Цветок Тагора (сборник)

Это имя твое…

У многих древних народов распространено было поверье, что злой дух лишается силы, когда его узнают и называют по имени. Считалось, что злой дух опасен для человека до тех пор, пока он остается невидимым.

В древнеиндийской «Атхарваведе» («Книге заклинаний») одно из заклинаний против злых демонов заканчивается так: «Апсары Гуггулу, Пила, Налади, Аукшамандхи и Прамандани пусть идут в реку… Уходите туда, апсары, вас узнали!..».

Все видимое нами имеет имя и входит таким образом в круг человеческого знания. В более широком плане вся культура человечества, язык каждого народа развивается и обогащается в едином потоке – поименования окружающего мира и самих человеческих деяний. Важным условием совместной жизни людей является ношение имени, которое не просто позволяет выделять отдельного индивида из сообщества, но и позволяет оценивать деяния людей, закреплять в памяти потомства образцы, достойные примеры.

Называя сегодня наших детей, мы редко обращаем внимание на собственное значение имени. Между тем имена, используемые нами, создавались веками, накапливались в разных народах и содержат в себе самые различные качества, выделенные в свое время людьми, в этом легко убедиться, заглянув в любой ономастический словарь. Во всяком случае, большинство (если не все) дошедших до нас древнегреческих, латинских, древнееврейских имен имеют первичное значение.

Имени (я имею в виду не только собственно имя, но и отчество, фамилию, то есть все, что обозначает принадлежность человека к роду, племени, народу) в древних цивилизациях придавалось очень большое значение. Неслучайно цари и знатные вельможи, полководцы, просто мастера всегда стремились запечатлеть для потомков свое имя, обозначив деяния, достойные, по их мнению, памяти.

Стремление добыть славу своему имени приводило к великим подвигам, завоеваниям, а иногда и к бедам.

Ярким примером, понятным каждому, может служить история Герострата, поджегшего в 356 году до нашей эры храм Артемиды Эфесской с одним желанием – обессмертить свое имя.

Известно, что по решению всего эфесского народа имя Герострата должно было исчезнуть из людской памяти. Для этого гражданам вменялось в обязанность нигде в письменных источниках не упоминать Герострата. Такое значение придавали греки имени.

Но у Герострата по сей день находятся идейные преемники. Желание вписать свое имя в историю притягательно. И поскольку создавать шедевры – удел немногих, то обычно в этом случае идут по пути оригинальничанья, эпатажа. В этом легко убедиться даже при беглом знакомстве с возникновением и развитием авангардистского «искусства» и его последующей окончательной деградацией. Нет надобности рассматривать механизм создания легенд вокруг тех или иных имен. Надо, однако, заметить, что здесь мы имеем дело с тщеславием особого рода, когда люди думают не о чести имени, а лишь о славе.

Замечу, что художники некоторых эпох, создавая свои произведения, не придавали особого значения славе, не стремились во что бы то ни стало утвердить в веках свое имя – таковы, например, иконописцы Древней Руси. За этим стояла своя философия, свое отношение к миру и искусству.

Каждая эпоха и каждый народ имеет свою философию имени, иногда эта философия отличается даже у различных общественных сословий. Достаточно вспомнить клятву мушкетеров: «Клянусь беречь, защищать и уважать свое имя, престиж своего учителя, цвета своего общества и знамя своей страны…» – или заглянуть в кодексы поединков, которые не так уж давно вышли из практики, чтобы в этом убедиться.

Уважительное отношение к имени человека, его роду, к чести рода, не допускающее насмешки, иронии, малейшего оскорбления, естественным образом отразилось и в различных литературах, начиная с самого древнего времени.

В эпохи наиболее цельного мировоззрения, запечатленные в эпосе, имени неизбежно придавалось важное значение, и воспринималось оно непосредственно в своем собственном значении.

Таковы имена в героических сказаниях, у Гомера в его поэмах, в древнегреческих трагедиях. Это обусловлено прежде всего самим характером изображаемых событий, где порой решаются судьбы целых народов. Герои достигают цели с помощью силы, ума, высокого духа, благородства. В них нет еще свойственного позднейшему времени несоответствия между деяниями и помыслами.

С развитием же индивидуализма, аналитической направленности сознания человека возникают и различные предпосылки для обесценивания имени человека. События и повествование о них перестают отождествляться, развивается условность самого восприятия искусства, и мы уже перестаем видеть за действующим лицом реально существующего человека, а потому становится допустимым условное обозначение героя. Писатели наделяют своего героя именами заведомо нарицательными, особенно это характерно для сатиры: использовать имя для самой характеристики персонажа, при этом порой обыгрываются самые различные созвучия, используются всевозможные противопоставления и немыслимые сближения, соединяется высокое и низкое.

Надо сказать, что русские писатели уделяли именам своих героев особое внимание, и в этом отношении весьма показательны Фонвизин, Гоголь, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Чехов. В системе их творчества имя героя играет самостоятельную роль. Миру имен героев Достоевского, например, посвящена объемная книга М. С. Альтмана «Достоевский по вехам имен», которая хотя и не во всем бесспорна, но примечательна тем, что в ней сделана попытка взглянуть на мир Достоевского через имена его героев.

Легко заметить, что имена многих героев, скажем, Фонвизина, Гоголя, Достоевского заведомо соответствуют характеру тех, кто их носит. У великих писателей нет в книгах людей со случайным именем, имена героев – это всегда еще и философия изображаемой жизни, а не просто условное обозначение героя.

«У некоторых героев Достоевского, – пишет М. С. Альтман, – подчеркнутое несоответствие, между их именем и социальным положением, а иногда и внешностью. У слуги в рассказе “Записки из подполья” имя Аполлон, а в “Преступлении и наказании” человека невзрачного и далеко не героического зовут Ахиллесом… Нередко и несоответствие между именем героя и его отчеством: одно – высокопарное, часто античное, другое – заурядное, бытовое, что порождает комический эффект.

Таковы в “Вечном муже” – Олимпиада Семеновна, в “Скверном анекдоте” – Клеопатра Семеновна».

Подобные сочетания нередки и у Гоголя: Горобец Тиберий, Хома Брут, Чертокуцкий Пифагор, Бальтазар Жевакин, Антипатр Захарович, Маниловы Алкид и Фемистоклюс…

Безусловно, сама жизнь, которую изображали Гоголь и особенно Достоевский, сами конфликты, ситуации и характеры явились основой имен подобного рода. Комедийносатирические ситуации, доведенные до абсурда некоторые стороны действительности требовали и соответствующих имен, с одной стороны, а сочетание высокопарного, античного с бытовым, низким на русской почве того времени подчеркивало, с другой стороны, мельчание человеческой личности, скажем, в сравнении с античностью^[35].

Философия имени обусловливается эпохой и одновременно характеризует ее. И не принимая, например, той жизни, которую изображает в своих произведениях Достоевский, мы естественным образом отказываемся и от ядовито-ироничного имени-характеристики героя.

Каждая эпоха выражает в имени многие свои характеристики. После Октябрьской революции новое общество пожелало увековечить имена своих созидателей.

Так начались переименования городов и улиц, поименования государственных учреждений и общественных институтов.

Стремление перестроить наново всю жизнь породило чрезмерное увлечение переименованием всего и вся. Более того, это стремление отразилось и в возникновении новых человеческих имен типа Электрификация, Идея, Милиция…

Естественно, в этом процессе было немало издержек, уже осознанных нами и отчасти преодоленных. Так, вернулись прежние названия некоторым городам и улицам. Вернулись, потому что имя города, деревни, места – это память народа, разрушение которой может повести в конечном счете к утрате преемственности культуры. Для каждого культурного человека очевидно, что не подлежит переименованию ни поле Куликово, ни Бородино.

Надо заметить, с какой бережностью и скупостью дарует народ имена творцам своей истории. Так, Олег назван Вещим, Ярослав – Мудрым, Иван – Грозным, Иван – Калитой, Александр – Невским, Дмитрий – Донским. Высшую благодарность героям выражает народ в памяти об их имени.

Процесс переименования сложен, и само переименование есть творчество истории и закрепления новой памяти. И несомненно, в какой-то мере оно необходимо и оправданно.

Однако современное излишне подвижное отношение к имени оказывает влияние на наше восприятие прошлого, на разрушение устойчиво-уважительного отношения к деяниям близких и далеких предков. Особенно разрушительное воздействие на сознание оказывает ироничное и сатирико-комическое употребление исторических имен, обусловленное тем или иным современным контекстом. С подобным отношением мы часто столкнемся, если заглянем в творческую мастерскую Ильфа – в его записные книжки. Вот лишь некоторые примеры: «Саванарыло», «дантистка Медуза-Горгонер», «Шапиро-Скобелев», «Голенищев-Бутусов», «Борис Абрамович Годунов, председатель жилтоварищества», «в Колоколамске жил портной Соловейчик, настоящий разбойник», «кот повис на диване, как Ромео на веревочной лестнице»… В фельетоне «Диспуты украшают жизнь» Ильф пишет: «Наконец контролера, засевшего, как некий Леонид в Фермопильском ущелье Политехнического музея, опрокидывают, и безбилетные с гиканьем врываются в зал». Во всех приведенных случаях очевидно снижение исторического до комедийно-бытового, невольно вселяющего в сознание читателя чувство относительности всего. Здесь не просто подмечается комический эффект, здесь дается обратная характеристика. «Кот, повисший на диване, как Ромео на веревочной лестнице» делает смешным и Ромео, героя трагедии, волнующей сердца вот уже несколько столетий; Леонид, подвиг которого тысячелетия восхищает человечество, превращается в незадачливого контролера; Соловей-разбойник, олицетворяющий Поле половецкое, Степь, с которым боролся былинный Илья Муромец, превращается в портного. Автор, конечно, волен давать своим героям имена, но мы должны пытаться разглядеть за каждым явлением его истинную суть.

Перемена имени или взятие себе имени-символа (Горький, Веселый, Бедный, Голодный) всегда обусловлены определенными задачами, целями, которые ставит перед собой человек. И это доказывает еще раз, что не только отдельный человек ценит имя, придает ему значение, но и все общество в целом вкладывает в имя важный смысл. Имя несет в себе ценнейшую информацию, и именно ту, которая может быть заключена только в нем. Имя накладывает на человека свой отпечаток, оно может даже формировать характер, а порой и способности человека, имя может возвеличивать человека или угнетать его. На имени держится человечество, потому что понятия чести, доблести, славы не могут быть анонимными.

В этой связи хочется сказать о странном и непонятно какими целями обусловленном увлечении некоторых детских писателей манипулированием именами. Едва ли уместно называть попугая Жаном Вальжаном (Станислав Романовский), козла – Розенкранцем, воробья – Аполлоном Мухоловом, кошку – Семирамидой (Р. Погодин).

О бестактном и неуместном употреблении человеческого имени писал в «Комсомольской правде» Василий Белов, указав, что неэстетично и безнравственно выпускать на экраны крыс с именами Анфиса, Лариса и Раиса.

Любопытная деталь: Людмила Гурченко в воспоминаниях пишет о том, как рассердился отец, узнав, что собаку назвали добрым именем Федор, и стал звать ее Эдиком. Полагаю, что и Эдик для собаки негоже, однако логику возмущения понять нетрудно.

«Поле брани»… Для сердца каждого русского человека эти слова священны. И это тоже имя. Не конкретного поля, но всякого поля, на котором встречается русский человек с врагом и оставляет дорогих и близких людей. Но будут ли эти слова священны для наших детей, если мы объясним смысл их таким образом:

«Говорят, что в старинные времена Лаврового переулка вовсе не было. Его потом построили вместе с городом. А тогда было на месте Лаврового переулка Поле Брани.

Это было такое специальное поле большого размера, на котором встречались разные войска. Войска были разные, но каждый раз обязательно в одном войске были наши, а в другом враги.

Войска появлялись на поле с двух сторон и осторожно подходили поближе друг к другу. Враги всегда начинали первыми. Они выходили на самую середину Поля Брани, становились перед нашими и начинали браниться.

– Ду-ра-ки! Ду-ра-ки! – кричали враги хором и размахивали руками.

А наши спокойно отвечали:

– От таких же слышим! От таких же слышим!»^[36].

Нацеленность иронии здесь распространяется не только на имя поля. Ирония кругами расходится от центра, захватывая целый комплекс понятий, составляющих основу патриотического воспитания любого народа. Здесь же всуе употребляется и понятие «герой» («величайший из всех героев Лаврового переулка Тяпа Тяпочкин»), и понятие «былина», которым Остер обозначает свое повествование: «О Петях и их детях, которые жили когда-то, да и теперь живут в Лавровом переулке».

Сделаем небольшой экскурс в историю.

Древнеарийский бог Индра, воплощавший в себе светлые начала вселенной, бог-змееборец, боролся с вселенским змеем Вритрой, замыкавшим воды, и побеждал его. Кроме Вритры, у Индры были и другие враги, и среди них трехглавый змей Вишварупа. Вот с этими-то могущественными силами зла боролся Индра, неизменно побеждая их.

Индре близок иранский Митра, тоже бог-змееборец, культ которого затем распространился в Армении и наконец пришел на запад. К этим мифам о змееборцах восходит христианский миф об одном из самых популярных святых, особенно любимом в народе, Георгии Победоносце, который на Руси имел еще и другие имена – Юрия, Егория.

По общей для всего христианства легенде Георгий укротил дракона, пожиравшего людей, освободил девушку – царевну и, угрожая вновь напустить на людей дракона, обратил идолопоклонников в христианство, после чего и убил змея.

В современной литературе эти действия Георгия иногда толкуются как показатель бесчеловечности христианства, насаждавшегося среди язычников силой, в данном случае под страхом быть отданными на растерзание дракону. Отвлекаясь от того, что христианство часто утверждалось действительно с помощью меча, можно сказать, что самому Георгию Победоносцу вовсе не свойственна жестокость, ибо дракон здесь символ укрощенного варварства и хаоса, однако дракон может вновь поработить народы, если они не примут веры. Роль Георгия в утверждении христианства, таким образом, согласно мифу очень велика, и именно поэтому Георгий становится особо чтимым святым.

Кроме этого христианского мифа о Георгии-змееборце, у ряда индоевропейских народов имеются подобные мифы, сказания, легенды. Таковы древнегреческие Персей и Геракл, в победе Зевса над Тифоном снова утверждается идея змеебор-чества. Тот же мотив в литературе Древнего Двуречья: бог Мардук побеждает чудовище Тиамат.

В русском народном сознании у Георгия-змееборца особая жизнь, отличная от всех известных мифов о змееборцах.

Русские былинные и сказочные герои тоже борются с драконом о трех головах – Змеем Горынычем, или просто со Змеем. Таковы Никита Кожемяка, Иван – крестьянский сын, Еруслан Лазаревич.

Но змееборцы разных народов и времен всегда герои-полубоги или даже всемогущие боги, как ведийский Индра или Зевс в древнегреческой мифологии. В русских же сказаниях, как правило, это труженики, которые выходят на битву со Змеем лишь тогда, когда от него исходит опасность для Руси. Такое совмещение трудовых и воительных функций, безусловно, отражает образ жизни народа. Русский крестьянин мирно пахал землю, но при этом был готов в любую минуту взяться за оружие, точнее, он и на поле не расставался с копьем или мечом. Ни Никита, ни Иван – крестьянский сын не являются богатырями, могучими воинами, они есть сам народ. На это указывает и обобщенно-собирательное имя «Иван», да еще и уточнение – «крестьянский сын». Так русский народ совершает подвиги, которые другие народы доверяют лишь богам и героям-полубогам.

Надо заметить, что и дракон (в былинах и сказках Змей Горыныч) в русском фольклоре имеет особое значение, более конкретное, в отличие, например, от скандинавского всемирного змея, от ведийского Вритры, имеющего по преимуществу вселенский характер^[37], от разного рода драконов из древнегреческих мифов и даже от дракона из общехристианской легенды о Георгии-змееборце.

На Руси Змей Горыныч олицетворяет иноплеменное вторжение в ее пределы; поэтому- то и борются с ним Иван – крестьянский сын и Никита Кожемяка, запрягший Змея в соху и распахавший на нем борозду – границу между владениями Змея Горыныча и Русью. Змей Горыныч для русского народа есть олицетворение ворога вообще.

Современные перетолкования образа Змея Горыныча или Ивана могут быть случайными как результат поисков оригинального решения темы. Но порой мы сталкиваемся с сознательной программой, ставящей задачу перетолкования, перестановки смыслов, а в конечном счете переименования понятий.

Отвечая на вопросы корреспондента газеты «Советская культура», современный сказочник Вл. Коростылев говорит: «Проблемы сказки перестали быть, как некогда, одномерными, однозначными: Змей Горыныч – просто плохой, а Иван – просто хороший. Произошло некоторое “разголубление” положительного героя. Скажем, у моего Ивана-не-Великана свои противоречия, свои сложности, внутренний конфликт. Вот, например, в “Короле-Олене” Тарталья вроде бы отрицательный персонаж. Но ведь к нему пришла подлинная любовь, как к хорошему человеку. Только эта любовь подвигает его на зло».

Внутренним оправданием подобной установки является утверждение, что современное повествование, в данном случае сказка, усложнилось, что жизнь рассматривается в якобы диалектическом противоречии, многообразии мотивов, сложности характеров и конфликтов. Отсюда проистекает и многомерность, многозначность образов в противовес одномерности и однозначности.

Утверждение проверенного многовековой культурой народа взгляда на добро и зло выставляется иными сказочниками эпохи НТР как примитивизм и ретроградство. Однако дело тут, пожалуй, не столько в творческом поиске и не в якобы более глубоком раскрытии образов, а в подлинном стремлении поменять местами Змея и героя, переименовать добро и зло. Поняв, куда ведут подобные «новации», подрывающие основы нравственного сознания, и мы вправе сказать, как тот древнеиндийский заклинатель: «Уходите туда, апсары, вас узнали!..».

Миф, в историю которого мы чуть-чуть заглянули, имеет на Руси особую судьбу. И именно потому, что русские змееборцы были тружениками, Георгий в народных сказаниях неустанно трудится на благо русского народа. По весне он оживляет природу – «отмыкает землю, выпускает росу, на теплое лето, на буйное жито»; он охраняет скот от волка, от порчи, от злой ворожбы – от всякой напасти, и при этом он всегда сопутствует русскому народу в его битвах с врагами. Так, во время татаромонгольского ига он был символом борьбы за освобождение Руси, и этот победоносный символ вселял надежду и веру в будущие победы. И счастлив был человек, который рождался в Юрьев день и нарекался именем Георгия (Егория, Юрия), ибо носить его было почетно. За именем Георгия стоит наша отечественная история, труд народа на родной земле и брань за землю Русскую. Может ли сегодня не болеть сердце за то, что мы бездумно превратили Георгия в Жору, а Ивана – крестьянского сына предали «разголублению», чтобы этот Иван забыл свое родство с тем, который защищал Русскую землю.

Горько сознавать, что мы своим безотцовским, сиротским отношением к имени, к памяти народной превращаем Георгия в Жору. Вспоминает ли сегодня русский мальчик Иван, когда называет товарища Жорой, хоть что-нибудь о Георгии-змеебор-це? Вспоминает ли он о том Иване – крестьянском сыне, победившем многовекового Змея Горыныча? Вспоминают ли оба мальчика о том, что Змей Горыныч живуч и что каждый день Иван и Георгий должны выходить на борьбу с ним, Змеем, имя которому Зло? Будут ли Иван и Георгий завтра противостоять иноземному Змею Горынычу, зависит от многих причин. И одной из них является память о родстве с древними Иванами и Егориями, не щадившими живота своего ради сохранения в неприкосновенности той земли, на которой стоит дом их. Вот что такое имя человеческое, имя брата твоего, отца, деда и всех пращуров. Все это в конце концов имя нашей Родины, России, имя, которое мы обязаны беречь неустанно и на поле брани, и в повседневной жизни.