Оттого, что тип русской хозяйки-дамы есть тип, до сих пор почти неуловимый для наших писателей; это тип современной русской женщины. Она прекрасна в действительности, между тем как редко является столько же прекрасною в нашей литературе, а г. Вельтмань не хочет даже признать красоты её. Наши беллетристы большею частию смотрят на русскую женщину с её смешной стороны, вместо того, чтоб изучать ее серьёзно, и не дают себе труда проследить её развитие на ряду с развитием всей общественной жизни нашей. У нас обыкновенно изображают женщину или девой, бессмысленно глядящей на луну, или каким-то почти небывалым на Руси синим-чулком, или тонною дамой, говорящею языком дипломатической депеши, или пошлою мещанкою во дворянстве. Из всех этих типов удается только последний, потому что он один есть в действительности; остальные же порождены воображением или подражательностию писателей. Не, так поступали те из наших беллетристов, у, которых кроме воображения и наблюдательности есть искра творчества художественного. Взгляните на женщин, изображенных г. Гончаровым, и подивитесь их. художественности и верности природе, их разнообразию и самобытности. Вспомните Полиньку Сакс, вспомните это милое создание, и согласитесь, что тут не близоруким глазом подсмотрены были тонкия фибры женского сердца, а чуткое ухо подслушало его биение: оттого так мило это создание, так полно оно жизненной теплоты. И, заметьте, ни г. Гончаров, ни г. Дружинин не льстили русской женщине, не старались в угоду самим себе скрыть её недостатки и тем заставить читателя насильно полюбить ее, потому что, вникая в действительность, они нигде не нашли совершенства. Теперь пронеситесь мыслью через ряд женщин, представленных в смешном виде Гоголем. Все они типы пошлости; но, выставляя их пошлость, он позаботился оживить их, сделать только верным подобием низкой действительности; во ни одного создания своего не опошлил он неуместным рассуждением и придуманными с умыслом, неидущими к делу фразами, не обвинил действительности за то, что она такова, какою он нашел ее. Юмор его оградил всех этих женщин от того презрения, каким г. Вельтман хочет заклеймить свою хозяйку-даму, называя ее фрёю. Мы готовы даже сказать, что многие из наших женщин, которые читали Гоголя, не обиделись, найдя у него похожее на себя изображение, а, напротив, внутренно скорбели за свою пошлость. Так благотворно действие юмора в художественных произведениях.
Г. Вельтман предпочел нарисовать карикатуры и прикрасить их построенными на ложной мысли рассуждениями и поклоненьем старине. Между тем, как его хозяйка-барыня пошла не оттого, что приняла чужие обычаи и сбросила с себя кокошник и душегрейку: она в этом наряде в сущности столько же пошла; но её недостатки только яснее обнаружились в одежде образованности, потому что, изъявив притязание на образованность, она не позаботилась о своем развитии и осталась прежнею невежественною женщиною с примесью чванства. Смешно и жалко видеть, как сквозь дыры её спесивого барства проглядывает мещанство. Г. Вельтман насмешливо замечает, что хозяйка-барыня есть шаг от так называемого невежества к так называемому просвещению. Действительно, это шаг, и наблюдение подтверждает это; только напрасно автор прибавил слова: «так называемому». Если исходною точкою этого шага считать тип хозяйки простого и старого быта, то эта точка не так называемое, а истинное невежество, которое в свое время, когда-то очень давно, было истинным просвещением, а теперь уже стало невежеством. Хотя лицо, описываемое г. Вельтманом, недалеко ушло от него, однако нельзя отвергать, что оно сделало шаг вперед. Мы скорее готовы допустить эпитет, «так называемый» рядом с просвещением; тут еще может быть основание в недостаточности той степени образованности, какой достигла русская женщина в настоящее время, – хотя все-таки он будет лишним, потому что степень эта не крайняя, а та самая, которой достигнуть позволило время, и от которой никто не мешает итти выше и выше. Хозяйка барыня не новость, а старина, над которой уже смеялись наши деды вместе с Фон-Визиным; это современница и родня Простаковых, которые, благодаря просвещению, вывелись. Мы бы посоветовали г. Вельтману обратиться за типом русской женщины-хозяйки не в Замоскворечье, а поискать его на широком лице России, тем более, что поиски в этом случае были бы не трудны и не напрасны. Не только в столицах наших, но и в деревнях и в бедных семействах, и в золоте и в скромном ситце, найдет он русскую женщину, дочь, жену и мать, которые ждут творческого пера наших романистов; и, воссоздав их, пусть тогда укажет он созданные им образы для подражания, вместо того, чтобы выставлять образцом невежественную хозяйку-бабу, которой хозяйственные заботы о солении рыжиков простираются до забвения о воспитании детей. Усовершенствование достигается не возвращением к старому порядку; освещая путь к лучшему будущему, вы легче искорените те погрешности настоящего, над которыми нам же теперь приходится смеяться.
Между тем автор «Приключений», столь неумолимый к недостатками высших классов, с особенной любовью изображает хорошие оттенки в невежестве. Любовь художника к своему созданию нам понятна и нравится; согревая их своею любовью, он творит лучше и всегда заставляет читателя также к ним привязываться. Чувство любви к своему созданию также, необходимо при творчестве, как чувство веры в истинность создания. Мы никогда не решимся упрекать художника в привязанности к своему вымыслу; но тут не должно быть личности; художник не должен привязываться к своим лицам, потому что они выражают его собственный образ мыслей. Впрочем, у Вельтмана эта любовь заметна более как контраст его нерасположению к некоторым действующим лицам его романа, с которыми он не сходится в своих понятиях, и мы обратили на нее внимание только потому, что заметили его пристрастие к этим последним. Не любите порочных в действительности: но, создавая их, пригрейте их вашим чувством, как собственных детей своих; а не отталкивайте от себя как подкидышей; иначе в наших глазах вы заподозрите законность их происхождения.
В этом отношении автор всего более погрешил против самой героини романа, Саломеи Петровны. Он олицетворил в ней гордость, в основании которой не лежит ни одного доброго, благородного, возвышенного чувства, могущего оправдать ее. Эта гордость, следствие дурного воспитания и безалаберного образа жизни в доме родителей, составляет именно главную причину падения Саломеи, ею-то вовлекается она в пороки и идет прямо к своей гибели. Правда, такая женщина в действительной жизни немногим внушит к себе любовь; но за что же художник, создавая тип такого существа, не станет любить его? Разве любить в своем произведении поэтическое олицетворение порока. Значит чтить порок? нисколько. Посмотрите, с какою любовью Мильтон очертил свою Сатану, и это вовсе не доказывает любви его к злу.
Таковы в общих чертах достоинства и недостатки обоих эпизодов г. Вельтмана.
Г. Дружинин после «Полиньки Сакс», «Разсказа Алексея Дмитрича» и «Фрейлейн Вильгельмины», о которых было в свое время говорено в нашем журнале, напечатал три новые произведения: «Жюли», роман в двух-частях (Современник 1849, № 1) «Шарлотта Штиглиц», истинное происшествие (Современник 1849, № 12) «Петергофский Фонтан», повесть (Библиотека для Чтения 1850, № 12). Лучшее из них роман «Жюли».
На одной из страстных страниц своей первой повести: «Полинька Сакс», так справедливо обратившей на себя внимание нашей публики, г. Дружинин выразил свое желание написать роман, построенный на оригинальной и очень счастливой мысли – «Вы, может быть, не знаете – писал он – какое болезненное, упоительное наслаждение мучить ребенка, за волосок, за улыбку которого мы готовы отдать пол-жизни. И еще как мучить!.. По этому поводу, я скоро расскажу вам другую историю…. грустную историю, странную историю».