Тем временем Гарсон сделал мне целую серию каких-то уколов и я сам того не замечая медленно погрузился в сон. Сознание еще не полностью покинуло меня, и я слышал, что Гарсон что-то говорит, но все менее четко. Будто его голос находился на строго определенной радио-частоте, а кто-то медленно вращал ручку настройки приемника, отчего голос медленно, но верно забивался помехами. Так за попытками пробиться сквозь помехи я проворонил момент, когда этот самый кто-то что сбивал настройки, вообще отключил приемник.
6
Я пришел в себя уже на базе, и кажется, с момента как меня нашел Гарсон, прошло огромное количество времени. Я спал, я был в полной отключке, но у меня как будто сохранилось чувство времени. Я живо, будто наяву, чувствовал те дни, что провел без сознания.
До этого момента я никогда не бывал в глубоком наркозе. Так вот оказывается, как он ощущается? Вовсе не приятный и легкий сон, а всеобъемлющая липкая пустота. Абсолютный мрак и тишина. Я будто плавал в густом эфире, в чертовом нигде, четко осознавая, что я – это я, и каждая минута тянулась невообразимо долго.
Поэтому я был безмерно рад, что, наконец, вернулся из забытья. Я открыл глаза и тут же яркий свет ослепил меня. Я ничего не мог разобрать. Только белое зарево окружало меня. Но одного факта того, что я был без шлема, а воздух имел характерный аромат очистительной системы столь родной теперь базы, было достаточно, чтобы я почувствовал себя счастливым.
Наконец, когда я уже весь истек слезами, глаза привыкли к столь яркому свету. Я разглядел окружающее помещение и с удовольствием подтвердил догадку о том, что нахожусь в послеоперационной на Базе-2. Рядом со мной на табурете для осмотра сидел Перес и спокойно спал громко храпя.
Серхио Перес – врач дальних экспедиций, «мужчина в расцвете сил». Загорелый мексиканец с белоснежной улыбкой, «гроза баров и главная угроза женской чести» если верить его словам.
Однако и бары и женщины могли здесь Пересу только сниться. И если на чистоту, в этом теле эдакого мачо на самом деле существовал весьма скромный и приятный человек. В космосе, как и на Земле, врачи сначала обучались в институте, затем летели на пару сроков на ближние рубежи стажироваться интернами, а затем улетали на предельные рубежи, чем дальше, тем лучше. Там они практиковали в самых экстремальных условиях и возвращались домой уже с научными степенями, либо преподавать, либо на исследовательскую работу.
Я не знаю точно, когда Перес достиг «рассвета сил», но ему сейчас было немного за сорок, а выглядел он, будто совсем недавно ему стукнуло двадцать. Единственное что выдавало его возраст, это глаза. Темные, отличные от черного всего на пару тонов, уставшие глаза. Когда он моргал, веки медленно опускались, и на долю секунды казалось, что они вообще больше не хотят подниматься. Картину завершала целая паутинка морщин, расходящаяся от глаз.
Когда на космодроме я попросился к нему пожить, то думал, что он как я, только окончил институт и собирается на первую смену. Только как-то вечером, оставшись один на один в непринужденной беседе, я впервые обратил внимание на эти глаза и понял, что сильно недооценил возраст нашего экспедиционного врача.
Перес на деле был еще одним человеком жизнь которого космос перелопатил по своему усмотрению. В пору юности ему «повезло» застать первую эпидемию Марсовой лихорадки. И это произошло на первом же его сроке в космосе. Сейчас достоверно известно, что эта болезнь вызывается обычным вирусом гриппа мутировавшем в условиях главной базы на Марсе, которая к тому времени как раз уже больше напоминала небольшой город, нежели исследовательское сооружение.
Но, это сейчас всем ясно, что это был просто немного видоизмененный грипп и лечится он точно так же. Но тогда никто этого не знал. Никто просто не предполагал, что на крупной базе может вообще вспыхнуть очаг какого-либо вирусного заболевания. В то время врачей готовили быть в космосе скорее только травматологами, хирургами и самую малость психотерапевтами, но никак не эпидемиологами.
Сейчас Перес охотно рассказывает истории, которые ему довелось пережить в ходе той битвы с болезнью. Эти истории не всегда так уж радостны и неизменно пропитаны немного черным космическим юмором. Однако они имеют неизменный успех во время всеобщих посиделок в кают-компании. Но вместе с тем Серхио непременно приговаривает, что так легко ему вспоминается то время ему только теперь, по прошествии пятнадцати лет, а тогда на базе ему было невообразимо страшно, и он очень боялся облажаться.
Итак, Перес отработал на Марсе, затем на Луне, потом два срока на орбите Венеры. Потом три срока к ряду на дальних рубежах. Он работал на Умбриэле, темном состоящем изо льда и камня спутнике Урана. После вернулся домой, в дань традиции он решил продолжать карьеру уже на Земле. Собираясь написать мемуары о Первой Марсовой Лихорадке и защитить докторскую диссертацию на тему связанную с заболеваниями глаз на Умбриэле. Да и семьей он еще так и не обзавелся, о чем искренне мечтал все эти годы.
Вот тут то и возникла загвоздка. Вроде все карты у него на руках: хорошая должность, неплохие сбережения, внешность. Но именно славившийся красотой Перес столкнулся здесь с проблемами, он больше привык общаться с оторванными конечностями, чем с женщинами. В итоге он так и не сумел найти себе вторую половинку. Он просто не понимал, почему женщины видят в нем только партнера на пару ночей, а никак не отца семейства с кучей детишек. Он воспринимал повышенное женское внимание к себе как признак истинной любви и со всей страстью влюблялся в каждую встречную, ответившую на его улыбку, с ходу представляя как она нянчит его детей.
После того как он много раз обжегся на этом, он начал немного сторониться этого внимания, боясь снова ничего не добиться и вообще приходя к выводу что все эти интрижки скучное дело. Он просто не понимал, как такая простая вещь как человеческие отношения может быть на самом деле столь сложна.
В итоге, жизнь на Земле где бытие течет тихо и размеренно надоела человеку, который всю жизнь провел в условиях жесткого морального прессинга. Он привык ждать от мироздания худшего и считал, что просыпаясь, каждое утро в мягкой постели под ясным небом, он непременно подвергает опасности человека попавшего в беду где-нибудь на Ио.
На эти мысли наслоился неудачный брак, продлившийся три месяца и принесший Пересу полное разочарование в семейной жизни. Перес, нашел, наконец, себе женщину, которая была готова к серьезным отношениям и очень хотела детей. После двух месяцев семейной жизни ее бывший ухажер получил серьезную травму на работе и попал в больницу. И она испарилась из жизни Серхио, проводя в больнице по многу часов подряд. Он терпел месяц, а потом плюнул и развелся с ней, она в свою очередь абсолютно не расстроилась.
Поэтому без каких-либо раздумий он подписал первый же контракт, что ему выдали в агентстве. Тогда как раз получилось так, что прошлый врач экспедиции после окончания контракта отправился писать диссертацию, да и травма геолога экспедиции не давала прошлому врачу покоя, он так и написал в рапорте, что уходит из-за недопустимого отставания экспедиции в области технических средств. Поэтому в агентстве быстренько пихнули Пересу контракт на место, куда ни один врач в своем уме не пойдет. А Пересу даже понравилось, он намеревался остаться тут еще на срок. Но даже если его не продлят, Серхио, с его слов, на Землю не вернётся ни при каких условиях.
Каюсь, этот человек внес некоторые корректировки в мое понимание этого мира. Когда люди говорят что-то вроде «не встречай по одежке», на самом деле имеется в виду, что не надо судить людей, которые выглядят плохо. Оказывается эта присказка глубже, чем я думал и работает в обратном направлении, не надо думать о людях, которые выглядят очень хорошо, что они пустые внутри.
Я всегда немного завидовал «красавчикам» вроде него, мне всегда казалось, что уж у этих ребят все в жизни складывается как детский конструктор – ладно и складно. А оказалось, что в итоге никто и не видит за смазливой внешностью человека как такового. Видим красивую картинку и наше мнение о нем уже готово. И это мнение складывается не в пользу человека. Конечно, есть такие индивиды, которым не хватает ума даже на то чтобы понять, что кроме внешности у них ничего нет, они то и подтверждают это правило. Но Перес-то был другим. Диаметрально противоположенным, но люди относились к нему именно как к недалекому. Женщины думали, что он ветреный, не веря, что он правда хочет семью и детей. Мужчины тоже так думали и пытались бить ему лицо, а ведь на деле он просто искал простого человеческого счастья.
Даже сейчас он выглядел как человек с обложки календаря, что так охотно раскупали женщины средних лет. Но вместо ярких плавок на нем был одет комбинезон в нескольких местах помеченный красным крестом. Да и окружающий пейзаж в виде операционной, где сильно пахло антисептиком, тоже плохо вписывался на глянцевую картинку. Ему было комфортней среди льда и камней вправлять людям вывихи, нежели на пляже в объятьях красотки, что делает ему массаж.
– Эй, Перес! Ау! – мне надоело лежать, к тому же очень сильно хотелось пить.
Он прекратил храпеть и медленно поднял голову, улыбнулся и только после этого открыл глаза.
– Сейчас. – Он медленно встал с табурета и пошел к раковине набрать в кружку воды. Хотя я даже его об этом еще не просил. Стоя ко мне спиной он заговорил. – Как себя чувствуешь?
– Ну, вообще не очень. Но намного лучше, чем там в пещере.
– Еще бы. А в целом, что-то болит? Я имею в виду больше остального, – он вернулся и подал мне кружку с ледяной водой.
– Ничего не болит, кроме всего тела. – Я хлебнул воды, она резанула высохшее как сахара горло и я закашлялся. – Как будто меня били палками.
– Ну, учитывая то где ты побывал, и как тебя доставали, это нормально. Видишь хорошо? В голове не звенит?
– Нет, с этим все хорошо. Нога что-то не болит, ее нет? – решил я сразу снять самый главный вопрос.
– Обижаешь?! Я врач высшей категории, я тебе к голове пару рук могу пришить, и они работать будут. – Он задумался. – Ну, наверно я лишнего хватил, наверно только к пятой точке смогу, но нога твоя в порядке. Тебе, конечно, потребуется трость и суппорты в старости, да и на пенсию раньше отправят, но пока тебе рано об этом переживать.
– Меня спишут домой?
– А ты хочешь?
– Нет, конечно. – Все знали негласное правило, если отправляют на Землю, то дальних рубежей и серьезной работы уже не видать.
– Тогда не волнуйся. Гипс, уколы, процедуры, потом курс ЛФК и даже пару месяцев поработаешь перед концом смены.
– Лежать долго?
– Пару дней полежишь здесь, все-таки я тебе не доверяю, вдруг сразу бегать начнешь. Потом в кресло на месяц так точно.
– Пустяки, главное нога при мне.
– Вот это правильно. – Видно было, что Перес чего-то хочет сказать, но не решается, наконец, он глубоко вздохнул и сказал. – Слушай, я видел твой шлем… Надо поговорить о том, что произошло.
– Не знаю, хочу ли я это обсуждать. Но инструкция требует, так что я готов.
– Да, что-то такое я уже не первый раз слышу. Давай так, мы будем встречаться два раза в неделю. Ну, естественно если ты будешь в «полях» встречи не состоятся. Я сам до ужаса не люблю все эти мозгоправные посиделки, но так положено.
– Хорошо.
– Это обязательно. Два раза в неделю. Надеюсь, ты понимаешь как это серьезно?
– Конечно, понимаю. Учеба меня к такому не готовила, а еще на Земле отучился на «Специалиста по конфликтным ситуациям в отдаленном космосе». Чушь все это, бессмысленная.
– Я много лет в космосе, а когда со мной Фрам связался и сказал, что случилось, коленки затряслись. Жизнь периодически подкидывает что-то новое и гадкое. Никаких инструкций не напасешься. Я отдам тебе личный терминал, удаляй из него все, что посчитаешь нужным. Я посмотрел и составил рапорт, извини, но так положено, – он тут же поднял руки как бы извиняясь. – Я никуда не копировал и не отправлял то что там есть, все останется в рамках врачебной тайны.
– Хорошо, спасибо. – Я наверно очень покраснел. Еще бы, Перес наверно здорово веселился, слушая как я с ним прощаюсь. Но вид у него был спокойный и никакой издевки в голосе я не слышал.
– Ты поспи или если хочешь покоя, сделай вид что спишь, а тот они после операции все целым табуном по коридору бегают узнать, не очнулся ли ты. Ну, по крайней мере, бегали до отбоя.
– До отбоя? А сколько сейчас времени? Сколько дней я в отключке пробыл?
– Времени чуть больше суток прошло с того момента как тебя нашли. А время сейчас, оказывается, четыре часа утра, неплохо я тут у тебя вздремнул. – Сказал Перес, сверяясь со своими часами, и испытывая явное удивление увиденным.
– А что ты к себе спать не пошел после операции?
– А я и пошел! Ну попытался, решил зайти к тебе, посидеть пять минут посмотреть на показатели… И собственно ты меня будишь и уже четыре утра. Я немного подустал, столько не спал из-за тебя. Сначала сидел на связи, ждал, когда доберутся до тебя. Потом, когда узнал, что операция потребуется. Пробовал поспать, пока везут, но куда там, так переживал что глаз не сомкнул. Все сам себе клялся, что ногу починю, не буду отнимать.
– Нервная у тебя работа?
– Лучшая, вот я стою, смотрю на тебя побитого и вижу, как ты через полгода бегаешь. Сразу на душе легко становиться, возникает приятное чувство, что не зря я кислород здесь трачу. Такого больше нигде не ощутишь.
– Но ведь не всегда все хорошо? – козырнул я.
– Так, пытаешься меня на байку спровоцировать? Давай спать. И чтобы лежал, не двигая ногой, пока я не разрешу. Снотворное дать?
– Меня и так раньше вырубит, чем ты до двери дойдешь.
– Так и пользуйся случаем, до завтра.
– Слушай, подожди. Последний вопрос, я успел пропасть? – Если местоположение космонавта остается неустановленным больше двенадцати часов, об этом сообщается агентству, а то в свою очередь тут же сообщает родным.
– Да, успел. Но им уже сообщили, что ты жив и твоя жизнь вне опасности. Через пару дней я тебя отсюда выпущу, ну если будешь себя хорошо вести. Тогда и свяжешься с родней. Фрам перед агентством все формальности уладит! А теперь отбой, живо!
Перес, было, направился к двери и вдруг, и тут будто предугадал ход моих мыслей.
– Знаешь, Кириллов. Наверно я все-таки поторопился тебе терминал отдать, дай ка мне его. А то чувствую, что знаю я, чем ты сейчас вместо сна займешься! Будешь, краснея, панически стирать все что наговорил!
– Можно тебя, тогда, попросить об одолжении? Отправь одному человеку весточку. – Спросил я, отдавая Серхио терминал.
– Ага. «Я здоров. Как только появиться возможность созвонимся». Так?
– Верно. – Я снова раскраснелся. – Рите Кирилловой.
– Да, я в курсе. Отправлю. Спи, давай!
И забрав у меня терминал, он с чувством выполненного долга запихнул его в ящик самого дальнего от меня стола и довольно кивнул столу. После он убавил свет до мягких сумерек и покинул медблок. У меня же мысли никак не собирались в кучу. Я начинал думать о Рите, потом внезапно думал о омлете, потом перекидывался на паштет, в общем когда я наконец понял что просто-напросто голоден то тут же, почему-то, уснул.
Я не знаю, сколько я в итоге проспал, но проснулся я, оттого что за стенной перегородкой кто-то достаточно серьезно на кого-то кричал. Ему противостоял некто обладающий не менее звучным криком. Более того я, кажется, слышал что там за стенкой есть и третий человек который пытался что-то вставить, но его мнение кажется совершенно не интересовало первых двух.
Перегородки между помещениями на базе были выполнены из стали. И довольно таки плохо задерживали звук, однако совсем до конфузов не доходило. Но я уверен, что даже Бернар, который, скорее всего, сидит сейчас в гараже территориально находящемся в другом конце базы, через сотни метров пространства и десятки перегородок прекрасно слышит этот жаркий спор.
Наконец крики немного смолкли, спорщиков за стенкой, где, к слову, была смотровая медблока, осталось двое. Тот, кого я услышал первым, он так громко кричал, что уже немного охрип, и тот, кто никак не мог вставить слово. «Громкий» крикун продолжал кричать, кажется, уже ни к кому не обращаясь, а «тихий» так и не мог ничего толком вставить в разговор, даже учитывая то, что из громогласных собеседников остался только один.
Я чуть приподнялся на кушетке, чтобы разобрать, о чем собственно там так жарко спорили, как вдруг дверь в помещение, где я лежал, отъехала в сторону. На пороге показался Перес. Он выглядел так, что я резко завалился на спину, и попытался сделать вид, что сплю. Его волосы были взъерошены, лицо было красным, он нервно дергал себя за ворот комбинезона.
Перес естественно заметил, что я уже не сплю, а пытаюсь подслушивать. И этот факт, кажется, привел его в еще более раздраженное состояние. Он гневно раздул ноздри и заорал страшным голосом на всю станцию: «Селиванов! Есть и для тебя дело! Иди, развлекай Алекса, пока мы общаемся!»
Ну, я немного опустил детали его обращения, но Перес использовал столь витиеватые ругательства, что их лучше лишний раз не озвучивать. После этих слов он немного потоптался в дверях, и так и не сказав мне ничего, ринулся назад в помещение за стенкой, и прямо с ходу начал кричать на самого первого и самого громкого спорщика.
Вскоре в дверях появился Селиванов и очень робко зашел ко мне в послеоперационную. Он тут же закрыл за собой дверь, видимо надеясь, что так меня меньше будет беспокоить спор за стеной. А может он так хотел сам оказаться подальше от этого скандала, кто знает. Он немного потоптался у двери, не решаясь подойти и что-либо сказать. Я толком не мог разглядеть его, он стоял в пол-оборота, будто специально повернувшись ко мне левым боком. Я улыбнулся ему и помахал рукой, приглашая подойти поближе. Он еще немного постоял у двери в нерешительности, и наконец, глубоко вздохнул и подошел прямо к моей кушетке.
По мере того как Селиванов подходил ко мне улыбка постепенно сходила с моего лица. В послеоперационной было довольно мягкое освещение, каким его оставил накануне Перес. И я не сразу разглядел все детали, но вид Артема был просто устрашающий. Правая рука Селиванова лежит на перевязи, замотанная уже слегка пропитавшейся кровью антисептической тканью. Но не это столь напугало меня, голова Селиванова была перевязана, повязка охватывала всю верхнюю часть его головы, закрывала правый глаз и также уже достаточно пропиталась кровью. Он молча сел на тот же табурет, на котором сегодня спал Перес и смотрел на меня, будто давая мне время оценить увиденное. Взгляд его никак не мог остановиться на чем-то конкретном. Губы его дрожали, он силился что-то сказать, но видимо просто не в силах был собраться с мыслями.
Только теперь до меня дошло, что хотел сообщить нам Раджич по радио, пока мы шли по дну ущелья.
– Как ты, малыш? – выпалил он на выдохе и тут же расплакался.
Он оперся здоровой рукой на край моей кушетки, положил голову на руку и начал рыдать. Селиванов всегда был мягким человеком. Даже чересчур. Да, он был интеллигентным, умным, но при этом крайне малодушным. Над такими людьми обычно подшучивали в школе из-за их мягкости. Но при этом обижать их ни у кого не возникало желания. Их мягкость граничила с самопожертвованием, поэтому их хотелось наоборот защищать от всех невзгод реального мира. Они могли добиваться любых высот, но как только жизнь давала по носу такому человеку, как он покорно садился в лужу, и мотивации вылезти оттуда уже не находил.
Сейчас Селиванов сидел рядом с моей кушеткой и безутешно плакал. От этого мне самому хотелось в эту же секунду заплакать. Очевидно, мой товарищ по экспедиции и земляк попал в беду. И видимо в весьма серьезную беду. Не знаю о чем и с кем там сейчас спорил Перес, но очевидно там решался вопрос будущего нашего пилота.
Селиванов более или менее успокоился только минут через пять. Я все это время старался не смотреть на него и безуспешно прислушивался к спору за стеной, где люди уже перестали кричать друг на друга, а только ревели как звери. Меня сильно подмывало что-то сказать, но я никак не мог найти нужные слова. Да и что тут говорить, Селиванов ранен, и достаточно серьезно. Очевидно, что его жизни уже ничего не угрожает, однако может сказаться на работе. И что-то тут не так! Не было бы никакого спора, если бы Селиванов просто травмировался на задании, было что-то еще. Что-то из-за чего Перес теперь столь жарко спорил за стенкой.
Прошло довольно много времени. В конце концов, Селиванов дошел до той стадии, когда у организма просто кончились слезы, а сам он мог лишь всхлипывать, стараясь прийти в себя. Наконец, он видимо нащупал какую-то моральную почву под ногами, встал с табурета, доплелся до раковины и неловко умылся одной рукой. Да так и замер, стоя ко мне спиной и медитативно смотря на то, как вода собирается в слив.
– Помнишь, со станции кислород истекал? – вдруг сказал он.
– Да, ты что-то такое говорил. Когда бур скидывали.
– Я решил пристыковаться, проверить. Фрам одобрил осмотр. – Селиванов замолчал, кивнув в сторону стены. Из чего я сделал вывод, что вторым спорщиком за стенкой был начальник нашей экспедиции.
Я не торопил его, видно было, что ему очень тяжело говорить о произошедшем на станции. Я как-то даже забыл, что сам лежу в медблоке и отхожу после операции. И не далее как сутки назад, я чуть не остался без ноги, а может и вовсе едва не погиб. Трагедия Селиванова отчего-то казалась мне куда более глубокой, хотя, по сути, я сам сильно пострадал. Однако почему-то я жалел его куда сильнее, чем себя. Вероятно, это было связано с тем, что Селиванов расклеился, сдался, и я жалел его именно поэтому, синдром медсестры.
– Ладно, – Селиванов, наконец, закрыл кран и с пугающе наигранной улыбкой на опухшем лице вернулся на табурет. – Ты то как?
– Упал, очнулся – гипс. У меня-то все очевидно, да и ребята на базе наверно уже тысячу раз историю друг другу рассказали. Наверно уже даже интересными подробностями обросла эта история и превратилась в сказку. Перес молодец, ногу сохранил. Домой не придётся ехать. А вообще страшно было до жути, лежал там, в пещере прощался со всеми.
– Я бы наверно не пережил такое. Сразу бы сдался. Поэтому в пилоты и пошел. Мне Перес вполне доступно рассказал, что там случилось. Сам-то я уже здесь в медблоке был, когда все произошло. – Артем ненадолго замолкал. – Ты говорят, даже медпомощь сам себе оказывал.
– Ага, до оказывался до зеленых чертей. Серьезно, слишком много обезболивающего принял, даже немного страшно было за свое психическое здоровье.
– Ну, все равно, помощи благополучно дождался, а значит молодец. – По этой реплике я понял, что Перес или кто-то еще успели прибрать куда-то мой шлем и рассказывали всем «облегченную» версию моего спасения. Судя по всему, мало кто был в курсе до чего я в итоге дошел в передозировке медикаментами.
– Ты извини, может, тороплю, но что там, на станции случилось?
– Там, – Селиванов замолчал, его лицо скривилось , а в глазах снова проступили слезы. Я тут же пожалел, что вернул его в те воспоминания, но было уже поздно. Будет мне уроком человечности, а ведь еще психологию дополнительно изучал, дурак образованный, не более. – Там трубу просто пробило от резервного резервуара с кислородом. Та система, что стоит, на случай если фильтры откажут. Так вот, от старости прохудилась труба, что под наружной обшивкой идет, я это понял и просто клапан закрыл резервной системы, отключив ее полностью. В тот момент я так думал…
Селиванов затих и прикоснулся к повязке на голове. В этот момент дверь снова внезапно открылась, но теперь на пороге стоял Фрам собственной персоной, он явно пребывал в состоянии праведного гнева, и был готов кого-нибудь убить. Нильс Фрам до красноты сжимал кулаки, а затем разжимал и в этот момент руки его начинали крупно трястись. Но на меня он посмотрел с искренней отеческой заботой. Ну, я думаю, что он именно это пытался изобразить своими налитыми кровью глазами.
– Алекс! – он улыбнулся и ей богу, лучше бы он этого не делал, настолько устрашающая у него получилась улыбка. – Ты то как? Нормально?
– Так точно! Скоро буду бегать.
– Отлично, отдыхай тогда! – он все пытался изображать спокойствие и заботу. Но вот это пожелание прозвучало как угроза. – Артем, сейчас Перес в смотровой приберётся и перевяжет тебя! Заодно поговорите, он позовет.
И не дождавшись ответа, удалился, закрыв за собой дверь. Перес же в смотровой продолжал спорить уже сам с собой и чем-то грохотал, кажется даже что-то разбил.
– Но, все оказалось не так, как я предполагал, – неожиданно продолжил Селиванов. – Закрыл я не клапан на резервной системе кислородного обеспечения. Я открыл клапан, соединяющий топливный бак с маршевыми двигателями… Сообразил, что сделал что-то не то, только когда уже в иллюминатор стало видно утечку топлива. Тут же закрыл подачу топлива, но поздно. На автомате сработал стабилизационный движок, ведь орбита изменилась, из-за истечения топлива, надо было стабилизировать. Все снаружи полыхнуло, станцию замотало, где-то случилась разгерметизация, не знаю точно где, меня сразу в рубке заблокировало. Очень страшно было, швыряло и бросало буквально по всей рубке. И тут я схватился за что-то, чтобы не убиться. А этим чем-то оказался шланг с жидким кислородом, для охлаждения бортового компьютера. Сильно тряхнуло, и шланг я вырвал как будто он никак не крепился… И меня… Окатило.
– Господи! – я достаточно легко представлял себе тот ужас, что пережил Селиванов.
Вообще маршевые движки на станции используются только для полетов до места работы. То есть на данной станции он не работал уже много лет, как минимум пару десятков. И Селиванову «повезло» что она просто не развалилась при подаче топлива.
Топливом для современных ракет служит гибридное топливо. Оно представляет собой смесь жидкостей служащих окислителем и топливом, но помимо этого топливо еще находится в твердом состоянии в камере сгорания (отсюда и название гибридное), по консистенции топливно-окислительная масса напоминает желе. Во время пуска пилот запускает подачу топлива, жидкая фаза поступает в камеру сгорания и через пару секунд пилот дает зажигание. Топливо воспламеняется в камере сгорания, так же воспламеняется и твердое топливо, все это с чудовищной силой вырывается через несколько сотен сопел и станция летит куда надо.
Я не специалист, поэтому и говорю об этом настолько скупо и просто. Однако даже я понимаю, что если не включить зажигание, то все топливо просто вытечет из корабля через сопла, собравшись в довольно плотную массу вокруг станции. Что и произошло.
Но дело в том, что на станции работали автоматические стабилизаторы, маленькие двигатели, что удерживают станцию строго на орбите. Один из них сработал, и как назло именно в этот момент, что привело к детонации. Взрыв, скорее всего, был не сильным, он просто не мог быть сильным, так как был ненаправленным. Но этого хватило, чтобы вывести станцию из равновесия и очевидно повредить что-то еще на престарелой станции. Это и привело к трагедии.
Одно только было мне не понятно, резервная система подачи кислорода и двигатели управляются с разных панелей.
– Артем, а как ты собственно…
– Я перепутал их! – глаза у него снова на мокром месте. – Я сидел в кресле пилота и просто по памяти щелкнул тумблер. Только вот память меня подвела. Верный тумблер на неверной панели.
Я уставился в пустоту. Селиванов едет домой. Грубейшая и глупейшая ошибка. Неизвестно какие вообще последствия взрыва. Может быть, там вообще полстанции не работает. Еще и сам покалечился. Лучший пилот в системе будет списан на берег. Как вообще можно было допустить такую ошибку? Даже я, человек, имеющий очень отдаленное отношение к пилотированию, знал, где эти два тумблера. И даже если бы не знал, они подписаны. Ясно и четко, а при подаче топлива еще и раздается зуммер.
Я никак не мог понять, как это произошло. Но решил не высказывать своего мнения, не то время.
– А что твой глаз?
– Глаз? – Артем прикоснулся к повязке и его лицо снова перекосило. – Перес говорит заживет, но зрение сильно упало.
Мне стало очень тошно, и я отвел взгляд куда-то в сторону двери. И только этот момент я заметил, что на пороге стоит Перес. Не знаю, давно ли он тут стоял, но выглядел он глубоко уставшим. Медик уже сжег все свои эмоции, и почти не реагировал на происходящее. Он ничего не говорил, просто стоял, опершись спиной на дверной проем. Артем заметил, что мой взгляд сосредоточен на чем-то позади него и обернулся. Они молча смотрели друг на друга, это был долгий и тяжелый миг. Миг, когда шестеренки чьей-то жизни замерли на секунду, другую, но это вовсе не легкий отдых от бытия на берегу моря, где время как я говорил, идет медленнее.
Кто-то только что выжал сцепление и теперь переключит передачу, это просто пауза перед новым этапом движения. И Селиванову в собственной машине бытия сейчас принадлежит лишь роль пассажира. Ему не светит ничего хорошего на этом новом этапе, но повлиять на собственную жизнь он не в силах, она в руках кого-то другого. Перес смотрел на Селиванова и что-то обдумывал. Видно, что ему предстоял какой-то нелегкий выбор, а он еще и близко не придвинулся к окончательному решению. Именно он сейчас был за рулем, именно ему теперь предстояло решить, что дальше ждет Селиванова.
– Пора? – наконец прервал молчание Артем.
Перес молча кивнул и вышел из послеоперационной, так ничего и не сказав. Селиванов обернулся ко мне, улыбнулся и ласково потрепал по пострадавшей ноге. Когда ко мне вернулась, потерянная из-за сильной боли, возможность видеть, Селиванова в помещении уже не было. Было слышно только, как за стеной чем-то едва слышно гремит Перес. Никаких эмоций в этом уже не было, только профессиональная работа врача. Пока он работал, они не обронили ни единого слова.
В общем, я понимал, из-за чего так скандалили Фрам с Пересом. Фрам наверняка настаивал на том, чтобы Перес признал Селиванова негодным к работе в космосе по медицинским причинам. Отчет об аварии составляется так, что Селиванов ошибся в стрессовой ситуации. Что в прочем не будет подлогом, со станции истекал кислород, это вполне входит в определение стрессовой ситуации.
Тогда Селиванов отлежится годик дома, пройдет медкомиссию и получит какую-нибудь простенькую работу. Например, будет возить людей с Земли на орбиту на небольших ракетах. Или работать на погрузчике при постройке больших кораблей (они строятся в космосе на орбитальных комплексах, так что погрузчик здесь это небольшой корабль с манипуляторами). И так до самой пенсии, я уверен, что такая работа ему под силу и с плохим зрением.