Былое сквозь думы. Книга 1

– Мудрое решение, – обрадовался штабист и уточнил: – а если, не дай бог, вернётся, всё равно воздадим по заслугам.

– Иного ему не дано! – твёрдо решил рябой горец и, подойдя ко мне, стал ставить задачу: – Капитан Блуд, возьмите парочку своих наёмников из самых отпетых и отправляйтесь по тылам англичан. Задача проста и доступна каждому патриоту – необходимо физически устранить генералиссимуса Королевских войск в Южной Африке лорда Робертса. Разрешаю погибнуть с честью после выполнения задания, – и он одарил меня отеческим взглядом сквозь клубы табачного дыма.

– Есть! – верноподданнически вырвалось у меня, и я ошпаренным раком, проворно попятился к выходу.

Немедленно разыскав Дени Торндо, я почти разрыдался у него на груди от переполнявших меня чувств безысходности.

– Успокойся, друг! – твёрдо сказал мне Дени. – В армии, а особенно среди гражданского населения и негров скопилось очень много скрытых врагов. Чуть ли ни каждый день выявляются предатели и в коммандо. На днях открылся лесоповальный и камнедробильные лагерные пункты для сомневающихся и колеблющихся, и уже клубится лагерная пыль на дороге к светлому будущему. Наше дело, как высшая мера – никакого спасения! Гремя огнём, полезем под пули даже в пекло, ежели припрёт, когда нас в бой пошлёт Капказ-батоно, или в другой, но яростный поход! – вдруг пропел он и истово перекрестился.

Я дико взглянул на Дени, но уважая чужую религию, не стал немедленно бороться с чужеродным для меня опиумом, а лишь убито спросил:

– А что мне делать?

– Смело выполнять задание, – ответил друг, – но постараться вернуться дееспособным. А там – хоть трава не расти в вельдах! Я же на месте присмотрю за твоими парнями.

С этим мы и расстались. Удручённый и подавленный свалившимся на голову высоким доверием вернулся я в свой отряд, а уже ночью, прихватив с собой подвернувшихся Фила и Патрика, отправился на задание, так и не сумев объяснить подчинённым причину свое глубокой задумчивости и бескорыстную раздачу им своего военного имущества.

* * *

Мы с трудом ползли по грязным шпалам, попутно решая вопрос о захвате языка, чтобы, возможно под пытками, выведать у него место нашего нахождения, а заодно и расположение штаб-квартиры лорда Робертса. Один из возможных флангов противника мы удачно обошли ещё прошлой ночью, день отлежались в зарослях маниоки, а уже этой ночью случайно напоролись на железнодорожные пути, по которым и просачивались далее в тыл врага.

Фил проявлял недовольство грязным ворчанием. Патрик призывал брата кончать со мной пока не поздно, а я упорно полз вперёд, собрав всю свою волю в кулак и предчувствуя скорый конец своего единоначалию. Спасало пока то, что при постановке задачи я напустил такого тумана, что и сам уже не мог припомнить с какой целью мы вторую ночь ползём на брюхе по вражескому бездорожью.

– Как только возьмём пленного, забудем все печали, – обнадёживал я братьев. – Медали нам уже чеканят.

– Орденок заиметь всегда неплохо, – одобрял Фил, – но боюсь, что первый же поезд раздавит нас, как червяков.

– Увернёмся, – бодрился я, – а по целине не догонит.

Словом, мы занимались обычной черновой разведывательной деятельностью, хотя и нет ничего страшнее, чем быть затерянным в чужой стране не по своей воле. В это время ты оторван от привычного мира, со всех сторон подстерегают смертельные опасности, а малейшая оплошность грозит допросами, пытками и позорной петлёй вдали от родного очага. Только преданные беззаветной идее люди, неподкупные патриоты и безрассудные герои становятся пожизненными разведчиками или шпионами. Находясь среди врагов, любой секретный агент пребывает в постоянной готовности к провалу, поэтому плохо питается, совсем не пьёт и не любит жизнь во всех её проявлениях. Днями он бездействует среди безлюдных лесов и болот, а ночами ползает по вражеским окопам, желая захватить штабного офицера врасплох и расспросить его о жизни. Полученные данные лазутчик до глубокой старости держит при себе и лишь перед смертью всю правду рассказывает внукам и правнукам в форме мемуаров. Безмерно тяжело существование нелегального разведчика под колпаком у обстоятельств, тем более, когда ты впервые отваживаешься на такое гиблое дело.

Перед рассветом мы выползли на мост и поняли, что враг не дремлет, так как на противоположной стороне этой переправы кто-то ходил с фонарём и ругался на чём свет стоит. Когда световое пятно запрыгало по шпалам на мосту, и стало ясно, что идут за нами, я решил брать языка и лягнул ползшего за мной Фила, призывая его к вниманию. Сообразительный соотечественник ответным действием подал знак, что сигнал принят, при этом едва не вывернул мою ногу с корнем, и стащил меня со шпал. Таким образом мы заняли выгодную позицию в тени несущих мостовых конструкций для нанесения упреждающего удара и затаились.

Скоро из предрассветной тьмы стали вырисовываться фигуры беспечных патрульных. По фетровым шляпам с поднятыми левыми бортами я определил в них слабообученных волонтёров английской пехоты. Оба необстрелянных солдата шли без опаски, словно через Темзу, поэтому мы решили их брать живьём, предварительно оглушив рукоятками наших револьверов.

Исход операции решала внезапность нашего нападения, поэтому мы дружно выскочили из карающей тьмы и в едином порыве бросились на неприятеля. К чести волонтёров, они не бросились в рассыпную, а сорвав с плеч оружие, без промедления выполнили ружейный приём «к штыковому бою готовьсь!» Сделав шаг левой ногой вперёд и одновременно выбросив руки с ружьями вперёд перед собой, они лихо пырнули воздух длинными штыками. Но их подвела слабая строевая выучка. Мой противник так и не догадался слегка присесть и согнуть в локтях руки, поэтому, прежде чем он успел выстрелить, я схватился за дуло и изо всех сил толкнул его от себя. Англичанин не удержал равновесия и упал навзничь, оставив своё оружие в моих руках. Я же не растерялся и прицельным штыковым ударом пригвоздил недоучку к шпалам. То же самое проделал Фил и с другим волонтёром, полагая, что языка буду брать я. Патрик, оказавшись во время этого столкновения не у дел, начал было нелестно отзываться о наших слаженных действиях, но взглянув повнимательнее на длинный штык вражеского оружия, надолго приумолк.

Совершая узаконенное войной насилие, мы стали опасны для неприятеля и подлежали безоговорочному уничтожению в случае поимки. А потому, когда на мост выскочил поезд, приближение которого в пылу схватки и последующей её разборки мы неосмотрительно прозевали, нам не оставалось ничего другого, как броситься с довольно приличной высоты в воду. Тяжёлые братья Макмерфи не знали правил поведения на воде. Так что Фила я вылавливал уже вместе с пассажирами железнодорожного состава. Спасателями оказались артиллеристы лорда Митуэна со вспугнувшего нас бронепоезда, так что впоследствии я смог без помех изучить эту крепость на колёсах как снаружи, так и изнутри.

Бронепоезд состоял из трёх платформ с корпусами из листовой стали с двумя рядами прорезей для стрельбы с колена и стоя. На последней, уже четвёртой платформе находилась легко вращающая пушка с предохраняющими обслугу броневыми листами по краям.

Эта современная боевая колесница, великолепное детище инженерной мысли, только начинало обживать дорогу до Кимберли, поэтому так легко остановилась у моста через Моддер, заметив впереди неладное. Название реки мне, кстати, живо подсказало, что за две ночи мы не уползли далее вражеской передовой, а поэтому положение наше было столь отвратительным, что даже потерянный мною револьвер не гарантировал безопасности, как простому сельскому жителю. Когда же у спасённых братьев оружие всё-таки обнаружилось, мне стало совершенно ясно, что никаким допросом уже не откупиться. Однако артиллеристы марать о нас руки не стали, а засунув в чрево бронепоезда, повезли от Кимберли в свой тыл, куда, собственно, мы и стремились, но не столь резво.

По двум сверкавшим на эполетах звёздам я определил звание командира поезда и обратился к нему как к равному:

– Капитан, куда мы следуем? Было бы нелишним разобраться в досадном недоразумении на месте.

Английский пёс в ответ так посмотрел на меня, что от дальнейшей беседы я отказался, а уже во второй половине дня мы прибыли на конечную станцию. Это был базовый лагерь войск Соединённого королевства. Стройные ряды остроконечных палаток, бесконечные линии коновязей, отгороженные места с крытыми брезентом повозками, полными снарядных ящиков, полковые пекарни, расположенные в стороне и выдававшие себя запахом свежеиспечённого хлеба, красный крест над опрятным госпиталем – всё говорило о строгом порядке, профессионализме и было подчинено интересам войны. Доломаны и каски уланов, клетчатые юбки шотландских стрелков-гайлендеров, мушкетёрские шляпы волонтёров, неброская, цвета хаки, форма пехотинцев, белые шарфы офицеров – эти атрибуты войны мелькали среди палаток, и по деловой озабоченности их владельцев чувствовалось, что каждый солдат находится на своём месте и занят привычной военной работой.

Нелюдимый командир бронепоезда сдал нас другому молчуну, который препроводил доверенных ему людей в приземистое каменное здание и, втолкнув вовнутрь, снаружи выставил охранение. И мы стали полноправными военнопленными с ясной перспективой близкого конца.

Под вечер нас повели на допрос, не предложив перед этим даже вечернего чая. По пути я приказал каждому из братьев изо всех сил держаться молодцами и прикидываться мирными жителями, не выдавая под пыткой военных планов, которых они толком и не знали. Близнецы в первый раз попали в такую переделку, поэтому не хотели приходить в ясность сознания, а пытались свести счёты с жизнью путём оскорбления конвоя. Я же собирался бороться до конца и уверенно смотрел в завтрашний день, так как расстреливали обычно не раньше рассвета после суточного допроса.

Нас подвели к вместительной палатке с британским флагом. Братьев оставили у входа, а меня, как наиболее вменяемого, первым повели на муки.

– Ваше имя и звание? – спросил себе под нос этот надменный судья, не поднимая глаз от стола.

– Дик Блуд. Капитан, – бойко начал я и прикусил язык. – Правда, капитаном прозвали индейцы, а так я простой скотник с берегов Онтарио, – всё же нашёлся я.

Майор вдруг быстро отбросил перо и стал медленно поднимать голову. В его суровых чертах лица мне почудилось что-то знакомое, а когда в его правом глазу блеснул монокль без шнурка, я не мог сдержать возглас удивления. В этом чопорном английском офицере я узнал своего былого товарища и морского капитана. Да, это был Боб Слей, но как изменился мой прежний приятель! Он не без интереса скользнул по мне взглядом, но в блеске его стальных глаз ничего хорошего для меня не отразилось.

Двусмысленность нашего положения не позволила и мне раскрыть объятия старому знакомцу. Так мы и смотрели друг на друга в поисках приемлемого выхода.

– Джентльмены, – стряхнув оцепенение, обратился майор к подчинённым, – можете заняться своими неотложными делами. Я сам сниму показания с капитана.

Вышколенные офицеры не заставили себя долго ждать, и через минуту мы сидели с Бобом за одним столом и разговаривали с глазу на глаз.

– Здравствуй, пропавший друг! – и по первым тёплым словам старого моряка я понял, что в наших отношениях ничего не изменилось к худшему. – Какой дьявол занёс тебя к бурам?

–Случай подтолкнул, дорогой капитан, – так же сердечно отвечал я, оставляя его по старой привычке в прежнем звании морского офицера. – Случай и свободолюбивые идеи.

– Жаль, Дик. Ведь из тебя получился неплохой военный, если судить по донесению командира бронепоезда и не смотреть на тебя, как на врага.

– Я проворачивал и не такие операции.

– Охотно верю. Тебя ожидает прекрасная военная карьера, если пойдёшь правильным путём, ведь ещё месяц и армия буров будет разбита. – Боб на что-то намекал, но дальше свою мысль развивать постеснялся, а потянувшись к рядом стоящему шкафчику, извлёк из его нутра графин прекрасного Шираза и бокалы. – Выпьем, друг, за встречу. Я очень рад видеть тебя живым, – заключил он, наполняя бокалы.

– С радостью присоединяюсь к тосту, – горячо откликнулся я. – Весьма счастлив и тебя видеть в полном здравии.

Мы выпили, повторили и растрогались до слёз. Я заметил, что мой приятель стал более человечен, видимо сухопутная жизнь развивает стадный инстинкт индивидуума более выразительно, нежели океаническая.

– Дик, а теперь поднимем бокалы за Дени Торнадо! – старина Боб не забывал хорошего. – Он когда-то очень помог мне.

– Да, Дени – большой души человек. Выпьем, чтобы и ему вспомнилось о нас, тем более, что он недалеко отсюда, – и я рассказал капитану о моей встрече с Торнадо.

– Дела-а, – протянул Боб, дослушав меня до конца. – Кто бы мог подумать, что мы окажемся по разные стороны баррикад? Неужели мы стали непримиримыми противниками?

– Не мы противниками, – поправил я, – а системы, которым служим. Но ты-то сам что забыл в рядах сухопутной армии Королевы?

– В Кейптауне я вдруг задумался, Дик, – тяжело вздохнул капитан, – кому нужен старый моряк в Англии без связей и капитала? И тут мне подвернулся случай. Как раз в Капской колонии шло подавление восстания базутов под предводительством черномазого вождя Мозеша. Платили офицерам неплохо, вот я и пошёл добровольцем в экспедиционный корпус. Потом давили кафров и зулусов, как теперь буров. Так что работы хватало всем. Так и втянулся в службу. Знать, судьба!

– Каждому своё, – согласился я. – Кому пышки в маке, кому шишки в драке. Так и несём каждый свой крест.

– Да что мы о печальном? – встрепенулся Боб. – Расскажи о себе, ведь я считал тебя безвременно погибшим.

Меня не нужно было уговаривать, и я привычно, как по написанному, выложил ему всё о своих странствиях вплоть до сегодняшнего дня. Капитан удивлённо переспрашивал, неподдельно поражался моему мужеству, а в конце посоветовал:

– Дик, пиши книгу! Твои приключения – источник знания! И береги свою голову, как божий дар, ведь редко чья башка вмещает столько правдивого, но не проверенного материала. А что до лорда Робертса, – Боб перешёл к практическим делам, – то его сейчас не сыщешь и в Кейптауне. Вот когда начнётся наше наступление, знай, что генералиссимус прибыл на континент. Так что тот дуролом, пославший тебя на верную смерть, явно страдает избытком ложной информации с одной стороны, и амбициозной смелостью её толкования с другой, хотя допускаю, что здесь чисто медицинский случай мании величия. И если у вас все командиры с подобными отклонениями, то англичане одолеют буров ранее намеченного срока. Поэтому, друг, я считаю, что тебя, и в первую очередь, как англосакса, ничто не может связывать далее с голландцами и прочими авантюристами, и ты со спокойной совестью можешь стать под знамёна королевы Виктории. А зная твою щепетильность в вопросах чести, я поспособствую твоему назначению в мой штаб, а не на передовую. И поверь мне, тебя ждёт блестящая военная карьера ветерана британских войск, многочисленные награды и почётная смерть в кругу многочисленного потомства.

Предложение было неожиданным, но заманчивым. У лорда Робертса я без сомнения стану генералом, а под началом Хозяина вполне могу скатиться вниз по служебной лестнице до каптенармуса. Надо было решаться.

– Видишь ли, друг, – сказал я Бобу,– в целом я конечно согласен, и мне по большому счёту всё равно, где сложить голову, но вряд ли стоит бегать от судьбы и выворачивать душу наизнанку. Жизнь ещё не кончается, а за всё придётся платить: и за карьеру, и за предательство, и за жирный кусок. Так зачем усложнять жизнь изменой и ложью? Может, прав был Магопо, утверждая, что судьба наша предопределена свыше? Поэтому пусть всё складывается так, как складывается. Всё просто, как десять заповедей. Я не смогу отвернуться от доверившихся мне людей, выкинуть из сердца Дени Торнадо и забыть себя прежнего. Хотя многие так и поступают, но тогда этот мир становится для них чужим, несмотря на кажущуюся победу над земной суетой. Я не знаю, что будет за гранью нашего бытия, но ведь должен быть смысл в теперешнем нашем существовании? И возможно он прост, этот смысл. Живи в согласии с душой, не терзай ее прегрешениями и тогда, свершив свой жизненный круг, не уйдешь в немую пустоту забвения богом и избегнешь проклятия людьми. Поэтому, дорогой капитан, я не смогу принять твоего предложения. Но если хочешь помочь, то облегчи мне и моим товарищам побег из плена.

Боб Слей долго молчал, размышляя над услышанным. Да я и сам не ожидал от себя столь яркой проповеди. Вот что делает хороший напиток с человеком. После муцуки или помбе мы уже давно пили не из бокалов, а из оловянных кружек.

– Может ты и прав, – наконец сказал капитан. – Но раз уж ты отказываешься от моего предложения, тогда поговорим о возможностях побега, так как я не вижу в этом нанесения урона армии, которой я служу. Согласно рапорту командира бронепоезда, вас, как шпионов, по законам военного времени должны повесить на рассвете следующих суток. А если я вас отпущу, то и сам буду причислен к изменникам, что для меня недопустимо. Да и вас все равно схватят на первой же миле.

– Непременно, – согласился я.

–А как ты посмотришь на мое второе предложение? – приободрился неожиданно капитан. – Завтра мы отправляем десяток буров в наш лагерь для военнопленных возле Колензо, где уже находятся около трех сотен ваших воинов, захваченных при осаде Ледисмита. Лагерь в Колензо является своего рода перевалочным пунктом. Из него уже по железной дороге пленников направляют в Дурбан и далее морем на австралийскую каторгу Хабборт-Таун. Я не могу приказать отпустить тебя по пути в Колензо, но надеюсь, и даже уверен, что до Австралии тебя не довезут, как бы ни охраняли. Ты смоешься вероятнее всего в Дурбане, а там недалеко и до приглянувшегося тебе Кембпелс-Дорба.

Не удержался-таки Боб! Я даже привскочил, словно присев на дикобраза, и всё же расколол бокал. Правда, один и об пол. Далась им эта ферма!

Боб Слей хохотал до изнеможения. Видя его неуемное веселье, невольно подключился и я. Если бы кто посторонний заглянул к нам тогда в палатку, возможно, мы с капитаном уже в это утро болтались на одной перекладине. Но всё обошлось, а этот смех снял с наших душ какой-то камень. Стало легко и свободно, как некогда в Калахари. С нас полностью слетела шелуха отчуждения, которой мы всё же обросли за время расставания. Нам было искренне весело, и мы понимали друг друга с полуслова.

Боб достал еще один графин, и мы пили не пьянея, говорили и не могли наговориться, омываемые бережными волнами мужской дружбы. Так незаметно и подползло утро. Пора было вновь идти своими дорогами. И мы еще раз обсудили мой путь до Австралии, решив окончательно, что бежать из-под стражи лучше всего в знакомых местах окрестностей Дурбана.

– Дик, война закончится очень скоро, – в конце разговора предположил капитан, – поэтому вполне возможно, что этап в Австралию тебе грозить не будет. Военные страсти улягутся и пленных отпустят по своим фермам, как бывало не раз.

– Может так оно и выйдет, Боб, – ответил я, – но мне не терпится увидеть Дени Торнадо и крепко выпить за твое здоровье.

Мы на прощание расцеловались, и я со спокойной душой проследовал в тюрьму уже не как шпион, а как простой и незадачливый окруженец. Мои же американцы так напрасно и проторчали у коновязи, потеряв надежду увидеть меня живым и восхищаясь моим мужеством на ночном допросе. Чтоб не мутить их пошатнувшийся разум, я решил посвятить братьев в план побега лишь в Колензо, а пока ограничился приказом безропотно ждать моих дальнейших распоряжений и выдачей сухого пайка, которым снабдил меня на дорожку майор английских войск Боб Слей.

***

Лагерь Колензо встретил нас драными палатками, огороженными колючей проволокой в два ряда, между которыми ходили часовые, нестерпимой жарой и сжирающими заживо насекомыми, переносящими заразу и мор. Огромные котлы, наполняемые густой массой протухшего мяса и полусырого риса, раз в сутки приковывали к себе оборванных и изможденных пленников, не насыщая, а лишь усугубляя болезненные расстройства организма. Но и этой пищи, которую хватали прямо руками, доставалось далеко не всем. К тому же, пленников постоянно томила жажда. Но лишь раз в сутки, убирающие лагерные нечистоты чернокожие доставляли на своих грязных повозках зацветшую болотную воду, которую сливали в грязные корыта прямо посреди лагеря. Забытые богом пленники пригоршнями вычерпывали дурную воду, торопясь хоть несколько капель донести до пересохших губ, тогда как ослабевшим и больным не доставалось даже этого.

Утренняя раздача пищи и воды всегда привлекала свободных от службы тюремщиков, и они весело гоготали, видя страдания теряющих человеческий облик существ. Ведь такой способ содержания пленных был большим достижением английской лагерной мысли, ибо ослабевшие люди и не помышляли о побегах, а бравым томми можно было и не проявлять служебное рвение по охране доходяг. И недалекие джунгли лишь бессильно раздражали глаз пленника своей недоступной прохладой, тогда как истощенное тело обреченно мирилось с физической невозможностью достичь спасительной зелени.

В лагере я сразу же поделился с Филом и Патриком планом побега на пути в Дурбан. Братья воспряли духом и полностью доверились мне. Но нам приходилось держаться несколько особняком, ибо посторонний и сломленный голодом человек был вполне способен выдать чужую тайну за кусок лепешки. Поэтому мы молча ждали отправки к месту назначения.

Однако, пробыв за проволокой трое суток, я понял, что бежать надо немедля – иначе очень скоро просто не достанет сил сделать этот шаг. Изучив маршрут часовых и порядок их смены, мы выбрали подходящий для преодоления участок лагерной ограды. Он был наиболее удален от палаток, находился в ложбине и слабо освещался ночью. Привыкшие же к покорности арестантов стражники, даже не утруждали себя своевременной и постоянной проверкой целостности ограждения, а, находясь на часах, нередко пренебрегали обязанностями караульных и обычно не спешили углубиться в ночную тьму. Это было нам на руку, тем более, что от выбранной нами ложбины до спасательных джунглей расстояние не превышало мили. Обдумав все и обговорив детали, нами было решено бежать в ближайшую же ночь.

И вот как раз накануне побега мне пришлось познакомиться с комендантом нашего лагеря. Я столкнулся с ним около котлов, когда комендант в сопровождении каких-то военных чинов пришел понаблюдать за обедом пленников. Мы сошлись почти лицом к лицу, и я не поверил своим глазам. Передо мной стоял мой старый индийский знакомый Крис Делузи. Это был новый жесточайший удар судьбы. Делузи, напротив, даже обрадовался встрече.

– Дик Блуд, – заорал он, – какими судьбами? Я и надеяться не смел, что ты жив и шатаешься по Африке. И вдруг такой подарок судьбы! Ты не только в полном здравии, но и снова в моих руках! Что, опять бунтуешь? – и он снисходительно потрепал меня по плечу.

– А ты, капитан, снова там, где самая грязная работа и по колено крови! – презрительно выкрикнул я, стряхивая ненавистную руку с плеча.

– Я там, где сброд нуждается в усмирении, – злобно блеснул глазами Делузи. – И напрасно, Дик, ты упустил свой шанс и не удрал в Америку. Вновь придётся тебя воспитывать.

– Уж не такой ли сволочи, как ты? – вскипел я и приготовился быть битым.

– Ну, погоди, защитник обездоленных! Уж теперь-то ты получишь сполна по всем своим заслугам, – зловеще пообещал он и, так и не начав избиения, твердым шагом направился на выход к воротам, хлеща себя стеком по голенищу сапога.

Встреча с Делузи внесла полную ясность в дальнейший ход моей лагерной жизни. Смерть от истощения мне теперь не грозила, так как комендант непременно об этом позаботится и не позволит умереть незаметно и полностью обессиленным. Поэтому бежать решили этой же ночью, не выжидая всяческих благоприятных обстоятельств.

Сам побег блистательно удался. Самоуверенные томми несли службу в эту ночь совершенно из рук вон плохо, и даже не удосужились провести обычного ежевечернего обхода лагеря. Мы ужами проскользнули под проволочной изгородью, не вызвав тревоги у охраны, а когда достигли спасительных зарослей кустарника, я даже позволил себе пошутить:

– Представляю, парни, каким бананом вытянется рожа капитана Делузи, когда он узнает, что мы натянули ему нос.

– Сначала, Дик, посмотрим на твою рожу, – вдруг громом средь тёмного неба раздался впереди знакомый до боли голос, и десяток фонарей осветили нас.

Я так и не успел прийти в себя, как был уже связан, словно овца при заклании, и брошен под ноги коменданта.

– А как я вас натянул, мистер Блуд? – захохотал капитан. – По нашей «тропе свободы» каждую неделю бежит парочка-другая вновь прибывших идиотов. Потом они горько сожалеют и прилюдно раскаиваются, но ведь и нам приходится думать о поддержании порядка в лагере. Я точно знал, что после нашей встречи ты покажешь свою удаль и ударишься в бега, а поэтому искренне рад, что именно твоя судьба послужит в очередной раз горьким предостережением для нарушителей лагерного режима. И я постараюсь сполна вернуть тебе свой индийский долг.

– И почему твой папа не передохнул, зачиная тебя, а мама вовремя не озаботилась абортом? – устало вымолвил я и больше ни о чём не смог думать.

Очнулся я под утро в лагерной грязи рядом с обеденными котлами. Солдаты под руководством коменданта на скорую руку сбивали поодаль какие-то деревянные козлы, а лагерный народ уже толпился вокруг, выгнанный из палаток стражниками. По всем приметам начинался наглядный урок воспитания покорности у пленных на свежем примере подавления непослушания новоявленных беглецов. С нас сорвали рубахи и за руки привязали к деревянным перекладинам в классически неудобных позах. Подвешивать не стали, но это сути уже не меняло, так как земную твердь я все равно не ощущал.

Делузи с двумя крутолобыми молодцами, поигрывая бичом, выступил в круг, но к истязанию приступил не сразу. В начале комендант в своем вступительном слове обрисовал незавидное положение беглецов, затем остановился на безоблачном быте смирившихся, не забыл поблагодарить доносчиков, а под конец, для пущей доходчивости, прошелся чамбоком по спином ближайших слушателей. Таким образом, назидательно повлияв на арестантские массы, он подал знак палачам, которые немедля приступили к дублению наших шкур. Сам Делузи, естественно, выбрал мою.

К боли я отношусь резко отрицательно. Но одно дело, когда она настигает неожиданно, и совсем другое, если об этом знаешь наперед. Поэтому в подобной ситуации я сам предпочитаю напроситься сразу на крупную неприятность, чем получать ее порциями. Мне было ясно, что мы будем до смерти запороты чамбоками, но не ранее вечера. С нас будут постепенно спускать шкуру, посыпая солью лопнувшие рубцы и окатывая головы водой для придания нашим телам активности в судорогах, а глоткам – неистовства в крике. Спасения не было, мне захотелось немедленной смерти, и я вспомнил, как в свое время чуть ли не добился желаемого результата, выведя из себя Медноголового Хью оскорблениями.

Убийца и изувер! – заорал я в лицо Делузи прежде, чем он нанес первый удар, – Бледный ниггер с чёрной душой, я вернусь с того света, чтобы вырвать твои вонючие семенники и не позволить подобной твари размножаться. Трупная моль и гнилостный клещ, утробный червь и клозетный опарыш, гундосый павиан и одичалая вошь, вислозадый членоплёт и трипперованный палач, килатый безмен и распутная онуча, – перешёл я на неодушевленные предметы, – недорезанный банан, всех нас не перепорешь! Да свершатся пляски святого Витта и на ваших гробах, – и я прицельно плюнул в коменданта, готовясь к немедленной смерти.

– Нет, Дик, – вдруг оскалился в злобном гоготе Делузи. – Нет, Дик, этот номер у тебя не пройдёт. Нервы у меня крепкие, и ты от меня просто так не отделаешься. К тому же, я не смогу обидеть своих маленьких друзей. Эти санитары леса приготовили вам свой подарок и не дождутся встречи с такой падалью, как ты, – непонятно закончил он и, поднимая ременную африканскую плеть, приказал: – Начинайте, парни, но до первых соплей.

Комендант ударил первым. Чамбок со свистом рассёк воздух и ожёг мои голые плечи. Жуткая боль раскаленной иглой пронзила мое сердце, но сознание не померкло вопреки ожиданиям, а лишь невольный вопль вырвался из моих сомкнутых уст и, пронесясь над головами лагерников, потревожил утренний сон хищников джунглей. Такова судьба всякого непокорного духом героя, когда правит бал озверевшая рука негодяя.

Били и правда до первой крови, сравнительно недолго, но мне хватило и этого, чтобы побывать в шкуре подневольного негра и понять, что на плантациях действительно хорошего мало.

– Отдохни, пока будут жрать зрители, и позавтракаю я, – прекратил насилие Делузи, отбрасывая чамбок и подавая знак неграм, привезшим кормёжку и пойло.

Я поднял затуманенные болью глаза и посмотрел на своих соотечественников. Их положение было не лучше: такие же вздувшиеся лиловые рубцы на теле и струящаяся из рваных ран кровь на плечах, та же безнадёжность в глазах. От запаха тухлого риса в котлах меня начало мутить, а вид воды, которую негры как раз сливали в корыта, лишь увеличивал страдания.

Вдруг один из чернокожих приблизился ко мне и стал рассматривать наколку на моей груди, которую я по благодарной зауми позволил сделать в племени макалоло. Глаза негра становились все серьёзнее, он даже ладонью ощупал татуировку, а убедившись в её натуральности, что-то крикнул своим соплеменникам. В тот же миг кто-то из них, зачерпнув кувшином воду, со всех ног бросился ко мне и, прежде чем стражники отогнали его прикладами, успел влить в меня немного этой вонючей, но такой желанной жидкости. Господи, даже у туземцев просыпается чувство сострадания, но кто мне даст силы, чтобы выдержать предстоящие страдания плоти.

Когда жара спала, вернулся Делузи с полудюжиной солдат. Нас отвязали от пыточных козлов и поволокли вон из лагеря. Вероятно, палачи кончали свои жертвы где-нибудь в джунглях, надругавшись над трупами и оставив их на поживу зверью. Однако истязатели не стали углубляться в заросли, а привязав нас к трём отдельно растущим пальмам в виду лагеря, забили рты кляпами.

– Теперь, Дик Блуд, прощай навсегда, подойдя ко мне, сказал Делузи. – Я ухожу, а ты жди мой страшный подарок. Извини, что покидаю такого друга, как ты, но меня с недавних пор лишает сна посещение этих мест. Я проведаю завтра то, что от тебя останется. Прощай!

И Делузи действительно ушёл, оставив трёх солдат с сержантом во главе. Но эта расстрельная команда не поспешила взяться за свое кровавое дело, а устроилась недалеко от пальм, достала игральные кости и устроила турнир, возможно, проиграв наши жизни друг другу. Непонятная медлительность живодёров озадачила и испугала меня, а через четверть часа мне и вовсе стало страшно за свое беззащитное положение среди тихой умиротворенности этой дикой природы. Не зря же меня томило дурное предчувствие!