Былое сквозь думы. Книга 1

Не прошло и часа, как у корневища моей пальмы послышалось слабое, но непрерывное потрескивание. И едва я успел подумать о нашествии змей, как в нос ударил какой-то острый запах, который, медленно поднимаясь снизу, плотно насыщал воздух. Очень скоро я определил что это и ужаснулся. То был запах муравьиной кислоты.

Делузи уготовил нам мученическую смерть, и её, как невыразимо страшный подарок, несли, обещанные им, санитары леса. Прожорливые африканские перепончатокрылые чёрные муравьи лешониа, достигавшие размеров таракана, чуя кровь, нападают на жертву несметными полчищами и за короткий срок способны даже от слона оставить один скелет. Словно маленькими стальными клещами они выдирают кусочки мяса, но с таким проворством и быстротой, что, например, не пройдет и часа, как я буду съеден заживо. Лишь патологическая страсть к жестокости могла толкнуть Криса Делузи на такое преступление против себе подобного белого человека. И ведь эта прямоходящая сволочь еще пообещала прийти завтра и полюбоваться на три наших обглоданных черепа!

Я уже начал чувствовать, как сотни проворных омерзительных лапок поползли по моим ногам, нащупывая дорогу к самым потаённым местам. Вот и острая боль пронзила мои ноги – это муравьи начинали свое пиршество, а я, опутанный веревками и с кляпом во рту, даже не мог попытаться сбросить с себя ненасытных тварей или голосом призвать на помощь силы небесные. Я закрыл глаза и стал горячо молиться, чувствуя перебор цепких лапок по мужским началам человека. За какой же из семи смертных грехов истинному христианину такая языческая смерть?

С пальмы я свалился самостоятельно, передавив несметное количество муравьев. В каком-то забытьи я чувствовал, что меня куда-то переносят, но не сопротивлялся, понимая, что хуже не будет. И лишь когда меня уложили на землю, я осмелился открыть глаза.

– Великий вождь и непобедимый воин, – тут же склонился надо мной негр, запомнившийся ещё в лагере своим любопытством к моей татуированной груди, – твои дети вырвали господина из зубов белых собак. Твоё племя ждёт встречи со своим вождём. Мы поведём тебя к нашему общему дому. Встань и иди!

Я не возражал, жаждая поскорее убраться с проклятого места. Кое-как отбившись от муравьев, я даже не успел проявить заботу о товарищах, как увидел их живыми недалеко от себя. От сердца отлегло, и во мне вновь проклюнулась неистребимая воля к единоначалию.

– Где англичане? – строго спросил я словоохотливого негра. Туземец вытянул руку в направлении пальм, и я уже вполне осмысленным взором окинул место несостоявшейся трагедии. Охранники в небрежных позах лежали на своих прежних местах, а кто-то из негров проворно вытаскивал из их тел стрелы, и я понял, что муравьям все же будет чем поживиться.

Делать здесь было больше нечего, поэтому я вместе с братьями Макмерфи поспешил за чернокожими освободителями в джунгли, не обращая внимания на жгучую боль в исхлестанном теле и искусанных ногах.

* * *

Племя баролонгов было надежно сокрыто от постороннего глаза в непроходимых дебрях джунглей. Это было одно из немногих человеческих сообществ Чёрного континента, живших в мире и согласии со всей природой. В самой их естественной сути не было места агрессивности и воинственности. Видимо, растительная пища вперемежку с некоторыми видами насекомых, и уединение не способствовали развитию жестокости баролонгов. Огнестрельное оружие, огненная вода и бусы не соблазняли миролюбивых вегетарианцев, а от хищников они успешно оборонялись стрелами и копьями.

С наплывом белых на континент баролонги уходили все дальше в джунгли, но порой за ткани, соль и другие мелочи быта нанимались к колонистам на недолгую черновую работу. И за кротость нрава им охотно позволяли чистить хлева и выполнять несложные земляные работы. Так и в лагере Колензо баролонги, кроме подвоза воды и уборки нечистот, хоронили пленников и убирали казармы, довольствуясь натуральной мелочной оплатой в виде изношенного военного обмундирования и той же соли.

Наше освобождение было единственным вооруженным выступлением против людей даже на памяти старейшины племени, высушенного временем Лакми. Но и он, не раздумывая принял это решение, когда узнал какому бесчестию подвергается величайший вождь и земной бог всех известных ему африканских племён. Он часа два изучал рисунки на моей груди, а затем, распростершись ниц, велел мне повелевать им и всеми его соплеменниками. Эта почётная миссия меня не привлекла, поэтому я приказал старцу и дальше исполнять свои обязанности.

– О, мудрый Лакми, – сказал я ему, – земной бог не может бросить все остальные народы и жить только с баролонгами, поэтому пусть женщины поскорее залечат наши раны, и я пойду с помощниками дальше по дороге, указанной мне небесными богами.

Старый негр удовлетворился этим объяснением и больше мне не надоедал, а женщины без помех смогли наложить повязки на наши раны.

Первую ночь в джунглях я посвятил отдыху и восстановлению сил с помощью целебных первобытных отваров, а уже на рассвете выступил перед туземцами.

– Братья, – начал я, польстив чернокожим, – не успеет жёлтый глаз дневного светила прищуриться за верхушками пальм, как сюда явятся подлые английские гиены. Вам предстоит или покинуть эти места или защищать их. Решайте, я сказал!

Дикари, по векам отработанной привычке, решили немедленно смываться. И это с их стороны было мудрое решение. Но моё сердце пылало местью к Делузи, и я не мог в очередной раз простить выродку его злодеяний. Поэтому я приказал Лакми оставить мне десяток лучших охотников для устройства засады на неугодных нашим богам белых сволочей, чтобы без лишнего шума, лишь стрелами и дротиками, перебить карателей, по моему мнению, уже бросившимися за нами в погоню. Старейшина и не подумал перечить, а, наоборот, неожиданно высказал очень здравую мысль:

– О, сын неба, пусть наши женщины приготовят тебе стрелы, способные не только убивать, но и мстить.

Я мгновенно смекнул, что сообразительный старик советует отравить стрелы. Яд, действительно, может быть хорошим аргументом в споре с пулями, и я сам смогу зацепить стрелой Делузи, тем более что боя, как такового, в джунглях англичане нам навязать не смогут.

Скоро одна из приближенных к Лакми древних ведьм занялась приготовлением своего зелья. Присмотревшись к ее стряпне, я понял, каким ядом собирается травить англичан негритянка, и мне сделалось не по себе. Этот страшный яд извлекался из тел гусениц нгуа. Зеленоватые твари просто давятся в ступе, а затем, в образовавшейся кашице кипятятся наконечники стрел. После такой несложной операции даже царапина на теле от стрелы несёт неминуемую гибель. Но не обычную смерть, вызываемую параличом органов от обычных ядов, а мучительное умирание через жесточайшие страдания, когда боль зачастую сводит с ума, заставляя жертву раздирать свое тело, биться головой о твёрдые предметы, вырывать горстями волосы и непроизвольно орать нечеловеческим голосом. И я чуть было не усомнился в правильности выбора способа отмщения, но откуда в этой глуши взяться законному военно-полевому суду?

Пока баролонги готовились к походу, я учился пользоваться луком и стрелами. Наука для белого не хитрая. Луки были небольшими, не более трех футов со смазанными жиром тетивами из лосиных жил, так что я справлялся с этим оружием играючи. Очень скоро я уже уверенно посылал тростниковые стрелы с костяными наконечниками прямо в цель или недалеко от неё. Ещё час я потратил обучению туземцев скрытному ведению боя и много преуспел в этом, ибо чернокожие иных способов ведения войны не знали. Негры прятались охотно и могли ловко пустить стрелу прямо в глаз врагу.

Во второй половине дня наш отряд двинулся на сближение с противником. Если мой расчёт на мстительную натуру Делузи был верен, то он с доброй дюжиной солдат уже спешил к. нам навстречу, готовый огнём и мечом покарать почти безоружных ниггеров вместе с нами.

Так оно и вышло. Через мили полторы я услышал треск ломаемых ветвей и злую английскую ругань. Приказав не трогать Делузи, я рассредоточил своих воинов в укрытиях на земле и деревьях по всему фронту предполагаемого выдвижения англичан, найдя и себе надёжное убежище на краю небольшой проплешины среди зарослей.

Когда первый солдат, попавший в поле зрения моих черномазых орлов, упал без излишнего шума и крика, сражённый стрелой прямо в сердце, я понял, что охота началась. По тому, как где-то в стороне внезапно обрывались английские проклятия, я узнавал о гибели очередного карателя, но когда послышались первые душераздирающие вопли и стало ясно, что братья Макмерфи ввязались в дело, начался настоящий бой. Англичане поняли в чём дело, но не видя противника, пришли в замешательство и, открыв беспорядочную стрельбу, прекратили продвижение вглубь джунглей. Произошло противостояние вооружённых сил, что было крайне невыгодно нашей стороне, экипированной средствами лишь ближнего боя.

– Крис! – не выдержав позиционного затишья и желая выманить капитана из норы, заорал я. – Подлый скунс, вылезай из своей вонючей щели. Дик Блуд хочет перед смертью взглянуть в твои змеиные глаза.

– Не спеши подыхать до моего прихода, – не выдержал Делузи. – Парни, не стреляйте в этого гадёныша, он мне нужен живым, – приказал он солдатам. – Это ты, – опять зарычал он мне, – подойди ближе и не прячься за спинами у черномазых, мы не будем расстреливать безоружных.

Мне хотелось лично свести счёты с капитаном, поэтому пришлось рискнуть, и я сделал шаг из-за ствола дерева, находясь, впрочем, под прикрытием лиан. Предательского выстрела не последовало, а на противоположной стороне поляны показался Крис Делузи с винтовкой, взятой наизготовку.

– Опусти оружие, комендант, – крикнул я, – тебе никто не угрожает.

– Я плевал на угрозы черномазых, но от тебя, Блуд, можно ожидать любой пакости, – уже спокойно заговорил он и опустил оружие, видя, что кроме лука со стрелой в моей левой опущенной руке, которые бравый вояка регулярных войск не принимал всерьёз, я ничем не вооружён.

– Пакостливость и подлость более свойственны тебе, – отозвался я, полностью выступая из-за лиан, – а мне достаточно справедливости.

– Это все бредни, бестолковый янки, – победно осклабился капитан. – Но хорошо, что ты решил сдаться. Негров будем пытать, а тебе обещаю сравнительно лёгкую смерть, теперь ты этого заслуживаешь, – и он нагло рассмеялся.

– Капитан войск Соединённого Королевства Крис Делузи, – перекрывая смех, сурово начал я, – ты позоришь цвет своей кожи и наших общих предков. На твоей совести не одна загубленная душа, а руки в крови выше локтя. Поэтому я, Дик Блуд, капитан добровольческой армии республики Трансвааль, данной мне властью сражающимся за свою свободу народом, выношу тебе смертный приговор. Но ты умрёшь не как солдат, а как бешеный пёс. Ты мне обещал подарок от санитаров леса, так прими же ответный подарок от могильщиков одичавшего зверья, – не удержался я от личного выпада и поднял лук, одновременно натягивая тугую тетиву.

– Ты одичал сам, Дик! Так что убери свою никчемную игрушку и не ломай комедию, – надменно произнёс мой враг, поднимая ружье. – Придётся мне тебя успокоить до срока.

И тогда я выпустил стрелу с подарком гусениц нгуа, которая вопреки законам баллистики пошла каким-то зигзагом, но как ни старалась, всё же не миновала ноги капитана. Мгновенно его лицо исказила гримаса боли, и он непроизвольно выстрелил. Послушай я Делузи секундой дольше, не знать бы мне более радостей жизни, ибо получил бы пулю прямо в грудь, а так она лишь оцарапала мне бедро левой ноги с внутренней стороны, чудом не зацепив мою недвижимость, никем не потревоженную со времён Аньес.

А Делузи ломался в судорогах боли, раздирая рот в вопле. На его враз посиневших губах запузырилась розовая пена, закатившиеся под лоб глаза, своими выпирающими из глазниц белками в красной паутине капилляров готовы были лопнуть, а сам он начал бешено метаться между деревьями, натыкаясь на стволы и ломая об их кору ногти. Несколько раз он лицом ударялся о толстые корневища, превратив его в кровавую маску, в безумном порыве вырывал клочья волос и раздирал обнажённую грудь. Его невыносимые крики заполнили, казалось, все джунгли и поднебесье, но смерть всё не наступала, терзая тело несчастного постоянными волнами боли, а разум – приступами сумасшествия. Поистине удручающе печальна участь человека, дерзнувшего испытать на себе разрушительные силы дикой среды обитания. Спустя отмеренный природой срок, Крис Делузи рухнул на землю и, испустив последний страшный крик, навсегда затих в равнодушных дебрях Африки. Псу и смерть собачья!

То ли мои охотники сами к этому времени разобрались с англичанами, то ли каратели, увидев жуткую смерть командира, добровольно убрались восвояси, только противостояние наше на этом закончилось. Я передал чернокожим воинам благодарность от богов и отпустил с миром, а сам с луком за плечами и в сопровождении братьев Макмерфи направился в сражающийся Трансвааль, благо путь из Ледисмита до Претории мне был знаком.

Прикидываясь мирными беженцами и погорельцами, мы без особых недоразумений добрались до Трансвааля, а уже на позициях под Кимберли нас встречали как национальных героев. Сам Капказ-батоно долго жал руки, а узнав, что лорд Робертс жив, даже как бы обрадовался хорошей новости и пообещал нас не забыть.

– Вы истинное достояние республики, – похвалил на прощанье он и поинтересовался у помощника: – А что думает штаб по этому поводу?

– Пусть отдохнут, Хозяин, – ласково ответил штабист. И не прошло и часа, как с нас были сняты письменные показания, а мы сами были устроены в прекрасно оборудованной резервации для насильно перемещённых лиц, где братья Макмерфи радостно встретились со старыми друзьями из отряда Олд-де-Бирса, а я тепло обнял Дени Торнадо, и ликованью под надзором не было конца.

Глава 9

СРЕДИ АКУЛ

Лагерь концентрации людской массы является хорошим подспорьем властей в деле воспитания приемлемого для них человека. Если тюрьма развращает народ безысходностью наложенного наказания, то лагерь призван укреплять его дух верой в последующие блага справедливости при реабилитации. И обыватели даже любят время от времени посидеть и подумать о жизни в отдалённых местах, наблюдая на всем готовом из-за проволоки за суетой строительства новых общественных формаций. Естественно, изрядное количество человеческого материала приходит в негодность от неурядиц и распущенности в среде коллективных скопищ лагерников, но основной костяк, как правило, выживает и закаляется до такой степени, что сев и в другой раз, уже без всякой тени сомнения верит в светлое будущее своих потомков и величие правомерности данного общественного строя. И бывает весьма полезно, если лагерный круговорот втягивает в себя пытливую молодёжь на равных правах с прожжёнными старыми кадрами. В этом случае происходит прямая передача теоретически бесполезных знаний о светлом будущем и практические навыки выживания в настоящем тёмном. Идеологами замечено, что чем гуще концентрация масс в замкнутых пространствах, тем светлее горизонт за их пределами, и что человеческая единица, как костыль слону, не может служить подпорой всему обществу, а лишь склеенные страхом массы являются до времени фундаментом государственного строя, который не только зиждется на них, но и не позволяет растекаться свободно во все стороны, подобно опаре из квашни у нерадивой стряпухи. Да и не отдельный человек красит лагерь, а, напротив, лагерь украшает человека. Я это сразу заметил по Дени Торнадо. Мой друг, один из немногих, носил с собой чугунное ядро, прикованное цепью к ноге.

– Зачем оно тебе? – наивно поинтересовался я.

– А чтоб не сбежал, – беззаботно ответил друг.

В перерывах между бессмысленными разработками каменного карьера, я поведал Дени о результатах своего рейда по вражеским тылам.

– Лучше бы остался с Бобом, – запоздало посоветовал он.

– Я не мог поступиться принципами, – гордо возразил я.

–Здесь принцип один: лишь под знаменем батоно, вперёд к победе гегемона, – горько усмехнулся Дени. – Поэтому кавказец всюду находит измену и, как ни странно, тем самым укрепляет свою власть, а за любое отклонение от его краткого курса отправляет в лагерь.

– Но ведь ты упорно отстаивал его взгляды, – напомнил я.

– Пока не сел сам.

– Личный опыт – великое дело, – наставительно заметил я. – Но мы-то знаем, что не виноваты. Скоро Хозяин разберётся в ошибках своих подручных.

– Как бы не так! Всегда найдётся доброжелатель, готовый облить тебя помоями. Так что сидеть нам не пересидеть.

– Дени, но ведь ты так слепо верил Хозяину, – вырвалось у меня.

– Человеку свойственно ошибаться на распутье, – назидательно молвил друг, – а уже потом учиться на своих ошибках, иначе теряется смысл поступательного движения жизни.

– Если ты так заговорил, то пора бежать к истинным бурам или ещё дальше, – подвёл я итог. – Но сначала попытаемся найти способ избавить тебя от ядра.

На следующий день способ избавления пришлось искать уже для двоих, так как и меня сроднили с таким же ядром, посчитав знающим толк в побегах арестантом. Эта ноша прибавила мне веса в глазах надзирателей и отвлекла от свободомыслия, и я, как методистский проповедник Писания, стал так же бережно носить ядро в руках, боясь потерять его вместе с ногой в каменоломнях и не помышляя о дальней дороге.

Кормили нас ещё хуже, чем в гостях у Делузи. И на третий день я начал испытывать ностальгию. Пора было собираться домой, хотя груз обстоятельств этому не способствовал.

На четвертую ночь меня под конвоем пригласили к разговору с Капказ-батоно. С порога он выглядел подозрительным до неразговорчивости, поэтому беседу начал его сподвижник по штабу.

– Мистер Блуд, – официального доверительно начал он, – по нашим сведениям вы продались лорду Митуэну за английскую овсянку и шотландский виски.

Меня словно собственным ядром ударило по башке. Из какой же выгребной ямы почерпнуты такие сведения?

– Прошу не оскорблять меня гнусными предположениями, – вспылил я, как обычно в начале допросов. – Я вам не шлюха из Кейптауна, а пламенный борец за идею, – попытался я нащупать правильную платформу.

– Не советую разбрасываться святыми понятиями, – тут же посоветовал штабист, – мы не на торгах. В своём письменном отчёте вы ясно дали понять, что оставили наши позиции не только в силу приказа, но, главным образом, ради встречи со старыми друзьями: пехотным майором англичан и капитаном английского же флота.

– Это один и тот же человек, знакомый мне по мирной жизни, – вставил я.

– Презренный наймит, – взвизгнул помощник, – имей мужество отвечать за свою писанину! В то время, когда простой народ свободной почти республики сплачивается в борьбе за светлое будущее своих детей, ты и тебе подобные отщепенцы вступаете в преступный сговор с гидрой колониализма, чтобы воткнуть нож и натруженную спину. И ты поспешил окунуть по плечи свои грязные руки в праведную кровь.

– Я не хочу и стакана чужой крови, – упёрся я, – это поклёп на невинного человека.

– Нам виднее, – вступил в перебранку Хозяин. – Всякий человек виновен, но главное – это успеть вовремя бесполезно раскаяться.

– Мне не в чем каяться, – повысил я голос.

– Какой горячий паразит, – усмехнулся горец и повернулся к помощнику: – Поставь этого упрямого писаку на место.

Я приготовился, но бить почему-то не стали.

– Мистер Блуд, мы уважаем достойных противников, способных изменить свои прогнившие взгляды под гнётом безоговорочных улик, – начал осыпать меня мало вразумительными словами помощник, – а поэтому открыть вам глаза на нашу историческую действительность моя прямая обязанность, ибо мы, истинные борцы за свободу, зиждемся на доверии к человеку, как к винтику в сложном механизме общества беззаветных тружеников. Наша с вождём партия вечного процветания подневольных и носительница свежих идей развития, ведёт народы через горнила внутренних и внешних потрясений к сияющим вершинам материально недоступных благ, чтобы насладиться там их залежалыми плодами. И мы никому не позволим вставлять палки в спицы наших колёс и лить воду на крылья чужих мельниц, будь то доморощенный изгой или чужеродный пришелец. Мы поганой метлой вычистим наши ряды, не говоря уже о толпах попутчиков и приспособленцев, укрепляя тем самым смычку с народной массой. Наша партия стеснёнными рядами надвигается на прогрессивное человечество, чтобы миллионнопалой рукой, сжавшейся в единый громящий кулак, указать светлый путь городам и весям.

– Даже двум пальцам на одной руке тесно бывает, в кукиш складываются, а тут… – осмелился я перебить непонятный здравому уму поток слов, но не успел развить здравую мысль.

– Молчать гад, гнида и выкормыш, – залаял штабист и попросил горца: – Хозяин, прикажи пытать!

– Рано, – отозвался тот и заметил: – Сила умирает в свободе, пусть свободно и выскажется, а там посмотрим, что делать с отчаявшимся.

Разгорячённый своею речью, помощник кругами ходил по палатке. От его грузного тела исходил жар неистраченной энергии мастера заплечных дел, а в жирных складках шеи топилась чёрная грязь, слегка прикрытая золотой цепочкой, стыдливо сползающей за ворот рубахи – видимо, штабист не забывал себя баловать материальным достатком, не дойдя ещё полностью до своих сияющих вершин.

– Мы, партийцы, – вновь заговорил он, немного успокоившись, – постоянно бдим возле народных слоев, вовремя выявляя вражеские происки и потуги, а наша доблестная армия даст отпор любому врагу на его же территории. Наши внутренние органы, циклично самоочищаясь, постоянно развивают целкость народа по внешнему агрессору и противозачатие чуждым идеям на своей территории.

Помощник взмок и запутался, а поэтому перешёл на более высокий слог:

– Да будь я и негром преклонных годов, и то – без унынья и лени, я б в глупые массы стрелял лишь за то, чтоб в них не рождались сомненья!

– Но среди народонаселения встречаются и белые, – осмелился вставить я.

– Всех под одну гребёнку единомыслия, – рубанул штабист категорически.

–Головокружение от успехов, – не выдержав словесного блуда помощника, заметил Хозяин и разродился длинным монологом: – О наших успехах в разных областях говорят уже все. Наш народ умело борется не только с голодом и средой обитания, но и с внутренним врагом, не говоря уже о внешнем. От успехов кое у кого начинает кружиться голова и многие останавливаются на достигнутом, не закрепляя далее наши достижения. И это радует наших врагов. Поэтому мы, партийцы, призываем положить конец разброду и шатаниям в закружившихся малокровных головах. В этом одна из очередных задач партии, не считая вооружённой борьбы с мировым колониализмом, в нападение которого на нас мы не верим, но все равно держим порох сухим и переводим армию с рельс устаревшего прошлого на узкоколейку запасного тупика сегодняшнего момента. И мы не свернём с этого пути, так как нас не возьмёшь и серебряной пулей, как прочую ночную кровососущую нечисть. Наши кадры решают всё, даже в условиях их планомерного истребления для пользы общего дела. Поэтому мы испытываем некоторый голод людского резерва, хотя и пополняем свои ряды молодой безголовой порослью. А посему, смело надеясь на будущие мировые войны, партия слепо верит в успех обращения в свою веру любые массы на чужой территории. С этой целью мы развиваем военную теорию, не признавая границ. Искусство ведения современной войны состоит в том, чтобы овладев всеми формами войны и всеми достижениями науки в этой области, разумно их использовать, умело сочетать или своевременно применять ту или иную из этих форм, опираясь на массовую кавалерию и не поддаваясь на провокации. И тогда дело наше правое, а с победой – как повезёт, хотя она и не за горами. Да и что такое армия? Армия есть замкнутая организация, строящаяся сверху партией. А что такое партия? Партия есть передовой отряд простонародья, строящийся на началах добровольности снизу и управляемый сверху штабом, который назначает вождь. Между штабом партии и остальными членами нет низовой материальной заинтересованности, и этим объясняется тот факт, что штаб не может двигать ряды партии произвольно, куда угодно и когда угодно, а лишь по линии интересов трудового люда, которые продиктованы ему штабом, являющимся, как известно, его малой частицей без элементов принудительности, – наконец прервался оратор и поднял глаза от бумаг, которые, не полагаясь на память, зачитывал по-видимому где-то с середины.

Пока я пытался уловить смысл изложенного, главный штабмейстер военно-партийных структур встал из-за стола и, мягко ступая, стал важно, словно незаменимый слуга на званом рауте, прохаживаться по палатке, явно довольный собственными словесными изысками. Я никогда ранее не слышал столь пронзительно-идиотского словоблудия, разве что от индийского мракобеса Пандита-гуру. Капказ-батоно вроде говорил и обычным языком, но столь обильно и мудрёно, что моя усталая голова отказывалась воспринимать смысл, а начинала верить ему на слово, И как бы разрешая мои сомнения, Хозяин сказал:

– Да, обмен мыслями является постоянной жизненной необходимостью, а язык орудием борьбы и развития общества, поэтому нужно воспитывать в себе любовь к слушанию моих речей днём и ночью, в здравом уме, а то и вовсе при его отсутствии.

– Язык мой – враг мой с первых классов приходской школы, – ляпнул я доверчиво.

– Оно и видно, – обрадовался Хозяин, – но не пугайся, ты среди друзей, которые на второй год в одном классе не оставляют, – сердечно заключил он, пустив вдоль щёточки усов жёсткую улыбку.

Но до меня усатый юмор не пробился. Штабист, видимо понимавший лишь физические шутки, тоже долго молчал, но в дальнейшем, уловив всё же какой-то свой смысл в словах Хозяина, весь вечер давился смехом и плотоядно посматривал в мою сторону.

– Кстати о классах, – горец вновь уселся за стол и принялся за дело: – Не только образовательные институты поделены на классы, но и все наше общество исторически расколото на враждующие между собой группировки, называемые в простонародье классами. Вот я, например, отношусь к классу пролетарского толка, твои заморские друзья находятся на низшей ступени классового мироустройства, то есть среди загнивающих останков колониализма, буры нищают в крестьянстве, изредка выбиваясь в имущее кулачье, а ты вместе с неграми болтаешься дерьмом в болотистой прослойке, нанося вред всеобщему делу борьбы труда с капиталом своею бесхребетной бесклассовостью и путаясь в ногах у гегемона. Поэтому ты в первую очередь подлежишь перевоспитанию в зонах активной концентрации масс с последующим выводом в расход по мере утраты жизнеспособности в каменоломнях. И ты должен верить в справедливость такого порядка вещей, черпая силу в надежде, что приносишь пользу будущим поколениям своим покаянием. Итак, классы испокон веку враждуют между собой, но борьба эта протекала вяло до тех пор, пока наш передовой класс научных пролетариев, не имеющих отечества, подмяв под себя крестьянство, не начал подрывать силой оружия устои колониального хозяйствования и премного в этом преуспел. И вот тогда возник исторический парадокс, а я открыл закон обострения классовой борьбы, о чём обострившиеся в борьбе классы и не подозревали. Так о чём же идёт речь? Речь идёт о будущем золотом веке социализма. Пока что тебе это понимать рано, но запомнить придётся.

И тут Хозяин крепко задумался своей твёрдой узколобой головой, а затем, чтобы не сбить себя с толку, вытащил из стола толстенную амбарную книгу и, найдя в ней нужную строку, торжественно выплеснул на меня сборную мозговою солянку своих околонаучных потугов:

– Для большей убедительности, – уверенно начал он, – я позволю процитировать себя самого. Так о чём же идёт речь? Речь идёт о том, что социализм успешно наступает на капиталистические элементы, социализм растёт быстрее капиталистических элементов, удельный вес капиталистических элементов ввиду этого падает, и именно потому, что удельный вес капиталистических элементов падает, капиталистические элементы чуют смертельную опасность и усиливают свое сопротивление. А усилить свое сопротивление они пока еще имеют возможность не только потому, что мировой капитализм оказывает им поддержку, но и потому, что, несмотря на падение их удельного веса, несмотря на снижение их относительного роста в сопротивлении с ростом социализма, абсолютный рост капиталистических элементов все же происходит, и это даёт им известную возможность накоплять силы для того, чтобы сопротивляться росту социализма, – Хозяин поднял от книги затуманенный взор и далее понёс неписанную отсебятину, иногда все же заглядывая в страницы: – И это не знахарство, а наука. Яснее этого сказать уже никому не удастся, да и не понадобится. Сейчас об этом говорить рано, но всеобъемлющая мудрость моего тезиса еще отзовётся в поколениях бессильным стоном жертв классовой борьбы. Поэтому, кто не за нас, тот поспешил родиться.

На этом месте, почтительно затихший помощник, бурно оживился и разразился долгими и никем не прерываемыми аплодисментами с криками «ура» и «аллилуйя». Хозяин ласково посмотрел на своего почитателя, подождал пока тот отобьёт ладони до мозолей и охрипнет, а после чего бросил ему:

– Переходи к делу, пора закрывать вопрос.

Штабист сразу же вцепился в меня.

– Мистер Блуд, – приосанившись, заговорил он официально, – только что вы прикоснулись к неиссякаемой сокровищнице научной мысли и кладезю мудрости. С глубоким удовлетворением вижу, что нетленные слова нашли радостный отклик в вашей душе, и вы готовы следовать за нами и послужить отечеству, которого, как доподлинно известно, угнетенный не имеет, но надеется заполучить. Так потрудимся же вместе на благо, как призывает великий Учитель и Хозяин в своих эпохальных лирических произведениях, прокладывая свежую глубинную борозду на литературной ниве! – и он заученно забубнил, как последний чернокнижник:

Ветер пахнет фиалками,

Травы светятся росами,

Всё вокруг пробуждается,

Озаряется розами.

И певец из-под облака

Всё живее и сладостней,

Соловей нескончаемо

С миром делится радостью:

– Как ты радуешь, Родина,

Красоты своей радугой,

Так и каждый работою

Должен Родину радовать…

– Не надо песен, – скромно запротестовал Капказ-батоно. – Я давно уже не посещаю поэтический Олимп, – разъяснил он мне, а уже помощнику приказал: – Переходи на прозу, время не ждёт.

– Но ведь нельзя без трепета и восхищения не склонить голову перед вышеизложенным элегическим слогом вашего, еще семинаристского, мышления, – как бы оправдался помощник и обратился ко мне: – Итак, черновая повседневная работа прежде всего, поэтому завтра соберем митинг волонтеров, и ты, Блуд, – как к равному обратился штабист ко мне, – выступишь с саморазоблачительной речью о собственных преступлениях перед народом и зверствах англичан на оккупированных территориях,а затем призовёшь весь наш сброд к бдительности и любви к Хозяину. После этого заклеймишь себя позором и отдашься на поругание толпы, как запутавшийся в сетях англичан лазутчик, а признав таким образом ошибки политической близорукости, вымолишь на коленях прощение, хотя вряд ли последнее тебе и удастся. Но для тебя выбора нет, поэтому подпиши признание с перечисленными мною именами сотрудничающих с тобою шпионов из числа твоих же друзей и вовсе тебе незнакомых, но неугодных нам лиц, – он протянул мне стопку мелко исписанных листов и дружески похлопал по плечу: – Полной гарантии не дам, но лет десять поражения в правах обеспечу, а там, глядишь, и своей смертью загнёшься.