Былое сквозь думы. Книга 1

Содержание оргии понятно каждому образованному человеку. Белый в этот безудержный разгул на досуге вкладывает душу и прикладывает выдумку, разбавляя суточное пьянство женской вседозволенностью, а поэтому и воспринимает такое веселье как групповое развлечение и отдых. Оргия же черномазых – это тяжёлый и изнурительный труд, основанный на племенном психозе и тёмных вековых традициях.

В диком мире всё иначе. Едва тошнотворный запах варёной человечины поплыл над площадью, кашевары принялись за раздачу первого мясного блюда, вываливая полусырые куски на подставляемые пальмовые листья сородичами. Хватило всем. Не пропустили и нас с Магопо. Мой друг просто ударил ногой по протянутой щедрой руке с подношением, может быть вырезки из Зуги. Я же сумел облевать подходящего ко мне официанта ещё футов за десять до клетки. Муани-Лунга, наблюдавший за этой сценой, хохотал как сумасшедший, обгладывая чью-то берцовую кость между приступами смеха.

После скоромного, племя перешло на прочие закуски, запивая обильную пищу пивом и водкой. Но скоро регламент шабаша нарушился. Те, кто уже перекусил, пустились в дикий пляс, включая и женщин, а кто не доел, уже самостоятельно вылавливали из котлов то кисть руки, то целую ребрину, а самые перегрузившиеся колотили в барабаны, распяливая пасти в подбадривающих выкриках. Надравшийся вождь, напялив на рожу выскобленную изнутри тыкву с отверстиями для глаз, тоже вовсю веселился среди народа у костров, подпрыгивая и дёргаясь, как давешний колдун. Приближённые не отставали от своего царька. Они затевали свальные хороводы и самовыражались в сольных выступлениях, а что до женщин, то их неприличные для взора голозадые телодвижения и неритмичные колыхания распущенных до пояса бюстов, вызывали жалость своими потугами на привлекательность и соблазн. Молодые бабёнки пока что стеснительно жались во тьму, но поглядывали на своё будущее уже довольно смело.

Веселье не дожило до утра. Видимо, сказывалось отсутствие питьевого навыка и неумеренность в мясной жратве. По времени, я бы только входил во вкус, тогда как многие обожравшиеся дикари уже завалились под копыта ещё гарцевавших соплеменников. А скоро и вся площадь покрылась пьяными телами, и лишь один вождь, закалённый общением с белыми на торгах, продолжал хлестать водку, бараньим взором окидывая место пиршества. Но на рассвете и он впал в дремоту, одиноко торча навозной кучей на своём возвышении. Облезлая голова Муани-Лунга безвольно свесилась на грудь и вполне самостоятельно начало пускать обильную слюну на татуировку в перерывах между приступами оголтелого храпа. Праздник угас вместе с кострами.

«А ведь эта старая сволочь скоро будет меня жрать, – прожгла мой отупевший мозг справедливая мысль. – Пора решаться на побег из этого дерьма». Однако перед глазами продолжали стоять одни обглоданные кости, и никакого решения, кроме объявления голодовки самому себе, в голову не приходило, хоть я и напрягал её нещадно.

После праздника целомудрия положение моё крайне осложнилось. До Жёлтой Луны оставался месяц, а я в результате воздержания худел прямо на глазах, чем вызывал злобу всего племени. Женщины и дети умело плевали прямо в клетку и забрасывали меня камнями и песком, а однажды нанёс визит и сам Мауни-Лунга.

– Белый брат мой, – напыщенно начал он на тарабарском наречии, которое осилил и я в своё время. – Все мы родственники под этой луной, и кровь, которая течёт по жилам чернокожего, такая же красная, как и твоя. Зачем ты огорчаешь своих братьев и не хочешь поделиться своим телом с ними? Или тебе не радостно переселиться в мой народ, или ты захворал чёрной немочью?

– Презренный пожиратель людей, отвечал я, – ты точишь зубы на белого человека, посланника богов, и хочешь сварить его в общем котле. Знай, боги не простят тебе этого и ещё до наступления Жёлтой Луны призовут к себе твоего белого господина, чтобы он смог с небес покарать тебя и всё твоё племя.

– Успокойся, брат. Ты не будешь вариться в общем котле, а боги будут радоваться, видя как ты переселяешься в своих чёрных родственников, – разумно утешил вождь.

– Белый, пока жив, может переселить в чернокожего своё слово, чтобы тот стал умным и сильным, – попытался я втолковать облезлой обезьяне понятие о школьном образовании.

– Это я понимаю, но лучше, если белый вождь будет внутри каждого чёрного воина, чтобы всю жизнь сопровождать его в боях и походах, – терпеливо разъяснил мне основы людоедства старый идиот. – Вот поэтому и надо, чтобы белого вождя было много и хватило на всех. А ты, брат, начал усыхать, и от этого скорбь пополам рассекает моё сердце, – нагло солгал царёк, заботившийся лишь о своём брюхе.

Он жалостливо посмотрел на меня и удалился.

– Магопо, – тем же вечером пригласил я к разговору друга по несчастью, – надо что-то решать!

– Дик, – отозвался товарищ по несчастью, – я для себя давно всё решил. Когда нас поведут к столбам на площади, сын вождя макололо собьёт с ног стражника, гепардом достигнет утёса с родником и, как кошка, вскарабкается по нему вверх, пока маньема будут приходить в себя. Глаза Магопо различают уступы и трещины в камнях, которые помогут ему взобраться на такую высоту, чтобы броситься оттуда вниз головой прямо на острые камни у подножья и не позволить презренным жителям Таба-Нгу убить его палками, – закончил высоким африканским слогом мой приятель свою небольшую, но пламенную речь.

А ведь это была спасительная для любого самолюбия идея. И хоть мой глаз видел на утёсе лишь гладкий камень с пучками чахлой растительности, я незамедлительно поверил остроте зрения Магопо и, чуть не плача от радости, закричал:

– Верный друг, твои слова вселили в меня надежду на избавление от душевных и прочих мук. И я присоединюсь к тебе, когда пробьёт наш последний час!

На том и порешили, а я не спал всю ночь и часть следующего дня, мысленно тренируясь в скалолазании, но под вечер заявился Муани-Лунга и свёл на нет мой боевой задор. К тому же, он приволок с собой главного колдуна, якобы для моего исцеления.

– Великий мганнга Оукуса поможет отогнать злых духов от тела белого брата, – сообщил царёк. – И ты снова станешь круглым и розовым, как сердцевина арбуза кэмэ

Я не стал пререкаться со старым бараном, наблюдая, как чернорылый шаман раскладывает своих идолов вокруг клетки и собирает веточки для костра. Скоро приготовления к очередному спектаклю были закончены, и Оукуса привычно начал скакать, вскрикивать и звенеть погремушками, нагоняя страх на всю округу. Временами он бросал в костёр какую-то дрянь, распространяющую такую злую вонь, что в клетке стало нечем дышать. Спасибо, хоть не бросался навозными шариками, а то у меня этого добра, хоть и присыпанного песком, хватало с избытком, несмотря на то, что клетка временами убиралась.

Ничего нового в ужимках шарлатана не было, а когда он привычно рухнул на землю и заколотился в припадке, мне пришла в голову одна забавная мысль, и я решив переплюнуть мганнга в колдовстве, велел принести кружку спирта, что воспринялось как возвращение ко мне аппетита. Я встал посреди клетки и умело закатил глаза, а когда обрадованные дикари доставили требуемый продукт, обратился к ним с проникновенным вступительным словом:

– Черномазые выродки, – начал я по-английски, избегая нежелательных эксцессов от явной остроты речи, – паскудные ублюдки и мерзкие твари, – смело уснащал своё выступление яркими оборотами родной речи, – погань и сволота, так вас и эдак… – и лишь выплеснувшись, спокойно закончил на понятном наречии: – Ночью я беседовал со своим богом, и он не желает моей смерти. Бог хочет, чтобы во мне возгорелся огонь, который превратит в пепел любого, кто примет в себя хоть малую часть моего тела.

С этими словами я попросил поджечь огненную воду в кружке. Оклемавшийся Оукуса охотно исполнил просьбу, с интересом наблюдая за моими действиями, хотя и отбежав от клетки на почтительное расстояние.

Спирт в кружке выгорал коптящим синим пламенем, а я вперивался в небеса, якобы общаясь со Всевышним. Толпа затаилась, ожидая от белого очередной пакости. Но я не торопил события.

Горящую водку дикари видели не раз, поэтому не удивились моей выходке, хотя и продолжали проявлять первобытное любопытство к моим дальнейшим действиям. Я их не разочаровал, а протомив неизвестностью пяток минут, показал нехристям старый фокус портовых кабаков. Я запрокинул голову, раззявил во всю ширь свою пасть и, подняв кружку над головой, стал тонкой струёй вливать пойло в свою глотку. Спирт во рту гас и привычным путём катился в мою утробу, не причиняя вреда. Когда первый раз, да ещё в сумерках, видишь этот трюк тренированных пьяниц, он производит щекотливое впечатление на нервную систему и вызывает уважение к исполнителю, а я очень надеялся, что дикарям не приходилось отдыхать культурно по прибрежным притонам.

Эффект от моего балаганного номера превзошёл все ожидания. Первыми пали ниц прихлебатели Муани-Лунга. Да и сам царёк был потрясён увиденным и хоть не распластался на земле гадом, но согнулся почтительно, как это делает любой дикарь перед неприемлемым его разумом научным фактом. Последним меня признал за своего великий мганнга Оукуса.

– Мархаба, мархаба, – стал выкрикивать он слова шаманского приветствия, а затем тут же и окрестил меня на свой лад: – О, Великий Белый Пожиратель Синего Огня, – заголосил он, – не отвращай более своего сердца от детей своих, они все повинуются тебе!

Привыкший к околпачиванию тёмных масс, Оукуса вряд ли до конца поверил в мои небесные связи. Скорее всего, старый лис решил извлечь пользу от моего возможного возвышения. И действительно, впоследствии он неоднократно просил любезно и не очень поделиться с ним тайной поглощения огня, но мы так и не столковались, находясь на разных культовых платформах.

С этого памятного вечера моя жизнь круто пошла на лад. Я покинул ненавистную клетку и поселился в отдельной хижине с видом на ограду с отрезанными головами. Мне позволялось днём шататься по стойбищу, не приближаясь к их священному роднику, и делать всё, что взбредёт в голову в пределах Таба-Нгу, так как змеемудрому Оукуса духи нашептали, что за частоколом Великого Белого Пожирателя Сине¬го Огня ждёт неминуемая смерть от рук местных злых демонов. Кроме этого, было и ещё одно неудобство – денно и нощно меня повсюду сопровождали четверо воинов. Они явно были приставлены царьком для догляда, хотя официально предназначались только для раболепного услужения. Лишь в хижину эти соглядатаи не совали свои чёрные носы, бродя ночами вокруг и мешая моему полноценному отдыху.

Очень скоро я вошёл в роль небожителя, умело благословлял воинов на ратный подвиг, терпимо относился к женщинам и не поднимал руку на детей, повсюду таскающимися за мною. Иногда, нагоняя страх на дикарей, я пил полыхающую пламенем водку, но чаще, охлаждённую по моей просьбе в роднике, чем доставлял удовольствие Муани-Лунга, до сей поры не допёршего понижать температуру огненной воды перед употреблением. Именно этот практический шаг навстречу вождю внёс в наши с ним отношения некоторую теплоту и взаимопонимание в беседах возле бочонка.

Через неделю моей вольной жизни Муани-Лунга, чтобы навечно привязать к племени, решил оженить меня на его рано сформировавшейся родственнице Фулате. По его коварному замыслу этот брак должен был улучшить их родовое древо моим здоровым потомством. Чтобы не вызывать кривотолков о моей полноценности и вменяемости, пришлось согласиться. Так рядом со мной появился ещё один сторонний наблюдатель, который был вхож и в хижину. А ещё через день вождь расщедрился не на шутку и решил одарить меня более опытной Гулагой, мужа которой недавно съели. Но вторичному бракосочетания я воспротивился, пообещав, что и от одной особы потомственных едоков будет предостаточно.

Вопреки ожиданиям, жена досталась мне хорошая, незаметная и трудолюбивая как моль. А когда я, посмотрев на её обструганные прелести и представив, какого труда будут стоить мне непривычные белому человеку удовольствия, благородно отказался от своих супружеских прав, решив перетерпеть до более подходящих времён, Фулата фригидно прониклась ко мне такой благодарной дочерней любовью, к которой вряд ли способна белая женщина даже после трудоёмкого медового месяца. Моё хорошее к ней отношение зашло так далеко, что девица начала поглядывать свысока на многодетных соплеменниц и даже перечить юным жёнам вождя, доказывая прелести платонического сожительства. И с каждой ночью, убеждаясь, что я не намерен приставать к ней с обломком стекла в потной руке, привязанность Фулаты становилась всё более собачьей в своей искренности. Стараясь не разочаровать супругу и в дальнейшем, я запретил ей спать в одном углу со мной, во избежание пьяного срыва.

Но не следует думать, что я прямо-таки почивал на лаврах. За это время мне удалось исследовать каждый дюйм территории стойбища, лелея мечту о побеге, но результаты были не утешительными. Если удрать через крышу хижины и выпустить Магопо из клетки при нечаянном везении труда не составляло, то одолеть частокол и проскользнуть мимо ночного дозора было весьма проблематично и чревато немедленной и безнадёжной изоляцией. Базальтовый утёс, мельком осмотренный мною, действительно имел кое-какие уступы и трещины, так что вскарабкаться по ним на высоту, необходимую для свершения самоубийственного плана Магопо, представлялось с земли вполне возможным. Но это был крайний и очень запасной вариант.

Тем временем праздник Жёлтой Луны подступал к нашему порогу с неотвратностью предзакатного климакса. Надёжного пути бегства из логова дикарей так и не находилось, поэтому мне день ото дня становилось всё тревожнее за незавидную судьбу Магопо. Сам же бедный мой товарищ уже не строил никаких планов, и в редкие минуты моих посещений лишь твердил о самоликвидации. Однако жалеть друга мне пришлось сравнительно недолго, так как вскоре настало время подумать и о себе.

Обиженный отказом раскрытия трюка с горящей водкой, Оукуса стал натравливать на меня вождя и требовать явления новых чудес и прочих доказательств моих панибратских отношений с небожителями. А так как кроме парочки карточных фокусов иного колдовства я за собой не знал, то мой авторитет в народе стал падать, и в воздухе вновь запахло нечищеной клеткой. Так что действительно пора было рисковать головой, напрягаясь в поисках выхода, или сводить счёты с жизнью пока я был относительно свободен и даже мог помочь Магопо в последнем шаге, хотя его и заклинило на прилюдном прыжке с утёса на зло врагам, и он напрочь отвергал любой более скромный и тихий выход из создавшегося положения.

Бежать нам помог счастливый случай. Дней за десять до праздника Жёлтой Луны выродок Муани-Лунга снарядил большой отряд охотников за свежениной к праздничному столу. Я, как обычно, сказал суровое напутственное слово, и воины ушли на промысел. За время их отсутствия, вождь и мганнга более обычного досаждали мне, требуя явления нового чуда. Муани-Лунга даже отверг моё приглашение к единоборству, ранее всегда принимаемое, так как до сей поры ни разу не выходил из него победителем. Я всегда довольно легко перепивал дряхлеющего людоеда, чем также вызывал восхищение всего племени. Но на сей раз царёк привычной схваткой не соблазнился: то требовал поджечь водоём и там искупаться, то пытался залезть пальцами в мой рот, чтобы самолично почувствовать негасимое пламя внутри Великого Белого Пожирателя Синего Огня. Я сопротивлялся, как мог, но чувствовал, что моя изворотливость тает на глазах, а поэтому весь следующий день, возможно и не только один, отчаянно глотал горящую водку и пугал дикарей как победными криками североамериканских индейцев, так и ритуальными плясками коренных жителей Индии.

В одну из ночей я пробудился от страшного рёва и душераздирающих криков, а выскочив из хижины, сразу правильно оценил обстановку, как не раз со мной бывало в безвыходных ситуациях. Неразбериху в стойбище и страшные женские стенания вызвали вернувшиеся охотники за дармовым мясом. Противники маньема наконец-то проучили это людоедское отребье. Из всего отряда вернулись лишь четверо, притащившие с собой штук двадцать голов своих же соплеменников, и всё стойбище бросилось искать родные черепа, убиваясь первобытным горем и невозможностью отведать лакомства из любимого тела. И как я понял, многие головы остались на поле брани в руках противника, так что было от чего впасть в расстройство и возрыдать.

В этой суматохе даже мои охранники оставили меня без надзора и смешались с толпой скорбящих. Я немедленно воспользовался роковой ошибкой надзирателей и со всех ног бросился к клетке с Магопо, чтобы затем вдвоём, под покровом ночи и негаданной удачи, прокрасться вдоль частокола к всего лишь на треть заложенному брёвнами выходу из стойбища и беспрепятственно преодолев его, рвануться в спасительную тьму джунглей. И вот мы уже мчались сломя голову и не чуя ног, навстречу освобождению и жизни, а моё сердце бешено колотилось под рёбрами, готовое выскочить из груди и не веря в обретаемую волю.

Сердце не обманешь. Схватили нас буквально в ста шагах за частоколом так и не утратившие до конца бдительности дикари. А уже через несколько минут мы были брошены в знакомые клетки даже не изувеченными.

Великий Белый Пожиратель Синего Огня с этого момента приказал долго жить так и не раскрыв миру всех своих богатых возможностей, а у Дика Блуда новых фокусов, как известно, в запасе не было. Пренебрежение к мудрости отца и школы далеко увели меня от родного порога. Неразборчивость в поклонении сомнительным авторитетам заставила спешно покинуть Индию. Любознательная же беспечность без усилий занесла к людоедам.

До самозабвения любит собственную дурь впечатлительный человек, повторяясь в своих же ошибках. Вот и вновь я оказался у разбитого корыта и, основательно помятый, готовился покинуть земную скорбную юдоль.

– Не печалься, друг, так как всё предопределено заранее и без нас, – утешал меня Магопо из своей клетки. – Богам не нравится, что мы пытаемся бежать от судьбы. Так пусть же свершится их воля и будет то, что будет!

Эти простые и мудрые слова на время успокаивали, и я начинал тренировать цепкость пальцев, подтягиваясь на перекладинах своей клетки. Как ни крутись, но на утёс карабкаться придётся. Не потакать же кулинарным планам каннибалов!

За трое суток до празднования Жёлтой Луны воины кровожадного Муани-Лунга совершили удачный набег на племя земледельцев матопо и, почти не понеся потерь, захватили человек двадцать пленников, среди которых были женщины и дети. Рассортировав добычу по клеткам, дикари полдня провели в ликующих плясках и песнопении, а под вечер принялись за заготовку мяса к празднику. Обработав обычным способом мужчин и сбросив их тела в водоём, любители человечины на этом и пошабашили. Женщин, детей и нас с Магопо в этот вечер не тронули, хотя я и отпел себя в полный голос. По позднее дошедшим от Фулаты слухам, которая иногда украдкой приближалась к моей клетке, стало ясно, что мясо представительниц прекрасного пола, а равно как и их юного потомства, было достаточно нежным и без механической обработки и вымачивания. Нас же, как злейших врагов племени, готовились есть без разделывая по частям по мере потребления, то есть вживую.

То, что нас не свежевали с первой партией, с одной стороны несколько увеличивало шансы на самоуничтожение, но так как под конец расправы с мужчинами вся площадь была залита кровью и завалена внутренностями, то, с другой стороны, резво бежать к утёсу по такому ковру с непривычки было бы затруднительно. Однако с третьих сторон, все шансы могли запросто свестись к нулю, если нами и впрямь порешат питаться в сыром виде, когда всё племя соберётся вокруг меня и Магопо с пальмовыми листьями в ожидании своего куска.

– Тогда Магопо бросится грудью на копья стражников, – скорректировал непродуманно свои действия мой друг, когда я высказал вслух грызшие меня сомнения по поводу самоликвидации.

Естественно, Магопо было легче, он уже провёл тренировку в Казонде, но каково мне? В здравом уме белой головы с чего бы бросаться на копьё чёрного недоумка?

Воля твоя, господи, но лучше позволь принять смерть прямо из твоих рук, если нельзя в этот раз обделить меня ею! Разверзни землю под ногами, порази громом и молнией или на худой конец хвати апоплексическим ударом по покорной голове. Всё вынесу, но не позволь быть переработанным желудками дикарей. Аминь!

Глава 6

РОГАТЫЕ МИНЫ

Ирландец О’Релли лежал у своей палатки неестественно запрокинув голову. Кровь на перерезанной глотке уже запеклась, а сбежавшая по шее на землю, успела впитаться в песок. Приисковые собаки обнюхивали труп, пробуя слизывать коричневые сгустки с раны. Мухи роились над отдавшим богу душу ирландцем, садились на перерезанную шею, залезали в рот и ноздри. Несмотря на сорокаградусную жару по Цельсию, смрада не чувствовалось. Смерть наступила сравнительно недавно, и труп ещё не начал разлагаться.

О’Рейли прирезали этой ночью возле его же палатки, стоящей несколько поодаль от общего лагеря старателей. Сейчас она была сорвана с кольев, а весь нехитрый скарб нелюдимого ирландца разбросан по земле. Половину личных вещей О’Рейли второпях перетрясли, а, найдя искомое, остальные пожитки в брезентовом мешке так и не тронули.

Нам всем было ясно, что именно искали. Ещё вчера вечером О’Рейли, перебрав лишнего, хвастал в заведении Хромого Джошуа, что на своём участке нашёл несколько алмазов весом никак не менее ста каратов каждый. Но вот кто прирезал и ограбил хвастуна, мы не знали.

Наш неповоротливый полицейский мастер Вель, глядя на эту печальную картину, грустно качал своей круглой головой на бычьей шее:

– Третье убийство за две недели. Многовато. Посторонних на прииске нет, не знаешь, кого и линчевать.

Он был прав, этот увалень. Это было действительно третье тёмное убийство на прииске Олд-де-Бирс в бассейне реки Замбези. Два покушения, случившиеся за это же время, в счёт не шли, хотя все преступления объединяло одно: крупные алмазы, найденные пострадавшими в разной степени старателями. Но всякий раз преступники бесследно исчезали, если это не было делом рук одного профессионального убийцы. Бандиты словно знали заранее куда отступить и где укрыться, а сотни две авантюристов, основавших Олд-де-Бирс, терялись в догадках и начинали подозревать друг друга. На прииске поселилось недоверие и подозрительность, а ссоры вспыхивали по пустякам, и это было очень печально для здешних условий вольного общежития.

Прошло немногим более месяца, как я обосновался в Олд-де-Бирсе с надеждой быстрого обогащения. В огромной брезентовой палатке Хромого Джошуа, обеспечивающего старателей спиртным, оружием и лошадьми, я несколько дней отпаивал себя сначала шампанским Клико и Монтебелло, а затем абсентом и ромом, пока не сошёлся с испанцем Гильермо Кипятильо и буром Полем Поттером. Тогда же, не отходя далеко от стойки, мы и организовали концессию. Мои новые товарищи ещё только начали разрабатывать свой участок, и поэтому с радостью приняли в компаньоны, отвечая на мою щедрую помощь в виде новой палатки и инвентаря.

Прииск Олд-де-Бирс напоминал каменоломню каторжанка и мне сразу понравился. Неприветливая скалистая местность, тяжёлые тучи пыли над копями, ручной труд до кровавых мозолей, да ещё страшная жара и нехватка воды – это и есть начало дороги к богатству. Если учесть, что, пойдя по ней до конца, можно так и остаться голым, то лучше тысячу раз подумайте, прежде чем хвататься за лопату или кайло.

Я-то за это дело взялся по привычке, и так как верил в свою счастливую звезду со времён первой отсидки. Наша копь, согласно заверениям смыслившего в минералах Поля, обещала быть щедрой на алмазы.

– Посмотри, Дик, на этот геологический пласт, – в первый же день, когда я спустился в нашу яму, доходчиво объяснил он суть и смысл землеройных работ. – Я уверен, что в нём скрываются алмазоносные трубки, заполненные кимберлитовой магмой или алмазосодержащей брекчией. Стоит только поглубже копнуть, и мы наткнёмся на настоящие камни, – и он тыкал своим грязным пальцем в дно ямы, где кроме песка и гранитных глыб я ничего путного не видел.

– А где же россыпи? – наивно недоумевал я.

– Копай глубже, кидай дальше, – практически советовал расторопный Гильермо и учил обращению с лопатой и киркой.

И мы начали работать в поте лица, словно других развлечений и не знали. Двое обычно ковырялись на дне ямы, а третий выволакивал из неё пустую породу с помощью брезентового ведра и верёвки и отвозил землю на тачке в отвал. Работа спорилась, но утомляла до слёз, и я был готов положить конец этим издевательствам над свободным человеком, но как раз тут-то Поль и раскопал сдуру несколько мелких камней. Сразу со мной всё стало ясно. Азарт игрока взял верх, и я уже не помышлял о свободе, рьяно копаясь в земле, как крот, и не приходя в ясное сознание весь этот месяц. Лишь по воскресеньям мы позволяли себе отдохнуть в заведении Хромого, но и там все разговоры крутились вокруг алмазов.

И так было поголовно со всеми. Европейцы, американцы, китайцы и прочий народ непонятных расцветок от зари до зари не вылезал из своих ям, не щадя себя и природу. Обросшие буйным волосом, зачастую грязные и в лохмотьях, авантюристы всех мастей жили в таком же запущенном как сами и захламлённом палаточном городке, называемом Олд-де-Бирс. В усмерть напиваясь по воскресеньям и надрываясь работой в будние дни, всех этих оборванцев подстёгивало то, что почти ежедневно по прииску разносилась очередная весть об удаче какого-нибудь Билли или Педро, нашедшего алмаз в сто, двести, а то и триста каратов. Зачастую так почти оно и было на самом деле, и поэтому работяги с ещё большим рвением налегали на кирки и лопаты, спеша поймать удачу за хвост.

Воровство на прииске случалось, и в зависимости от суммы краденого, отщепенца или пороли плётками, или там же линчевали, если прежняя порка не шла впрок, но грабежей с убийствами до сей поры не случалось. Слишком хорошо знали эти вселенские бродяги, каким трудом достаётся каждый алмаз, чтобы пойти на злодейское преступление против собрата. А тут произошло три убийства подряд, и прииск залихорадило.

Я вытаскивал очередное ведро из ямы, когда услышал хриплый вопль Гильермо:

– Наконец-то! Вот они, Дик!

Я кубарем скатился на дно, где на коленях стояли мои товарищи, а перед ними сверкала россыпь в десяток прозрачных алмазов, среди которых было несколько довольно крупных, отдающих желтизной камней. Это было не весть что, но убедительно доказывало правильность выбранного нами пути.

– Джентльмены, – заорал я с радостным подъёмом, – приглашаю вас к дядюшке Джошуа, – мне не терпелось спустить последние деньжата под столь благовидным предлогом, как открытие новой россыпи, хотя была ещё только суббота.

Всё же мы отошли от сурового правила, и уже с обеда засели в палатке у Хромого. Весть о нашей удаче мгновенно разнеслась по прииску, поэтому не прошло и часа, как под брезент Джошуа набилось порядочно народа, чтобы поздравить нас с удачей и по заведённому обычаю угоститься за счёт счастливцев.

Уже к полуночи веселье достигло известной точки кипения страстей. Прошумело несколько драк, причём одна свальная, в которой прикончили какого-то мексиканца его же навахой, но всё было честно и на виду отдыхающих. Затеял было небольшую стычку и наш ближайший по разработке сосед, француз Альбер де ла Моль, обвинив китайца Сяо Ху в ереси. Но так как экспансивный парижанин лез в драку только в отчаянно пьяном виде, то есть практически еженощно, то этот спор большого интереса у окружающих не вызвал, и скоро Альбер уже спокойно лежал на своём привычном месте у выхода на бутылочных осколках, несмело приходя в себя и робко требуя спиртного.

Огнестрельное оружие ещё не применялось, так как до утра было далеко, да и в палатке стрельба хозяином не поощрялась. Словом, обитатели Олд-де-Бирса отдыхали своим обычным порядком, кто как умел, но под крылом закона в лице мастера Веля.

Наша компания общалась без рукоприкладства за отдельным столом в углу палатки, запивая бренди отличным вином констанс, и пригласив к себе ближайших соседей по ямам. В кругу друзей за кружкой доброго кап-бренди, я, как обычно, любил вспоминать о днях, проведённых в Таба-Нгу. Время уже залечило душевные раны, и отсюда прошедшее не казалось кошмарным, а выглядело рядовым приключением. С каждым новым повторением повести, пережитое рисовалось всё белее красочным, и поэтому старатели не упускали возможности послушать меня лишний раз, только изредка поправляя, когда повествование уже не лезло ни в какие ворота.

Особенно слушателям нравилась концовка моего рассказа, где прославлялись ум и сообразительность белого человека. И я недалеко уходил от истины, хотя кое-кто и считал мои бредни пьяным вымыслом. Но после того как я пристрелил бродягу Корнелиуса Вентельфогеля, оборвав на полуслове критики, со мной уже никто не связывался и не высказывал недоверия прямо в глаза.

– …И вот до праздника Жёлтой Луны оставалось двое суток, – обычно так начинал я последнюю главу своего эпоса. – Мой слуга Магопо, сидя в соседней клетке, то плакал, как дитя, то отрешённо смотрел в одну точку, бледнея до цвета холодной золы, если рядом проходил дикарь. Я же спокойно разрабатывал план побега, надеясь на свой острый ум и природную смекалку. Много замыслов ютилось в моей холодной голове, но ни один из них полностью не устраивал меня своей неопределённостью. То требовал более длительной подготовки, то мне, как хорошему танцору, мешала какая-нибудь мелочь. Но помощи ждать было неоткуда и приходилось надеяться только на себя, да и то в пределах разумного. Между тем, предпоследняя будничная ночь кралась к концу, а я так и не остановился ни на одном из вариантов предполагаемого плана побега. И хотя время для деятельного человека было ещё предостаточно, чтобы лишний раз пораскинуть мозгами, но становилось не лишним определиться в какую именно сторону. Я вновь напрягся в думах, силясь игрой ума и плодом воображения зародить в своих извилинах хотя бы одну подходящую мысль, способную указать верный выход из этого ада.

– Ты покороче, Дик, – обычно в этом месте сбивал меня с плавного рассказа нетерпеливый Гильермо, – завтра всем на работу.

– Иди спать, – посылал я куда подальше испанца. – Так вот, сижу я за решёткой и требую адвоката…

– Дик, переложи руль к берегам Африки, – поправлял меня кто-нибудь из моряков, если я сбивался с курса.