9
Как Перес и обещал, на второй день после операции, он повез меня в радиорубку, для сеанса связи с Землей. Я чувствовал что вполне могу сам доехать до радиоузла, но Перес настоял на том, чтобы сопровождать меня туда и обратно на этом пути. Он мотивировал это тем, что хотел помочь мне с креслом, обращаться с которым я еще не приноровился. Но на самом деле, по инструкции я считался потенциально опасным объектом на базе, и все мои перемещения должны были отслеживаться.
Это было с одной стороны формальностью, но я чувствовал, что ко мне относятся с опаской, правила нарушать никто не хотел. За прошедшие дни все, кроме Селиванова, что был на орбите, проведали меня в медблоке. И все они чувствовали себя немного неловко.
Раджич и Гарсон, старательно делали вид, что ничего не произошло. Раджич сказал мне, что Фрам решил «отрезать гнилую поросль» пораньше и отправит его домой вместе со мной. Фрам, со слов Раджича, сообщил агентству о том, что экспедиционные работы приостановлены до конца смены. Из-за моей травмы и фактического отстранения Раджича просто некому вести полевые работы. Поэтому он и отправит Раджича вместе со мной за компанию, от греха подальше, раз уж представился такой благодатный повод. А на Земле сейчас агентство ломало голову, чем же занять пять человек до конца смены. Но, как говорит Гарсон, в таких случаях обычно приходит распоряжение заняться «ремонтно-уборочными работами» и все бьют баклуши до конца смены.
Раджич не верил что у меня «слетел вентиль», и считал, что я удачно пройду медкомиссию после лечения и вернусь. Свои же перспективы он оценивал куда более пессимистично: «Я старый, Алекс. Я не обкололся обезболивающим и разбил шлем, я влез в драку и бросался на людей, кактеперь выясняется. Лечить меня вроде не надо, но переведут туда, где спокойно и тихо, чтобы передохнул. Там внимательно посмотрят, как себя вести буду, если плохо – спишут. Но плевать на все я хотел и не буду под их дудку плясать».
В этом был весь Раджич. Отличный технический специалист, отовсюду получающий негативные рекомендации относительно работы в команде. Однако до выговора и отстранения он докатился впервые, но его это видимо не остановит.
Гарсон же стал ко мне даже более расположенным, чем за все время, проведенное на Япете. Гарсон был в том месте, куда я провалился, и по его словам, если бы на первом сроке он упал в эту пещеру, то наверно не сумел и столько протянуть. Опытный Гарсон признавал, что опоздай он на три-четыре часа, тогда я, верное дело, уже покончил бы с собой. «Но все обошлось, еще полетаешь. Помнишь про Ио? Ты обещал!» – так подбадривал меня Гарсон.
Бернар был единственным человеком, который проявлял ярко выраженную опаску, не стараясь ее скрыть. Обращу внимание, что не враждебность, а именно опаску. Он явно считал, что меня надо вообще изолировать от всех. Навестить меня, его заставили скорее остальные ребята, нежели собственное желание. Он постоял в трех метрах от койки пять минут, буркнул какие-то пожелания, рассказал два старых анекдота и как можно скорее удалился.
Вообще Бернар всегда сторонился тех, кто «выпал из обоймы». Так Раджич, подравшись с Селивановым, которого Бернар, к слову, и сам-то не любил, попал в черный список. Когда я спросил об этом Переса, тот сказал, что у Бернара есть определенные причины для такого поведения, но отказался их мне озвучить, ибо конфиденциально.
Итого: теперь получалось что я у Бернара в черном списке. Фрам вообще считает мою ситуацию вступительным испытанием в элитный клуб. Перес старательно делает вид, что ничего страшного не произошло, а носиться со мной он только по доброте душевной. Гарсон и Раджич изображают своих в доску, а Селиванов вероятно вообще особо пока не задумывался по этому поводу.
В целом я ожидал чуть более теплого приема, но в целом мог понять ребят. Я для них кошмар наяву, я олицетворяю то, чего боится каждый космонавт. Поэтому-то меня и сторонились. И экспедиция на Япете, была уже не моей экспедицией. Это чувство было сродно тому что чувствуешь когда приходит время покинуть стены родного института. Ты все еще здесь, стены такие родные, но они уже не твои. Кто-то другой продолжит учиться здесь, и эти стены стоят здесь ради него, а не ради тебя. Ты тут уже лишний, выметайся.
Кроме Бернара, все были максимально корректны. Но они оставались частью целого, а я уже нет. Даже сейчас, когда я ехал по коридору на коляске, рядом идущий охотно Перес поддерживал бессмысленный разговор. Но это был разговор между врачом и хорошо знакомым пациентом, а не между близкими друзьями.
– Алекс, связь будет часа три. Понимаю, что тебе много чего хочется сказать, но постарайся сделать все поскорее. Чтобы остальные тоже успели позвонить домой. – Сказал Перес, стоя в дверях рубки. – Я буду снаружи, зови если что.
– Без проблем. А где очередь? Терпеливо ждут театрального представления, перехватывая сигнал?
– Не знаю. – Перес безучастно пожал плечами.
В ту секунду заводя коляску в рубку, я понял, что меня никто не будет подслушивать, а очереди нет, потому что все ждут, когда я уеду. И вовсе не потому что вдруг стали соблюдать рамки приличий. Я им просто не интересен, я чужой. Алекс Кириллов больше не свой парень. Он просто еще один предмет на базе, не более родной чем «Мальта» в гараже.
С такими тяжелыми мыслями я включил связь и вскоре увидел на экране Риту. Она сидела в той же комнате что и в моем сне, я узнавал наш дом. Но привычным осталось только помещение со скошенной крышей. Вся мебель была другой, Рита полностью переменила обстановку в нашей квартире. Вместо привычного для нее легкого беспорядка, в комнате была идеальная чистота. Сквозь жалюзи на окнах я видел отголоски тяжелого серого неба, которое так диссонировало с мягким закатом, что я видел в своих мечтах.
Более того, и сама Рита сильно изменилась. Она сменила стрижку, переменила цвет волос с темно-каштанового на свело-рыжий. Да и вообще выглядела иначе: другая косметика, другой тип макияжа. Макияж, она не очень-то любила краситься, но сейчас на ней был легкий макияж деловой леди. Привычные яркие, свободные платья сменили строгая белая блузка и черный кардиган.
Я на долю секунды даже усомнился она ли это. Но это была, несомненно, она. И сейчас Рита смотрела на меня абсолютно несвойственным ей холодным взглядом. До сей секунды я не мог и думать, что у моей светлой и легкой Риты может быть такой тяжелый взгляд. Хотя моя ли она? Видимо теперь это большой вопрос.
– Привет, Алекс. – Сказала она, будто ей звонил не я а назойливый коммивояжёр, предлагающий свои услуги.
– Привет, Рит. Как дела у тебя?
– Нормально. Недавно закончила ремонт в своей квартире. Обживаю потихоньку, здесь пока пустовато, но все понемногу обустроится.
На этом беседа и замерла. Я уловил, как Рита четко выделила в своей реплике то, что квартира именно ее и ни в коем случае не общая. Более того, она была не особо-то словоохотлива, что было для нее немного странно. Рита даже не поинтересовалась как у меня дела. Я чувствовал себя, неуютно, будто грязный попрошайка выпрашивающий милостыню на вокзале. Возникло желание прервать беседу прямо сейчас, ибо Рита явно не была столь рада поговорить со мной, как я с ней. Но раз уж я на начал все это, то надо расставить все точки над i.
– Знаешь, я тут попал в беду.
– Да, мне звонила твоя мама, сказала, что ты потерял ногу. – Сама простота, будто я потерял ключи, а не часть тела.
– Мне установят протез, надо будет лечиться на Земле. Месяца через три уже буду на Земле, и проведу там целый год.
– Сочувствую. Наверно тяжело тебе там пришлось?
– Да… Знаешь мы бы могли поговорить, когда я прибуду на Землю. Смотрю, сейчас ты не очень настроена поговорить.
– О чем ты хочешь поговорить? – совершенно безучастно сказала она.
– Рита! В чем дело? – я не выдержал и со всей силы треснул кулаком по панели.
– А, злишься. Я тоже злилась. – Рита вдруг улыбнулась, эта улыбка выражала полное удовлетворение сложившейся ситуацией.
– Я не понимаю.
– Ничего скоро поймешь. – Сказала она уничижительным тоном.
– Знаешь, Рит. Иди-ка ты куда подальше! Я ожидал, что мы нормально поговорим, а ты тут строишь из себя королеву.
– Ха-ха-ха – Рита засмеялась в голос и зааплодировала.
– Что смешного?
– Мне действительно весело. И знаешь, почему мне сейчас так весело? Потому что сегодня восторжествовала справедливость! Алекс, было время, когда я, как дура, слала тебе сообщения каждую неделю в надежде что ты, наконец, свяжешься со мной. Я ждала тебя, правда ждала. У меня до сих пор никого нет. Но когда я узнала, что тебе отняли ногу, и ты только теперь сподобился со мной поговорить, я поняла какой же ты все-таки лицемер. Пока я лежала в больнице, и мне было плохо, ты улетел на свой, чертов Япет и даже весточки мне не оставил. И все, на сообщения не отвечал, не пытался справиться о моем здоровье. Только твои родители звонили мне и поддерживали меня.
А тут ты объявился, герой недоделанный. Потерял ногу где-то в ледяной глуши, которая никому не нужна. Звонишь и говоришь, что нам надо встретиться, поговорить. Нет, милый мой, ты оставил меня в беде, а я пожалуй в долгу не останусь.
– Я чуть не умер там! Я уже даже со всеми попрощался!
– И именно тогда понял, что был не прав? Ах ты, миленький мой, знаешь, всему свое время? Вот ты, например, опоздал. Если бы ты позвонил мне неделю назад, когда был еще здоров, тогда бы я пришла по первому твоему зову. Но сейчас, когда ты беспомощен, и тебе нужна помощь, я собираюсь отплатить тебе той же монетой.
– Ты ставишь равенство между тем, что произошло со мной и что случилось с тобой?
– Почему нет? Мы оба попали в беду и нуждались в помощи близких.
– Но я не убивал наших детей!
– Алекс, я… – Рита замерла на полуслове, ее злорадство куда-то испарилось. Рита снова на минутку стала прежней. – Неужели ты думаешь, что я мало винила себя? Неужели ты считаешь, что я с легким сердцем вернулась в наш дом? Я прекрасно отдаю себе отчет, что я виновата в случившемся, я до самой могилы буду нести чувство вины глубоко в груди. Но знаешь, кого называют родным человеком? Помнишь обеты на свадебной церемонии? «Не оставить, ни в горе, ни в радости». Ты оставил меня в горе! Я плакала каждый день, слезы лились из меня, пока я не забывалась в дремоте, которую вызывают транквилизаторы. Каждое утро, открывая глаза, я жалела, что не умерла во сне.
Но это прошло, я прошла через это одна, хотя взывала к тебе в каждом своем сообщении. Потом я просто хотела изъясниться с тобой, попытаться склеить то, что осталось от нашей семьи. Но ты снова остался глух ко мне. Я получила сообщение о том, что ты полетишь еще дальше, на Нереиду. И тут я поняла, что склеивать то уже нечего. Наша семья была уничтожена в тот день, когда я потеряла ребенка. Я долго старалась пробиться сквозь глухую стену, и, прочитав это сообщение, поняла, что все бесполезно. И тут ты звонишь: «Я потерял ногу, скоро прилечу, давай сделаем вид, что ничего не произошло». Нет, Алекс. Теперь твоя очередь страдать в одиночестве, я умываю руки. Прости, все кончено. Когда ты прилетишь, мы урегулируем все бумаги через доверенных лиц и разойдёмся как в море корабли. Мы больше не увидимся, прощай, Алекс. Теперь я буду глуха к твоим мольбам, моя очередь сбежать от проблем.
– Рита?
Но поздно, Рита уже выключила свой передатчик. Я сидел и смотрел на мерцание экрана. Сигнал с Титана-2 всегда пробивался с небольшими помехами. Сейчас только созерцание этих самых артефактов на экране удерживало меня от того чтобы начать крушить все в помещении радиоузла.
Вот и все. А что ты ожидал? Во сне она ждала, она была такой же беззаботной и легкой, как до трагедии. Но в реальности так просто не бывает, эта трагедия закалила и озлобила ее. Та Рита, которую я помнил, и та Рита, с которой я только что разговаривал, это два абсолютно разных человека. Людей всегда меняют потрясения. Меня тоже изменило то, что произошло, но иначе, я просто закрылся и убежал. Сейчас я сознаю, что Рита была права, я просто лицемер. Неужели это моя расплата? Видимо да, придется бороться дальше одному. А если мне запретят работать в космосе? Никто теперь мне не посочувствует.
В эту секунду я очень живо представил Риту, что лежала на больничной койке и тут ей говорят, что я уже улетел на Япет. Я тут же почувствовал себя редкостным негодяем. Я чувствовал свое тело, будто оно чужое. Чужое, покореженное тело, в котором жила такая же покореженная душа. Душа, которая не способна на сострадание…
Я вдруг вспомнил, что на базе есть еще шесть человек, что хотят поговорить со своими близкими и покатил коляску к выходу. За дверьми, как и обещал, стоял Перес. Он, ничего не сказав, просто пошел рядом с инвалидным креслом. Я не знаю, был ли Перес столь вежлив и учтив, или у меня на лице было все написано. Но он просто шел, смотря себе под ноги и мурлыча под нос какую-то старую песню.
– Серхио, а у тебя в загашниках нет коньяка или чего-то подобного?
– Тебе нельзя, тебе вводят много медикаментов. И ты, кажется, забыл про печень.
– Жаль…
– Все так плохо?
– Плохо, теперь и в отпуск то ехать некуда.
– Время пройдет, душевные раны зарастают так же, как глубокие порезы.
– Почему именно глубокие?
– Потому что остается рубец.
– Разумно.
– Алекс. Я даже не могу дозу снотворного увеличить. И так твою печень еще сильнее загоняем. Может, просто с тобой поговорим?
– Пожалуй, нет. Я благодарен тебе, но мне надо подумать. Наедине с собой.
– Я все равно перед отбоем загляну.
Я понял, что зря вообще что-то Пересу сказал, теперь все участники экспедиции снова по очереди посетят меня с «ненавязчивыми» визитами. А возможно и по нескольку раз на дню, чтобы не проворонить момент, когда я попытаюсь повеситься на бинтах.
Однако никто ко мне не зашел. К своему удивлению, я совершенно спокойно перекусил и теперь лежал в палате, думая о своем. Как ни странно, сколь я не старался направить поток своего сознания на решение семейных проблем, ничего не выходило, я постоянно отвлекался на мысли вроде: «Если кто-то засунет в скафандр Бернара несвежий сухпай, то он сразу подумает на меня, или все-таки допустит, что это мог сделать кто-то еще?»
Я думаю, что это связано с тем, что я дошел до стадии, когда становиться все равно. Так устроен человек, если его очень долго пинает судьба, он перестает реагировать на эти удары, встает и идет новым путем.
Яркий пример этого я видел, будучи студентом. Моему сокурснику за один месяц свалилась целая куча невзгод. Он совершенно незаслуженно засыпал пару зачетных работ, затем его научный проект завернули по причине того, что сворачивали исследования в этой области. Его девушка предпочла ему кого-то постарше. И наконец, из дома пришло известие о том, что его дед ветеран последней войны тронулся умом и устроил дебош.
Все это топило его, проблемы росли как грибы. Пытаясь сделать что-то с жизненными проблемами, он упускал учебу. Наверстывая учебу, он упускал из виду ситуацию дома. И так по кругу. В конце концов, он один на всем потоке умудрился завалить простейший зачет по истории. Когда огласили этот результат, он вдруг улыбнулся, взял свои пожитки и просто вышел из аудитории, помахав всем рукой на прощание.
Больше в институте он не появлялся. Но я знал, что он совершенно спокойно поступил в институт при агентстве теоретической физики. Закончил его с отличием, получил интересную работу, женился и жил счастливым.
Тоже самое, видимо происходило теперь со мной. Я был не из того теста чтобы окончательно сломаться под натиском этих проблем. Но и недостаточно сильным чтобы решительно им противостоять. И тут я просто решаю: «Ну, все надоело мне тащить это коромысло». Просто снимаю с себя ношу и ухожу налегке.
Я вижу возможность новой жизни на руинах старой, осталось только выстроить ее так, чтобы как можно меньше пришлось общаться с призраками прошлого и тогда я смогу все это преодолеть. По прилету на Землю попробую устроиться на другую работу, например фермером. Вместо того чтобы улететь подальше от Земли, я прильну к моей родной планете, как сын к матери. А почему нет? По-моему неплохой вариант, пойду от обратного.
Тут вдруг я услышал шум в коридоре. Там, судя по звуку, толпилась целая толпа народа, и все они очень крепко ругались. Я как можно быстрее на одной ноге припрыгал от кушетки до коляски, примостился на сиденье и покатился к двери. Там за дверью, в маленьком предбаннике, происходило что-то из ряда вон. Но я пока не знал что именно. И тут вдруг завыла общая тревога. На безе произошла какая-то беда!
Я рванул к двери что есть мочи и открыл ее. Первое что я увидел, это то, что весь пол просто залит кровью. Не скажу что я очень нежный человек, но в коридоре все напоминало декорации к фильму ужасов. Большая лужа крови на полу, на стенах кровавые отпечатки от ладоней. От лужи к двери в основной коридор идет толстый кровавый след.
И при этом вокруг все время кто-то мельтешил. Наконец я увидел, что в основании лужи сидит Фрам. Около него на коленях видит Перес, а рядом с ним метался Гарсон, и постоянно что-то орал.
Фрам ранен в руку, я видел, что вся его рука в крови. Но тут Перес немного сместился в сторону и я увидел, что он источник крови вовсе не на руке. Перес зажимает салфеткой гигантскую рану на горле Фрама. Горло было рассечено так, что голова Фрама почти была отсечена от тела, тут невозможно было что-то сделать. Фрам умирал. Он уже не мог хватать ртом воздух, глаза расширились, лицо побледнело. Фрама ранили пару минут назад, и теперь уже все было кончено.
– Кириллов! Быстрее в операционную! Возьми перевязочный пакет, и тащи его в основной коридор, там все увидишь! Там Бернар… ранен. И аккуратней там. Да не медли, мать твою! – заорал Перес.
Я настолько быстро насколько позволяло кресло, покатился в операционную. Найдя экстренный пакет, я тут же рванул туда, куда сказал Перес. При выезде из комнаты я оглянулся на Фрама и заметил, что его глаза остекленели, руководитель нашей экспедиции умер. Гарсон остался подле него. Перес же схватил свой ящик и рванул по коридору в ту же сторону что и я.
– Алекс, давай пакет!
Я кинул ему экстренный пакет, он налету схватил пакет и выбежал из двери. Я ринулся за ним, работая руками что есть мочи, но передвигаться быстрее на кресле уже нельзя было физически. Я осознавал, что Фраму я уже ничем не мог помочь. Можно подумать, что я очень черство отреагировал на увиденное, но я находился в шоковом состоянии и просто еще не мог осознать, что Нильс умер окончательно и бесповоротно. Мой мозг работал в ту секунду только как фиксатор информации.
Оказавшись в коридоре, Перес тут же кинулся к кому-то, что лежал на полу и метался в агонии окруженный лужей крови. По голосу я понял, что это Бернар, но узнать его я не мог, он был весь в крови, а лицо исказила гримаса. Но он хотя бы был до сих пор жив. Я увидел дальше по коридору труп Раджича, Мирко лежал чуть поодаль с воткнутым в глазницу ножом. Он лежал на боку и слегка недоумевающий взор был обращен как раз в мою сторону. Нож вошел в глаз по самую рукоять, Раджич умер мгновенно, даже не успев ничего понять.
Еще одно тело без головы, зацепилось рукой за магистральный провод, идущий вдоль стены и безвольно повисло на нем. Голову тело потеряло вследствие прямого выстрела пневматического пистолета предназначенного для размельчения твердых пород, лежащего как раз на полу неподалеку. Все вокруг было в ошметках этой самой головы. Методом исключения я понял, что тело принадлежало Селиванову. Но пока никак не мог разобраться, что тут все-таки произошло.
– Алекс! Можешь на полу посидеть, мне надо Бернара довести до операционной.
Я посмотрел на Переса с легким удивлением. Я до сих пор не очень-то отдавал себе отчет в происходящем. Я посмотрел на Бернара, теперь было видно, что обе его ноги разорваны, видимо он получил выстрел тем же пистолетом что разнес голову Селиванову.
Наконец, скорость моей реакции на информацию сравнялась со скоростью получения этой самой информации и я начал сознавать, что произошло нечто ужасное и трое близких мне людей уже мертвы.
Подавив тошноту я, опершись на Переса, пересел на пол. Серхио тем временем с большим трудом сумел перетащить на кресло Бернара. Бернар посмотрел на меня, и вяло улыбнулся. Его лицо было мертвенно белым, в глазах было смирение, вряд ли он осознавал, что улыбнулся мне. Он умирал, даже Перес не сможет его спасти. Может Бернар, будучи уже одной ногой в могиле, видел там своих родных. А эта его улыбка была адресована уже им, а не мне. Но я трактовал ее как знак примирения между нами.
Когда Перес закатывал кресло в предбанник, оттуда, чуть не сбив врача с ног, пулей выскочил Гарсон и побежал куда-то со всех ног. Перес никак на это не прореагировал на это, просто пропустил Пьера и повез Бернара в операционную, делать свою работу.
Я еще не знал, что тут произошло, и кто устроил эту кровавую баню. Но вряд ли в голове у Гарсона сейчас были светлые мысли, поэтому я решил последовать за ним. Я сумел подняться на одной ноге и теперь, как мог быстро, прыгал по коридору, руками держась за тот самый магистральный кабель. Во всех помещениях базы истошно выла сирена. Но все члены экспедиции и так были в курсе ситуации, и ждать помощи им было уже неоткуда. Вся солнечная система слышала тревогу, но в ближайшую неделю мы не получим никакой помощи.
По кабелю я добрался до шлюзовой. Здесь был главный выход с базы для тех, кто выходил в одном скафандре без оборудования. Им почти не пользовались, поскольку почти всегда отправлялись на вездеходах и соответственно выезжали из гаражного отсека.
Поэтому увидев, что активно табло, закрепленное над дверью шлюзовой, я без труда понял, куда направился Гарсон. Я твердо решил его остановить, хотя и не до конца был уверен в том, что же он хочет сделать. Счетчик на табло показывал сорок секунд, столько времени осталось до того момента, как в шлюзовой восстановиться атмосфера. Потом я запрыгну в шлюзовую, одену скафандр, а затем…
Вот тут проблема. Как я помогу Гарсону, если даже не могу толком идти? Но пока я пытался понять, что мне делать, открылась дверь, и я нырнул в шлюз одним большим прыжком. Придется действовать по месту, созидать буду на ходу.
По стенам шлюзовой были закреплены аварийные скафандры. Это были всеразмерные легкие скафандры, без какой либо защиты от механических повреждений. Они предназначены только для того чтобы выйти на поверхность и там ждать помощи.
Я с большим трудом сумел одеть нательный комбинезон и взялся за нижнюю часть самого скафандра. Немудрено, что когда я сунул ногу в наружные штаны, то задел свежую рану. Я закричал. Боль очень напоминала ту что я чувствовал когда упал. Будто никто не отрезал мне ногу, и она всегда была при мне. А сейчас какой-то садист пытается выпрямить ее, уничтожая колено. Нет, так не выйдет! Надо чем-то себе помочь. Так, вон аптечка на стене, может стать плохо, но попробовать стоит. Я на одной ноге доскакал до аптечки и взял знакомый пенал с обезболивающим. Моей печени теперь точно каюк, но Гарсон спас меня, я, пожалуй, отплачу ему тем же.
Я сделал себе инъекцию и сразу почувствовал, что этот укол потом долго еще будет вспоминаться мне в трудную минуту. Организм ответил мне сначала приступом тошноты, а потом меня будто ударили в грудь. Видимо это был уже перебор, возможно фатальный. Но если остаться сидеть здесь, то просто и бессмысленно умрут оба – я и Гарсон. Поэтому надо двигаться. Мне как будто сдавили голову, никакой боли я не ощущал, но картинка в глазах, будто стала слишком насыщенной и резкой. Сердце стало биться медленней, но каждый удар я ощущал болью в груди и шее.
Но боль в ноге совсем ушла чего я, собственно, и добивался, теперь надо действовать. Только надо пересилить эту навязчивую яркость видимой мной действительности. Естественно без ноги я вообще не смогу двигаться в легком скафандре, поэтому я скомкал два нательных комбинезона из других скафандров и затолкал их в наружные штаны, будет как культя, все равно мне уже не больно. После этого я наскоро нацепил верхнюю часть скафандра и пристегнул к ней старый куполообразный шлем, такой древней конструкции, что он еще не вращался вместе с головой.
Нажав на кнопку, я стал ждать того момента, как шлюз сравняет давление с наружной средой. Вообще, я чувствовал себя ужасно. Тошнило так сильно, что я серьезно боялся испортить дыхательную систему шлема. Сердце громко и медленно ухало в голове, заглушая все другие сигналы от моего тела. Перед каждым ударом я будто резко падал вниз, от чего перехватывало дыхание.
Наконец шлюз открылся, и я увидел Япет во всей красе. Черное небо над головой и белый, неровный лед под ногами. Я сделал первый шаг по сыпучему льду Япета здоровой ногой, потом подтянул вторую ногу, где был мой импровизированный протез. Потом еще шаг вперед здоровой ногой, снова подтянуть ногу. И так шаг за шагом. Я чувствовал, что в ноге чавкает. Верное дело, разошлись швы, и кровь из открывшейся раны заливает скафандр. Главное успеть вернуться до того как потеряю сознание, тогда Перес подлатает.
Гарсона я увидел через тридцать маленьких шажков, каждый из них давался мне с таким трудом, что я считал их. Наш механик стоял на небольшом рукотворном ледяном холме, чуть левее шлюза. Холм этот был насыпан очень давно, еще в ту пору, когда строили базу. Это очень удобная точка с нее хорошо видно как садящиеся на площадку спутники, так и подъезжающие к гаражу вездеходы, и немаловажно, что до него рукой подать от шлюза. Это уже потом на самой базе возвели диспетчерскую вышку, строение высотой в тридцать метров с панорамным обзором. Но холм отчего-то не стали разравнивать, возможно, просто поленились.
Гарсон стоял на вершине этого холмика, ко мне спиной и не двигаясь наблюдал за чем-то по ту сторону холма, где была стартовая площадка для спутника. Я поковылял к нему, шаг вперед здоровой ногой, затем подтянуть больную и так по кругу.
По дороге я машинально обернулся на двери гаража и с удивлением увидел что «Мальта» стоит с открытой кабиной вне его, хоть ворота и закрыты. Внешне она выглядела вполне целой, но правое переднее колесо было вывернуто наружу так сильно, что вездеход касался поверхности льда днищем. Передвигаться на нем, естественно, теперь было невозможно. Да что такое здесь произошло? Сколько я пролежал после звонка домой? Вряд ли больше пары часов, и столько всего случилось. Только сейчас я, задумавшись, я прочувствовал ту ситуацию в которой оказался. Вернее, наконец, полностью осознал, что Фрам, Селиванов и Раджич погибли. Меня затрясло, не знаю от ужаса или от приема обезболивающих препаратов, а может вообще от потери крови. Но пока Гарсон просто стоял и смотрел перед собой. Значит, пока я справляюсь.
– Гарсон, ты слышишь меня?
Молчание.
– Гарсон?
Резкий выдох.
– Эй, я слышу, как ты дышишь!
– Да, я на связи, Алекс. Задумался немного. – Гарсон говорил очень медленно, так протяженно его речь не звучала никогда.
– Ты в порядке?
– Я-то да, а вот ты, судя по голосу нет. Зачем вообще вышел?
– Кто убил ребят, что произошло?
– Долгая история.
– Плевать. Что там за холмом?
– Словами и не описать.
– Ты что не можешь мне нормально объяснить что тут произошло?
– Алекс, тебе надо назад. Возвращайся на базу.
– Не пойду. – Говорить было тяжело, жгло в груди. Но я упорствовал.
– Ладно, малыш. Но если что Пересу скажу, что сам виноват.
К тому моменту я как раз добрался до подножья холма. Гарсон бегом спустился вниз, и, закинув мою руку себе на плечо, помог мне подняться. По дороге наверх мы ничего не сказали друг другу. Гарсон двигался очень медленно, будто в эфире, таким я его видел впервые. Обычно он наоборот делает кучу лишних движений, но не сейчас. Меня же от этого подъема уже практически покидало сознание. Я не видел лица Гарсона из-за светоотражающего забрала, и это меня немного беспокоило, очень хотелось понять, что у него на уме.
Наконец, когда мы оказались наверху я смог разглядеть посадочную площадку. От увиденного мне стало еще хуже, чем было. Передо мной была полностью разрушенная посадочная площадка. А метрах в двухстах от нее лежала груда обломков, по сохранившейся кое-где краске это были останки нашего спутника.
– Он прилетел, никому ничего не сказав. Спокойно пристыковался согласно процедуре и начал дозаправку. А затем уже из диспетчерской дал старт полностью заправленному и закрепленному на поверхности спутнику. – Гарсон без лишних прелюдий начал свой рассказ.
– Кто, о ком ты? – самые страшные мысли поселились в моей голове. Неужели опять он, опять рыжий?
– Селиванов. С ним что-то произошло. – Я выдохнул с облегчением, хотя это было абсолютно неуместно.
– А вездеход? – я указал пальцем на сломанную «Мальту».
– Так это тебя привезли. Он давно так стоит. Бернар так гнал, что подвеску разбил и снова движок угробил. Так спешили, что бросили его до поры снаружи. Хотели взяться, когда вы с Раджичем домой улетите. Хотя теперь все бессмысленно.
– То есть?
– Как ты теперь взлетишь с поверхности? Нет ни спутника, ни пилота, ни площадки.
– А на первой базе?
– До туда еще надо добраться. Вездеход, последний из функционировавших, как раз у гаража стоит. Я, может, и подлатаю, но Бернар… – Гарсон махнул рукой.
– Что же делать?
– Ничего. Мы погибли, Алекс. Он повредил станцию, он лишил нас спутника. А парой выстрелов в главный компьютер из пневматического пистолета, не оставил нам шансов дотянуть до межпланетника. Все сейчас на аварийном питании, а то скоро откажет.
– Гарсон?
– Дальше хуже. Затем он прошел по помещениям базы. – Гарсон вообще не обращал внимания на то, что я стою рядом с ним. Просто говорил, как диктор по ТВ. – Первым ему попался под руку Раджич. Он просто вогнал ему столовый нож в глаз. Ни слова не обронил. Раждич так и умер, с удивлением на лице. Затем Фрам. Этот ублюдок разрезал ему горло просто так, без ярости, без криков, просто ударил ножом и все. Но Фрам сумел отползти и включить тревогу. Мы все прибежали по тревоге. А Селиванов как раз достал пневматический пистолет. Первым в коридоре оказался Бернар, ему он отстрелил ноги. Выстрел получился неудачным, видимо Артем не удержал пистолет в руках и оружие откинуло в сторону. Но он не успокоился и пошел, очевидно, добить Фрама, а потом расправиться с тобой и Пересом. Здесь-то я и подоспел. Я по пути подобрал тот самый пневматический пистолет и выстрелил просто навскидку, когда Артем открывал дверь медблока. Его голова… Я убил человека, Кириллов.