Былое сквозь думы. Книга 1

Во мне вскипела вся англоязычная кровь, и, разрывая листы, я заорал:

– Никогда Дик Блуд не станет продажной сволочью и не станет пятнать доносами своё честное имя! Вот мой ответ, – и я неразумно запустил в усатого первым же подвернувшимся под руку предметом. Это было мое собственное чугунное ядро, которое не достигнув желанной цели, почти что лишило меня ноги, ибо злость удвоила мои истощённые силы.

На шум и крики помощника набежала охрана, и, пока младшие чины ставили меня на ноги и выворачивали руки, штабист вполголоса доложил Хозяину:

– Батоно, по показаниям полоумного английского перебежчика, не позднее сегодняшнего утра начнётся вражеское наступление по всему фронту. Какие будут ваши бесценные указания?

– Всем бурам и вольнонаёмникам стоять насмерть и смотреть за ними в оба! – прогремел усатый, а когда меня выволакивали из палатки, я все же успел расслышать его последние слова: – Подонок, сколько раз говорил тебе: вырой подвал, чтобы не возиться с отработанным материалом. Немедля прикажи расстрелять этого твердолобого янки вместе с его засранцами на полянке за каменоломнями, а сам займись транспортом. Будем перебираться на запасной командный пункт за пределами Трансвааля

Так закончилась моя беседа с большим другом живой и мёртвой природы. Более я его не встречал, видимо, по зряшной скороспелости моих выводов о преждевременной победе потусторонних, но впечатляющих единопартийностью тёмных буйных сил.

Долго ли я пребывал в размышлениях о путях своего восстановления, как особи, я не помню, но все же волею судеб расстрела избежал. В наступившем сером рассвете подтвердились слова перебежчика – англичане начали наступление, а все лагерники были срочно отконвоированы на передовую смывать неведомый позор кровью безо всякого предварительного отбора. Наш Хозяин и его помощник, окопавшись за пределом театра военных действий, последующему ходу бое в уже не мешали, а все волонтёры перешли под команду генерала Кронье, и война получила свое законное историческое развитие без досужих домыслов мемуариста Блуда, то есть моих взглядов на историю, и теоретические выкладок возможных будущих вершителей всё той же истории.

* * *

Погожим февральским утром профессиональная армия Соединённого Королевства всей своей многопудовой мощью навалилась на слабо обученные добровольческие соединения самообороны республики Трансвааль в районе Кимберли, где англичанами давненько планировалось исторически и основательно пустить кровь бурам. Хорошо вооружённая новейшими образцами стрелкового оружия южноафриканская группировка войск лорда Митуэна пришла в движение, чтобы обрушиться в едином наступательном порыве на позиции генерала Кронье, ярого противника атакующих действий и уповающего только на оборону. Предстояла историческая схватка не только двух противоборствующих сил, но и двух противоположных военных доктрин.

Наступление англичан спасло многих невинных лагерников от позора смерти. Мы были раскованы и загнаны в траншеи первого эшелона обороны буров. Во втором расположились заградительные отряды из самых метких стрелков. Таким образом, Хозяин гениально решил задачу защиты позиций своей команды от внешнего врага силами противника внутреннего и до последней капли крови последнего. Это был широкий шаг вперёд в военной науке будущего.

Мы все были рядовыми бойцами, но кое-чем всё же вооружены. Кто-то ружьями устаревших систем, а кто-то и просто холодным оружием, но с правом добыть огнестрельное в первом же бою. Мы с Дени хладнокровно таились в окопах в непосредственной близости от проволочных заграждений и намётанным глазом профессиональных военных напряжённо следили за развивающимися событиями на поле боя. Английские пушки, как из глубины вражеских позиций, так и от реки Моддер с бронепоезда неистовствовали. С жутким воем и свистом проносились над нашими головами снаряды, выпущенные откуда-то из-за горизонта, терзая обозы и мирное бурское население. Ясно слышался рёв гибнущих домашних животных и распевание псалмов богобоязненными гугенотами. Казалось, спасения уже не будет, хотя очередь до нас еще не дошла.

Едва миновала получасовая вражеская артподготовка тылов, как огненный вал англичан накатил и на наши головы. Куда удавалось бросить пытливый взгляд из-за бруствера окопа, повсюду грозно высились султаны земли и пыли от разрывов лиддитовых снарядов. Удушливый зелёный дым стелился над нашими траншеями, мешая выверить прицелы и полногрудо пользоваться атмосферным воздухом.

– Дыши в тряпочку, – орал мне Дени в перерывах между разрывами, не в силах выносить мой надсадный кашель.

Я знаками посылал его куда следует и продолжал стойко переносить тяготы военной службы. А снаряды уже рвались среди наших окопов, предварительно стерев с многострадального лика земли тыловые заградительные отряды. По воздуху то и дело проносились лишившиеся тела конечности и прочая амуниция обороняющихся. Огнестрельного оружия теперь хватало на всех уцелевших, и хоть применять его было не по кому, мы продолжали уверенно держать оборону своим зримым для врага присутствием, ибо наши кровавые останки нет-нет да устремлялись в свободном полёте к стану неприятеля.

Кто не был под артобстрелом, тот вряд ли поймёт тихую радость рукопашного боя или штыковой атаки. Для любого старого вояки прекращение пушечной канонады приносит истинное удовлетворение осознанием честно выполненного долга солдата под вражескими снарядами, если остается чем его осознавать. Вот и я немо лежал, умиротворённый навалившийся тишиной и пластами взрыхлённой земли, словно не проросший в почве злак. Противостоять кому-либо уже не хотелось, и не к стати вспомнились алмазы, захороненные в недрах земли.

Когда Дени меня откопал, томми, окрылённые успехами своей смертоносной артиллерии, уже шли в атаку. Впереди, под пение горнов и гнусавые зазывания волынок, наступала бригада шотландских гайлендеров. Сбоку от сомкнутых колонн юбочных пехотинцев шли офицеры с саблями наголо, а за этими парадными строями виднелись тучи, одетых в хаки, англичан. Наступление было величественно в своей суровой сермяжной правде, и я невольно залюбовался этим зрелищем, представляя, какая каша будет из этих молодцов после ответного удара бурских пушек, ежели таковые уцелели. Но пока что британские пехотинцы смело выступали вперёд, вверив свою судьбу богу и офицерам.

Враг стеной надвигался на наши, вспаханные снарядами, позиции. В напряжённых руках солдат уже стали ясно различимы знаменитые лиметфорды и маузеры с примкнутыми штыками. И этот вражеский парад своей целеустремлённой и губительной силой стал угнетать не только мою нервную систему. То тут, то там кое-кто засобирался в тыл за получением дальнейших распоряжений.

– Дик, ты сейчас получишь пулю в череп от своих, или в зад от противника. Немедленно вернись в окоп, – неожиданно раздался знакомый голос друга, превратно понявшего мой ловкий манёвр.

– Дени, надо же проверить тылы!

– Обойдутся и без тебя, – повысил голос Дени, так и не научившийся заботиться не только о себе, но и о нуждах всей армии.

Наши пререкания прекратила ожившая артиллерия буров. Загрохотали пушки Крезо, рявкнул знаменитый «длинный Том», а когда из окопов застрекотали ещё и «максимы», на душе значительно стало легче. Град смертоносного металла обрушился на стройные ряды наступавших, внося в их сомкнутые колонны разброд и шатания. Артиллерийская прислуга буров работала с изумительной точностью, каждым прицельные выстрелом ощутимо прореживая британские пехотные шеренги. Горы развороченных трупов росли прямо на глазах, мешая атакующим продвигаться вперёд, а нам визуально наблюдать ход событий. Очень скоро ряды противника расстроились, живые пехотинцы залегли, тем самым похоронив план лорда Митуэна о молниеносной победе войск Соединённого Королевства над забитым мужичьем Трансвааля, а атака захлебнулась в крови ее инициаторов. Но наши пушки не успокоились на достигнутом, а продолжали терзать распластавшихся по земле томми с таким упорством, что через каких-то полчаса привело к беспорядочному отступлению хвалёных военных профессионалов. Налицо был первый успех в англо-бурской войне и перелом в ходе всей битвы под Кимберли. Буры затянули благодарные песнопения господу, а мы с нетерпением ждали приказа Кронье о немедленном преследовании и разгроме противника, но так и не дождались. Генерал остался верен своей оборонительной тактике, и войска напрасно томились ожиданием атаки на паникующего противника вплоть до самого утра.

Новый день повторил события дня предыдущего, с той лишь разницей, что пушки буров, на сей раз почти полностью выведенные из строя во время вражеского обстрела, оказались настоль немощны, что не смогли помешать англичанам сходу преодолеть проволочные заграждения и войти в непосредственное соприкосновение с нами. Последующий за этим ближний бой был ужасен и оставил в моей памяти глубокий, но нечёткий след. Помню, я стрелял как сумасшедший в сторону противника, едва успевая перезарядить ружье. Всё пространство перед моим окопом было завалено телами в ненавистных мундирах, и сама смерть витала над моей головой, смрадно дыша в стриженый затылок. Патроны кончались, юные пластуны не успевали обеспечивать сражающихся отцов боеприпасами, но мы так и не пустили лютого врага в свои обжитые окопы, куда он, впрочем, не очень-то и стремился, предпочитая умирать на открытом пространстве от меткой пули, нежели быть беспощадно заколотым штыком в тесноте траншей.

Дени тоже был ещё жив и, не целясь, посылал пулю за пулей в самую гущу противника. Стволы наших ружей раскалились, что, несомненно, мешало броситься в штыковую атаку. Правда, этого уже и не требовалось, так как англичане вновь залегли, повторив манёвр предыдущего дня. Я смахнул кровавый пот со лба и начал оценивать сложившуюся обстановку.

На нашем левом фланге английские уланы теснили бурскую конницу, а далеко по правому – двигались колонны неприятеля, начиная окружение наших войск. Это старый Боб, генералиссимус Робертс, прибывший, как впоследствии выяснилось, к местам боёв из Кейптауна, предложил гениальный способ враз покончить с неприступной обороной буров, взяв армию генерала Кронье в кольцо. И для меня сразу прояснилась преступная бездеятельность англичан перед нашими окопами. Они просто отвлекали наше внимание, давая возможность своим конникам взять нас в клещи. Начиналась печальная для бурской добровольческий армии развязка всей военной кампании.

– Дени, – обратился я к другу, после самостоятельного анализа происходящего, – не пора ли подсказать Кронье о бесперспективности ведения боя в котле?

– Будем ждать приказа, Дик, – ответил дисциплинированный Торнадо, – не торопи события.

Я, к слову сказать, и не собирался их торопить, так как дело шло к вечеру и пора было озаботиться ночлегом. И отдых наш растянулся на целые сутки. Кронье провёл их в более чем преступной бездеятельности в своём лагере, ожидая лишь лобовой атаки англичан и не доверяя сообщениям разведки, о грядущем окружении.

– Я лучше знаю, что мне делать, – по свидетельству очевидцев спесиво отвергал старик-генерал предложения офицеров-иностранцев об отводе войск. – Вы ещё не родились, когда я уже был генералом.

Так и подошёл последний тяжкий день армии Трансвааля. С самого утра англичане открыли перед нашими окопами беспорядочную, но очень плотную стрельбу. Мы огрызались, как могли, но лобовой атаки всё же не дождались. Зато на флангах и даже в тылу стала слышна канонада разгорающегося боя. А это, как ни печально, значило лишь одно – мы были окружены со всех сторон, а генерал Кронье залез-таки всей армией в уготовленный котёл.

Однако, армия буров, даже находясь почти в полном окружении, продолжала сопротивляться, и все мы готовились геройски погибнуть, не подоспей под вечер приказ об отступлении, что для нас с Дени особого труда не составило, как людей военных и крайне дисциплинированных. А вот для всего бурского лагеря, с его буйволами, повозками и прочим скарбом, бегство представлялось задачей весьма сложной. Лишь к двум часам ночи, кое-как загрузив повозки и фургоны, армейские тылы смогли сняться с насиженных мест и до вечера следующего дня, по указанным разведчиками дороге в обход англичан, беспорядочно двигались к долине Вольверскрааль на Моддере, чтобы найти там последнее пристанище.

В долине мы весь последующий день рыли траншеи, закапываясь в землю и вновь готовясь к обороне. И уже на следующее утро нас накрыл такой ураганный огонь английских пушек, что мы могли только молиться о спасении души. Буры гибли сотнями, не считая животных, детей и женщин. И за три дня такого интенсивного обстрела наши новые позиции превратились в кровавое месиво из земли и человеческих тел. Истерзанные трупы животных начали разлагаться, наполняя смрадом долину. Вода в реке, отравленная гниющим мясом, стала ядовитой и непригодной для питья. Мы стояли на пороге эпидемий и мора.

Безвыходность нашего положения ещё более усугублялась отказом Кронье о сдаче остатков погибающей армии на милость победителя. И мы провели четвёртый кошмарный день сражения под непрерывным обстрелом противника. Лишь только к вечеру упрямый генерал запросил перемирия для погребения убитых, на что лорд Робертс, взбешённый упрямством старого командира, ответил отказом.

– Никакого перемирия. Сдавайтесь! – гневно ответил он парламентёрам.

– Не сдамся! – глупо, но исторически ответил Кронье. – И делайте со мной что хотите!

И англичане сделали что хотели. Снаряды их пушек еще три дня выравнивали излучину реки, занимаемую войском буров. Таким образом, лишь после недели непрерывного обстрела, над почти полностью угробленной армией был выброшен белый флаг, а сам Кронье на последней оставшейся лошади отправился сдаваться лорду Робертсу.

При виде побеждённого соперника, старый Боб снял шляпу и пожал руку такому же престарелому генералу.

– Вы мужественно защищались, сэр, – произнёс он краткое надгробное слово над армией Трансвааля, и на глазах у присутствующих при капитуляции накатились скупые мужские слёзы.

Наша армия немедленно приступила к сдаче оружия, выпуская тем самым из своих рук всякую надежду на возможность свободы и независимости. Кто испытал горечь капитуляции, тот знает, каких душевных мук стоит осознание того, что сапог захватчика теперь будет безнаказанно попирать политую твоей кровью землю. Многие мужественные бойцы не сдерживали слёз и громких рыданий.

Впрочем, воспитанные англичане в большинстве своём обращались с военнопленными вежливо и участливо, что и позволило бурам в самом скором времени начать против победителей жестокую герилью – неудобную для регулярной армии партизанскую войну, которая на Чёрном континенте идёт и до сей поры, перешагнув границы Трансвааля.

Соединённое Королевство бросило в Южную Африку двести двадцать тысяч обученных солдат против тридцати тысяч непокорных фермеров, но не могла сломить сопротивление в течение почти пяти месяцев. Поэтому я с полным правом могу гордиться своим участием в этой великой войне свободолюбивых переселенцев и волонтёров с алчными и кровожадными подданными королевы Виктории. Даже проиграв, мы покрыли себя неувядаемой славой в памяти, преданиях, стихах и песнях народов мира. «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, горишь ты вся в огне…» – слышал я впоследствии в кабаках Марселя и в трактирах Московии.

А что до теперешних обитателей Африки, то войны среди белых помогли коренному населению не только приблизиться к цивилизации и прогрессу, но и найти своё истинное место на земле предков. Так закон естественного отбора, если он ощутимо подкреплён искусственным, привносит ощутимые блага в процесс развития всего живого в мире. И белые естествоиспытатели не раз доказали справедливость этого суждения на деле. Честь им за это и хвала.

***

В своё время герилья позволила испанцам справиться с закалёнными в боях войсками Наполеона. Поэтому и буры, организовавшись в мелкие отряды, как осы жалили противника в самые уязвимые места, доставляя англичанам немало хлопот. Взрывая мосты и железные дороги, громя тылы и обозы, уничтожая небольшие гарнизоны и отряды разведки, непокорные буры продолжали отстаивать свою свободу вооружённым, но спорным для всего цивилизованного мира путём.

Партизанская война, относясь к разряду официально необъявленных, берёт под свое крыло как патриота, так и авантюриста, мягко говоря. Под пристойным лозунгом борьбы с захватчиком всегда можно позаботиться и о своих личных нуждах. Однако, когда всё местное население начинает считать себя партизанами, то невольно приходится уделять внимание противнику значительно больше, чем защите мирного жителя, а следовательно и рисковать своим собственным здоровьем.

После капитуляции армии Кронье, мы с Дени Торнадо недолго оставались без работы и скоро сколотили небольшой, но очень подвижный отряд из пяти человек. Так как прежних приисковых истребителей я так нигде и не нашёл, нам пришлось довольствоваться незнакомым контингентом. С этими пятью головорезами вдвоём с Дени мы кое-как справлялись, но стоило кому-нибудь из нас отлучиться, сразу же среди наших партизан назревал бунт, как на пиратском корабле при дележе добычи. Приходилось быть постоянно начеку и спать с оружием.

Коней и ружья нам вручил сам народ особо не сопротивляясь, и мы с рвением схватились за дело борьбы против его притеснителей, первым делом взорвав мост через реку Вааль вместе с нашими головорезами, усмирив тем самым подчинённых. Следующая дюжина примкнувших к нам партизан отличалась от бойцов первого призыва лишь количественно, поэтому мы сами покинули их на произвол судьбы, когда в наши деловые отношения вкрались элементы рукоприкладства со стороны этих антигуманных висельников. И лишь с третьей группировкой нам повезло. Это были четверо испанцев, хоть и не твёрдых моральных устоев, но со знанием законов вольного братства.

– Карлос, – теперь уже безо всяких опасений мог приказать я, – ступай в ночной дозор!

– Сам ступай! – чётко по-уставному звучало в ответ.

– Тогда немедленно организуй с приятелями засаду на обоз англичан и без провизии не возвращайся.

– Есть, мой капитан, – уже гремел оружием Карлос и через пару часов партизаны возвращались со свежим голландским сыром и фермерской малагой.

Загулявшихся солдат противника, фельдъегерей и форейтеров, мы душили, как котят, иногда нападая на целые воинские гарнизоны под видом беженцев не весть от чего и прочих мирных бродяг, нанося бесхозному имуществу весомый урон. Правда, эти боевые операции проводились не часто и в основном по полевым госпиталям, но не проходило и дня, чтобы мы не ввязались в какое-нибудь сражение, то укрываясь по лесам, то прячась по фермам.

Слава о наших подвигах далеко обогнала нас, поэтому когда чуть ли не полк улан поставил перед собой задачу выкурить нас с одной фермы, мы уже не сомневались, что пощады не будет, а немедля, по совету испанцев, выкинули белый флаг, притупив тем самым бдительность неприятеля и хозяев усадьбы. Дело в том, что Карлос едва мы заговорили о капитуляции, предложил варварский, но надёжный способ прорыва на лошадях через неприятельское кольцо. Способ был гениально прост и известен каждому забитому испанскому пастуху.

Выехав шагом из ворот фермы с белым флагом, мы, приблизившись почти вплотную к беспечно готовящим для нас верёвки уланам, на ходу начали засыпать в уши своих лошадей, прихваченный для этого случая песок. Оказывается, что умное животное не очень бывает довольно этой процедурой, даже просто не переносит её и, от воздействия инородного сыпучего предмета почти прямо на мозг, бесится, развивая при этом такую скорость, что угнаться за такой скотиной, а тем более удачно подстрелить наездника, никакой возможности не представляется. Даже через десяток миль когда мы кое-как вытряхнулись из сёдел, наши боевые кони не захотели остановиться, а продолжили свой неутомимый бег до падёжного конца где-то за линией горизонта.

– Мой капитан, позволь устроить засаду под твоей командой на первый же английский табун, – напросился Карлос на задание, едва мы оправились после такой скачки

– Действуйте, мои новоявленные нормандские барышники, – пошутил я, позволяя открыть партизанские действия а незнакомом районе, – в ногах правды нет.

Не скрою, в нашей борьбе порой случались и накладки совершенно противоположного свойства. Так, по причине глубокого недопонимания задач партизанского движения самими фермерами, кое-кто из нашего отряда порой навсегда выбывал из строя, перекладывая груз обязанностей на плечи товарищей. И я не раз на практике убеждался в справедливости народной мудрости, что кто бы ты ни был, но ногами и с петлёй на шее все перебирают одинаково.

– А не слишком ли круто мы дерём с местного обывателя? – спросил меня как-то Дени после очередного недоразумения с сомневающимся фермером.

– Отнюдь, кабальеро, – разумно ответил я. – Даже африканский бюргер должен ощущать тяготы партизанского движения и испытывать сопутствующие этому лишения.

– А вдруг мы несколько вольно трактуем теорию герильи и загниваем практически? – продолжал сомневаться друг.

– Когда портится яйцо– зарождается цыплёнок, – философски пояснил я.

– Но можно получить и несварение желудка, – почесал затылок Дени и на всякий случай достал флягу с муцукой, намериваясь провести профилактику организма.

Мы бы долго ещё партизанили и не сложили оружия, не случись небольшая неприятность на ферме Блесбукфонтейн, когда хозяйский балбес Манус, до сей поры одиноко созревавший в опостылевшем кругу семьи и насыщающийся бобами и штрафными уроками вожжой, вдруг захотел влиться в наши партизанские ряды. Так как недоросль уже входил в физическую зрелость и ему пора было подумать о карьере, я не стал возражать, потребовав лишь согласия родителя. Но хозяин фермы, старый миротворец, уже давно впавший в думу о дальнейших, но мирных путях развития своего дитяти и горько навздыхавший свою впалую грудь за этим пустым занятием, не стал даже стеснять себя вопросом прелести военного поприща, а так резво взялся за отеческое наставление своего наследника на истинный путь землепашца, что Манус катался по двору мятым опавшим листом всё светлое время суток, а я не раз вспоминал не пошедшую впрок науку своего папаши. Вот так и сорвались мои надежды на создание прочной партизанской базы на ферме Блесбукфонтейн. Но старый хрыч на этом не успокоился, а после практической проработки сынка, срочно озаботился нашей судьбой и прямо с подворья передал нас в руки английского правосудия, слабоумно нанеся неоценимый вред всему освободительному движению.

Ферма, миролюбивого батюшки Мануса была недалеко от Наталя, поэтому нас незамедлительно доставили в город и посадили в тюрьму к таким же незадачливым и некогда неуловимым мстителям. Этот злодейский акт предательства заставил нас с Дени пересмотреть вопросы вооружённого сопротивления регулярным войскам и к чертям забросить партизанщину, хотя раскаиваться было уже поздновато.

В первые же часы пребывания за решёткой испанцы отреклись от нас, заверив, что на допросах будут говорить одну только правду, чтобы у англичан не закралось и тени сомнения при применении к нам с Дени крайних мер, как к вождям герильи. Пообещав не остаться в долгу, мы всё же приготовились к самому худшему, но разборки не последовало.

Англичане к этому времени уже не искали одиночных врагов, а оптом отправляли своих противников на каторгу. Через сутки нас всех связали попарно и загрузили в товарные вагоны, приставив стражу. А затем двое суток без хлеба и воды, стиснутые как маринованная сельдь в банках, мы тряслись в зловонных загонах на колёсах по пути в Дурбан.

В родном для Торнадо городе нас выгрузили ещё живыми, а проведя в доки, чисто вымыли морской водой из пожарных рукавов и накормили маисовой похлёбкой, разливая её в наши шляпы и полы рубах.

– Плохое начало, – ворчал Дени, сплёвывая мелкую ракушку, сдабривающую малосъедобное варево.

– Что ни делаете, всё к лучшему, – не к месту ляпнул я, сверкая дичающим взглядом.

Дальше поговорить не удалось. Под оскорбительные выкрики, сбежавшейся поглазеть на пленников толпы, нас загнали в грязный трюм какой-то каботажной посудины с одиноко болтавшимся из клюза ржавым якорем по высокому левому борту, и не успели мы слегка отдохнуть и полюбоваться морской волной, как это тихоходное корыто уже пришвартовалось к одному из стоящих на мёртвом якоре понтонов примерно в трёх милях от берега, на который нас и выгрузили партией в пятнадцать человек. Наша новая тюрьма называлась «Розмари» и вмещала в свое нутро около шестидесяти пленников общей численностью.

Настоящий ад было это судно – ржавая жестяная коробка до отказа набитая людьми, сходящими в вонючей полутьме с ума от жары, голода, заразных насекомых и собственного бессилия. Арестанты мёрли, как мухи, а их грязные трупы стражники выкидывали по утрам за борт на завтрак акулам, которые стаями кружили вокруг понтона и требовали добавки.

В целом, партизанская война сделала свое чёрное дело. В самый разгул освободительного движения англичане перестали выявлять степень причастности к герилье каждого арестованного. Они так ополчились на народных мстителей, что позволили им свободно вымирать под жёстким присмотром, не затрудняясь элементарным обустройством каторг и лагерей для пленных.

К нам в трюм стражники никогда не заглядывали, опуская раз в сутки бадьи с похлёбкой и пресной водой на верёвках прямо на наши головы. Этими же верёвками вытаскивались и трупы, тем самым не позволяя нам и носа показать на палубе. Если бы не открытые пушечные люки в трюме понтона, то от недостатка воздуха мы бы все погибли не более чем через сутки. В охране заключённых стражникам помогали даже акулы. Двух отчаявшихся на побег буров, эти прожорливые твари тут же сожрали на наших глазах, едва несчастные беглецы достигли поверхности воды, вывалившись из пушечных люков. И мы с Дени, готовившие побег этим же путём, крепко задумались после разыгравшейся на глазах трагедии и решили повременить с самоубийством, хотя для этого и не было уже веских причин, ибо мы слабели день ото дня – болезни и сумасшествие наступали на пятки, и не лучше ли было одним махом покончить с недостойным человека существованием?

* * *

Море радовало глаз бирюзой, а свежий ветер ласково овевал лицо и грудь. Чайный клипер «Рваная рубаха» весело скользил по волнам, торопясь к берегам Франции в порт Марсель. Все африканские ужасы остались за кормой, и мы с Дени Торнадо вольными пассажирами смело вглядывались в далёкий горизонт и строили планы на будущее.

После того, как нам удалось умело распорядились частной собственностью моего друга, неприкосновенной при любых цивилизованных режимах, и продали дом в Дурбане, мы не только смогли оплатить проезд до берегов Европы, но и оставить некоторую наличность в виде камушков, припрятанных Дени в своё время про запас, рассчитывая на неё, как на стартовый капитал в начале нашей деятельности на новом континенте.

– Джентльмены, – донёсся с мостика до нас голос капитана клипера Анри Дюбуа, – не желаете ли спуститься в кают-компанию, чтобы за рюмкой бренди досказать удивительную историю ваших странствий?

– С удовольствием, капитан, – опередил меня Дени с ответом.

– У вас отличные напитки, – всё же польстил я радушному капитану.

Мы спустились в уже обжитое нами уютное прибежище старого морского волка, где, почти в домашней обстановке, неспешно потягивая бренди, не первый вечер рассказывали добродушному Анри о своём боевом прошлом.

– Собственно говоря, дорогой капитан, – продолжил я прерванный накануне рассказ, – вы уже слышали почти всё. Но если вам не наскучило наше бесхитростное повествование, то я поведаю о плавучей тюрьме «Розмари». Да, скажу я вам, условия содержания пленников там были поистине ужасны. Произвол стражников, болезни и мор, а, главное, полное отсутствие надежды на выживание косили наши ряды направо и налево. Кое-кто сходил с ума, и остальные завидовали этим несчастным. Ежедневная шлюпка, привозившая на понтон баланду и воду, да раз в неделю швартовавшееся корыто с новой партией обречённых, вот и всё, что напоминало нам о покинутом мире. Ни посещения врачей, ни инспекции представителей власти мы так и не дождались за всё время нашего пленения. Поэтому я мрачно смотрел в будущее, а Дени впадал в отчаяние…

– Ты отклоняешься от курса, – перебил меня друг. – Я скажу проще. Мы ежечасно думали о побеге, но силы наши таяли, а озарения так и не наступало. Три мили до берега одолеть вплавь еще представлялось возможным, но проклятые акулы делали этот путь непреодолимым. И всё же мы решились. Дик предложил захватить с собой чей-нибудь не слишком тяжёлый труп, чтобы на первых порах отвлечь им от себя прожорливых тварей и отодвинуть тем самым собственную смерть, а, возможно, и вовсе избежать её. Мысль была более чем оригинальной, но в нашем положении тихого помешательства явилась той соломинкой, за которую хватается не умеющий плавать.

– Ничего себе, соломинка, – несколько обиделся я за свой план. – Пока акулы занимались бы трупом, вырывая его друг у друга из зубов, вполне можно было бы избежать их последующей атаки. По крайней мере, повезло бы сильнейшему. Главное, нельзя было сразу терять голову, а там, глядишь, в полосе прибоя счастливчик сумел бы выброситься на берег с признаками жизни.

– Впервые слышу о столь дерзком до безрассудности способе усмирения акул, – удивлённо заметил капитан, – и если бы не видел вас перед собой живыми, то никогда бы и не поверил в возможность осуществления подобного плана. Правда, я не знаток повседневной жизни акул, – мило слукавил Анри, интеллигентно избегая спора о подводных пиратах.

– Мы, к счастью, не успели осуществить задуманное в горячке Диком, – поспешил разочаровать Дени капитана. – Мистера Блуда осенила новая идея, и он снял с наших душ грех самоубийства.

– Не надо так резко, Дени, – вставил я, – не начатое – не есть проигранное. Просто в то безысходное время мне помогло, как ни странно, ненужное знание закона, выведенного Хозяином об обострении классовой борьбы в любой обстановке. Лезет в голову всякая чушь, когда смерть обивает пороги.

– Вы верно заметили, дорогой Блуд, – поддержал меня капитан. – Когда мой клипер напоролся на рифы у берегов Цейлона, я, уже уходя под воду, вдруг вспомнил о забытом в каюте на видном месте кошельке и, знаете ли, очень расстроился.

– Человеческий мозг и продукт его деятельности – это неразрешимая загадка для его же обладателя, – согласился я и продолжил: – И так, все наше понтонное общество я разделил на две категории: класс имущих стражников и класс бесправных пленников. Согласно закона обострения, классы должны ненавидеть друг друга при любой расстановке сил и вести между собою непримиримую борьбу до победного конца угнетённых масс. Но если с ненавистью, хоть и не бурно выраженной, у нас все обстояло благополучно, то классовая борьба, вопреки требованиям закона, не велась, а если и имела место, то лишь среди самых отсталых гегемонов при раздаче баланды. Ощущалось полное отсутствие направляющей руки, и я задумался над созданием руководящей и направляющей партии. Горячо и с умом взявшись за дело, я сразу же ограничил членство в партии одним кандидатом, чтобы в дальнейшем не оголять ряды будущих борцов за нашу свободу и независимость. Буквально за считанные минуты я принял Дени в наши высшие эшелоны, рассказал о своём замысле и поделился властью.