Но тут возникает один вопрос. Почему Селиванов щелкнул другим тумблером и потратил, судя по всему огромное количество времени на то чтобы понять ошибку? Если бы он быстро сообразил, что просто заработался и переключил тумблеры в правильное положение, никто бы даже не узнал об этом. Но он довольно долго сидел в кресле уверенный, что все в норме.
Такой опытный пилот как Артем не мог чувствовать стресс от того что со станции истекал кислород, пускай формально это и так. Этот человек бывал в таких переделках и управлял кораблями в таких жутких условиях, что его просто не могла вывести из равновесия такая мелочь. Значит причина неверных действий в чем-то другом. И Перес скорее всего настаивал на прохождении Селивановым сначала полной медкомиссии и если та ничего не найдет отправить его на оценку профпригодности.
Я готов поставить деньги, что Перес однозначно уверен в том, что медкомиссия обнаружит у него какой-нибудь дегенеративный недуг. Тогда его с чистой совестью спишут на Землю, назначат пенсию и будет он отдыхать, ухаживая за цветочками и кушая лекарства.
Но теперь надо подумать о печальных последствиях обоих решений. Если Селиванов сохранит возможность летать, и при этом у него есть какой-то недуг, то это приведет к трагедии. Пострадают люди и техника или того хуже, вдруг на взлете с Земли он штурвал дерганет и совершенно исправная ракета вместо полета в космос упадет на терминал, похоронив ни в чем не повинных людей из-за того что когда-то какому-то начальнику экспедиции стало жалко коллегу.
А если он здоров? Тогда Селиванов попадет в руки аттестационной комиссии. Они доберутся до всех подробностей, проведут полнейшее расследование и их заключение будет беспощадным: Артем Селиванов не может больше быть пилотом. Они не видят лучшего пилота в системе, они не видят человека, которому по сто контрактов в месяц предлагают. Они видят человека, совершившего ошибку, которую второкурсник летного училища, только допущенный до симулятора, не допустит. Ему дадут работу, безусловно. Я уверен что, учитывая прошлые заслуги, он получит хорошее место. К примеру, пойдет преподавать в училище, или будет работать над новыми тренировочными симуляторами. Но в кресле пилота он уже не окажется никогда. Чего как мне кажется, он не переживет. Селиванов настолько любит свою работу, что каждый день, когда он будет просыпаться в своей постели на Земле, под мягкими лучами солнца будет доставлять ему нестерпимую муку. Болезнь еще будет каким-то оправданием, но позорное списание… С отставкой он не смирится.
Что бы выбрал я? Да кто его знает. Панели может и похожи в общих чертах. Но разная маркировка, да и при подаче топлива срабатывает зуммер. Селиванов его не услышал. Почему это произошло? Что там вообще случилось?
Тут я начал понимать, возможно, Селиванов слышал зуммер, потому что включил именно подачу топлива! Тогда что за чертовщина у него в голове? Это было глупо, но мне почему-то казалось, что это более вероятно чем то, что он перепутал два тумблера.
Вывод в том, что выводы делать рано. Теперь я скорее был уверен, что Селиванова стоит отправить на экспертизу, возможно, он не в себе. И тут совесть нанесла свой удар. Ведь я сам сутки назад разговаривал с рыжим гостем. А Перес написал в отчете, что у меня передозировка обезболивающими, что тоже вроде и не подлог, но и не до конца правда.
Мы все гости в космосе, каждый может попасть в беду, никто не застрахован от призраков, рождающихся в тишине. Но призраки не жмут кнопку вместо тебя. Хотя мне казалось, что призрак бьет меня, а не я сам разбиваю себе шлем. Господи, как же это сложно!
Я сам был не в себе, я был на грани безумия. Как я вообще могу судить, кого бы то ни было? Есть компетентный врач, который настаивает на полной проверке, и есть начальник экспедиции, который настаивает на том, что Селиванов просто растерялся в тяжелой ситуации. Это в их компетенции, вот пусть они и разбираются.
Сам того не замечая я уснул, только спал я на самой грани между реальностью и сном. Я слушал, как за стенкой что-то делает Перес. Пару раз он, кажется, заглядывал ко мне, но не подходил. Кто-то постоянно ходил по коридору туда-сюда, наверно ребята приходили проведывать Селиванова или просто поговорить с Пересом. Во сне я чувствовал тот самый запах больницы, которого нет ни в одном другом помещении. Но я не мог проснуться, тело меня не слушалось я даже не мог открыть глаза, хотя было вполне комфортно поэтому я совсем не переживал, возможно это какой-то побочный эффект тех лекарств, что мне давали.
7
Утром ко мне довольно бесцеремонно ворвался Перес. Врубил на полную свет, и скинул с меня одеяло. Без каких-либо прелюдий он снял повязку и начал осматривать мою ногу.
– Доброе утро. – Сказал я еще не в силах открыть глаза.
– Доброе, доброе. Как спалось?
– Нормально. Только слегка беспокоило, что кто-то по коридору все время шастал.
– Никого здесь не было, я всю ночь спал в соседней комнате.
– Странно я мне казалось кто-то ходит. Может Селиванов?
– Он в своей каюте спит. Вряд ли бы он решился посреди ночи прийти.
– Так это мне снилось?
– Что конкретно? – Перес замер держа какой-то инструмент над моим коленом.
– Мне казалось, что я лежу на этой кушетке и не могу пошевелиться. И кто-то по коридору около палаты ходит. Не страшный сон, просто странный.
– А-а-а, – протянул Перес и вернулся к моему колену. – Это седативное. Я тебе столько всего вколол, что это нормально.
– Ну и на том ладно. – Я немного заволновался из-за этой заминки. Но утаивать от Переса ничего не собирался, вдруг у меня все-таки прохудилась крыша, а ребят доводить до беды я вовсе не хотел.
– Ну ка, подними веки! – повелительно сказал Перес, что я и сделал.
– Да, дружочек. Печень ты себе обезболивающим сильно подпортил. Сейчас еще кровь возьму. А то вчера у тебя по венам что-то странное текло. – Он перевязал жгутом мне руку.
– Что-то странное?
– Не паникуй, просто показатели очень странные были. Это нормально в твоей ситуации, думаю, сегодня уже будет ясно, что там, да как.
Пока Перес набирал три пробирки с кровью мы молчали. Но это была неловкая тишина, мы оба хотели заговорить и оба об одном и том же. Но оба при этом не решались. Наконец Перес не выдержал.
– Что думаешь?
– Знаешь, если честно думаю, он заливает.
– На счет чего именно?
– На счет того, что панели перепутал.
– Хмм…
– Ты слышал стартовый зуммер? Он орет так, что паралитики встают с инвалидных кресел, чтобы его выключить. И он его не слышал?
– А если он сломан?
– По всей станции? Четыре независимых системы?
– Да знаю я, – Перес поднял руки в перчатках, в правой руке у него был бинт, видимо процедура подходит к концу. – Просто никак не могу в толк взять. Зачем он это сделал?
– А Фрам что говорит?
– Говорит, что Селиванов услышал зуммер и решил, что это резервная система жизнеобеспечения ругается.
– Там другой зуммер.
– И это я знаю! И Фрам знает! А Селиванов ничего толком не говорит. Ох, ну и беда, что делать?
– Не могу тут советовать, ты мой шлем видел?
– Да, это ведь это я его немного «потерял». Так пару уколов в плечо. Снотворного вколоть?
– Хватит, может без него удастся нормально поспать. А то с этим странным сном устал, будто работал. Что Фрам то предлагает?
– Списать на Землю. А там он при поступлении на работу и так пройдет медкомиссию.
– Разумно.
– Ага, а если они что-то найдут? Так в обращении к агентству и напишут: «Ребята с Япета год назад списали на Землю человека, которому вообще летать нельзя». Глупо?
– А если здоров?
– То, какие оправдания этой ошибки? Надо, чтобы он кого-то угробил, прежде чем мы забеспокоимся? А если он опасен? А мы его отпустим, доверим людские жизни. Я и Фрама понимаю, они с Селивановым полжизни вместе проработали. Тяжело верить в то, что хороший друг может так облажаться.
Я так, когда на орбите Венеры работал, у нас парень перчатку в открытом космосе потерял. Парень хороший, дружили крепко с ним. Ты же знаешь, не очень я верю во все эти вещи с копанием в мозгах. Я с ним поговорил по протоколу, мол, не беспокоит его что-то, нет ли проблем у родных и так далее. Скорее смеялись, когда общались, чем серьезно к этому отнеслись. Даже не екнуло у меня в душе ничего. Ну, свалилась перчатка, с кем не бывает? А на следующей смене он шлем снял прямо в космосе. Все хорошо у него было, дома маленький сынишка ждал, здоров был как бык, никто и не понял что случилось. Только про мужчину какого-то сказал…
– Мужика?
– Да, дословно из рапорта: «Вижу мужчину без скафандра». И снял шлем. Сколько лет прошло, а все переживаю и думаю, что же я тогда упустил. И ничего так в голову и не приходит. Поэтому я считаю, что Артема надо списать под комиссию, а не в связи с травмой. Ладно, нагрузил тут я тебя взрослыми проблемами, отдыхай лучше, минут через десять уснешь как младенец.
Перес похлопал меня по плечу и ушел. А у меня из головы все не шли слова его коллеги, интересно, что там за мужик был в космосе? Неужели тот же? Да, нет, это просто бред. Само то, что я испугался этих слов, говорит о том, что я допускаю существование этого мужика. А это очень плохо и надо будет Пересу сообщить об этом по возможности.
И тут я «моргнул»…
С момента операции, прошло пару недель, мое восстановление шло нормально. По графику, как любил отвечать на все вопросы о моей ноге Перес. На базе тем временем установилась довольно гнетущая атмосфера. Информация об инциденте на станции вышла за пределы Япета, и медкомиссию Селиванову назначило уже не руководство экспедиции, а люди из агентства.
Пожалуй, Перес и Фрам были единственными людьми, которых, кажется, скорее удовлетворило, чем расстроило. Пересу не пришлось идти на сделку с совестью, а Фрам в такой ситуации уже не мог ничего сделать для Селиванова.
Агентство пришлось привлечь в тот момент, когда мы запустили автоматический зонд для того чтобы осмотреть станцию. Все осознали, что дело пахнет керосином, когда на заданной орбите просто не обнаружилось станции, она оказалась значительно ближе к поверхности, чем должна была бы. Станция приобрела хаотичное вращение, на ней непрерывно и хаотично работали маневровые двигатели, и она медленно падала на поверхность, окруженная большим количеством обломков.
Увидя ее, я глубоко удивился, как вообще Селиванов, будучи раненым, смог отсюда выбраться. Шлюз в спутник находится в рубке, но ему при этом еще и требовалось расстыковаться так, чтобы не врезаться в станцию и улететь, минуя обломки. И тут следует учесть, что он почти потерял зрение и возможность пользоваться рукой.
Возможно, станция не сразу получила такие повреждения, но Селиванов ничего толком не помнил. А центральный компьютер станции приказал долго жить в момент аварии и никаких данных по станции мы не получали. Возможно оттого, что Артем повредил охладительную систему.
Зондами в экспедициях занимаются пилоты, но нашего пилота мы, разумеется, не могли использовать, поэтому за мониторы сел Бернар, который по инструкции и должен был этим заниматься в случае отсутствия пилота. Но как сам признался, со времен учебы всего пару раз практиковался.
Бернар, насколько возможно, сумел приблизить зонд к станции, чтобы ее осмотреть. Мы увидели вырванные части борта. Часть станции, где была злополучная резервная система жизнеобеспечения, просто отсутствовала, а вместе с ней отсутствовали маневровые двигатели расположенные неподалеку. В принципе уже одно это объясняло странное вращение станции. Вообще станция выглядела так, будто там произошла целая серия взрывов, что возможно было истиной, ведь отрицать это мы не могли.
Потом Бернар пристроил зонд в хвост станции, и мы увидели лишь ряд погнутых камер сгорания. Некоторые были полностью уничтожены и сплющены в единую массу. Всего визуально я начитал целыми тридцать сопел из ста, что должны были быть. Что подтверждало факт того что первопричиной аварии была детонация топлива.
Мы хотели продолжить осмотр станции, но в зонд попал обломок. Бернару не хватило сноровки выровнять легкий беспилотный зонд, его закрутило, и он стал практически неуправляем. Единственное что удалось Бернару – это уронить зонд на поверхность, проконтролировав, что на поверхности в той точке нет ничего важного.
Все было ясно как день, станция падает, и возможности восстановить ее орбиту мы не имеем. А значит надо грохнуть ее об Япет, желательно где-то подальше от нас. Мы не могли это сделать сами, потому автоматика на станции не работала, дураков лететь туда и делать все вручную среди нас не было. Оставалось радиоуправление, которое с поверхности было недоступно, и осуществлялось только при помощи огромных орбитальных комплексов, ближайшие были расположены на орбитах Сатурна и Титана.
Фрам связался с агентством и сообщил им о том, к каким выводам он пришел после осмотра станции. Хотя я уверен, что к этим самым выводам он пришел уже в ту секунду, когда увидел Селиванова. «Он чувствует нас своими детьми, у старых космонавтов это в крови. Фрам будет тащить нас из болота, даже если мы сами туда добровольно залезли. Он, как никто, серьезно относится к своей ответственности за наши жизни и здоровье» – так действия Фрама объяснил мне Раджич.
За следующие три дня мы при помощи станции на Титане удачно прияпетили нашу станцию на темной стороне спутника. А уже на следующее утро агентство взялось за расследование с присущей ему дотошностью. Заодно они почему-то рассматривали и мой случай.
Нам обрубили связь с Землей, связаться можно было только с агентством, Титаном и Сатурном. Я только собирался позвонить Рите и объясниться когда это произошло. Вместо этого я успел лишь написать сообщение о причинах задержки, и то спешил и настрочил на редкость непонятный текст. Зато каждый из нас по нескольку раз приглашались на продолжительную беседу с агентством. Я лично пять раз беседовал с разными людьми столько, сколько позволяла связь. Фрам же вообще почти не прекращал связи с агентством.
Вскоре все кроме Фрама и Селиванова перестали интересовать агентство. По поводу моего случая агентство пришло к выводу, что это не более чем случайность, никаких ошибок за персоналом и руководством замечено не было. Мне пообещали выписать благодарность и дать «медальку», как и всем кто, участвовал в моем спасении.
Хотя копали они глубоко, дорылись даже до поцарапанного шлема и передозировки медикаментами. Но я исправно посещал Переса как тот того требовала инструкция, и вообще шел на поправку. В итоге в агентстве отреагировали достаточно мягко, составили рекомендацию, согласно которой мне следует взять годичный отпуск, а потом можно возвращаться куда захочу. Ну и благодарность решили не выписывать, ограничились премией.
Это была рекомендация, ее можно было просто положить куда подальше и забыть, но после всех этих приключений и двух недель езды в коляске я уже думал, что отпуск не такая уж и плохая идея.
После этого меня больше не беспокоили, но напряжение на базе росло. Когда агентство, наконец, объявило свой вердикт, многие вздохнули с облегчением. В данный момент они видели в действиях Селиванова злой умысел, сейчас он фигурировал в расследовании как саботажник. Агентство предписало изолировать Артема от команды и отправить его с ближайшим межпланетником на Землю.
Нам теперь было не так-то просто выводить грузы на орбиту в отсутствии станции. Придется поднимать спутник, у которого не самая большая грузоподъемность. Времянка, это предел его мощности, больше он тянуть просто не мог, а времянка изготавливалась из легких материалов, и весила как вездеход. Он будет на орбите ждать межпланетник, тот попытается подобрать спутник, разгрузить и отправить домой. На словах просто, а вот на деле межпланетники очень плохо управлялись вблизи планет, даже к большой станции они стыковались далеко не всегда с первого раза, что уж говорить о маленьком спутнике, который надо было ловить магнитным захватом и тянуть в трюм. Получалось раза с десятого при хорошем везении. Что испытывал при этом человек в спутнике рассказывать, думаю, будет излишним. Представляя, что нам надо на спутнике тащить на орбиту кучу образцов пород и аппаратуры и столько же забирать, всем становилось плохо.
Станция наполнялась грузом постепенно, по ходу смены, и межпланетник проводил разгрузку-погрузку где-то за сутки. Здесь же лишенные такого грузового буфера, мы обречены были в течение двух недель заниматься исключительно грузами. Да и станция, упав, похоронила в своих обломках много нужных вещей, что мы уже успели на нее переправить. Придется отправлять спутник смотреть место крушения и если там осталось что-то ценное, сбрасывать времянку и ехать за всем этим добром. А Бернар от перспективы побыть пилотом, тем более скидывать времянки бледнел и глубоко уходил в себя.
В общем, все предвкушали тяжелые недели, да бранным словом поминали Селиванова, что сидел запертым в каюте, доступ туда имели только Фрам и Перес. Каждый имел свое мнение на счет произошедших событий. Фрам упорно продвигал идею о том, что Селиванов ошибся, и все это как-то связано с переутомлением и после лечения Артем будет в порядке. Перес в случайность не верил и считал, что Селиванов хотел что-то сделать на станции, что-то вроде «Я же отличный пилот, надо провести проверку все ли тут работает!», но пожилая станция не ответила должным образом на эти испытания и развалилась.
Гарсон считал, что Селиванов не настолько честолюбив и считал, что Селиванову что-то помешало действовать нормально. Что-то что может напугать даже такого опытного летчика. И напугать на столько что он сейчас был согласен сидеть в заключении как вредитель, лишь бы не рассказывать.
У Бернара была теория неисправности. Он считал, что на станции был поврежден не только этот трубопровод, но и что-то еще. Например, центральный компьютер уже был неисправен, он был в предынфарктном состоянии и вполне мог случайно включить подачу топлива. А действия Селиванова просто совпали по времени. Бернар вполне допускал, что Селиванов делал все верно. Но теперь ему не хватило крепости духа в это поверить.
Единственным, кто придерживался версии саботажа, был Раджич. Как ни странно Мирко не связывал это с их враждой, а высказывался вполне корректно. Селиванов мог пойти на сознательную поломку станции, чтобы навести на нас агентство, мол, хотел им показать, до чего они тут все довели своей экономией. По его плану станция бы упала, он бы чудом спасся, написал рапорт о изначально аварийном состоянии станции. И разобравшись в ситуации агентство, выделило бы нам долгожданное финансирование.
Версия Раджича состояла из нестыковок практически полностью. Но, тем не менее, учитывая в целом эту странную ситуацию, могло быть и так. Я же все больше склонялся к версии о том, что Селиванов хотел сделать благо, да не вышло. Я думаю, он заметил, что орбита станции уже была нестабильна на тот момент, а еле живой компьютер не фиксировал это и не рапортовал на поверхность. Селиванов хотел решить этот кризис в зачатке. Задержку в действиях я объясняю тем, что когда пошло топливо орбита еще более изменилась и он запаниковал. Молчал он теперь потому что, признавшись, он говорил о том, что сознательно нарушил с десяток инструкций, и ему уже грозило что-то посерьезней увольнения.
Все это были пускай и логичные, но все же догадки. В агентстве ознакомили Фрама с предварительными результатами следствия, но нам он их не поведал. Что логично, мы все тут были друзьями, но дисциплину и субординацию в вотчине Фрама надо было соблюдать.
Сразу после того как Фрам был ознакомлен с этими материалами нам, наконец, позволили связаться с Землей. Я знаю, что всем хотелось поговорить с родными в этот день. Но когда я подкатил на своей коляске к рубке то никого не увидел, более того даже в коридоре рядом с рубкой связи никого не было. Видимо ребята решили пропустить меня вперед и не мешать. Ну, или Гарсон сумел перехватить сигнал и они сейчас сидят где-то в укромном уголке и готовятся смотреть телешоу, что даже более вероятно.
Я сидел в рубке и заметно нервничал. Пока передатчик настраивался, я весь истек холодным потом и начал крупно дрожать. Я, конечно, предупредил Риту о том, что позвоню ей тогда-то и во столько-то, и она на Земле сейчас ждала звонка. Но я, хоть убейте, не мог придумать, что же ей говорить и как. Точнее я знал, что хотел ей сказать, но никак не мог облечь это в слова.
Поэтому когда я увидел на экране лицо Риты, что сидела на креслице в нашей квартире, то меня одолел столбняк. Она сидела и смотрела на меня, а позади нее ветерок ласково трепетал занавески, которые она сохранила еще с тех пор. С улицы светило мягкое закатное солнце, а на скошенном потолке залегла неглубокая тень. Все располагало к легкой, непринужденной беседе, но я сжал ручки кресла до такой степени, что пальцы побелели, и ничего не мог с этим поделать. Рита была одета в свободную кофту скорее мужского кроя, на пару размеров больше чем ей было необходимо, и была совсем не накрашена. Она выглядела абсолютно естественно, и я это обожал. Я хотел было с этого начать, но сказал что-то вроде «прфффруаммм».
– Алекс? Ты тут? Изображение не движется. Все нормально?
– Нормально! – вдруг выдал я фальцетом, и очень живо ощутил, как где-то в дальнем углу базы сейчас покатывалась со смеху вся наша смена.
– Алекс. Очень хорошо, что ты позвонил…
И тут мы замолчали. Я видел, что она двигается по ту сторону экрана, сигнал на Япет приходил с ощутимой задержкой и потерей кадров, но даже так я чувствовал приятное ощущение живой встречи. Она просто смотрела на меня и глупо улыбалась, как люди улыбаются на школьных фотографиях, искренне, но абсолютно нефотогенично. Я представлял, как глупо выгляжу сам, но никак не мог найти слов, чтобы разорвать эту тишину. Да я и не хотел ее нарушать, я ей наслаждался. Все как будто было по старому, мы просто молча сидели рядом, и никакой пропасти меж нами не было. Вот она, передо мной, такая естественная и родная. Но то счастливое время прошло, пропасть существовала и никуда не денется, теперь оставалось только навести мостки.
– Как ты? – Да! Я просто мужик! Сумел хоть что-то выдавить из себя.
– Я? Никак. – Рита грустно кивнула. – У меня с тех пор все пошло наперекосяк. Вроде работаю, живу, встречаюсь с друзьями. Но на деле просто существую, за это время даже ничего в квартире не переставила с место на место. Даже подушки на диване раскладываю так, как они лежали в тот день, когда я из больницы выписалась. Даже не знаю зачем. Ходила к врачу, он говорит, что все у меня в порядке. Но такое чувство будто из больницы выписалась не я, а моя тень, которая ничего не может поменять. Я… – она ненадолго замерла. – Я так ждала этого звонка, но теперь не знаю, что и сказать. Как твоя нога, кстати?
– Почти не болит. Сейчас я в гипсе, но домой вернусь уже без него. – Я осекся, ведь сам еще, не решил ехать ли в отпуск. Или решил?
– Домой? Тебя списывают? – вообще это была плохая новость, но Рита заметно обрадовалась, хоть и пыталась это скрыть.
– Нет, я могу взять годичный отпуск. У нас тут произошел несчастный случай… с одним человеком, агентство заодно и мой казус перешерстило. Выписали официальную рекомендацию взять отпуск. На заключенный контракт это не повлияет, он просто расторгается. Потом уже можно вернуться.
– И ты приедешь? – Рита всеми силами пыталась показать, что ее это не волнует, но сама при этом приблизилась к монитору.
– Приеду.
– На весь год?
– На весь год.
Я видел тот момент, когда мои слова дошли до Риты. Она закрыла глаза и улыбнулась, потом она склонила голову на бок и засмеялась.
– А ты ведь теперь тоже хромоножка! Будет у нас семейка хромых.
– Хмммм – Рита сейчас будто сбросила тяжелую ношу с плеч. И сразу стала похожа на саму себя из тех давних времен, когда мы были вместе. Меня эта внезапная перемена сбила с толку, но Рита поняла это совершенно иначе.
– Прости-прости, наверно для этой шутки слишком рано. Я просто рада, что ты приедешь. Рада, что наконец-то ты будешь рядом. Мне тяжело дается это ноша, я не справляюсь.
– Столько времени уже прошло.
– А я стояла на месте! Я разуверилась во всем! Было время, когда я ненавидела тебя всей душой. Ненавидела и писала тебе письма, зная, что ты их блокируешь. Но это прошло, и теперь я поняла, что просто не могу пройти это одна. Я превратилась в ходячую мумию, мне нет и тридцати, а я уже не имею интереса к жизни. Мне нужен человек, который чувствует тоже, что и я.
– Рита, я тебя понимаю. Теперь понимаю. Прости меня, что слишком долго к этому шел.
– О чем ты?
Я не стал ничего говорить, просто отправил ей сообщение с тем прощальным видео. Через какое-то время она включила видео на своем терминале, я слышал издалека свой голос, который улавливал микрофон у Риты дома.
«Привет, Рит. Это Алекс. Если ты вдруг не в курсе, я сейчас на Япете. Но думаю, мои родители поддерживают с тобой связь и ты все знаешь. К тому моменту как ты услышишь эти слова, меня уже не будет в живых…» – так вещал я откуда с глубины пещеры на Япете. Мой голос к тому моменту заметно ослаб, да и говорил я, едва ворочая языком, а ведь рыжий мужик еще даже не заходил ко мне на огонек.
– Это кошмар! – заключила Рита и отложила терминал, будто его поверхность обжигала ей пальцы.
Повисла тишина, я сидел и не знал что сказать. Неужели сейчас она скажет что-то вроде: «Ты что там вообще несешь, идиот? Извини, но нам дальше не по пути!». Но она молча, смотрела то на экран, то на терминал.
– Я не представляю, чтобы со мной стало, если бы я получила это сообщение, не видя тебя. Если бы я получила, только это сообщение, – сейчас уже до меня дошло, что кошмаром она называла саму ситуацию, а не мой монолог. – Алекс, то, что ты говоришь, дарит мне долгожданное спокойствие. Я чувствую себя на седьмом небе. Но то, что я увидела, пугает меня до мурашек. В космосе погибло очень много людей, но все это время я не допускала и мысли что могу потерять еще и тебя. Обещай мне, что вернешься!
– Обещаю. Я приеду, как только закончиться срок и буду уже на своих двоих.
– Ты пообещал! Не забывай это, – вдруг на сигнал наслоились помехи, наверно снова мусор с Фебы мешает связи. – … выпишемся, и вместе вернемся домой.
– Выпишемся? – меня удивила фраза, прозвучавшая в конце, когда связь перестроилась. Я не уверен, но мне показалось, что она сказала именно это.
– Что?
– Ты сказала, выпишемся?
– Нет, я сказала, что мы выберемся и вернемся домой, в наш с тобой дом.
– Аааа, просто помехи.
– Да и ты всегда был немного глуховат. Кстати твой любимый петух еще здесь.
Она встала из-за стола, на котором сидела и пошла куда-то вглубь комнаты, мне показалось, что с тех пор как я улетел, она стала хромать чуть заметней. И тут кадр, в котором была видна лишь удаляющаяся пятая точка Риты и часть комнаты замер. Связь оборвалась, для космоса это нормальная ситуация, хоть и неприятная. Но меня неприятно вернул в реальность этот сбой.
Я уже был там, был дома с ней. Я сидел на диване, смотря как солнечный свет, пробиваясь из окна, рисует причудливые узоры солнечными зайчиками на косом потолке, отражаясь от настенных часов. Я был дома, чувствовал запах дома, чувствовал запах Риты, чувствовал ее мягкое, неловкое прикосновение. Я никуда не улетал, никогда не падал в яму и вообще никогда не бывал в космосе. А Рита никогда не попадала в беду и уже скоро наш малыш появиться на свет, и я жду этого с нетерпением.
Но все было не так. Теперь я видел лишь монитор, на котором замер силуэт Риты. Монитор этот был вовсе не дома, а на Япете. Я был в космосе, упал в яму и травмировался. А Рита потеряла нашего ребенка, и вернуть вспять ничего не получиться. Сейчас мы просто поговорили, притворяясь, что все у нас по-старому, но потребуется много времени и тяжкого труда, чтобы вернуть то тепло, что было между нами.
Я безрезультатно просидел минут пять, но, видимо, сигнал потерян окончательно. А потом передатчик вообще вырубился, чтобы не грузить систему. Я взял терминал в руки и отправил сообщение Рите о том, что связь отказала и теперь я не знаю когда смогу с ней связаться. Делать нечего, технический сбой. Я от обиды треснул ладонью по панели и покатился к выходу.
Связь у нас была хорошей, если требовалось передать данные или текст. Но вот видео или аудио напрямую передавалось тяжело. Сигнал с Земли шел сначала на большие станции, а с них уже ретранслировался нам. Ближайшими большими станциями, как я говорил, были комплексы у Сатурна и Титана. Как только мы попадали в зону вещания этих станций, все сразу кидались звонить домой. База-2 на Япете была расположена в этом плане неудачно, отчего мы имели прямую связь с внешним миром где-то пару раз в неделю, но этого было вполне достаточно экспедиции из семи человек.
Но иногда связь терялась даже в прямой доступности больших комплексов. Это было связано с мусором в космосе появлением различных астероидов на пути сигнала и прочими аномалиями. А ближе к Фебе так вообще пыль, содержащая магнитную руду почти полностью глушила сигнал. Иногда и Япет влетал в это облако, теряя прямую связь на месяцы. Сейчас было что-то другое, обычный мусор или астероид пролетел, никто не скажет наверняка. Титан-1 радостно сообщал мне о том, что мы в прямой видимости и сигнал идет замечательно, но приема не было, что-то ограничивало сигнал. Печально, но ничего не поделаешь. Возможно, потеря станции как-то влияла на это. Насколько я знал, связь станция не обеспечивала, но от нее на орбите осталась куча обломков, возможно именно они задерживают сигнал.
У агентства на Земле был такой сильный передатчик, что связывался когда угодно и с кем угодно. Но там была такая задержка, что минут десять ты просто дожидался ответа от собеседника. Этот передатчик использовался исключительно в служебных целях, например во время недавних допросов приходилось пользоваться именно этой связью, поскольку только она была постоянной. Ну и естественно мы отвечали на вопросы в письменной форме, ибо подолгу сидеть в узле связи и жать ответа на вопрос по десять минут не нравилось даже чиновникам из агентства.
А тем временем я медленно ехал по коридору базы до своей каюты, все еще окруженный ореолом домашнего благополучия. Я был счастлив и особо не разбирал куда еду. Один раз я даже чуть не улетел на кресле вниз по лестнице, что вела на технический этаж, где располагались установки кондиционирования. Я так и ехал, сшибая все углы и поворачивая не туда, когда на терминал пришло сообщение:
«Я знаю, как ты не любишь нежности, но не могу не сказать на прощание, что люблю тебя и очень жду».