Czytaj książkę: «Ирина. Путь к себе», strona 6

Глава 5. Ирина

Мне нравилось, придя с работы, наблюдать через застекленную дверь, как Слава и Жанна ползают в комнате среди разбросанных игрушек. На ковре, под столом и на диване у них был целый мир, и они интересно в нем жили. Он серьезно что-то говорил ей, она отвечала, смешно коверкая слова. Заметив меня, дочка с радостным визгом бежала, подняв ручонки, я подхватывала ее, тормоша и целуя. Мужу, наверное, тоже хотелось, чтобы его потормошили и поцеловали, но я садилась на диван и слушала их рассказы о прошедшем дне.

Примерно так, с небольшими вариантами, всё происходило с тех пор, как Жанну стали водить в детский сад. Слава заканчивал работу раньше и забирал ее, а утром отводила я. Сегодня я принесла им не очень хорошую новость: за счет сокращения персонала нам повысили зарплату, но придется на час-два задерживаться.

Наша организация относилась к военному ведомству, контролируя на заводах и фабриках трёх соседних областей товары двойного назначения. С этой работой, через своего отца, мне помог Дима Рогов, и я была очень благодарна ему: хорошая зарплата, квартальные премии, чувство своей значимости из-за принадлежности к оборонке. Даже директора предприятий, которые я курировала, вынуждены были считаться со мной.

Стараясь забыть всё произошедшее в Ленинграде, я вгрызалась в работу, жила ею и через полгода уже считалась хорошим специалистом.

Начальник отдела, Яков Моисеевич, знал, что я принята к ним по знакомству и первое время придирчиво присматривался… Но, увидев, с каким упорством я вникаю во все тонкости, постоянно что-то спрашивая у него и у других опытных сотрудников, постепенно стал поручать мне дела посложнее.

Когда я была на седьмом месяце беременности, он, узнав, что мы маемся в съемном жилье без удобств, договорился с уезжавшим в длительную командировку военным, и тот за символическую плату предоставил нам свою квартиру.

Отношения с мужем после моего возвращения складывались не просто… Еще перед его приездом в Ленинград первоначальное решение вернуться домой сменилось сомнениями. Из-за присущей ему недоверчивости я предвидела, как трудно будет объясниться, и что родители его по-хорошему меня уже не примут, если даже мои ни разу не ответили на открытки. Но оставаться было тоскливо и страшно, хотя Элла обещала помогать во всем.

Слава, к моему удивлению, ни о чем не расспрашивал. Было видно, что он счастлив видеть меня, любит и очень хочет, чтобы я вернулась домой. С Эллой я даже не стала советоваться: она полностью поддерживала его. Он сразу понравился ей своей надежной обстоятельностью и заботливым отношением ко мне. А когда выяснилось, что он почти договорился о жилье, полагая, что я не захочу жить с родителями, сомнения отпали окончательно.

Ему о своих колебаниях я, конечно же, не сказала. Считалось, что с работой у меня не получилось, к тому же серьезно заболела, поэтому и приходится уезжать. Вещей набралось два больших чемодана – у Славы округлились глаза, когда их укладывали. Хорошо, что были неизвестны цены…

С Эллой мы договорились созваниваться, но я твердо знала: этого не будет. Я вычеркну из памяти всё, так как даже при мысли о К.В. меня охватывало оцепенение и подступали слезы, а остальное казалось сплошным тяжелым бредом.

Отец был рад моему возвращению, но, видя отношение матери, постепенно угас. А она, даже не здороваясь, спросила:

– И где же ты была? И за чем же ты ездила, мужняя жена? – и, не дослушав объяснений, язвительно выговаривала. – А люди-то говорят совсем другое. Тебя видели с мужчинами в такси, возле гостиницы… Мне стыдно смотреть в глаза сватам.

На следующий день после приезда пришлось навестить родителей мужа. Встретили меня, казалось бы, доброжелательно, но недоуменно-вопрошающие взгляды свекра и то, как Екатерина Семеновна, разговаривая, отводила глаза, говорило: я здесь чужая. Другого и не ожидалось… Услышав, что на днях с Крайнего Севера приезжает дочь с семьей и надолго остановится у них, я обрадовалась: им будет явно не до нас. Только через несколько дней, когда мы обосновались на новом месте, я вздохнула с облегчением.

Но то были «цветочки»… По сроку не пришли месячные, и, немного выждав, я обратилась к Наталье Борисовне. Осмотрев меня, она определила беременность, недоуменно разводя руками по поводу спирали, и настоятельно, ссылаясь на мои физиологические особенности, не рекомендовала делать аборт. Если бы она знала обстоятельства зачатия… Самое плохое, что и я этого не знала. Вспомнилось всё: последние счастливые вечера с К.В., неудержимая, лишающая воли страсть Артема, насилие Сергея… Когда, обезумев от страха, я сопротивлялась, кусаясь и царапаясь, один из насильников ударил меня, и, теряя сознание, я увидела шприц в его руке. Что они вытворяли со мной, помнилось смутно, но продолжалось это бесконечно… Потом пришлось отдаваться мужу, изображая страсть и любовь.

От нахлынувшего отчаяния я завыла в голос, и Наталья Борисовна принялась меня чем-то отпаивать. Успокоившись, я с надеждой спросила:

– А можно точнее знать день, когда я забеременела?

– Нет, только приблизительно, – ответила она, и я ушла, не зная, как это преподнести мужу.

– Но у тебя же спираль?! – были его первые слова.

– Прости, пожалуйста, но по приезду я пошла к врачу, и ее убрали. Я хочу, чтобы у нас был ребенок, но не предполагала, что это случится так скоро.

Ничего другого придумать я не смогла, и смотрела на него с ожиданием и страхом… Озадаченность на его лице сменилось доброй улыбкой:

– А как мы ее назовем?

Мне казалось, что я люблю его – и люблю по-настоящему.

– Ты считаешь, что у нас будет дочка?

– Конечно, такая же красивая, как ты, – он обнял меня, словно оберегая…

Я стала для него любимой и дорогой игрушкой. Ничего не позволяя делать по дому, и начитавшись специальных журналов, он занимался со мной любовью так бережно и аккуратно, что меня это нисколько не затрудняло. Было даже интересно…

Месяца через два я навестила Нину. Они по-прежнему жили в семейном общежитии, в маленькой комнатке, так как решили обзавестись третьим ребенком, а по многодетности им была обещана большая квартира в строящемся для медиков доме. Сроки беременности у нас совпадали, и, как маму с опытом, мне было о чем порасспросить ее. Про свои злоключения я, конечно же, ничего не рассказала и предложение дружить семьями оставила без внимания, опасаясь, что Слава проговорится о Ленинграде. Но настораживало еще и другое …

Муж ее, Анатолий Иванович, или Толюнчик, как она любовно называла его, – обходительный мужчина, на полголовы ниже ее и явно постарше, улыбчивый и умный, раздевая взглядом, так смотрел на меня, что хотелось спрятаться, и в то же время это возбуждало…

Когда в очередной раз я отказалась от предложения Нины встретиться всем вместе, она с обезоруживающей простотой спросила:

– Признавайся, тебя, наверное, смущает мой Толик? Можешь не беспокоиться: он на всех женщин так смотрит. Некоторые, в отличие от тебя, веря в свои чары, начинают строить планы. И – «мимо кассы»… – она рассмеялась. – Он просто нагуливает аппетит, а «обедает» только со мной…

– Ты не обманываешься?

– Нет. Поначалу я сомневалась и пару раз устроила проверки с такими девушками и в таких условиях, что отказаться было невозможно… А он так умело обошел «сладкие сети», что девчонки от души смеялись, пересказывая подробности неудавшегося соблазнения.

– Весело вы живете.

– А то… Ты даже не представляешь, как он любит меня!

Роды у нас прошли с разницей в две недели, и, когда наступило лето, мы опять стали общаться, но не часто. Одна с троими детьми Нина не могла управиться, и встречались мы, когда был свободен Толик. А он всё так же откровенно смотрел на меня…

Как-то я поймала себя на том, что, поправляя в коляске Жанну, слегка поддернула вверх юбку и склонилась немного ниже, чем требовалось…

Прошло почти два года после возвращения из Ленинграда, невыносимая острота воспоминаний притупилась, и я подумала: «Вот так же, неумышленно, получилось с Артемом». В то воскресенье, на заключительных соревнованиях, я ловила его восхищенные взгляды, но при этом не было ни малейшего намека на какое-то продолжение. А мне в атмосфере молодости и спортивного азарта хотелось чего-то большего…

После соревнований, развлекаясь, ребята доверили мне управление прогулочным катером, и он начал «рыскать». Артем встал за спиной, придерживая штурвал. Его сильные руки лежали на моих плечах, но когда наши тела соприкасались, он старался отстраниться. На очередном вираже я отодвинулась от штурвала, откровенно прижимаясь, но тут же, опомнившись, выскользнула из-под руки и встала рядом, держась за поручень. Ничего не изменилось, только смотреть он стал по-другому – пристально и оценивающе…

В понедельник утром, когда Артем заехал за мной, я ушла в спальню переодеться. Через минуту он, сминая меня полураздетую, повалил поперек кровати, и, не в силах сопротивляться, я растворилась в этой страсти.

Я зареклась вспоминать даже хорошее, так как следом накатывало всё остальное и хотелось биться головой о стену, в бессилии и обиде… И сейчас решила как можно реже встречаться с Ниной и ее Толиком, или не встречаться вовсе. Смогла же я отшить Виталика, который вновь загорелся пылкой любовью. Необъяснимым образом узнавая мои маршруты, то как бы нечаянно, то сознательно он встречал меня.

Надо отдать должное его настойчивости и умению завлекать, изображая робкого, безумно влюбленного Ромео или пылающего страстью «мачо». Понимая, что он завелся так из-за моей неприступности и не может смириться с отказом, я незаметно для себя уступала, проводя лишних полчаса в разговорах и не сразу высвобождая свою ладонь из его руки… В очередную встречу, когда мы «случайно» оказались у знакомого подъезда, я заявила, что ничего между нами не будет, и ушла, оставив «великого Дон Жуана» незаслуженно обиженным.

Общение нашей семьи с внешним миром постепенно свелось лишь к редким посещениям родственников. В одно из таких посещений, когда у родителей мужа по случаю юбилея собралась многочисленная родня, его сестра Света, разглядывая Жанну, стала гадать: «На кого же она похожа?»

Для меня это была больная тема: кроме своих глаз, ничего знакомого в ней я не находила. Слава занервничал, неуклюже пытаясь перевести разговор на что-то другое, но Света, упрямо возобновляла обсуждение, вовлекая родственников, и только Екатерина Семеновна, поджав губы, молча глядела в окно.

***

Незаметно прошла зима. Незаметно, наверное, потому, что я по-настоящему увлеклась работой, задавшись целью досконально во всем разбираться. Оказалось, чем больше я узнавала, вникая в дела, тем интереснее становилось… На предприятиях уже не просто считались со мной как с представителем серьезной организации, но и побаивались моей въедливости и знания предмета. В надежде на мою благосклонность, стали предлагаться дорогие подарки, с натяжкой замаскированные под свои изделия, или отдых в элитных местах.

На одном солидном заводе ко мне приставили «красавца мужчину», с явным заданием соблазнить… Старался он изо всех сил, я даже пожалела его, принимая ухаживания. А дальше – ни-ни…

Он всё понял и разоткровенничался.

– А ну их! Нашли «жиголо»… Хотя ты классная баба, и, не будь у меня жены и двоих детей – влюбился бы.

– Спасибо, но ты герой не моего романа. И часто тебя так используют?

– Нечасто: влиятельные женщины, нужные руководству, редки.

– И как успехи?

– Нормально, ты вторая, с которой не получилось, а в основном – как по маслу.

Меня это заинтересовало.

– А что жена?

Он почувствовал мой интерес, и азарт охотника вновь заставил усмотреть во мне «добычу».

– Когда дело успешно продвигается, я докладываю начальству, и, обеспечивая мне свободу действий, семье дают путевку в хороший санаторий. – Ладонь его легла на мою руку, он понизил голос. – Ира, я не буду никому ничего докладывать. Давай в выходные куда-нибудь закатимся, я знаю отличные места.

– Премного благодарна, Игорь Олегович, за искреннее предложение, – я высвободила руку, – но придется вам провести выходные с семьей.

На мою иронию он не обиделся и, наверное, еще на что-то надеясь, грустно повторил:

– А ты классная баба…

Я, вероятно, не устояла бы перед какими-нибудь соблазнами, если б Яков Моисеевич своевременно не предостерег меня:

– Ирина Юрьевна, я вижу, как серьезно вы относитесь к работе. Похвально, но такая дотошность не всех устраивает. Возможно, вас будут пытаться чем-то, как-то подкупить или скомпрометировать. Обычно это хорошо маскируется и трудно отличить элементарную доброжелательность от взятки. К сожалению, даже с ценными сотрудниками приходилось расставаться, а мне хотелось бы работать с вами долго…

Выше среднего роста, худощавый, Яков Моисеевич всегда был словно «наглухо застегнут». Седой ежик волос и аккуратные небольшие усы усиливали ощущение строгости, исходившей от него. Первое время я внутренне сжималась, когда он подходил ко мне, отдавая распоряжения или спрашивая о чем-либо.

Я видела, с каким уважением относятся к нему сотрудники, точнее – сотрудницы, так как в нашем отделе из двенадцати человек было всего трое мужчин, а в другом, возглавляемом Федором Никодимовичем, соотношение мужчин и женщин-зеркально противоположное. Почему так сложилось, мне объяснила Людмила Алексеевна, работающая здесь с незапамятных времён. Заметив крайнюю испуганность новенькой девочки, она с самого начала взяла меня под свое покровительство.

Мужчинам Яков Моисеевич не давал никаких поблажек, и не многие могли соответствовать его требованиям. А по отношению к женщинам требовательность и строгость часто переходила в отеческую заботу. Он говорил, что в войну Россия выстояла и поднялась из разрухи благодаря своим женщинам.

Несколько лет назад у него умерла жена, и сейчас в меру своих сил о нем заботится ее старшая сестра. Его сын – большой начальник, в Москве, и после смерти матери постоянно зовет отца к себе, но Яков Моисеевич не хочет никого затруднять, так как очень самолюбив и ценит независимость. Всё это и многое другое Людмила Алексеевна постепенно поведала мне по пути с работы или присоединяясь к нам, когда я гуляла с Жанной, так как наши дома объединял общий двор. После этих рассказов я стала даже жалеть строгого Якова Моисеевича, стараясь не подводить по работе. Но по-настоящему прониклась уважением и симпатией к нему в День Победы.

По традиции, наша организация снимала для празднования банкетный зал, где собирались оба отдела во главе с «шефом» – Александром Владимировичем. Приходили семьями, и для детей накрывали отдельный стол с угощением. Считая, что Жанна слишком мала, я уговорила маму посидеть с ней и пришла с мужем. В зале слышался легкий перезвон орденов и медалей: многие сослуживцы, их мужья и жены, оказались бывшими или действующими военными.

Александр Владимирович встал и в наступившей тишине торжественно произнес:

– Слово для поздравления предоставляется самому заслуженному среди нас воину, принявшему первый бой младшим лейтенантом на батарее легендарного капитана Флёрова. Этот младший лейтенант прошел со своими «катюшами» всю войну и закончил ее на Дальнем Востоке разгромом Квантунской армии в звании гвардии подполковника. Прошу вас, Яков Моисеевич…

В темно-синем костюме, старомодном, но ладно сидевшем на нем, Яков Моисеевич поднялся и совсем не торжественно, а очень искренне поздравил всех с великим праздником. Наградные планки панцирем прикрывали его грудь, и поверх них красовались ордена «Славы» всех степеней. Статус этих орденов нам объяснил сидевший рядом военный, перечислив названия других орденов и медалей. Воодушевленный нашим восхищением, он рассказал про капитана Флёрова и о том, что усы Яков Моисеевич носит с сорок третьего года как отличительную особенность гвардии.

После застолья начались танцы: Слава постарался блеснуть своим умением, но и Яков Моисеевич, красиво вальсируя, был на высоте. Церемонно испросив разрешения у мужа, он пригласил меня, и я кружилась, глядя в добрые карие глаза.

Избавившись от опеки Игоря Олеговича, я продолжила начатую работу и обнаружила на заводе серьезные нарушения технологического цикла, чем уберегла армию от бракованной продукции, а руководителей – от больших неприятностей. С помощью нашего начальства им удалось представить всё как вовремя исправленную ошибку, и, думаю, эта «ошибка» стоила руководству завода очень дорого… Моя работа была отмечена благодарностью в трудовой книжке и солидной премией.

Примерно через месяц меня вызвал Александр Владимирович и с мрачным видом указал на кресло.

– Присаживайтесь, Ирина Юрьевна, и объясните, как это вы, умная женщина, допустили такую оплошность?

Я замерла в растерянности…Так же сурово он продолжил:

– Работаете у нас почти три года и, не имея своего жилья, не удосужились даже встать в очередь! – Увидев мое замешательство, он рассмеялся. – Успокойтесь, я пошутил, наверное, не очень удачно. Город выделяет нам однокомнатную квартиру, а ваша семья, по словам Якова Моисеевича, самая нуждающаяся. Он знает, за кого просить, и обычно его просьбы учитываются. Так что придется нам срочно оформить это задним числом.

Он дал мне бумагу, и под диктовку я написала заявление о постановке в очередь на квартиру. С размашистой своей подписью Александр Владимирович убрал заявление в сейф.

– Думаю, всё будет нормально, идите работайте.

Я вышла, не веря в такое счастье и, чтобы не сглазить, никому ничего не стала говорить, даже мужу…

Через неделю ко мне подошла Ангелина Павловна – наш «профком», подчеркнуто интеллигентная дама, и, сознавая важность своей роли в этом событии, произнесла:

– Ирочка, в пятницу, к четырнадцати часам, вам надлежит явиться в горисполком для получения ордера на квартиру, – благосклонно кивнув, она удалилась.

Новость моментально облетела оба отдела, и все от души меня поздравляли, шутливо напрашиваясь на новоселье. По пути домой я поделилась своими мыслями с Людмилой Алексеевной.

– Как-то неудобно получается, работаю недавно, есть, наверное, и другие…

– Если и есть, то нуждающиеся в более серьезном улучшении. К тому же все знают, что ты в фаворе у начальства.

Ее слова задели меня, но не хотелось портить настроение выяснением нюансов. С порога, подхватив Жанну и обнимая мужа, я сообщила, что у нас будет своя квартира. Жанна, видя мою радость, счастливо смеялась, а Слава недоверчиво качал головой. Только когда с ордером на руках мы взяли в домоуправлении ключи и осматривали квартиру, он с восхищенным недоумением вымолвил:

– Ну, ты даешь…

С переездом мы не спешили, постепенно благоустраивая новое жилье, но поведение мужа изменилось: он подробно расспрашивал о моих рабочих поездках, то и дело подозрительно что-нибудь уточняя… В постели он стал агрессивным, но, когда я уловила желание унижать меня, потребовала объяснений. После откровенного, тяжелого разговора Слава признался, что страшно ревнует и даже следил за мной.

Я расплакалась.

– Неужели так будет всегда?

– Нет, не будет, – уверял он, – я очень люблю тебя.

Несмотря на его уверения, трещина в отношениях расширялась. Он то подолгу демонстративно не прикасался ко мне, то набрасывался в самое неподходящее время, и приходилось придерживать дверь кухни или ванной – от Жанны, возмущенно стучавшей по ней кулачками.

– Откройте, пустите меня!

Уступая ему во всем, я, как могла, старалась сохранить семейное тепло, но его оставалось всё меньше…

Жанну он любил, и она тянулась больше к отцу, чем ко мне. Ей шел четвертый год, а общались они как равные.

В воскресенье она подошла ко мне.

– Мы с папой идем в парк.

– А меня возьмете?

Она нерешительно пожала плечами, оглядываясь на него. Он кивнул, разрешая…

Обдумывая всё это, я обратилась к зеркалу и поняла, что, увлеченная работой, совсем перестала следить за собой. Решив обновить гардероб и уделять дочери больше времени, активно взялась за дело… Для обновления гардероба, оказалось, достаточно вытащить из дальних ящиков вещи, приобретенные в Ленинграде. Смотрелись они в нашей провинции очень даже неплохо.

Слава понял происходящее по-своему: возомнил, что хочу отнять у него дочку, а наряжаюсь, чтобы соблазнять кого-то. Несмотря на мои попытки достучаться до него, он всё больше отдалялся, и мы уже просто сожительствовали.

На работе перемены во мне были замечены и оценены. Если до этого я пользовалась уважением и авторитетом как специалист, то теперь для женской части стала признанной законодательницей мод, а мужчины начали обращаться ко мне по явно надуманным поводам. Следуя наставлениям Изольды Андреевны, вся в ощущении манящей женственности, я словно вынырнула из застойного омута. Вопреки логике муж снова дорожил мною и принимал в постели как драгоценный подарок.

***

Еще когда мы получили ордер, я выбрала момент и зашла поблагодарить Якова Моисеевича. Он рассердился:

– Квартиру свою вы заслужили. В благодарности я не нуждаюсь, но в дальнейшем очень рассчитываю на вас по работе.

Сердитость его, поначалу вводившая меня в ступор, теперь почему-то совсем не пугала. Несмотря на возраст, в нем чувствовался мужчина: иногда я ощущала на себе его пристальный взгляд, и этот взгляд вызывал желание нравиться…

В последнее время мне стали поручать работу Алевтины Геннадьевны, заместителя начальника отдела. Она и раньше часто болела, а теперь совсем перестала появляться. Людмила Алексеевна ситуацию прояснила:

– Алевтину тянут до пенсии, а тебя собираются поставить на ее место.

Она как в воду глядела… Вскоре меня вызвал «шеф» и после недолгих расспросов о жизни, о работе предложил должность заместителя начальника отдела. Я согласилась не раздумывая.

– Вот и отлично, – одобрил он. – Документы уйдут в Москву завтра, а после положительного ответа, в котором я не сомневаюсь, на утверждение надо будет ехать в министерство вам лично, со мной или с Яковом Моисеевичем.

Через неделю мы проводили на пенсию Алевтину Геннадьевну, и, догадываясь о моем повышении, сослуживцы улыбались мне – кто-то искренне, а кто и не очень…

Власти новая должность давала немного, но зарплата и премии повышались существенно, как и ответственность. Радуясь в душе и гордясь собой, я понимала роль в этом Якова Моисеевича и была ему благодарна…

Еще через неделю, в пятницу, он сообщил, что в среду мы должны быть в министерстве и что поездка займет два дня. Предвидя неоднозначную реакцию мужа, я только теперь поделилась с ним своими успехами, а, когда он совсем достал меня подозрениями и домыслами, спросила:

– Может быть, ты немного подучишься и начнешь нормально зарабатывать? А я буду сидеть дома.

Поиграв желваками, он ушел на кухню, и я впервые пожалела, что его подозрения необоснованны.

В понедельник Яков Моисеевич спросил:

– Ирина Юрьевна, вы не против поездки в двухместном купе? Я слишком много путешествовал в своей жизни, и посторонние люди стали меня утомлять.

– Конечно, не против. А я для вас разве не посторонняя?

Спохватившись, что получилось это слишком игриво, добавила:

– Если вас затруднит мое присутствие, то я не против плацкартного вагона, – и тут же осознала нелепую жеманность сказанного.

Он улыбнулся:

– Не затруднит, нисколько…

На следующий день он вручил мне билет:

– Не опаздывайте.

Минут за двадцать до отправления я устраивалась в купе, возбужденная непривычной комфортностью обстановки. Дверь раздвинулась, и проводник услужливо склонился перед элегантным Яковом Моисеевичем:

– Прошу вас…

– Спасибо. Но почему вы не постучали? Здесь дама…

Тот заискивающе извинился передо мной.

Яков Моисеевич держался непринужденно, заказал легкий ужин, и уже через час, переодевшись, я чувствовала себя совершенно свободно, расспрашивая о его путешествиях.

Оказывается, после войны он много лет мотался по всему Союзу с серьезными инспекторскими полномочиями от министерства обороны, помогая выстраивать работу организации. Перечислить все города, в которых побывал, он при всем желании не смог бы, но самые интересные, конечно же, помнил: Норильск и Бухара, Магадан и Севастополь… Открыв рот, я слушала об особенностях этих городов и людей, проживающих там.

Время летело незаметно, и всё бы хорошо, но одно обстоятельство нервировало… В дорогу я взяла лучший свой халат, приобретенный еще в Питере, не подумав, что немного раздалась, а он распашной, с пояском. То и дело поправляя его, видела, как Яков Моисеевич, демонстративно отворачивается.

Немного погодя он перестал отводить глаза, с иронией наблюдая за моими суетливыми действиями, и я не выдержала:

– Яков Моисеевич, извините, пожалуйста, но я случайно взяла не тот халат, и теперь хоть в простыни закутывайся.

Он засмеялся.

– Думаю, Ирина Юрьевна, это сделано специально.

Увидев, что я совсем смутилась и даже слов не нахожу, он успокоил:

– Нет, нет, не вами! Это там, наверху… Там знают, с каким удовольствием я смотрю на вас и как мало удовольствий мне осталось… – И грустно закончил:

– Так что не смущайтесь, чувствуйте себя свободно, если вам не трудно.

Он отвернулся, глядя в темное окно, и я поняла – это не просто слова, он говорил то, что есть. Напряженная тишина нарушалась только перестуком колес: «Так-так – вот так, так-так – вот так».

Каждый такт, разбивая напряжение, как бы позволял мне не обращать внимания на расходившиеся полы, и, доставая сумочку из шкафа над дверью, я уже не одергивала приподнявшийся подол. Яков Моисеевич довольно поглаживал усы и, когда я уселась, продолжил рассказ о Байкале. Увидев, что меня клонит ко сну, он встал.

– Укладывайтесь, завтра у нас трудный день, а я прогуляюсь до ресторана.

Я разобрала обе постели, оставила включенным его ночник и нырнула в простыни.

…Поезд резко дернулся, я открыла глаза и лишь через несколько секунд поняла, где нахожусь.

Столик прикрывал мое лицо, но и лица Якова Моисеевича, читавшего книгу, не было видно. Заметив, что лежу полураскрытая, в задравшейся рубашке, сообразила: он хорошо меня видит, и потянулась накрыться, но подумала: «…В такой духоте всё равно раскутаюсь», – устроилась поудобнее и заснула.

Несмотря на раннее прибытие, нас встретил водитель его сына, и через пятнадцать минут машина остановилась возле красивого здания, оказавшегося ведомственной гостиницей. Дежурный офицер сверил мой паспорт с записью, выдал ключ от номера и карточку, объяснив, что по ней я могу бесплатно питаться в гостиничном ресторане. Яков Моисеевич предъявил удостоверение, при виде которого офицер почтительно склонил голову. Сидевшая за столиком в холле третьего этажа девушка, провела нас к номеру и пожелала приятного отдыха. Я знала, что Яков Моисеевич собирается остановиться у сына, но слегка заволновалась… Он понял щекотливость ситуации, предупредил, что в десять тридцать будет ждать в вестибюле, и быстро вышел.

Оставшись одна, я обследовала полулюкс, приняла душ и привела в порядок деловой костюм, помянув добрым словом Эллу, когда-то навязавшую мне его. Коричневато-серый, с золотистыми нитями отделки, он сидел чуть тесновато, но, покрутившись перед зеркалом, я пришла к выводу, что в этом есть свой шарм…

***

После нескольких часов, проведенных в министерстве, я была порядком измотана, а Яков Моисеевич выглядел по-прежнему бодрым и подтянутым, но по тому, с каким облегчением он откинулся в машине на спинку сиденья, стало понятно, что и он устал.

– Ну что, Ирина Юрьевна, впечатление вы произвели хорошее, и вопрос решен. Поздравляю! Завтра, также к одиннадцати, ненадолго заедем сюда за документами, а сейчас я отвезу вас в гостиницу и предоставлю самой себе. Думаю, скучать не будете – в «Театре на Таганке» на ваше имя забронирован билет, начало спектакля в девятнадцать часов. Сожалею, что не могу пойти с вами.

На следующий день в министерстве мы провели около часа, и при выходе Яков Моисеевич спросил:

– Вы в гостиницу?

– Нет, пройдусь по магазинам.

Он шутливо съежился.

– Какой ужас! Хорошо, что я избавлен от этой участи. Не потеряйтесь там – поезд ждать не будет. В девятнадцать часов я заеду за вами.

Из-за количества коробок с покупками мне пришлось два раза возвращаться в гостиницу, и, устав от бесконечных очередей, я с грустью вспомнила, как при нашем с Эллой появлении в магазине сразу находился продавец, который занимался только нами.

В девятнадцать часов в дверь номера постучали, на пороге стоял молодой человек.

– Вас ждут. Что нести?

Я указала на приготовленные вещи…

– Ну, как вам Москва, Ирина Юрьевна? – спросил Яков Моисеевич, когда поезд тронулся.

– А можно без отчества: мы же не на работе?

– Можно… Только боюсь на работе случайно назвать вас так, как мне иногда хотелось бы. Поэтому пусть будет Ирина Юрьевна. Всегда. Согласны?

– Как скажете… А Москва, вашими стараниями – впечатлила. Расскажите о ней, вы ведь москвич?

– Да, москвич…

И я заслушалась воспоминаниями о Москве его детства и юности.

– А после войны и вспомнить нечего – работа и только работа. Потом направили в славный ваш город укреплять обороноспособность страны. Так в нем и остался. Вы не против поужинать в ресторане? – спросил он, вставая.

Мне стало весело:

– Я с вами давно уже без вариантов. Вы не заметили?

Он демонстративно подкрутил ус:

– Что поделаешь – начальник… Так идем?

В ресторане было тепло и уютно, тихая музыка вплеталась в мягкое покачивание вагона, настраивая на приятное общение. Пригубив принесенное официантом вино, Яков Моисеевич скривился:

– Бурда… – и ушел.

Вернувшись с пузатой бутылкой в красивой оплетке, пояснил:

– Из спецзапасов.

Мы долго сидели, беседуя, и, казалось, что ничего в мире больше нет, кроме этой уютной расслабляющей приятности…

– Я, наверное, пойду, Яков Моисеевич?

– Да, конечно идите, я минут через двадцать…

В купе я переоделась и в том же состоянии расслабленности покрасовалась в обновке перед большим зеркалом.

Днем, в ГУМе удалось приобрести ажурный импортный гарнитур. Халат остался в коробке, а кружевная сорочка, еле прикрывавшая попу, так смотрелась на мне при слабом свете ночника, что я подумала: «Ему нравится любоваться – пусть любуется, не жалко…».

Проснулась я от толчков притормаживающего поезда, аккуратно прикрытая легким одеялом.

– Крепко же вы спите, Ирина Юрьевна, – Яков Моисеевич стоял с перекинутым через плечо полотенцем.

Вспомнив, в каком виде засыпала, смущенно пожелала ему доброго утра. Он понял мое состояние.

– То был сон, и сон очень красивый. Спасибо… Но сны имеют обыкновение заканчиваться. Одевайтесь.

Металл, появившийся в голосе, совсем не вязался с улыбчивым взглядом. Он вышел и, мельком глянув в зеркало на ночную бесстыдницу, я поспешно оделась.

Поезд плавно подкатил к вокзалу. Пока я разбиралась с вещами, в полуоткрытую дверь купе было видно, что почти все вышли из вагона.