Цикличность

15. Строккур

«Хребты Сиала были образованы многие тысячи лет назад вследствие движения двух частей земли друг на друга. С каждым годом они становятся все выше, но глазом этого не заметить. Имя свое они получили благодаря благородному мужу и ученому по имени Сиал. Его с младых ногтей тянуло в горы, и никто не знал их лучше него. Его семья была второй по знатности после короля и владела землей, на которой ныне расположен Харрес. Но Сиал никогда не любил свет и тяготился своим положением. Он всю свою недолгую жизнь провел в походах или подготовке к ним. Он подробно картографировал местность от истока Хельдара и до мест, где Глубокая скрывается во льдах подле Металлической долины. Его дневник, куда он записывал все наблюдения о встреченных животных и увиденных растениях – ныне самое полное и подробное описание животного мира севера. Сиал погиб в горах, когда ему было 28 лет отроду. Страшная непогода настигла его партию и ночью они замерзли. Сиал, умирая, расположился так, чтобы его тело точно нашли. За пазуху он спрятал свой дневник и карты. Он не оставил после себя наследников. Его отец, на правах собственности, решил назвать горы в честь своего отрока, который посвятил всю свою жизнь этим хребтам».

Ларс Ульманн «Ископаемые и руды севера».

863 год со дня Возрождения. Митарр.

– А еще я желаю молодым… Чтобы они-Ик-и были счастл… счастливы.

Мой любимый тесть немного качнулся, запрокинул в себя остатки того, что было в кружке, и с чувством выполненного долга опустился на скамейку. Ну как опустился? Он безвольно шлепнулся на свой толстый зад и, неуверенно качнувшись назад-вперед, все-таки упал лицом в тарелку. Заботливый брат невесты налил в кружку тестя немного эля, чтобы старик, когда проснётся, мог вскочить, произнести свой тост уже раз двадцатый и со спокойной душой грохнуться спать дальше.

Умный пацан, ничего не скажешь, а ведь малому всего двенадцать. Хоть он и младший сын, но по мне разумней было бы оставить отцовское дело именно на него. Когда придет время, разумеется. У него есть все задатки хорошего купца – хитрый, проворный, быстро понимает, что надо сделать, чтобы получить свое. Даже если это самое оно изначально ему не принадлежит. Старший же сын моего тестя – толстый тридцатилетний недоросль. Он уже валяется под столом и громко храпит, отчего стол заметно вибрирует. Такой «хозяин» быстро загубит любое дело. Он даже милостыню собрать не сможет. Или пропьет, или потеряет. Вот дурак!

Сколько таких я повидал в Столице, когда службу нес. О-о-о-о, прям целый город дураков. В Столице ты вонючего бродягу в канаву тащишь за то, что тот в харчевне расплатиться не может. А этот простофиля, оказывается, пять лет назад крупную швейную мастерскую наследовал. Мда…

Я-то сам был третьим сыном в своей семье. И я как никто знаю, что отцы стараются одарить своего первенца. Даже если не так, то на остальных все равно наследства не хватит. Старшему сыну полагается свое дело поручить, а младшие сами как-нибудь разберутся.

В итоге так, по сути, и произошло. Жизнь развела нас с братьями. Разметало по всей стране. Старший, естественно, получил всю отцовскую землю. Средний, как подрос, сразу в армию пошел и сгинул во время Ночи пожаров. А я вот подался в Столицу. Отец хотел, чтобы я в церковь ушел. Перерождение всей семье вымаливать. А я за две недели прокутил по столичным тавернам все деньги, что с собой были, а потом увидел объявление о наборе в стражу. Так я и стал тем, кем стал.

Семья «забыла» про меня, когда я променял грязный балахон и писание на портянки и копье. Но я-то знал, что все у них там плохо. Ведь в хозяйстве старший брат был полным профаном. Два пальца на ноге он потерял на уборке урожая, будучи еще десяти лет отроду. Он постоянно все путал и губил посадки. Слова «сода» и «соль» для него на один лад. Посему нередко он морил робкие всходы, поливая их солью. Верное дело, что родное хозяйство в запустении. Вот у среднего брата с этим было отлично, спорилась работа, любил человек землю. А в итоге – помер на чужбине, даже раньше нашего нерадивого батеньки. Я – младший. У меня-то шанса пробиться в люди и так не было, а вот среднего жаль.

Эх, судьбинушка! Да, нередко первенцы расстраивают своих отцов. Например, вот эта вечно кряхтящая, жирная бочка эля. Она маскируется под старшего брата моей невесты. Он получит все, и все погубит. Хотя вот смотрю я в хитрые глазки младшего сына тестя, что смотрит в пустоту с легкой ухмылкой и понимаю, что наследство вполне вероятно уйдет в достойные руки…

Иррес тронула меня за руку, выведя из задумчивости. Кто-то из гостей, страшно волнуясь, произносил длинный тост из старого библиотечного сборника «Лучшие свадебные тосты». Он очень старался, махал руками, весь аж покраснел, видимо был должен денег тестю. Тут таких немало.

Наконец, он закончил, я поднял кубок в знак почтения и сделал большой глоток эля. Отличное застолье, праздник выдался на славу. Свадьба собрала на городской площади добрых человек пятьсот. Причем, это то количество людей, что одновременно находилось на площади, качественный же состав гостей постоянно менялся. Кто-то, объевшись и крепко выпив, вставал из-за стола и медленно плелся домой. Их места тут же занимали вновь прибывшие – голодные и отвратительно трезвые люди. Веселье было в самом разгаре. Народ еще не перепился и не устроил драку, при этом порог застенчивости гостями уже был давно пройден. Кто-то уже достал откуда-то лютню и наигрывал веселую мелодию, а кто-то уже вовсю прихватывал за талию чужую жену. На площади стоял гул непринужденной беседы, этот момент на праздниках всегда мне милее других.

Отец Иррес, конечно, потратился славно, но такова традиция. Организовывать свадьбу на весь город, ясен пень, никого не заставляют. Но среди зажиточных горожан такое расточительство только приветствуется. Более того, наше торжество стало первой свадьбой весны, а это традиционно приравнивалось к общегородскому празднику. Сейчас где-то среди гостей были начальник стражии и глава города. Второго я даже в лицо не знал, а он на мою свадьбу пришел. Хотя, говорят, что он тут как памятник. То бишь для красоты. Мол, даже права подписи у него нет, только в церемониях участвует.

Главный в городе начальник стражи, он же командир гарнизона. Сегодня он был при параде. Прочитав по засаленной бумажке тост, он крепко пожал мне руку и занял почетное место рядом с сестрой невесты. Та, не упускала шанса и постоянно пополняла кубок неженатого вельможи. А что? Он вдовец, супруга его давным-давно при родах умерла. Я его, конечно, всей душой ненавижу, но это как подчиненный. А так человек он, в целом, хороший. Он поначалу, для виду, отнекивался. Затем потихоньку сдался и завел кроткий разговор с девушкой. А сейчас он живо что-то ей рассказывал, размахивая руками. Его лысина заблестела на солнце, а девушка потихоньку придвигалась к нему все ближе и ближе. Молодец, девонька, не растерялась в нужный момент.

Я посмотрел на Иррес. Моя красавица. Она почувствовала на себе мой взгляд и нежно улыбнулась. Иррес была очень стройна и хороша собой. Только немного неловка, пожалуй. Да, кого я обманываю? Ее движения привносили в жизнь столько разрушений, что трудно описать. Только за сегодняшний день она уже разбила три кубка и одну тарелку. Даже сейчас она смотрела на меня, улыбаясь, я наслаждался ее милыми светло-серыми глазами, а сам тем временем старался не замечать, что к ее щеке прилип кусочек какой-то еды.

И все-таки мне повезло. В любом другом случае ее отец никогда бы не выдал свою среднюю дочь за простого стражника. К тому же по городу шла молва, что я дезертир с юга, что так и есть, что уж тут? Но о Иррес шли еще более позорные, мрачные толки. Люди говорили, что она сошлась с «белым». Это ж жуть, у нас на севере лучше со свиньями в хлеву вязаться, чем с «белыми» за руку здороваться. С ней как раз даже соседи здороваться перестали.

Но я-то знал, что ни сошлась она, ни с каким «белым». Во-первых, потому что Джесс – «красный». Хотя местный люд в сортах навоза не разбирается. Во-вторых, я встретил ее зимой, когда она гостила у Джесса и никакой близости меж ними я не заметил. По крайней мере, сам Джесс был к ней холоден. Ну а в-третьих, в какой-то момент я просто осознал, что мне плевать. Я пропал. Люблю, жить без нее не могу. Как оказалось, и она чувствовала то же самое.

Помню, как я был в карауле на южной стене, на следующий день после нашей первой встречи. Я, после пары пререканий с начальником гарнизона, вообще застолбил за собой это скотское место. Стоял и смотрел, как густой туман клубами укрывает перевал, поднимаясь из ущелья. Смотрю, а перед глазами не перевал, а ее лицо. И все мне нипочем было, ни сырость, ни холод. Впервые такое ощутил. Ветер дул такой, что аж алебарду из рук вырывало, а мне все побоку было. Тепло так было на душе, аж смеяться хотелось.

И вдруг вижу знакомый силуэт. Аж глазам своим не верю, она поднялась прямо на стену. Ужас! Хорошо, что туман стоял, и никто не заметил, что она пришла прямо во время караула. А вообще парни у нас в страже хорошие – даже если бы нас заметили, никто не заложил. Мы с ней сразу все поняли, словами нельзя было все это описать. Я думал, такое только актеры на площади показывают в пьесах за два медяка. А вот оно как, оказывается, и в жизни есть место настоящим чувствам.

В тот день, как только я сменился, то, даже не сняв форму, отправился в дом Иррес, просить ее руки. Отец ее просто летал по дому от счастья. Немного расстроился, что я простой стражник, но тактично не заострил внимание на этом. Его дочь спуталась с «белым», и уже весь город судачил об этом. Он, верное дело, уже всю голову сломал, как от этого отмыться. А тут я, извольте любить и жаловать.

Джесс, как оказалось, уехал из города вместе с отрядом «усана» вскоре после смерти своего господина. С Иррес он даже не попрощался, а она уже особо-то и не горевала. Честно призналась, что была влюблена в него. Но когда меня встретила, то сразу поняла, кто ее истинный суженный. Мне же Джесс оставил весь свой столичный табак и записку, в которой желал нам счастья. Хороший малый, «красные» они все-таки ребята то почти обычные, с ними хоть поговорить можно.

Так что везучий я парень. За один год вон, сколько всего произошло: и жив остался на перевале, и дом новый нашел, а теперь вот и жена-красавица у меня появилась. Пускай в народе еще долго эту историю не забудут, но главное в том, что правда-то на моей стороне, слухи неверную молву несут. Она – девушка. Вряд ли она бы стала мне врать, перед тем как я сам в этом лично удостоверюсь. Ха-ха!

Иррес заметила, что моя тарелка пуста и наполнила ее снедью до отказа. Затем сбегала за свежим графином эля и наполнила доверху мой кубок. И, как завершающий жест, она нежно поцеловала меня в щеку. Правда, пока наполняла бокал, чуть оступилась и едва не упала на меня. Но это, верно, от выпитого. Сегодня она могла позволить себе напиться как солдат на зимней квартире. Главное, чтобы не начала так же петь.

Эх, красавица моя. Теперь она моя невеста. В ее платье уже не осталось ленточек. Единственная синяя лента держала ее волосы. Но уже сегодня вечером я сниму ее, и Иррес навеки станет моей женой. Жаль только что у северянок груди маленькие, избалован я столичными видами, так сказать. Как у Мары, например… Ну, это ладно, тут уж у природы нельзя другие груди выпросить. Мне не только этим супруга мила.

Да, а ведь уезжая в Столицу, я поругался с родней и уже не рассчитывал, что вернусь на север. Ну не хотел я идти в церковники, вот вообще никак. И, хоть и ушел, но так и не дошел. Обжившись в Столице, я мечтал найти себе подругу среди столичных девиц. Одинокими вечерами в казарме, прихлебывая кислый хлеб, я представлял себе скромную свадьбу в тесном высоком доме, какие строят в густонаселенной Столице. Она была бы кухаркой при каком-нибудь жирном бароне, что любит щипать ее за задницу. И вместе у нас бы выходил приличный заработок, но на красивую свадьбу все равно не хватило бы. Только человек десять родственников, столько же друзей и сослуживцев. На невесте бирюзовое платье, я в парадной форме. На праздник обязательно придет кто-то из младших «белых» и подарит какую-нибудь безделушку, вроде памятного медальона. Это такая обязательная процедура. Главная задача столичных женихов на свадьбе – не нажраться до того как молодых придет благословлять «белый». И вот сидел я вечерами в холодной казарме, давился похлебкой и подумать не мог о Митарре. Даже на карте бы не сразу его нашел. А вот как обернулось…

Бум! Земля под ногами сильно задрожала. Землетрясение!? Все гости на секунду немного притихли. Бывает. Говорят, иногда в ущелье случается сильный камнепад, здесь в Митарре он ощущается такой дрожью. Вполне рядовое явление, не самое редкое.

Люди постепенно оживились и потихоньку вернулись к своим разговорам. На площади вновь воцарился мерный, праздный гул. Он постепенно набирал обороты, пока веселье не вернулось в прежнее русло. Я отхлебнул прохладного эля из кружки и принялся кушать свое дымящееся рагу с говядиной. Иррес взяла меня под руку и положила мне голову на плечо.

Снова немного неловкий момент, ведь как раз в этот момент я подносил ложку с горячим ко рту. Все это добро повалилось мне прямо на штаны, я, тихо ругаясь, сбросил обжигающую еду на землю. Ну ладно, жена хочет ласки, не могу не ответить. И, стараясь забыть про обожжённые ноги, я ответил жене на объятия. И в этот момент я почувствовал себя особенно хорошо, будто что-то зажглось внутри меня, когда я обнял супругу. Как бы я хотел, чтобы это мгновение длилось вечно. Нет, не вечно. Сначала надо завести детишек, а потом пускай и жизнь остановится. Я нашел свое счасть…

Резко и сильно тряхнуло. Вся посуда на столах подпрыгнула и с грохотом попадала в беспорядке на стол. Кто-то из гостей не удержался на ногах и упал. Все гости хором ахнули. Но люди быстро осознали, что ничего страшного на самом деле не произошло, и даже начали потихоньку подтрунивать над собственным испугом.

Вдруг кто-то неистово закричал. Я вырвался из нежных объятий супруги, вскочил с места и побежал на крик. Поскольку отец невесты спокойно похрапывает в тарелке, теперь мне придется наводить на празднике порядок, к тому же из стражи меня никто не увольнял. Наверно кто-то неудачно упал из-за толчка. Небось, сильно пьяный гость запутался в собственных ногах и рухнул как подкошенный, ставлю десять монет – руку сломал.

Подходя к источнику крика, я заметил, что вместе со мной сквозь толпу гостей протискивался и мой командир. Идет на ходу поправляется, сам красный, что твой рак, но взгляд стальной, не дал себя опоить. Но все же лобызнула его свояченица. Вон как губы блестят. Не дай бог так до свадьбы дойдет, в гробу я таких родственников видел. Сейчас, правда, двое лучше, чем один. Сейчас быстренько оттащим пьяницу к лекарю и вернемся за стол.

Кое-как мы с командиром сумели протолкаться через плотную толпу людей окруживших того кто кричал. Ух ты! Я проиграл свои десять монет в мысленном споре, это вовсе не пьяница – это местный «белый». Он, то неподвижно лежал на мостовой, то катался вокруг своей оси, при этом сжимая руками свою голову, и вопя так сильно, будто его сжигают заживо. Орал он на всю глотку, какая-то внутренняя боль скручивала его в рог. Кроме этого крика ни единого звука теперь не было слышно на площади. Гости с опаской вставали со своих мест и подходили посмотреть, что же здесь происходит. Но близко не совались.

«Белый» метался в агонии. Но ни ран, ни следов болезни на его теле не было. Мы, с командиром, переглянувшись, подошли к нему. Я встал у головы белого, командир у ног. Сейчас унесем его подальше, а то лежит, орет – людей пугает. Я наклонился над чудотворцем сказать ему, что мы отнесем его к лекарю. И тут тряхнуло еще раз. В этот раз тряхнуло очень сильно. Слышно было, как бьется посуда, падающая со столов. Малыши, которых притащили на праздник, перепугались и начали плакать. Весь город наполнился детским плачем. Я потерял равновесие и припал на колено прямо около головы белого. Люди вокруг отшатнулись в страхе. А «белый» неожиданно перестал орать как блажной и страшно захрипел, захлебываясь.

Вдруг он схватил себя за лицо руками и замолчал. Я увидел струйки крови между его пальцами. Ужас тронул меня. Да этот парень выдавил себе глаза. Я попытался отнять руки от его лица. Но тут он вдруг затрясся, как больной падучей. Из его рта пошла кровавая пена. Кажется «белый» умирает. Что тут происходит, мать твою?!

Командир достал кинжал и одним движением закончил муки чудотворца.

– Беги, прячь жену, потом марш в казарму! – успел закричать он, перед тем, как толпа вокруг не пришла в движение.

Я кивнул и рванулся к своей суженой.

И тут снова тряхнуло. Но не земля под ногами пришла в движение. Меня будто ударили по голове, причем изнутри. Такое уже было, когда Джессов учитель умер…

И тут вдруг все пропало. Все пропало! Мир будто потерял все краски, кроме оттенков серого. Куда я бегу? Зачем? Иррес! Точно! Я бегу за ней. Как она выглядит? Почему я не могу вспомнить свою жену? Помню только имя. Ее зовут… Господи! Что происходит?

Еще один удар, и я чувствую, как вместо имени жены в памяти всплывает то, что я никогда не хотел бы вспоминать. Кто я? Почему меня бьют эти люди? Дайте мне встать! Дайте мне встать! Я хватаю кого-то за ногу. Человек падает на мостовую рядом со мной. Я узнаю его. Мерзкий ублюдок, я помню тебя! Ты, это ты был тем клириком, что ошибся и убил мою мать! Я хватаю чудотворца за его мерзкое, толстое горло, и душу, прикладывая всю свою ярость. Вдруг я почему-то понимаю, что этот человек вовсе не тот чудотворец, и я отпускаю его горло. Голова неизвестного опадает без сил на мостовую. Неужели я задушил его?

Я встаю на ноги. И как будто из тумана в мое сознание врывается образ воспитателя из деревенской школы при церкви. Он сально улыбается мне, держа в руках факел. Я знаю, чего он хочет! Из-за этого ублюдка весной двое ребят утопились в озере. Ну, иди сюда, теперь я, наконец, смогу отомстить за них. И не поможет тебе то, что ты мне рекомендацию в Столицу написал. В этот раз ты мне рот не заткнешь.

Я вырываю факел из рук воспитателя и с силой втыкаю его ему прямо в лицо. Он кричит и вырывается. Воняет паленым мясом. Ну, ничего, теперь-то мальчишки отомщены! Этот гад будет долго мучиться, если выживет.

16. Роккар

«Хворь, что прокатилась по землям востока – одна из самых страшных эпидемий за все то время, что существуют летописи. Зараженный первые дни не испытывает никаких физических мук, он лишь чувствует постоянную усталость и обильно потеет. Такими же симптомами сопровождается обычная пустынная лихорадка, что проходит сама через неделю-другую. Посему все те люди, кого поразила Хворь, сначала не придавали этому никакого значения и неумышленно разносили болезнь среди людей. На третий-четвертый день у человека начинается жар, настолько сильный, что он впадает в беспамятство, у многих открывается кровохарканье. Ни есть, ни пить больной уже не может. На седьмой день с начала болезни тело человека начинают покрывать нарывы, если их вскрывать начинается истечение гноя. В первые месяцы Хвори местные врачеватели вскрывали эти воспаления, думая, что это снимает муки. Позже выяснилось, что жидкость из нарывов крайне заразна. Зачастую на девятый-десятый день человеческое тело сдается и умирает. Те, кто выздоравливают, обычно приходят в сознание на двенадцатый день и полностью оправляются от болезни в течение двух-трех месяцев. Смерть приходит за несчастным, успокаивая его муки в двух случаях из трех».

Уолтер Фейн «Профилактика Хвори».

861 год со дня Возрождения. Металлическая долина.

Металлическая долина всегда была не самым гостеприимным местом. Здесь нет ничего, кроме огромного количества рудников, да шахтерских деревень. Населены они в основном наемными рабочими, которые возвратятся домой по окончанию работы. Очень грязный воздух, всюду забивается пыль. Постоянно гложет нестерпимое ощущение, что здесь люди не живут, а существуют, причем лишь какое-то непродолжительное время. Все временное, непостоянное. Городки рудокопов состоят из наскоро сколоченных, абсолютно одинаковых домов, в которых сменились сотни, если не тысячи поколений рабочих.

Сейчас мы расположились как раз в одном из таких городов. У городка даже не было своего имени, его просто называли двенадцатым городом. Все города в долине имели лишь порядковый номер. После Утейла, на пути в долину лежит еще один маленький город – Периа. Но это не более чем перевалочный пункт, где приходили в норму те люди, что уже окончили свою работу, и готовились к тяжелому труду те, кому только предстояло спуститься в рудники.

Потом, около суток, путник двигался по опасной дороге вглубь долины, пока, наконец, не оказывался в первом городе. Только в ту секунду, путник, которого гарантированно мучала усталость и жажда, мог сказать, что он попал в Металлическую долину.

Он измотан кашлем, хоть его лицо и покрыто тканью. Скорее всего, он уже пеший, так как лошади в Металлической долине долго не живут. И что он видит? Столб. А на нем прибита табличка, на которой написано: «Добро пож…». Продолжения надписи нет. Первый город два раза сгорал дотла, после чего про него просто забыли. Его никто и не думал отстраивать заново. На память о тех временах осталась лишь эта надпись, которую никто не удосужился сменить.

Двенадцатый город отличался от первого лишь тем, что еще не был полностью заброшен и забыт. В последние годы две из трех шахт, расположенных рядом с ним были истощены и люди потянулись в другие города, продолжать свою работу. В двенадцатом городе остались только те, кто после опустошения последней шахты выполнят контракт и покинут долину навсегда. Людям хотелось расстаться с этим местом, доведя свое дело до конца.

Они вернуться домой богачами. Это правда. Барон Утейла – Деандир XV, который властвовал над Металлической долиной, всегда справедливо рассчитывался с работягами. Его здесь так любили, что даже Столица не лезла в местные дела, вверив все его мозолистым рукам.

За пару лет работы в шахтах, средний работяга зарабатывал себе на дом в Столице. Или на небольшую благоденствующую ферму где-то на юге. Только вот здоровье его уже было подорвано навсегда. Все кто жил в долине, уже никогда не излечатся от кашля, их легкие заполнены вездесущей черной пылью. Еда здесь бедна, и вся ввезена извне, посему, чем дальше ты от Периа, тем скуднее твой рацион, что непременно скажется на твоем здоровье в будущем.

Женщин в долине практически нет. А те, что есть, живут в Перия. Однако пообщаться с ними так, чтобы кошель при этом не стал легче, было просто невозможно. Семьи шахтеров оставались дома и ждали своих кормильцев с полными сумами. Правда некоторые семьи, не имея ничего за душой, дожидались своих мужчин в Периа, и как только кормилец возвращался с промысла, они уезжали как можно дальше от долины и города. Те, кому не повезло, и некуда было больше идти: калеки, вдовы и сироты так и оставались в Периа навсегда, они становились невзрачными тенями и тихо умирали в одиночестве.

Во всей долине особенно славился проблемами пятнадцатый город, к которому примыкали две небольших, но очень глубоких шахты. Там добывали металл, из которого «белым» выплавляли посохи. Особенный материал был своеобразным проводником, который помогал чудотворцам применять любые чудеса.

Да, «белый» мог пользоваться чудесами и без посторонней помощи, но без катализатора в виде посоха он очень быстро лишался души и высыхал. Из старых фолиантов мы знаем, что до той поры, пока эти жилы не вскрыли, чудотворцы жили весьма недолго. И если они дотягивали до сорока, не высохнув, то считались невероятными везунчиками. То есть, по сути, посох – это проводник. Он ничего не может делать сам, лишь помогает.

Однако и цена этой руды была высока. В обработке и добыче этот металл был столь вреден, что нередко удвоенную плату за работу в пятнадцатом городе получали жены и дети тех, кто здесь работал.

Но отбоя в желающих не было. И все они работали на износ под узкими сводами глубоких шахт. Здесь, в глубине долины, где сквозь облака пыли никогда не видно было солнца, постоянно дул ветер, несущий дьявольскую пыль, что забивалась в любую щель, а любая вещь, даже оставленная в закрытом помещении, покрывалась толстым слоем праха уже за несколько минут.

Под ногами мертвая земля, покрытая трещинами. Иногда встречаются родники, что наполняют хиленькие ручейки желто-красной маслянистой жидкостью. Пить ее практически невозможно, но привозной не всегда хватает и приходится давиться тем, что есть.

И я смирился. Страх умер где-то на пути в долину. Любопытство покинуло меня, словно я был один из тех жалких стариков, что составляют совет Братства. Мне просто хотелось поскорее закончить со всем этим. Если меня ждет смерть… Что ж, я уже заждался.

Я не понимал своего нынешнего положения. Мы странными путями петлили по долине, пока не остановились здесь на достаточно длинную побывку. Меня и моих людей разместили в отдельном доме, где мы были вольны делать все, что захочется. Никого из нас не объявили пленниками, мы свободно передвигались по городу. Правда и возможность убежать нам не виделась. Ну, куда можно бежать в Металлической долине? Где голод и жажда убьют куда быстрее, чем погоня.

Я спокойно встречался с детьми и Лоррисом. Мой посох, что вернул мне Веллес, так и остался при мне. Очевидно, никто здесь не боялся меня. Над нами не установили охраны, Мисса вел себя вполне дружелюбно, часто навещая нас долгими вечерами.

Веллес, еще на подходах к Периа, отделился от нас и отправился к своему отряду. Опальный чудотворец не выказывал мне неприязни, но он постоянно был занят, что-то объясняя адептам. Иногда он что-то зарисовывал на бумаге и передавал это людям, которые тут же отделялись от отряда и спешно куда-то уходили. Я лишь один раз издали сумел рассмотреть то, что было нарисовано на бумаге, кажется, это были элементы ритуальной вязи, похожие мы видели на ближнем севере.

Лишь в день его отъезда мне удалось перекинуться с ним парой фраз:

– Это ритуальная вязь? Как в том ритуале на севере. – Я не стал тратить время на любезности.

– Да. Я ознакомился с этой техникой на востоке, благодаря усилиям безутешного мужа.

– Вы скрыли это от нас.

– Так у меня было больше шансов не закончить свои дни в Секретариате.

Я не смутился его прямотой, и решил надавить ему на больное место.

– Послушайте, а как же Джесс? Что будет с парнем? Кажется, вы очень любите его.– Начал я.

– Люблю? Да, наверно это правда. Он думает, что я в Секретариате. – Веллес с жаром отчеканил слово «люблю».

– Не пристало, врать ученику.

– А я и не врал, Роккар. Меня забрали судьи и слуги хартии. Предоставив вполне подлинные документы. Ко мне был приставлен один из вас, и даже у него не возникло подозрений. Уже в дороге судьи неожиданно превратились в адептов. – Он мягко улыбнулся.

– Как странно. А кто сопровождал вас из Братства?

– Человек по имени Исан. Большой специалист чудес и большой знаток Кошмара. Но, весьма при этом не опытный.

– Никогда о нем не слышал. И где же он сейчас?

– Они дожидаются меня на зимних квартирах. Вместе с Джессом, кстати.

– И он ничего не заподозрил? Хотя бы из того, что его никто не уведомил.

– Нет. Видимо ему недостает ваших рефлексов, Роккар.

– Вы вернетесь к Джессу?

– Вернусь. И пробуду с ним до самой своей смерти.

– Это вы прибыли в город адептов в самом начале зимы?

– Да, это был я.

– На момент нашего разговора в Секретариате вы уже были вовлечены в культ?

– Всему свое время. Вы все узнаете. – Веллес коснулся моего локтя, закончив этим разговор.

Так я убедился в том, что толстолобые члены совета не услышали меня и доверили тайну Веллеса неопытному дураку.

Чувство неизбежной кары с этого момента стало нестерпимым. Нас держали как овечек, которых скоро остригут. Кит нервничал, его простодушному сердцу хотелось определенности. Ему было бы намного проще, если бы имелось четкое разделение на друзей и врагов. Он никак не мог принять и понять наше положение. Ведь по его простым критериям мы и сами теперь стали врагами. Пока что ему хватало самообладания не выступать открыто, но я не мог предсказать его поведения в дальнейшем. Возможно, нас ожидает безрассудная резня или самоубийство. Оба этих события равновероятны.

С того разговора минула неделя мы не двигаемся с места и просто чего-то ждем. Из города постоянно куда-то выходят, а затем возвращаются, отряды. Я заметил, что они отправляются из города строго в двух направлениях, будто бы они вестовые, что мечутся между полевой партией и ближайшим городом.

Второй мой старый знакомый – Мисса, был буквально непроницаем. Да, он общался со мной как со старым другом. Но не юлил и на все вопросы отвечал, что не имеет права мне что-либо рассказывать.

В этом проклятом месте все прожитые дни сливаются в один. Утром, когда ты просыпаешься и с трудом открываешь глаза, которые слиплись от гноя, собравшегося от того что пыль постоянно витает в воздухе, то перед тобой всегда будет один и тот же пейзаж. И никак не узнать, проснулся ли ты рано утром или ближе к обеду. Более того, ночи здесь такие же черно-серые как дни, только немного темнее. Не раз я ловил себя на том, что просыпался посреди ночи, думая, что уже наступило утро.

За время, проведенное в долине, я немного наловчился отличать ночную серую массу за окном от дневной серой массы. Однако, определять точное время я пока так и не научился. Сегодня я неожиданно проснулся от скользкой, липой дремы, а за маленьким окошечком явно стояла глубокая ночь. Я слышал, как ветер нещадно завывает. Вновь буря, вновь сидеть взаперти несколько дней, пока ветер не утихнет.

Сон не возвращался. Я посмотрел на своих людей, все они мирно посапывали во сне. Они сильно сдали с тех пор как мы пришли в долину. Все похудели, лица осунулись, а от пыли их кожа приобрела сероватый оттенок. Нет, никто не держал нас в черном теле. Кормили нас так же, как остальных. Просто сам воздух Металлической долины съедал все силы людей.

Затем мысли мои обратились к старому Миссе. Он оказался не последним человеком в культе. А ведь он часто встречается с высшими «белыми». Можно сказать, что он один из тех людей, что управляет страной. Каждый день он стоит подле тех, кто решает, как проживет страна следующий день. И кто знает, что он уже успел нашептать сильным нашего мира? А ведь он вне подозрений, как со стороны Секретариата, так и Братства.