное. На груди две медали «За боевые заслуги».

Четко, по уставу, кинул руку к фуражке:

– Здравия желаю, товарищ майор!

– И тебе не хворать. Садись, Саша. Чай будешь? – по-домашнему встретил его Брылов.

– Спасибо, Степан Трофимович. Только чуть позже. Я так понимаю, что нового товарища надо в курс дела ввести?

– Правильно понимаешь, товарищ старший лейтенант. Знакомьтесь.

Я встал, протянул руку:

– Костя.

– Саша. И чего тебе, Костя, в Москве не сиделось? – спросил как бы просто так, а в глазах любопытство так и плещет.

– Меня просто попросили сюда приехать. Сказали, что товарищ Васин с работой не справляется. Надо ему срочно помочь. Я что? Надо, значит сделаем. Вот и приехал, – я сказал это с таким серьезным видом, что Васин невольно бросил взгляд на майора, а когда увидел на его лице улыбку, понял и расхохотался.

– Шутник.

Посмеялись, после чего Брылов сказал:

– Теперь по делу говорить будем. Начну я.

То, что он рассказал, мне совершенно не понравилось. Как оказалось, моей основной задачей была вербовка стукачей. На роту, по его словам, на основе полученного опыта по вербовке, мне должно хватить десятка информаторов, но чем больше удастся их навербовать, тем будет лучше для дела. Правда, тут же отметил он, главное не переборщить, выслушивая доносы.

– Нельзя сразу верить тому, что тебе говорят, а поэтому надо обязательно проверять сказанное по другим источникам. Это будет твоей первоочередной задачей, Звягинцев. Если ты будешь знать, что думают солдаты, то тогда сможешь вовремя пресечь противоправные действия. Теперь второе. Не сторонись, общайся с людьми. Говори с ними, интересуйся их делами. Хоть за ними и вина большая есть, но они наши, советские люди, так что помни об этом всегда, лейтенант. Еще вот что. У тебя там особый, тяжелый народ, поэтому спуску не давай, но при этом соблюдай меру. Понимаешь?

– Иначе могут в спину выстрелить?

– Соображаешь. Было и такое. Теперь третье. Это членовредительство. К сожалению, «самострелы» у нас, пусть не так часто, но встречаются, поэтому после боя ты лично должен осмотреть раненых. В основном это касается ранений в конечности. Так что только после твоего заключения врачам разрешается обеззараживать раны и накладывать повязки.

– Хорошо хоть, в задницу заглядывать не придется.

Васин рассмеялся, а майор усмехнулся краями губ, но глаза остались строгие, тем самым говоря, что шутку он принял, но сейчас не дружеские посиделки, а служебный разговор.

– Отставить смешки. Старший лейтенант, поясните своему товарищу, что ему надо знать о переменном составе штрафной роты.

Старлей оказался внимательным, дотошным и цепким к мелочам контрразведчиком, при этом он умел коротко и четко обрисовать характер человека. Так я узнал, что большая часть штрафников прибыли из различных армейских частей Западного фронта. По большей части они попали сюда из-за пьянок и драк, по меньшей части – за воровство и трусость. Среди них оказалось четверо разведчиков. Трое из них не смогли вытащить из «поиска» своих убитых и раненых товарищей и поэтому пошли под трибунал.

– А один разведчик, старшина Самохвалов, попал под трибунал за то, что его послали в тыл, получать «наркомовские». Получил тот канистру с водкой, а на обратном пути заглянул к знакомой санитарке из медсанбата. Пока они там шуры-муры разводили, канистру кто-то и увел. Должностное преступление налицо, но при этом Самохвалов разведчик заслуженный, «языков» не раз притаскивал, награды имеет. По этому случаю даже специальное заседание трибунала состоялось: лишать его орденов или их оставить? Решили оставить. Или взять Сошкина Илью Трофимовича. 49 лет. Колхозник. Служил в обозе артиллерийской бригады. Стоял на посту и, видно, задремал, а какая-то паскуда взяла и свела коня. Есть еще в роте полтора десятка узбеков из 97-го стрелкового полка. Когда их подняли в атаку, они просто попадали на землю, руками головы закрыли – и все! Как их ни пытались поднять, пинками и угрозами, ничего не получилось. Командир полка, недолго думая, прислал всех к нам. Есть еще бывший курсант авиационного училища Кузькин Максим. Пока учился, все эти полгода воровал у своих ребят, пока эту суку за руку не поймали. Из особого дерьма – пяток воров и с десяток дезертиров. У меня на них всех бумаги есть. Там все расписано. Фамилия, краткие данные и состав преступления. Завтра поедешь, я тебе ее отдам. М-м-м… В общем и целом – это всё.

Свое отношение к будущей службе я мысленно выразил одним словом: дерьмо!

– Спасибо, – поблагодарил я Васина, а сам подумал, что мне надо отсюда делать ноги. Вот только, как и куда, об этом надо было хорошо подумать.

– Тут вот еще какое дело, Костя, – снова заговорил майор. – Ваша штрафная рота через трое суток уйдет на передовую, так что времени на знакомство у тебя в обрез. Командир роты – хороший мужик. Фронтового, как и пехотного, опыта у тебя с гулькин нос, поэтому первое время держись его и понапрасну не геройствуй. А то был тут до тебя один… Николай Ястребков. Молодой, горячий, вот его и потянуло на подвиг. Один из взводных погиб в самом начале атаки, так он людей возглавил и получил… две пули в живот. Еще живого в госпиталь привезли. Уже там умер, на операционном столе.

– Какой из меня герой, товарищ майор…

– А ордена и медали за что тогда получил? – перебил меня Васин, усмехаясь. – За красивые глаза?

– Да я даже не знаю. Может, и за красивые глаза. Я же все это время в тылу отсиживался.

– Как в тылу?! – старший лейтенант резко повернул голову к майору. – Вы же мне сами сказали, Степан Трофимович, что присылают боевого офицера!

У того сначала губы задергались от смеха, потом он не удержался и рассмеялся во весь голос.

– Он… правду… Ха-ха-ха! Говорит… Только он… в немецком тылу сидел! Ха-ха-ха!

Не успел я прибыть в расположение и доложиться командиру роты, как тот меня с ходу огорошил:

– Вовремя прибыли, лейтенант. Мы уже завтра выступаем. Чистяков Николай Васильевич.

– Звягинцев. Константин. Уже завтра? Мне сказали, что через трое суток…

– Вчера вечером я тоже так думал. Что у вас за тюк?

– В политотделе дали. Листовки и газеты.

– Замполиту Семечкину отдадите. Он сейчас придет. Садитесь. Расскажите о себе.

Во время моего короткого рассказа капитан несколько раз кивал головой, словно отмечал наиболее важные для себя детали. Так оно и было на самом деле.

– Вот что я скажу тебе, лейтенант. Фронтового опыта у тебя нет, да тебе он вроде как и не нужен. В атаку тебе не ходить, а вот с людьми постарайся найти общий язык. Это тебе необходимо, поверь мне. Народ у нас тут разный, дерганый и резкий, с пол-оборота завестись может, поэтому гайки закручивай по всей строгости, но только не сорви резьбу. Помни постоянно, что они наши советские люди, которым Родина дала еще одну возможность искупить свою вину. Кровью. А кому и смертью. Ты, в первую очередь, об этом должен помнить. Жаль, что времени у тебя на знакомство с людьми совсем нет, а с другой стороны и хорошо! Никто на тебя зла не затаит. Вот вроде и все. Штрафники сейчас на занятиях, а вечером построение будет, я им тогда тебя и представлю.

– Я тут кое-что для знакомства захватил. Вы как?

– Узнаю руку Степана Тимофеевича, – усмехнулся капитан. – Вот где настоящий мужик! Кстати, он родом из сибирских казаков. Не знал? А насчет застолья придется погодить… Хотя у тебя что, водка или самогон?

– Водка.

– Тогда ничего. Тогда можно.

С офицерами роты, за исключением политработника – старшего лейтенанта, которому передал агитационную литературу, я познакомился только вечером, когда они вернулись с учебных занятий, проводимых с солдатами. Все командиры были молодыми парнями, правда, в большинстве своем успевшими прослужить кто полгода, кто год. Из необстрелянных было только два младших лейтенанта, выпускников ускоренной школы командиров. Саша Капустин и Вася Сысоев, прибывшие в часть неделю назад, купились на льготы, которые им пообещали по прибытии в дивизию. Один месяц службы – за шесть (в обычных строевых частях месяц – за три), двойной денежный оклад, досрочное присвоение званий и много всего другого. Сначала разговор крутился вокруг меня и моих наград, потом, когда приняли по третьей, перешел на женщин, а уже затем все принялись обсуждать самую животрепещущую для них тему. Куда их бросят?

Мне кое-что уже было известно о положении, в котором находились войска Западного фронта. Несколько сорванных наступлений и понесенные при этом большие потери говорили о многом, а значит, и о том, что мест, где надо выправлять положение, много. Именно поэтому, сидя за столом, разомлевшие от водки офицеры сейчас говорили (гадали) о том, куда нас пошлют. Направлений было столько, что даже опытный командир роты Чистяков не знал, куда их бросят, хотя при этом большинство из них почему-то было уверено, что нас бросят на штурм большого села. Синявино. Именно там фрицы за последние три дня уже две атаки наших войск отбили. Мы бы сидели и дальше, благо у лейтенанта Овсянникова оказался в заначке спирт, но командир разогнал всех спать.

Трещали подброшенные поленья в печках-буржуйках, и едва было слышно, как шумели на ветру сосны. В офицерском бараке установилась тишина. Несмотря на выпитую водку и усталость, сразу заснуть мне не удалось. Не нравилось мне мое положение – и все тут! До этого времени моя жизнь в большей или меньшей степени меня устраивала. Работа в группе Камышева давала определенную свободу действий и возможность проявить инициативу, да и методы ведения войны были несколько схожи с теми, что мне пришлось вести в свою бытность наемником. К тому же война не напрягала, так как была для меня своего рода работой, которую я знал и умел хорошо и качественно выполнять. Еще мне здорово повезло с командиром, который, в отличие от многих других офицеров, был самым настоящим профи, успевшим повоевать в Испании и Финляндии. Вот только все разом поменялось, и я оказался на передовой, причем вынужденный заниматься не своим делом. Хотя некоторые товарищи считали, что я еще хорошо отделался, мне самому так не казалось. Устав никто не отменял, но отправлять профессионала на фронт, а я считал себя таким, было то же самое, что забивать микроскопом гвозди. Обычно я держал эмоции в узде, но теперь чувствовал, что сложившаяся ситуация больно ударила по моему самолюбию.

«В принципе, со мной сейчас сделали то же самое, что и с нашей группой. Если там нас, профи, послали на смерть под видом совершаемого подвига, то теперь из меня хотят сделать… нечто вроде… ассенизатора при куче отбросов. Обидеть меня нелегко, а вот разозлить… А! Как был чужим среди своих, так им и остался. Ладно, сначала осмотримся, а потом буду решать, что делать».

Хотя хмурые, черно-серые тучи висели прямо над головой, дождя не было. Не выспавшийся, так как не мог долго заснуть, я стоял и смотрел на штрафников, ежившихся на сыром и холодном ветру, при этом ловя на себе их ответные взгляды.

– Строиться!!!

После команды штрафники наспех делали по две-три короткие и быстрые затяжки, и торопливо становились в строй, возбужденно перешептываясь, гадая о том, куда их пошлют.

– Отставить разговоры! – послышалась команда.

Спустя десять минут капитан Чистяков, получив рапорты командиров подразделений об их готовности, подал отрывистую команду:

– Справа по четыре! Вперед – марш!

Колонна тронулась. Обогнув развалины кирпичного заводика, рота вышла на залитую жидкой грязью проселочную дорогу. Все время нас гнали ускоренным маршем, и только дважды были сделаны короткие остановки. Люди шли, оскальзываясь в жидкой грязи, тихо чертыхались, а когда ударил проливной дождь, уже я принялся материться. Про себя. Когда мы прибыли на место, многие штрафники, особенно люди в возрасте, после команды «Стой!» просто садились на мокрую землю, хрипя и тяжело дыша. Не успел я оглядеться по сторонам, как увидел, что в сгущающихся сумерках к нам со стороны бараков идет группа людей. Только когда они подошли поближе, стало видно, что это два офицера и несколько сержантов. К ним навстречу сразу пошел наш капитан, а после короткого разговора, повернувшись, скомандовал:

– Командирам подразделений развести людей по землянкам, после чего собраться в штабном бараке! Лейтенант Звягинцев, идите сюда!

Сержанты-квартирьеры, не теряя времени, повели подразделения штрафников к месту их расположения. Как мне потом стало известно: с жильем нам сильно повезло. Оказалось, что до недавнего времени эти землянки занимала войсковая часть, два дня тому назад ушедшая на передовую. В чахлом мелколесье и кустарниках по обе стороны дороги прятались рубленые служебные бараки и добротные солдатские землянки, которые теперь использовались для размещения подтягивавшихся к фронту подразделений.

Я подошел к офицерам. Майор и капитан. Только я кинул ладонь к фуражке, как майор заговорил первый, не дав мне отрапортовать:

– Костромин, забирай своего лейтенанта, а я с командиром роты – в штаб.

Перед входом в барак мне была вручена длинная щепка, которой я счистил со своих сапог полкилограмма жидкой грязи, после чего капитан показал мне на стену, где была прибита доска с крючками. Вешалка. С большим удовольствием снял вслед за хозяином тяжелую, отсыревшую шинель и повесил ее на крючок. Только успел развернуться, как наткнулся на удивленный взгляд и неожиданный вопрос:

– Тебя откуда перевели к нам, лейтенант?

– Четвертое управление НКГБ.

– М-м-м… И каким ветром такого героя-орденоносца к нам занесло?

– Попутным, товарищ капитан.

Тот покачал головой:

– Ну-ну. Значит, я так понимаю, в нашем деле ты ни ухом, ни рылом. Курсы?

– Нет. Прямо направили в действующую армию, а затем в штрафную роту.

– Я так понимаю, что ты по немецким тылам ходил.

– Вроде того, – неопределенно ответил я.

– Понятно. Тебя хоть немного просветили, чем заниматься будешь?

– Со мной беседовали майор Брылов и старший лейтенант Васин.

– Тогда будем считать, что курсы переподготовки ты прошел. Я так понимаю, что немецкий язык ты знаешь?

– Знаю.

Капитан задумался, потом вскинул на меня глаза, словно впервые увидел:

– О, черт! Не представился. Заместитель начальника контрразведывательного отдела дивизии. Костромин Сергей Васильевич.

– Звягинцев Константин Кириллович.

– Садись, лейтенант. Сейчас чай пить будем и разговоры разговаривать.

С наслаждением сел, радуясь теплу и сухости. Хозяин быстро залил заварку горячим кипятком, придвинул один из стаканов мне, потом достал из стола блюдечко с колотым сахаром и две пачки печенья, после чего крикнул:

– Коломиец!

Дверь открылась, и на пороге вырос солдат.

– Ужин тащи лейтенанту.

– Есть!

Спустя несколько минут передо мной стояла полная миска каши с тушенкой и толстый ломоть хлеба. При виде еды я чуть слюной не захлебнулся. Капитан чуть улыбнулся, увидев, с какой скоростью я замахал ложкой, после чего сказал:

– Ты ешь-ешь, а я тебе пока про обстановку расскажу.

Когда он закончил краткий рассказ, начиная с нюансов моей новой службы и кончая положением на фронте, я все съел, допил чай с печеньем и стал чувствовать себя, если можно так сказать, довольным жизнью человеком.

– То, что ты прямо сейчас прибыл, это хорошо. Надо оформить передачу трех твоих штрафников в дивизионную разведку, под ответственность начальника дивизионной разведки, майора Ершова.

– Разве так можно? – удивился я.

– Нет. Но… Лучше я тебе все расскажу, меньше вопросов будет. Ершов у нас язвенник. Ну и скрутило его недавно, попал в госпиталь. А его заместитель, бывший штабной офицер, в свое время окончил курсы переподготовки и был направлен к нему замом, остался за него. Именно он отправлял разведчиков в поиск, которые потом у тебя в штрафной роте оказались. Когда поиск сорвался, он испугался, взял и бумагу на разведчиков накатал. Дескать, они виноваты, товарищей на нейтралке бросили, а сами сбежали. Дело у следователя вопросов не вызвало, так как разведчики свою вину признали, и поэтому их сразу сунули в штрафную роту. Через несколько дней Ершов вернулся в дивизию. Узнал про эту историю, первым делом набил морду своему заместителю, потом попробовал вернуть своих разведчиков. Вот только у нас вход – копейка, а выход – рубль. Может, этим дело и закончилось бы, только вот наше командование готовит наступление, а у немцев неожиданно были замечены какие-то хитрые перемещения в тылу. Срочно понадобился «язык», причем не унтер с передовой, а офицер из штаба. Узнав об этом, майор Ершов пошел к комдиву с рапортом, в котором сказано: дескать, «языка» с него требуют, а в поиск отправлять некого, так как трое его самых опытных разведчиков сейчас находятся в штрафной роте. На его счастье, в это время в штабе находился член военного совета фронта, прибывший к нам с инспекцией. Узнав об этом, он дал разрешение: взять трех штрафников-разведчиков в поиск, а если сумеют притащить нужного «языка», то это дело им зачесть и вернуть в свою часть.

– Ясно. Так что за бумагу писать нужно?

– Да я уже написал. Тебе осталось только переписать своим почерком и подпись поставить. Теперь следующее. Знай, что ответственность, если что-то пойдет не так, ляжет на всех.

– Почему?! За них теперь майор Ершов будет отвечать.

– Да потому что есть особый циркуляр, согласно которому отправлять штрафников в тыл врага категорически запрещено. Вдруг сбегут? Кто отвечать будет? В первую очередь, конечно, майор Ершов, но при этом нас с тобой точно не забудут.

– Так вроде все согласовано наверху? Или я что-то не понимаю?

– Похоже, не понимаешь. Если эти трое не вернутся, то майор Ершов первым пойдет под трибунал, но следователи, которые будут заниматься этим делом, обязательно спросят меня: если вы знали про циркуляр, то почему допустили подобное? Как вы, опытный контрразведчик, не сумели разглядеть в них врагов? И так далее. То же самое ждет тебя, лейтенант. Те же вопросы. Так что ты уже сейчас думай, как на них отвечать будешь.

«Интересное дело, получается…» – но додумать мне не дала неожиданно открывшаяся дверь.

В комнату вошел подполковник. Капитан нахмурился, но уже в следующую секунду вскочил, вытянулся, а за ним следом я стал по стойке «смирно». Судя по застывшему лицу капитана, гость был незваный и… опасный.

– Товарищ подполковник… – начал докладывать он, но сразу был остановлен небрежным жестом, после чего тот прошел к столу, на ходу осмотрелся, потом прошелся быстрым и цепким взглядом по капитану, а потом по мне. Неожиданно взгляд задержался на моих наградах, при этом что-то мелькнуло в его глазах. В свою очередь, я насколько мог, попробовал проанализировать его личность. Лет сорок. Подтянутый, плечистый. Лицо каменное, глаза холодные, ничего не выражающие, словно у змеи. Его уверенность говорила о больших полномочиях. Вывод: опасный во всех отношениях человек.

Подполковник повернулся к хозяину кабинета, достал красное удостоверение СМЕРШ.

– Подполковник Быков. Из ОКР наркомата внутренних дел. Вам, капитан, должны были обо мне доложить!

– Так точно, товарищ подполковник! Получил приказ оказывать вам всяческую помощь!

– Вот и хорошо. А вы кто? – вдруг неожиданно повернув ко мне голову, спросил меня подполковник.

– Лейтенант Звягинцев. Назначен оперуполномоченным ОКР СМЕРШ в отдельную армейскую штрафную роту.

– Орден Красного Знамени за что получил?

– За успешное выполнение боевого задания в тылу противника! – отчеканил я.

– Четвертое управление?

– Так точно!

– Когда прибыли в расположение дивизии?

– Вместе со штрафной ротой, товарищ подполковник. Час назад.

– Свободны, лейтенант!

– Есть!

Натянув сырую шинель, я вышел под моросящий дождик в кромешную темноту. С трудом нашел барак, который определили для офицеров штрафной роты. К моей большой радости, в нем было так же сухо и тепло, как у капитана-контрразведчика. По углам стояли две печки-буржуйки, раскаленные докрасна, а в шаге от двери лежали заготовленные дрова, сложены в небольшую поленницу. Парни, собравшись в группу, сейчас что-то оживленно обсуждали. Стоило им увидеть меня, как раздались веселые возгласы. Только успел снять шинель и отчистить от грязи сапоги, как вспомнил, что не забрал бумагу, которую мне надо переписать.

«Хрен с ним! Всё завтра!»

– Звягинцев! Костя! Есть новости?! Чего тебе твое начальство сказало?!

Я присел на топчан, сделал серьезное лицо и сказал:

– Трех штрафников, которые разведчики, переводят обратно в разведку.

Если на остальных лицах проступило явное удивление, то командир роты только усмехнулся. Он, похоже, уже эту новость знал, но промолчал. Не его это дело, понятно. Сразу посыпались вопросы, на которые я быстро ответил, затем спросил сам:

– А у вас какие новости?

У парней было две новости. Штурмовать рота будет поселок Синявино, как они и раньше думали. Меня удивило только одно: им в смертельный бой идти, а они радуются этой новости, но спустя какое-то время понял, что не новости радуются, а какой-то непонятой мной определенности в их судьбе.