Опричное царство

Глава 2

– Эти чертовы прохвосты никогда не договорятся меж собой, никогда! – разражался криком великий литовский канцлер Николай Радзивилл. – Я должен быть в Литве, командовать войсками в столь опасное время, а я просиживаю свою задницу вместе с этими тупоголовыми баранами в Польше!

Он тяжело ступал по вычищенной от снега дорожке к крытым саням, поддерживая полы длинной медвежьей шубы. За ним, невольно наблюдая за неуверенным шагом канцлера, шагал молодой, талантливый посол Михаил Гарабурда. Они покидали очередное заседание литовской и польской знати, где стоял давний вопрос об их объединении в одно мощное государство, способное противостоять московитам и шведам.

Наконец Радзивилл, кряхтя, взобрался в сани и стал поторапливать Михаила.

– Закройте к черту эти двери, холодно! Ух! – потирая руки, говорил канцлер. – Ладно. У меня здесь припрятана бутылка великолепного теплого вина.

Сани тронулись. Гарабурда следил, как канцлер толстыми пальцами откупоривал бутылку, вглядывался в обрюзгшие черты заплывшего лица, характерные для тех, кто слишком много пьет.

– Как трясет-то! Не пролейте, – проговорил Радзивилл, протягивая Михаилу наполненный вином серебряный бокал. – Когда они уже осознают, поймут и примут, что если Литва и Польша объединятся, то шляхта заберет у нас все. Король бездействует, ждет, когда мы сами попросим об этом. Тому не бывать, пока я жив!

– В минуты сомнения вспомните о том, что благодаря нам двоим Ливония наша. – Гарабурда поднял бокал. – Ведь именно за нее мы и воюем! Я однажды спровоцировал безмозглого мужлана Кетлера на конфликт с Москвой, а вы одним росчерком своего пера сделали его подданным короля Сигизмунда! После подписания договора с вами в марте сего года Ливония уже стала нашей. Бескровно, заметьте!

– Но все бы ничего, если бы в нашу войну не влезала вся Европа…

– У Европы своя война, между гугенотами и католиками, им не до нас. А что касается Швеции и Дании – их однажды очень легко можно натравить на Москву, а после договориться с ними, возможно, уступить какие-то территории…

– Я был бы более рад нашим достижениям, если бы вся Ливония беспрекословно перешла под крыло Литвы. Новый король Швеции Эрик решил воспользоваться нашей войной с Россией и присвоить некоторые города Ливонии себе. Кажется, русский царь готов уступить ему некоторые города, в частности Ревель, лишь бы не вступать в войну с еще одним соседом. Но Литве нужна вся Ливония, поэтому у нас разгорается настоящий конфликт и со Швецией, что очень затруднит наше положение.

– Не умалчивайте о том, что англичане приложили руку к отношениям Швеции и России! – кивнув, произнес Гарабурда. – Всей Европе уже известно, что Англия привозит морем в Нарву оружие и припасы! Уже не раз германский император призывал королеву прекратить поставки, но, как знаете, она отвергла все обвинения! А после того как шведский король Эрик отдал Ивану Эзель с прилегающими землями, теперь и шведы свободно торгуют в Нарве. Нынче Швеция начала войну с Данией, и уже Москва поставляет английское оружие Швеции. Им есть чем с нами воевать! Еще немного, и Эрик с Иваном поделят между собой Ливонию!

– Царь Иван очень гибкий и хитрый, словно лиса. Каким бы тираном он ни был, он делает все возможное для возвышения своего государства. Необходимо натравить шведов против России. Благо датчане, у которых Эрик отобрал Габзаль и Леаль, вступили в войну с ними на нашей стороне, но трусливый датский король не желает воевать с Россией. И что мы видим? Уже полгода шведы и московиты топчутся на наших землях, жгут и грабят все на своем пути! До крупных городов они еще не добрались и не доберутся! – уверенно заявил Радзивилл, осушив бокал. – При московском дворе есть и мои шпионы, которые докладывают мне о бесчинствах, что творит этот тиран. К примеру тех, кто был близок к так называемому предателю Адашеву, он вырезал целыми семьями, отбирая их имения. Не щадит ни женщин, ни детей, словно они иноземные варвары. Тех, кого обходит стороной смертная казнь, отправляют в монастыри, но и там их настигает гибель. Московское боярство с надеждой смотрит в нашу сторону, и уже многие уезжали во владения короля Сигизмунда! Помню рассказы отца, когда на службу к Сигизмунду Старому пришел недовольный властью Елены Глинской Семен Бельский. Он привел с собою многих приближенных своих, но затем сгинул в татарских степях. Кстати, племянник Семена Бельского, Иван, один из глав Боярской думы и родственник царя, тоже намеревался бежать в Литву. Но кто-то донес на него. Я с интересом наблюдал за происходящим и уже думал, что не избежать смерти находчивому боярину, но вскоре за него вступилась вся московская знать – многие князья, бояре и архиепископы поручились за его верность и заплатили огромную сумму. И вот вскоре Иван Бельский снова заседает в Думе. Видимо, царь понял, что знать ограничивает его в избавлении от неугодных ему людей, и велел поручаться их своими жизнями.

Гарабурда пристально глядел на Радзивилла, ожидая, что тот выдаст еще.

– Я верю в силу нашего доблестного воинства, – протянул канцлер с ухмылкой. – Возьмите, к примеру, орех. Может, скорлупа у него тверда, но, если внутри он сгнил, будет ли представлять он ценность? Как правило, гнилой орех легче всего раздавить. Так и в Москве. Ясно видно, что бояр и воевод притесняют при дворе царя. Тем легче сеять смуту средь них. Как можно одержать победу тому царству, внутри которого льется кровь тех, кто должен ее защищать? Московия – гнилой орех, пожираемый гадами изнутри, поэтому скорлупа ее не выдержит нашего напора. А натравить на нее Швецию и Данию – дело времени. К тому же не забывайте, что крымские татары ежегодно совершают разорительные набеги на русские земли…

– И вы намерены слать знатным русским воеводам предложения идти на службу к королю Сигизмунду, тем самым обескровливая их военную мощь?

– Мы уже это делаем!

Едва воевода сказал это, сани резко остановились. Ошалело оглядываясь и удерживая рукой едва не упавшую шапку, Радзивилл спросил злостно, как только дверь отворилась:

– Что там стряслось? Почему стоим?

– Перехватили посланника, пан Радзивилл, – докладывал дворянин, расширенными от ужаса глазами глядя на канцлера, – в Вильно прибыл некий русский воевода, уважаемый в Москве человек. Вас ищет…

И замолчал. Радзивилл, уже чуя беду, в ожидании глядел на него.

– Воевода принес весть. Русский царь осадил Полоцк, – молвил сопровождавший их дворянин и тут же осекся.

Весть эта прозвучала как гром среди ясного неба. Радзивилл и Гарабурда, застыв, глядели друг на друга, и вдруг канцлер рявкнул:

– Скорее! В Вильно! Скорее!

Едва дверца захлопнулась, сани тронулись.

«Вот тебе и гнилой орех», – подумал досадливо Гарабурда. Полоцк, древний, хорошо укрепленный город, был важной торговой артерией и цитаделью на пути к Вильно, сердцу Литвы. Потерять его было нельзя ни в коем случае.

* * *

Воздух, казалось, был пропитан тяжелым запахом пороха. Пушки били по Полоцку уже третий день, и уже был виден клубящийся черный дым от пожарищ. Мощные деревянные стены, укрепленные валами и землею, выдерживали удары снарядов, но башни во многих местах уже были разрушены. Впервые за эти три дня наступила тишина, замолчали легкие пушки и мортиры. Молчали и ни разу не выстрелившие огромные пушки «Павлины», вкопанные в землю.

Иоанн глубоко вдохнул морозный воздух и въехал на пригорок верхом на закованном в броню жеребце. Наверняка тем, кто стоит на стенах, хорошо виден его сверкающий шлем и панцирь. Он огляделся на раскинувшуюся под неприступными мощными стенами русскую рать. Хоругви и стяги со Спасом возвышались над ними. Давно уже не собиралась такая огромная рать! Рядом с Иоанном ногайские мурзы и татарские царевичи, перешедшие на службу к царю – Саин-Булат, Бек-Булат, Кайбула. Много их теперь при дворе. Пусть басурмане, но куда вернее многих русских бояр!

В сопровождении конных стражников подъехал красавец Владимир Старицкий, сродный брат государя. Он подозревал, что мать устроила какой-то заговор, и когда из стана сбежал Борис Хлызнев-Колычев, ему стало страшно – что, если это дело рук матери? Как быть? Владимир стоял подле Иоанна и молча глядел на него. Иоанн бросил в его сторону короткий косой взгляд и вновь, отвернувшись, стал глядеть на город.

Медленно подняв руку, он махнул ею, и в сопровождении двух конных ратников из лагеря в сторону полоцких ворот двинулся переговорщик, дьяк. Воеводы и сам государь были уверены, что гарнизон после столь мощного обстрела будет более сговорчивым. К тому же иного пути, кроме как сдаться, у них нет, ведь у государя более тридцати тысяч воинов, более ста пятидесяти пушек, в то время как в Полоцке не более полутора тысяч наемников, которые вряд ли за Сигизмунда захотят умирать здесь. Захват Полоцка неизбежен.

Государь долго готовился к походу, копил средства и запасал провиант, дабы у войска не было нужды в грабеже. Поход готовился тайно, литовских купцов и даже простых путников брали в плен, дабы они не смогли уйти и доложить королю Сигизмунду, что русский царь во главе мощного войска отправился в поход на Полоцк. Помимо того, Иоанн и его окружение позаботились о том, чтобы никто из соседних государств не вмешался в их войну.

Царь взглянул на стоявшего неподалеку боярина Алексея Басманова. Когда-то он храбро бился под Казанью, затем участвовал в Судбищенской битве, успешно воевал в Ливонии и уже год как возглавляет посольства на переговорах с Литвой, Данией и Швецией. Отдав Дании мелкие ливонские острова, он добился союза и торговли с ней. Сын Алексея, Федор, служит в государевом полку, сопровождает всюду Иоанна. Государь обернулся. Вот он, сидит в седле с прямой спиной и крепкой грудью, с бритым лицом, из-под шлема выбилась прядь кудрявых черных волос, прикрыла дугообразные, совсем не мужские брови, под коими блестели черные, коварные глаза. И глаза эти встретились со взглядом Иоанна, и царь заметил, как юноша тут же побледнел, словно вот-вот рухнет с седла без чувств.

«Нужны мне новые, верные люди», – подумал царь и вновь поглядел вперед. Там посол его уже звал командующего городом Станислава Довойну на переговоры. Иоанн не хотел уничтожать город и намеревался обойтись малой кровью. Но чутье его и понимание общей обстановки подсказывали ему, что без того не обойтись. Он краем глаза взглянул на молчавшие гигантские пушки…

Царь уже пытался заставить Полоцк сдаться на словах, еще до того как его войско окончательно рассредоточилось вокруг города. Размещением полков занимался сам Иоанн, который до этого вместе с ближними боярами осматривал укрепления со всех сторон. Иоанн отправил в город запуганного польского купца, захваченного в пути на Полоцк. Ему было поручено доставить жителям и гарнизону послание о том, что московский царь обещает милость каждому, сохранение их имущества и прав, наемникам же и гарнизону позволено было уйти с миром, но только в том случае, если город сдастся без боя. Вместо того спустя время с городских стен в сторону русского войска была брошена отрубленная голова купца. Это был знак. Иоанн махнул рукой, и началась великая суета и шум под стенами Полоцка – собирали туры. Делали это смело, не боясь вылазок противника. До того как ударили первые легкие пушки и мортиры, стрелецкий отряд с приспособлениями для штурма бросился на город, завязалась упорная борьба. Очень скоро все застлал дым от пищалей и пушек. Было видно, что наемники не спешили вступить в бой, и стрельцам противостояло ополчение – перепуганное мужичье, ремесленники, неуверенно орудовавшие топорами, вилами и рогатинами, выливавшие со стен чаны с кипящим маслом, смолой. Гарнизон все же пришел им на помощь, когда стрельцы уже заняли одну из башен. Стрельцов отбросили от стен, но штурм этот был необходим. Так Иоанн и его воеводы ощупывали противника, искали слабые места. Государь не дал насладиться им той победой, ибо после того начался массированный пушечный обстрел, продолжавшийся три дня. Снаряды перелетали через стены, попадали в бойницы, сбивали орудия на стенах города…

Теперь же должны были начаться новые переговоры. Но послу никто не отвечал, а затем в воцарившейся тишине прозвучал выстрел, резкий, громкий. Посол рухнул с седла, и испуганный конь бросился к русскому лагерю, волоча за собой убитого хозяина. Пригнув головы, мчались следом охранявшие его ратники.

Ни один мускул не дрогнул на лице Иоанна. Одного его кивка было достаточно, и в невообразимо широкие, огромные жерла «Павлинов» начали закатывать ядра, кои с трудом удерживали и поднимали несколько здоровых мужиков.

От первого выстрела, казалось, рухнуло небо, вздрогнула вся земля, как по команде, дернулись лошади, невольно присели на корточки пешие ратники, закрыв уши, в коих уже поселился противный, приглушенный писк. Ядро с неимоверной быстротой, с ревом разрезав воздух, врезалось в прочную деревянную стену и… прошибло ее насквозь. Великим ликованием отозвался русский стан. А чудовищные пушки продолжали бить еще два дня…

За два дня все уже привыкли к этим громоподобным выстрелам и поняли, что если вовремя открыть рот, не так бьет по ушам. Городская стена превратилась в жалкие руины, и сам Полоцк, за исключением внутреннего замка, куда отошел весь гарнизон, был объят пламенем.

На подступах к замку укрепился гарнизон, не позволяя жителям выйти из горящего города и не давая войти в него русским. Более того, жителей под страхом смерти начали насильно вгонять в замок. Противников надлежало разбить, вогнать в замок, и атаку эту решили поручить воеводе из худого княжеского рода Дмитрию Хворостинину. Иоанн видел, как воевода готовится к выступлению. Он был строен, высок, подтянут, с аккуратно подстриженной светлой бородой на красивом, мужественном лице. Государю рекомендовал его Василий Глинский, дядя царя, в чьем полку служил юноша.

Во главе конного отряда, под стягами, ворвался Хворостинин в горящий город, и русские всадники, закованные в броню, зловеще озаряемые пожарищами, стремительной атакой смяли и опрокинули врага. Уцелевшие сломя голову стремились в замок, но Хворостинин не стал их преследовать и велел обратиться к горожанам со словами:

– Мы здесь для того, чтобы не позволить вам стать живым щитом для тех, кто еще пытается защищать замок! Следуйте за нами в наш лагерь, под защиту нашего государя! Он милостив и не хочет, дабы из вас кто-то еще погиб!

Ратники возвращались в лагерь. Испуганные, измученные, исстрадавшиеся в страшном пушечном огне, жители вышли следом за ними нестройной, гомонящей толпой, уповая на милость того, чья броня издали сверкала позолотой – русского царя.

Обернувшись к Телятевскому, Иоанн приказал:

– Вели их разместить в лагере и накормить.

Кормить и размещать пришлось тысячи человек, но и к этому царь был готов. Афанасий Вяземский, недавно поступивший на придворную службу, умело занимался провиантом – его привел Алексей Басманов – и он сделал все, дабы никто не остался голодным. И люди, поняв, что им уже не угрожает смертельная опасность, немного окрепли духом и уже обдумывали, как будут восстанавливать уничтоженное хозяйство. Дети с пригорка наблюдали за пушками, которые еще шесть дней продолжали бить по замку. Казалось, с каждым днем он таял, превращаясь в груду руин.

Непонятно, на что надеялся Станислав Довойна и почему так долго тянул со сдачей замка, но как только русское войско начало готовиться к штурму полуразрушенного замка, литовский воевода вывесил белый флаг. Возможно, он ждал, что на помощь ему придут Радзивилл и король с большим войском, но этого не могло произойти. Радзивилл еще на пути в Вильно велел объявить о сборе посполитого рушения и едва ли не сразу двинулся на дорогу между Полоцком и литовской столицей. Под его знаменами собралось не более двух с половиной тысяч воинов, и отправляться на помощь осажденному городу было для него и его войска смерти подобно. Потому он беспомощно стоял и ждал, ежедневно получая донесения о ходе осады. Издали он слышал, как гудят выстрелы пушек, и с ужасом осознавал, что Полоцк потерян.

Еще до того, как Довойна согласился на переговоры, Радзивилл отступил к Вильно и начал укреплять столицу.

Но Иоанн уже не мог продолжить поход, государство бы не потянуло тогда такие огромные расходы, и взятием Полоцка ограничился тот поход. Довойна был пленен, наемникам разрешили со своими знаменами уйти. Отступающие воины успели узреть страшную картину – Иоанн велел утопить в реке всех оставшихся в городе иудеев. Ратники толпами сгоняли их в воду, стариков, женщин, детей и зрелых мужчин. Жуткие звуки рыданий и криков стояли над уничтоженным русскими снарядами Полоцком…

Иоанн с войском возвращался в Москву. Начался новый этап Ливонской войны.

Глава 3

Перед тем как выступить в Москву, Иоанн изъявил желание заехать в Старицу к брату Владимиру. Выслушав от государя это решение, князь побледнел сначала, а после натянул улыбку и поклонился:

– Мой дом всегда открыт для тебя, государь!

Тут же он послал вперед своих людей, дабы начали готовиться к приезду государя, а сам ежеминутно думал, как бы мать не испортила все! И вдруг государь заявил, что хочет впереди себя послать и своего человека, дабы ничего не было упущено. Тут и выпал шанс проявить себя Федьке Басманову. Иоанн лично подозвал его и приказал ехать в Старицу. Выслушав с трепетом сей приказ, Федька тотчас рванул с конной стражей в сторону Старицы.

– Что так невесел ты, Владимир? – спрашивал царь у ехавшего рядом брата.

– Жалею, что не пригодился тебе я в этой победе, – находчиво отвечал Владимир, взглянув на царя.

– Пригодился! Для общего числа пригодился! Радуйся, что сам цел и люди твои тоже!

Постепенно чем ближе была Москва, тем больше редело войско, полки отходили к назначенным местам, кто на север, кто на юг, кто по городам. С Иоанном была его свита – родственники Захарьиных и нынешней жены, князья Черкасские, и все они, те, кого так ненавидит мать Владимира, должны были приехать в Старицу. И тут Владимир подумал – не для того ли едет государь, чтобы как-то ужалить Ефросинью? Владимир еще не представлял, чем кончится этот визит, и с каждым днем изводил себя еще больше.

Старица встречала государя колокольным перезвоном, толпившийся люд падал на колени перед конем Иоанна, будто видели они божество. Государь и его свита въезжали в доспехах, с музыкой, со знаменами. У ворот высокого резного княжеского терема уже встречали придворные и беременная супруга Владимира. Среди духовенства приветствовал государя архимандрит Успенского монастыря Иов, уже начинавший благословлять подходящих к нему членов царской свиты. Ближние бояре Владимира держали укрытый цветастым полотенцем поднос, на котором уложен был пышный хлеб с солонкой. Иоанн слез с коня, перекрестился вместе со свитой, обернувшись к Успенскому собору и вкусив кусочек хлеба, поприветствовал супругу Владимира троекратным поцелуем. Владимир робко стоял подле государя, не в силах пошевелиться, словно не он был хозяином здесь, а сам Иоанн. Может, именно это и хотел показать ему государь?

В толпе не видно было Ефросиньи. С раздражением Владимир спрашивал у бояр, где его мать. Те ответили, что едва пришла весть о желании государя погостить здесь, она уехала по монастырям на богомолье.

«Тем лучше!» – подумал Владимир и поглядел на царя. Тот улыбался, принимая хвалу и поздравления с победой. По устланной бархатной дорожке прошли в терем. Там Иоанну представили детей Владимира – десятилетнего Василия и девятилетнюю Евфимию от первого брака, двухлетнюю Марию и годовалую Евдокию – от второго. Младенцев царь на руки не брал, лишь коротко поглядел в их личики и сухо поцеловал каждого в лоб. Старшим дал поцеловать руку. Милости такой был удостоен не каждый, и тем Иоанн подчеркнул свою родственную связь с ними. После он велел принести подарки членам княжеской семьи – платки, ковры, серебряную посуду и иконы в драгоценных окладах.

Далее все направились в монастырь на службу, кою проводил Иов. Иоанн с удовлетворением заметил, что архимандрит хорошо знает свое дело, и удивился, как в столь молодом возрасте он уже управляет монастырем? Владимир сказал, что Иова поставил во главе монастыря прежний архимандрит, Герман, который с тех пор возглавляет епархию в Казани. Иоанн знал Германа и с почтением кивнул, как бы одобряя его выбор.

После службы было застолье. Иоанн и Владимир сидели друг возле друга во главе стола. Не замолкали свирели, дудки и домры, вино и мед лились рекою, а стольники не успевали подносить жареных лебедей и кабанов. Иоанн был улыбчив, жаловал чашами вина бояр Владимира и некоторых членов своей свиты.

– Добро, Владимир! Хорошо встретил! – говорил Владимиру на ухо Иоанн, улыбаясь. Князь уже чувствовал, как напряжение спало, он повеселел от вина и от того, что все было так хорошо.

– Только мне непонятно, где княгиня Ефросинья?

В груди у Владимира что-то ёкнуло, улыбка медленно сходила с его уст, он обернулся и увидел, что Иоанн пристально смотрит прямо ему в глаза, смотрит тяжело, холодно.

– Прости, государь, уж давно она уехала по окружным монастырям на богомолье, верно, и не знает, что ты нынче тут! – ответил Владимир и, отвернувшись, припал к чаше с вином. Он чувствовал на себе тяжелый взгляд Иоанна, затем краем глаза увидел, что царь отвернулся и, подозвав Ивана Яковлева, что-то принялся ему говорить на ухо. Тот кивнул и отошел.

– Надоели они мне все. Вели нам накрыть в горнице, хочу с глазу на глаз с тобой говорить! – сказал царь Владимиру. Князь от волнения поднялся сам, готовый было броситься и самолично накрывать стол, но рассмеявшийся Иоанн остановил его фразой:

– Что же ты, слуг не имеешь? Прикажи кому-нибудь!

Сокрушенный Владимир покраснел от стыда и подозвал своего стольника.

Вскоре государь и князь покинули общее застолье и удалились в тихую, но просторную горницу, где уже для них стояли блюда с различной снедью и кувшины с вином и медом. У дверей с обратной стороны с саадаком встал Михаил Темрюкович, шурин государя.

Иоанн и Владимир сидели друг напротив друга. Прочь отосланы были даже слуги, и князь наливал сам.

– Грядут новые времена, Владимир, – говорил Иоанн, откинувшись на спинку резного кресла.

Владимир молчал, не зная, что отвечать.

– Будущего с боярами и удельными княжествами просто не может быть. Иначе войну нам не выиграть. Мне помощь в том нужна.

– Я всегда готов помогать тебе, государь! – с готовностью отозвался Владимир.

– Возможешь? Не поступишься? – Иоанн снова сделался суровым.

– Нет, – ответил Владимир и опустил глаза. Снова это тяжелое молчание!

– Господь завещал любить родных и близких, и я не намерен отступать от этих заветов. – Иоанн взял серебряный кубок и отпил из него. Помолчав, добавил: – Только ежели они мне останутся верны.

Владимир безмолвно глядел на царя, плечи его отчего-то поникли, в животе почуял тяжесть и тошноту.

– У прадеда нашего, Дмитрия Донского, тоже был сродный брат. Ежели помнишь, его также звали Владимиром Андреевичем. Он во всем помогал князю Дмитрию, и, думается, без Владимира Андреевича не было бы у него столько побед и свершений. Однажды Владимир Андреевич отказался от притязаний на великокняжеский стол и после смерти Дмитрия еще долго поддерживал его сыновей до конца своих дней.

Владимир понимал, к чему клонит Иоанн – того же самого царь ждал и от своего брата.

– Сей великий муж будет нам примером, – ответил Владимир, стараясь придать голосу своему твердости.

Иоанн улыбнулся и отпил из кубка, закинув голову. Когда убрал он кубок от лица, то от улыбки не осталось и следа, лишь тяжелый, пристальный взгляд.

– Бориска Хлызнев был в Старице перед походом? – спросил он. Владимир уложил руки на стол, дабы не рухнуть с кресла от начавшегося головокружения. Откуда он знает? Что же сказать ему? Он смотрит пристально, ждет ответа.

– Сего предателя я в своих владениях не видал, – откашлявшись, молвил князь. Иоанн продолжал глядеть на брата, словно заново изучая его лицо. Затем сказал внезапно:

– Верю тебе. Верю, ибо хочу хоть кому-нибудь еще верить. Гляди, вокруг меня одни предатели.

– Верь мне, государь. Многие лета тебе! – сказал Владимир и поднял свой кубок. Поднял и царь. Когда выпили, Иоанн медленно поднялся из-за стола.

– Устал я. В баню надобно сходить да спать лечь. Благодарю тебя за прием, князь старицкий!

Иоанн обнял Владимира и расцеловал его в обе щеки, после чего медленно покинул горницу. Владимир, оставшись один, постоял какое-то время, затем его шатнуло, он уперся рукой в стену и, икнув, обильно изверг себе под ноги содержимое своего желудка. Краем глаза увидел, что в дверях застыли слуги, и князь, преодолевая новый позыв, стрелой вылетел из горницы.

Когда выходил во двор, дабы подышать воздухом, уже смеркалось. Пир был окончен, и над Старицей воцарилась ночная тишина. В висках гулко стучала кровь, и Владимир не сразу услышал, как его робко окликнул один из дьяков:

– Княже, дьяк твой Савлук, сын Иванов, в хищениях замечен, пока ты был в походе, мзду брал, простым людям в своем приказе помогать отказывался. Нами уж схвачен он, скажи же теперь, что делать с ним.

– Под стражей держите, опосле решим, – отмахнулся князь, дабы дьяк поскорее отстал. Благо загаженных сапог в темноте не увидел, а то срам! Откланявшись, тот ушел, и Владимир еще какое-то время стоял один в тишине.

Уже потом, после бани, в чистых одеждах лежал он в своих покоях, глядел в темный потолок и наблюдал, как за окном мелькает свет от пламенников – это вокруг дома ходила вооруженная стража, охранявшая покой государя.

– Ежели что-то раскроется, он меня более не простит, – проговорил себе шепотом Владимир и тяжело вздохнул, подавив в себе желание предаться слезам. Надобно унять материнскую жажду власти и стать верным помощником Иоанна, каким был для Дмитрия Донского его брат Владимир.

«Так и будет!» – решил для себя князь и почуял, что страх и волнение немного отступили. Уверенный в этом исходе, Владимир отвернулся к стене и тут же забылся глубоким, спокойным сном.

Иоанн тем временем направлялся из бани в приготовленные для него покои, распаренный и уставший. Тенью с саблей у пояса всюду царя сопровождал Федька Басманов. Иоанн остановился, обернувшись к нему. Федька впился в государя взглядом своих больших черных глаз, и во взгляде этом было столько любви и обожания, что Иоанн невольно улыбнулся.

– Тебе отдохнуть надобно, ступай, – сказал он тихо и ласково. Федор склонил голову, тряхнув черными длинными кудрями, и ответил:

– Дозволь, государь, быть подле покоев твоих и оберегать тебя.

– Добро. – Иоанн кивнул и направился дальше.

– Государь! – окликнул его Федька. Иоанн остановился, но не обернулся.

– Княгиня Ефросинья была тут, нарочно уехала, когда узнала, что прибудешь ты, государь!

Помолчав, Иоанн ответил:

– Ведаю…

И продолжил свой тяжелый, усталый шаг.

* * *

Государь выделил для своих сыновей отдельный двор. У них даже была своя дума, в коей сидели ставленники Захарьиных. Управляли двором и следили за обучением и воспитанием царевичей Василий Михайлович Захарьин и князь Василий Сицкий, шурин Данилы и Никиты Захарьиных.

Двором царевичей они распоряжались подобно хозяевам, оградив мальчиков от всего и вся, что, конечно, также осуждалось знатью.

Данила Романович в свободное от дел время приезжал к племянникам, ибо все делалось под его строгим надзором. Он, потучневший в последние годы, выходил из возка гордо и чинно, оправляя бархатную ферязь, шитую серебром, в остроносых низких сапогах его сверкали каменья. Подобно отцу, он рано начал лысеть и седеть, потому, дабы выглядеть моложе, коротко стриг пепельную с черными прядями бороду. Василий Михайлович и Василий Сицкий встречали его на крыльце с теплыми объятиями.

– Как отроки? – задавал он привычный вопрос.

– Грамоте учатся добротно, – отвечал Сицкий, высокий и плечистый, с окладистой рыжей бородой. Данила Романович, молча и шумно дыша, прошел мимо. Было видно, что принес он дурные вести. Сели за стол в светлице, где для дорогого гостя уже было накрыто. Данила Романович отдал слуге ферязь и в узком коротком кафтане с драгоценными пуговицами сел во главе стола, оправив узкие рукава, также шитые каменьями. Сицкий и Василий Михайлович восседали напротив, ждали.

– Царица Мария родила отрока, – помолчав, проговорил Данила Романович.

– И что? Помехою он нам пока быть не сможет, – отмахнулся Василий Михайлович и усмехнулся, но Сицкий и Данила Романович были суровы.

– Еще, – продолжал глава клана Захарьиных, – за Александра Воротынского поручились митрополит, бояре, в том числе князь Мстиславский.

– Коли они друг за друга поручаться смогут всегда, никого ослабить не выйдет!

– Митрополит стар, ему недолго осталось, а там своего митрополита поставим, – проговорил Василий Захарьин. Он говорил про бывшего царского духовника Андрея, который уже давно был союзником и другом их семьи. Год назад он постригся в Чудов монастырь под именем Афанасий.

Данила Романович оправил рукой бороду и уложил руки на подлокотники кресла.

– Мы долго шли к этому, долго, – проговорил он, устало вздохнув и опустив глаза. Вдруг он взглянул исподлобья на Василия Захарьина и протянул:

– Чую новых врагов наших. Недоброе чую…

Сицкий и Василий Михайлович переглянулись и в недоумении посмотрели на Данилу Романовича.

– Брат, отчего же ты столь печален? Главный враг наш, старицкий князь, коего могут поддержать бояре, в наших руках, везде в Старице наши прикормленные люди, – проговорил Василий Захарьин.

– Иван Шереметев Большой, наш родич, прославленный воевода, проиграл Алексею Басманову тяжбу, кою тот сам против него затеял! Сегодня утром Иван был взят под стражу за какую-то клевету!

Эта новость прозвучала громом среди ясного неба. Шереметев, старший брат целой четы успешных полководцев, казался самой крепкой фигурой в державе, ибо не было войны, кою бы он пропустил в те годы, тело все его покрыто шрамами, полученными в кровавых боях. Помимо прочего – родич Захарьиных и наследников. И теперь так просто после тяжбы с Басмановым – под арест! Впервые очень явно почуялась шаткость положения Захарьиных. Данила Романович же продолжал:

– Дьяк Висковатый, наш верный друг, по-прежнему находится в Дании с посольством. Все переговоры с иностранцами здесь продолжал Алексей Басманов. Он же участвовал в походе, он же был жалован государем. И сын его теперь в государевой свите… А тут еще и другая новость – в Старице был заговор! Заговор против нас и государя! Хлызнев бежал в Литву по указу Ефросиньи и Владимира, дабы король Сигизмунд им помог победить Иоанна! Всюду враги!