К письму было прикреплено фото Риты с тем самым петухом в руках. Она не улыбалась на этом фото. Почему-то она считала, что если улыбнётся на фото то ее лицо получиться некрасивым, это сущая белиберда, но никто не мог ее переубедить. Контраст серьезного лица Риты и вызывающей яркости игрушки развеселил меня и я, насвистывая, катился дальше по коридору.
– Привет! – резко сказал кто-то позади меня.
Я остановился, резко развернулся в кресле и увидел посреди коридора того самого рыжего мужика из моих галлюцинаций, все в том же деловом костюме.
– Ты? – все, что смог сказать я, а сам уже был готов связываться по терминалу с Пересом. Страх настиг меня. Сейчас я очень хотел, чтобы меня спасли и изолировали. Там на поверхности я мог объяснить, почему вижу то, что вижу. А теперь никакого объяснения у меня не было.
– Я, а кого ты ожидал увидеть? Вообще, надо сказать, я очень впечатлен. Неплохая работа для дилетанта.
– Что?
– Я имею в виду все это. – Рыжий подошел к стене и ласково погладил ее. – Масштабы конечно еще не те, в существующих условиях действуешь, но проработка хороша.
– Ты о чем вообще?
– Нога, правда, болит? Ты чувствуешь это?
– Да! Что за глупый вопрос? Мне же ее едва не оторвало.
– Разумный ответ.
– Да что вообще происходит? Опять я с галлюцинацией общаюсь! – заорал я и направил кресло в медблок, на вызов медик почему-то не отвечал.
– Не спеши, время сейчас стоит.
– Опять ты со своими загадками!? – меня раздражал этот парень, и я огрызался, продолжая быстро ехать в медблок.
– Вообще слишком позитивно получилось. – Я проехал метров десять по коридору, а рыжий вдруг появился прямо передо мной. – В целом хорошо, но надо быть нейтральным. Это главное правило.
– Да что ты несешь, черт побери?!
– Без лишних слов, давай попробуем еще раз.
Я почувствовал, как тело теряет массу, в поле зрения появились какие-то мушки. Они все росли, пока не заполнили все поле зрения. Я схватился за кресло, будто боялся из него выпасть. Я чувствовал, как мой мозг будто прокалывает иглами насквозь. Я слышал ужасный крик, мне стало не по себе, пока я не узнал в этом крике мой собственный.
Через секунду я вновь ощутил свое тело, и понял, что нахожусь уже не на станции, а где-то на поверхности. Я в скафандре и что-то тащит меня. Я не движусь сам, я привязан к чему-то за пояс и это что-то толкает меня куда-то вверх и вперед, иногда движение замедляется, и я чувствую, что сзади кто-то подталкивает меня. Я ясно чувствую эти движения, очевидно это чьи-то руки помогают моему продвижению вперед. Я открываю глаза, но вижу только белую пелену сквозь почти разбитое забрало шлема. Как будто меня тащат сквозь какой-то тоннель в снегу.
И тут я понимаю, что нахожусь в том самом желобе, по которому упал в пещеру. Только теперь что-то тянет меня вверх по нему. Руками я нащупываю веревку, видимо ей меня привязали к лебедке на «Мальте» и тащат вверх. Я с трудом разбираю голос, сквозь гул в голове, это Гарсон, я, наконец, замечаю, что он постоянно что-то мне говорит. Я не могу разобрать слов, но слышу интонации, Гарсон старается говорить ободряюще, я хочу ответить ему, но ничего не могу сказать. Вдруг я цепляюсь за что-то ногой, и боль пронзает мое и так ослабленное сознание. Я не могу сопротивляться ей, чувствую, что тело отвечает на такую боль сильным спазмом. В голове рождается какое-то тяжелое и холодное ядро что разрастается с каждой секундой. Я теряю возможность видеть, только слышу слабый голос Гарсона, что приобрел обеспокоенную интонацию, а потом меня будто укрывает приятная пелена. Чувство откуда-то из глубокого детства, когда отец накрывал теплым пуховым одеялом в непогожий зимний день.
8
Я открыл глаза и тут же яркий свет ослепил меня. Я ничего не могу разобрать. Только белое зарево, бьющее по глазам, окружает меня. Но одного факта того, что я без шлема, достаточно чтобы порадоваться. Постепенно начинают возвращаться все чувства, и я осознаю, что воздух имеет характерный аромат очистительной системы столь родной базы, достаточно, чтобы я чувствовал себя счастливым.
Наконец, когда я уже весь истек слезами, глаза привыкли к столь яркому свету. Я разглядел окружающее помещение и с удовольствием подтвердил догадку о том, что нахожусь в послеоперационной на Базе-2. Рядом со мной на табурете для осмотра сидел Перес и спокойно спал громко храпя.
– Эй, Перес! Ау! – мне очень сильно хотелось пить.
Он прекратил храпеть и медленно поднял голову, глаза Переса оставались закрытыми, лицо покрывала двухдневная щетина. Кое-как он разлепил глаза и посмотрел на меня очень усталыми глазами. Белки глаз его стали красными, очевидно, он очень давно не отдыхал и сейчас больше всего на свете хотел просто лечь и уснуть, неважно где.
– Воды? – спросил он. И не дожидаясь ответа, встал с табурета и пошел к раковине.
Сперва он налил стакан воды и залпом выпил его сам, а потом налил еще один и вернулся к койке. Подав мне стакан, он очень аккуратно придержал мне голову, чтобы я не подавился. Чувствовал себя я очень плохо. Болело все, кроме ноги. Ее я просто не чувствовал. В голове роились разные мысли, но ни одна из них не могла достигнуть ясности, так как голова болела так, словно кто-то стягивал ее обручем.
Я прекрасно осознавал, что эта сцена уже была в моей жизни. Я уже лежал в послеоперационной, а Перес уже подавал мне стакан с водой. Но тогда, в первый раз, он выглядел довольным, а сейчас смертельно уставшим. Тогда в первый раз боль была не явной и растекалась по телу вполне терпимыми волнами, теперь же она стала самым настоящим мучением, локализованная в голове и груди она не давала мне спокойно думать и дышать.
Воспоминания о том первом пробуждении были столь ясны, что я никак не мог отнести их ко сну. Если бы в тех воспоминаниях не было этого рыжего мужика, то я бы вообще не сомневался, что проживаю одну и ту же сцену второй раз в жизни. Сейчас же я скорее думал, что все пережитое не более чем логичный бред порожденный передозировкой лекарствами.
– Алекс, как ты? – Перес очень аккуратно поправил одеяло, под которым я лежал. В этом была какая-то отеческая забота, немного не свойственная Пересу.
– Ужасно. Очень голова болит и грудь. Да все болит, кроме ноги. С ней что-то не так?
– Не так? – Перес немного замялся. – Алекс, ты помнишь, как тебя доставили на базу?
– Смутно, я помню, что Гарсон толкал меня по желобу, а потом очень заболела нога. Ну и все, потом я открыл глаза уже тут.
– Алекс, когда тебя тащили по желобу наверх, вы с Гарсоном провалились в ответвление этого желоба, незаметное, слегка присыпанное льдом. Твоя нога… – Перес замолчал, подбирая слова. – Она пострадала еще раз.
– И?
– И когда ты поступил ко мне, она держалась на жалком лоскутке кожи. Да и времени прошло слишком много, нельзя было присоединять эту конечность назад, она уже отмерла.
– Ты хочешь сказать…
– Алекс, ты лишился ноги. Пришлось ампутировать ее выше колена.
– Ааааааа – сил что-то сказать у меня не было, я просто кричал. Я спрятал лицо в руках и сильно сжал голову, будто надеясь ее раздавить.
Все было кончено, я никогда более не смогу работать на дальних рубежах. Все чему я учился столько лет пошло псу под хвост. Меня спишут, я бракованный, у меня нет ноги. Я не верю что это, правда происходит со мной! Верните меня назад! Пускай лучше я буду ездить в инвалидной коляске, и видеть рыжего мужика, чем останусь без ноги! Если тот первый раз был какой-то параллельной реальностью, то я хочу вернуться туда.
Я почувствовал, как слеза катиться по моему лицу. Я заставил себя успокоится, взял себя в руки, настолько, насколько это вообще было возможно в этой ситуации. Но предательские слезы продолжали капля за каплей течь по моему лицу. Перес смотрел на меня с сожалением, видно было, что он переживал. Но даже такой замечательный врач как он ничего не мог тут сделать. Я знал, что Серхио не умеет работать вполсилы, он бился до последнего, но не сумел мне ничем помочь.
– Алекс, ближайшим межпланетником тебя доставят на Землю и там же сделают операцию. Протез под тебя уже подготавливается, я со своей стороны все сделал для облегчения этой операции. Все будут хорошо, не пройдет и года, как ты перестанешь обращать на него внимание.
– Серхио, мне же теперь работать не дальше пояса астероидов! А ведь я собирался на Нереиду… – я немного замешкался, ведь Перес не знал, что я собирался отправиться еще дальше в космос. Никто не знал, кроме Фрама. Но, кажется, Перес деликатно не обратил внимания на эти слова.
– Прости, Алекс. Но ничего нельзя было сделать. Ногу было не вернуть. Я все что мог, сделал!
– Я понимаю! Но я не могу с этим смириться! – я со всей силы ударил кулаком себя по здоровой ноге.
– Алекс, я должен сказать тебе еще пару вещей. Они неприятны, но лучше сразу все сказать. У тебя интоксикация, слишком частые инъекции повредили твою печень, и помимо операции на ноге, тебе предстоит пройти курс лечения гепатопротекторами. И… я видел те записи, и видел твой шлем. Согласно протоколу, тебе предстоит пройти полную медкомиссию, после того как ты поправишься.
– То есть мне предстоит год лечиться на Земле. А потом меня скорее всего оставят дома из-за того что я чокнутый? Уж лучше бы вы меня оставили в той пещере.
– Алекс. Мы сделали все что могли. Мне очень жаль, что мы не бросили тебя там умирать, но думаю, что хотя бы Гарсон, что полез туда за тобой, заслуживает хотя бы твоей благодарности, а не порицания.
– Я… – мне стало совестно. Я представил себе Гарсона, лезущего по узкому желобу глубоко от поверхности, чтобы меня спасти, как наяву увидел Переса, что много часов пытался сохранить мне жизнь и сразу захотел забрать назад свои слова. – Прости, что я такое ляпнул.
– Понимаю, как тебе плохо сейчас. Но такими словами лучше не бросаться попусту.
– Когда меня отправят домой?
– Через четыре недели мимо будет проходить межпланетник с орбиты Урана, он тебя подберет и отвезет домой.
– Так долго?
– Там на станции Селиванов возится с резервной системой обеспечения. В течение недели он должен привести ее в норму, а там как раз следующий межпланетник, что пройдет мимо только этот и будет.
– Селиванов?
Я невольно вспомнил свои видения, в которых ни в чем не повинный Артем угодил в беду именно из-за этой самой системы. Но видимо в реальности все было нормально, и ремонт шел по плану.
– Да, там не слишком сложный ремонт, скорее рутинный, иногда Гарсон советами с поверхности помогает. А в чем дело?
– Ничего, просто он об этом говорил еще, когда бур в ущелье сбрасывал. Мне кажется, это было так давно. – Я не хотел рассказывать Пересу о видении, на комиссии из меня, конечно, все равно все до дна выудят, но почему-то сейчас я хотел об этом умолчать. – А связь с Землей скоро будет?
– Послезавтра, после обеда. Титан -2 будет транслировать.
– Мне можно будет до узла связи доехать.
– Да, ты вполне сможешь передвигаться по станции на коляске. Я помогу тебе добраться до радиорубки.
– Слушай, еще вопрос, я успел пропасть?
– Да, успел. Но им уже сообщили, что ты жив и твоя жизнь вне опасности. Послезавтра я тебя отсюда выпущу, ну если будешь себя хорошо вести, тогда и свяжешься с родней.
– Мой терминал останется у тебя до моей отправки домой?
– Да, того требует инструкция. Тебе выдадут чистый терминал, как только я дам добро.
– Можно тебя тогда попросить об одолжении? Отправь одному человеку весточку.
– Ага. «Я жив. Как только появиться возможность созвонимся». Так? – Перес тяжело вздохнул.
– Верно. – Сказал я, смотря на одному мне важную точку пространства. – Рите Кирилловой.
– Да, я в курсе. Отправлю, мне остаться с тобой?
– Ты бы себя видел, тебе надо поспать. А мне, пожалуй, надо побыть одному.
– Я скоро загляну.
– Эй, Серхио! Спасибо тебе за помощь, и всем ребятам передай.
– Обязательно.
Когда Перес ушел, я первым делом потрогал свою ногу. Я внимательно ощупал свое бедро и провел рукой вниз, когда вместо колена, моя рука нащупала складку простыни, меня охватило тяжелое чувство пустоты.
Все внутри меня оборвалось. Наша жизнь всегда опирается на определенные постулаты. Человек словно статуя, установленная на наборный постамент. Этот постамент состоит из большого количества прутков разного диаметра. С ходом жизни некоторые из этих прутков разрушаются. Так, например если разваливается маленький пруток, то мы иногда даже не замечаем этого, пускай вред, все же нанесен. Маленькие прутки это привычки, не характеризующие нас, например, обыденное желание покурить после обеда. Мы переживем отмену этого ритуала, но нам будет неприятно.
А ближе к центру основания находятся толстые прутки, которые и держат основной вес статуи. Для кого-то этим основанием становиться семья, а для кого-то социальный статус, каждого человека держат в равновесии разные мотивы. Моя статуя держалась в основном на двух толстых прутьях. Это моя семья и моя любовь к космосу, что можно перефразировать как любовь к работе.
Когда с Ритой случилась беда, один пруток сильно повредился, и статуя дала крен. Сегодня был, внезапно, полностью разрушен второй несущий прут, вся конструкция теперь держалась на остатках того прутка что характеризовал семью. Еще немного и статуя упадет, разбившись на мелкие кусочки. Я на грани, если наш с Ритой разговор пройдет совсем не так как мне почудилось в моем видении, то я буду разрушен. А бытие будто намекает мне на то, что в реальности все идет совершенно наоборот, нежели представлялось мне в видении.
Тут в дверь зашел Фрам. Я сделал вид что сплю, для этого пришлось лишь закрыть глаза. Но Фрам подошел к койке и уселся на табурет подле нее:
– В тишине всегда страшно, Алекс. Она может убить, если пожелает. Здесь, в космосе, она наш всевышний. Она благоволит смелым и никогда не прощает слабых. – Он помолчал с минуту. Видимо хотел закурить, и оценивал шансы, насколько сильный ему нагоняй сделает Перес. – Ты сильный, Алекс. Тишина проиграла. Это был тяжелый бой, ты понес тяжелые потери, но ты жив.
– Фрам, ты видел мой шлем? Я сидел там и был уверен, что какой-то мужик бьет меня по шлему. Я не думал, что делаю это сам с собой. Это невозможно контролировать!
– Я был там в тишине. – Я наконец-то открыл глаза и неотрывно смотрел на Фрама, который так и не решился закурить и просто жевал трубку, смотря на стену перед собой. – Ты, правда, думаешь что, пробыв в космосе столько лет, я ни разу не оказывался наедине с пустотой?
– Ты никогда об этом ничего не говорил.
– Среди ребят на станции нет никого, кто понял бы меня. Они никогда не бывали так сами, а рассказы ничего не значат. А теперь ты попал в этот клуб.
– Не самое лучшее закрытое общество. – Мрачно улыбнулся я.
– Согласен. Но ты уже в нем и его нельзя покинуть. – Фрам замолчал, переведя взор куда-то в темный угол комнаты. – Это случилось лет пятнадцать назад. Дело было на Ганимеде. Вместо базы на поверхность насколько это было возможно, аккуратно уронили межпланетник и обживали его потихоньку. Как только смонтировали посадочную площадку стали запускать спутники для съемки и подробной картографии района близ базы. Мне и моему… товарищу, молодому пилоту который в космосе проводил свой второй срок дали задание исследовать определенный квадрат, сделать съемку и проложить координаты предполагаемой трассы для вездеходов.
Тогда мы знали о Ганимеде только то, что он состоит из водяного льда и силикатных пород в соотношении примерно 50 на 50. Да еще то, что где-то подо льдом в двухстах километрах есть водяной океан. Это сейчас даже в школе рассказывают о том, что для Ганимеда характерны сильные магнитные аномалии неизвестной пока природы и летательные аппараты работают только на высокой орбите. А для работы на поверхности используется исключительно наземная техника.
А тогда мы были первыми, ничего не знали. Не было никакой разведки, мы и являлись этой самой разведкой. Смелые и безрассудные мы охотно прилетали туда, куда никто в добром здравии добровольно не отправиться. А у нас даже споры за места были, до драк доходило…
Ну, это уже старческие монологи пошли, вернемся в тот день. Вылетели мы ранними утром, на базе только дежурный в радиорубке не спал. Да и он по сути уже чувствовал сладкий конец смены и понемногу отходил ко сну, еле бубня в эфир стандартный протокол.
Вылетели на заданную орбиту. Я подготовил оборудование, за первые пару витков я хотел кучу снимков наделать с большим охватом, а потом уже подумать, какие участки подробнее снять.
Я настроил всю аппаратуру. Вдруг тряхнуло. Все погасло. Нас повело так, будто мы в атмосфере были. Словно в турбулентность попали. Пилот поймал спутник, кое-как вернулся на орбиту, приборы начали в себя приходить. Я даже успел успокоиться, как вдруг бах! Снова все гаснет, только теперь чувствую хуже все намного, двигатель резко набрал обороты, я упал на пол, меня протащило до стены и прижало силой тяги к переборке.
А дальше удар. Ничего не понимаю. Очнулся зажатый в обломках, благо скафандр уцелел. Попытался выбраться, да куда там, обе ноги намертво зажало. Нажал тревожную кнопку и стал ждать. А сам в рубку все смотрю, да по связи все пытаюсь с пилотом связаться. Это сейчас знаю, что в сильную аномалию попали, даже тревожная кнопка не пробилась поначалу. Но тогда я этого знать не мог. Звал его, звал, не реагирует, кое-как вывернулся, так чтобы дверь в кабину видно было. Вижу, висит на ремнях в проходе. Думаю без сознания…
Пригляделся, а ремни, порванные рядом с ним висят. И понял, что не на ремнях он висит, а на шпангоуте. Насквозь его пробило балками в трех местах. Сидит как живой, только видно, что насквозь железом прошит. Кровь замерзла, не капает, видно только наружу торчащие балки и то если приглядеться.
Я и не поверил сначала глазам своим, подумал, что привиделись мне это балки и что на самом деле дальше они его тела торчат. Кричал ему: «Йонси! Йонси! Слышишь меня!?». Пустое. Не слышал он меня, погиб в ту секунду, когда поверхности коснулись. Не стало тогда молодого пилота, совсем еще необтесанного. Йонасу Фраму было всего-то двадцать шесть лет.
– Фраму?
– Да, Йонси – мой младший брат. Я с тех пор дома, поэтому и не был. Отец до самой смерти мне этого не простил. Считал, что это я виноват в том, что Йонас умер. Я и сам так иногда думаю, когда остаюсь один на один с собой, так вспоминаю его и думается, что это я его притащил на Ганимед. Голова понимает, что он сам выбор сделал. Сам после первого срока на Меркурии попросился на дальние рубежи. А дальше Ганимеда и представить нельзя было в ту пору.
Но иногда вспомню, как ко мне начальник экспедиции подошел и сказал: «Мне нравиться резюме одного пилота, твоего младшего брата, ты не против, если он к нам в экспедицию перейдет?». Я с радостью согласился. А сейчас неприятно в груди колет. Понимаю, что тогда в экспедициях 20% участников травмировались или гибли, а все равно на себе этот груз несу.
И тогда я лежал заваленный, ждал, когда он в себя придет. Не знаю, на что надеялся, но лежал и ждал, что он в сознание сейчас придет. А в голове уже понимал, что Йонси погиб.
Прошло где-то три часа, сигнал тревоги как раз только что приняли на базе. Но я не знал этого, вполне допускал мысль, что нас еще даже не ищут. Лежал, смотрел на тело своего брата, к тому моменту веры в чудо у меня уже не было, я четко осознавал, что все кончено.
И тут вдруг он зашевелился. Если я скажу, что мне стало страшно, то совру, это был самый настоящий ужас. Я, придавленный обломками, почувствовал себя в ту секунду абсолютно уязвимым. Это чувство из детства, то самое, когда впервые смотришь страшилки без родителей, а потом в слезах жаждешь, чтобы папа с мамой скорее оказались рядом.
Я абсолютно ясно осознавал, что Йонси просто не мог выжить. И то, что он зашевелился буквально нанизанный на шпангоут, просто повергло меня в шок. Он руками подтянулся на балке пронзившей его и, освободившись, спрыгнул на пол. Какое-то время он осматривал свое тело, стоя ко мне лицом. Он пальцами касался трех отверстий в скафандре, будто не веря, что они существуют.
Потом он вдруг обратился ко мне: «Нильс, что происходит? Я, кажется, ранен». Я смолчал. Перес сказал мне, что ты сразу определился с тем, что все увиденное тобой нереально, ты молодец, это дорого стоит. Я же видел своего брата, восставшего из мертвых. Я сомневался во всем, очень хотел ему что-то сказать, но поначалу еще сопротивлялся не веря в это чудо.
А он тем временем начал паниковать: «Нильс!? Что случилось? У меня… кажется проблемы со скафандром» – говорил он. Но я продолжал молчать, тогда он подошел ко мне поближе. «Нильс? Ты жив? Ты слышишь меня? Нильс, ответь!?» – он закричал.
С близкого расстояния, я обратил внимание, что его шлем разбит. Теперь сомнений не оставалось, он не мог выжить с разбитым шлемом в условиях разгерметизации. Хотя конечно его гибель и так не вызывала вопросов. Но, я видел своего брата ходящим по трюму разбитого вдребезги корабля, и у меня возник ряд вопросов к мирозданию.
Тут кроется очень большая странность, заваленный обломками в трюме, я не мог видеть шлема Йонси. Я имею ввиду шлем настоящего Йонси. Но когда нас спасли, и я увидел, как Йонси снимают с балок, то ахнул от удивления. У него было точно также же разбито стекло шлема, как у того фантома что я видел в момент помутнения. До сих пор не могу это никак объяснить, выглядело так, будто Йонси повторил галлюцинацию. Врачи говорили, что я просто подогнал увиденное тело Йонаса по свои воспоминания. То есть увиденное позже попало в воспоминания. Не стал с ними спорить, но я готов поклясться, что точно видел Йонси в разбитом шлеме до того как реально мог узнать что его шлем разбит.
А тем временем в разбитом корабле Йонси продолжал звать меня, но я показательно отказался реагировать на его воскрешение и упорно смотрел в пол. Я старался не смотреть на него, чтобы не поддаться наваждению. Наконец, минут через десять, его призывы прекратились и он подошел ко мне, я все не поднимал головы и видел только его ноги.
«Крепкий орешек, похвально» – вдруг сказал Йонас не своим голосом. Я испугался пуще прежнего. Я наконец поднял голову. Прямо передо мной стоял какой-то человек, и это уже был не мой младший брат. Если то, что мой мозг воскресил погибшего брата, я как-то могу понять и хоть как-то объяснить сам себе. То откуда там взялся кто-то еще? Тут у меня ответов нет.
Он подошел совсем близко, я сжался от ужаса, но подвинуться я никак не мог, как ни пытался.
«Не бойся, Нильс. Я знаю, что ты мне ничего не ответишь. Достойная реакция. Знай, я здесь не для того чтобы причинить вред, я пришел познакомиться» – я запомнил эти слова, прямо так как он мне их сказал.
Алекс, что-то не так? Нога болит?
– Да, немного сильнее. Но терпимо, продолжай. – А у самого в этот момент желудок прилип к позвоночнику. Уж очень знакомыми фразами говорил этот названный «брат» Фрама.
– Ты говори, если что. А то я тут рассказываю свою скучную историю, а ты может уже и отдохнуть бы предпочел. Тебе много сил теперь понадобиться.
– Продолжай, пожалуйста. Мне все равно теперь не скоро удастся за работу взяться, хоть так развеюсь.
– В общем, лежу я в трюме, мой «брат» стоит уже прямо надо мной. И тут вдруг достает, что-то позади меня. Смотрю, а у него в руках металлический прут, остаток перил которые для передвижения в невесомости используются. И тут он говорит: «Сейчас кое-что произойдет, прости, но это часть необходимого ритуала».
И тут он со всей силы пригвоздил мою руку к полу этим куском трубы…
Пару секунд я ничего не чувствовал, а потом почувствовал самую настоящую боль. Стало очень жутко от столь реального чувства. А потом вдруг этот кто-то тяжело вздохнул и расстроено сказал: «Как жаль, знакомство не заладилось, ты не можешь создавать, но не волнуйся, все будет в порядке. Я имею ввиду то, что ты будешь в порядке»
Фрам замолчал и смотрел сквозь меня. Я же был просто шокирован. Что вообще происходит? Неужели ко всем кто попадает в беду приходит один и тот же человек? Во рту пересохло, я постоянно сглатывал, но слюны почти не было. К счастью Фрам выйдя из задумчивости, трактовал все это как жажду из-за операции. И просто без лишних прелюдий принес мне стакан воды.
– А что потом? – поторопил я Фрама.
– Через секунду после этого я вдруг увидел, что кто-то лезет в трюм через дыру в крыше. Я рванулся, но понял что труба вполне реальна и я пригвождён ей к обломкам. Оглянулся на трубу и вижу, что эту самую трубу держу своей собственной рукой. Выглядело так, будто я сам себе в руку ее вогнал. Я так и смотрел на трубу, когда на нее схватились чьи-то руки. Я увидел скафандр и только через какое-то время осознал, что по рации ко мне кто-то обращается. Это была спасательная бригада, вскоре уже весь трюм был полон людей. Кто-то вырезал отверстие в стене, чтобы было удобно нас вытаскивать. Кто-то кинулся расчищать завал, которым я был блокирован, ну а кто-то пошел Йонаса снимать.
Этого я уже толком не помню. Помню медкомиссию, помню, как в отпуск на Землю отправили, а я не полетел. Прилетел на Луну, там есть больница, большего мне и не требовалось. Пару месяцев пролежал там, так и не смог отцу позвонить, потом прошел аттестацию, был восстановлен в правах и отправился в космос. Правда, тестами замучили, вопросы каверзные задавали, но ничего запредельного. Тебе тоже это предстоит, когда поправишься физически. Обманывать не буду, вряд ли далеко в космос отправят с протезом, но если сильно постараться, то… могу, например, к Юпитеру поближе рекомендовать. Но дальше уже никакие рекомендации не помогут.
– Спасибо тебе, Фрам. Юпитер – это уже намного больше, чем я надеялся. – Я искренне поблагодарил руководителя, мне стало немного легче, когда он сказал что заступиться за меня.
– Я знаю, что ты его видел, Алекс. Каждый видит это по своему, кто-то даже женщиной это представляет. Но всегда одно и то же, «знакомство», а потом «ритуал». Лечащий врач, что был прикреплен ко мне на Луне, оказался весьма разговорчивым. Он говорил, что это вполне рядовой случай, со всех уголков солнечной системы он слышал схожие истории, и везде эта встреча проходит по одному и тому же сценарию. – Он показал мне ладонь, на которой красовалась отметина, ставшая почти незаметной с годами. – Теперь отдыхай. Просто знай, ты не один такой. Береги себя и не падай духом, комиссия не даст тебе спуску, но выгнать тебя из агентства не входит в их планы.
– Фрам, а можно тебя спросить?
– Конечно. – Фрам немного напрягся
– А ты его один раз видел?
– Не волнуйся Алекс, больше ты его никогда не увидишь. – Он облегченно выдохнул и тронул меня за плечо.
– Хорошо бы, если так.
Я не сказать Фраму, что видел его дважды. Пускай, я видел его во сне, или видении, я не знал как можно словами описать увиденное. Сон, в котором я один раз уже отходил от наркоза после операции, но тогда все складывалось абсолютно иначе. Для меня лично во сне все происходило куда как более благополучно. Но здесь, в реальности, Селиванов был жив и здоров, все шло по плану, только вот я в реальности оказался поврежден, и все вокруг будто складывалось не в мою пользу. А еще во сне был рыжий, получается ко мне он пришел два раза? Но увиденное мной ранее не более чем видение, пускай в памяти оно закрепилось куда прочнее, чем обычное сновидение, но все равно, этого никогда не происходило и мир продолжает существовать совсем иначе, нежели мне грезилось. Сказать по правде я немного боялся этого сна и не знал, кому можно доверить его содержимое, так чтобы при этом не распрощаться с космосом навсегда.