Былое сквозь думы. Книга 1

Приснилась мне невеста в голландских кружевах на нижнем белье, и я при ней в строгом твидовом костюме с орденом Почётного Легиона в петлице. Свадьба была в самом питейном разгаре. Старики произносили хвалебные тосты осушали бокалы, молодёжь просто пила, не закусывая. Пиво и кап-бренди лилось рекой и со звонким журчанием наполняли пустую посуду.

От этих звуков я и проснулся. Рядом с моим укрытием явно что-то бурно сцеживали на земляной пол. Заинтересовавшись явлением, я приподнял голову над кучей тряпья. В полумраке сторожки прямо перед моим изумлённым взором воссиял двумя головами свежего сыра ничем не прикрытый зад женщины, слегка присевшей для удобства отправления мелких нужд. По примелькавшемуся на ферме наряду, я сразу определил, что это моя Наати.

«Уходилась, малышка, до дому не донесла», – тепло и участливо подумал я и приветливо крикнул:

– Помогай бог, Наати!

Услыхав эти сердечные слова, моя невеста подпрыгнула расшалившимся козлом вверх на пару футов и с диким воплем кинулась к выходу.

– Дорогая, это я, твой Дик, – заголосил и я, вскакивая и устремляясь в погоню за своей газелью.

Стояла тихая погода, и я бежал быстрее ветра, но догнал свою резвушку лишь мили через две средь дикого поля у жидких молочаев и, увесисто получив несколько раз по облицовке головы любимой рукой, всё же остановил, придавив всем телом беглянку к земле.

– Моя голубка, ты не узнала своего страусёнка? Не сучи ножками, отдохни и пойдём домой, – успокаивал я подружку, едва справляясь с её тяжёлыми на удар ручками

– Дурак, как же я пойду мокрая? Выбрал время для шуток, – уже успокаиваясь, но продолжая заикаться, укоряла меня Наати.

– А мы сейчас на ветерке всё и просушим, – предложил я, выпуская птичку из плена.

– Что же, по-твоему я должна перед посторонним человеком зря голой стоять? – гневно спросила моя голубица, обретая плавность речи.

– Так ведь у нас с тобой завтра и так первая брачная ночь, – справедливо заметил я. – Что ты ломаешься, как послушница под монастырскими сводами?

Наати встала и, осмотрев свой подмоченный гардероб, скомандовала:

– Сиди здесь и не оглядывайся, пока не позову!

Я демонстративно сел в позе лотоса лицом к колючим молочаям, показывая, что не готов без приглашения покуситься на её целостность, как бы она этого не хотела. Наати плюнула почему-то мимо меня и пошла за скудную растительность приводить себя в порядок.

Видимость с моей стороны была хорошая, ни туману в глазах, ни песчаных бурь над молочаями, поэтому я и не думал вставать или как-нибудь иначе подползать поближе к объекту. Но вопреки ожиданиям, плутовка разделась неизвестным мне способом лёжа, а накинув на колючки платье, и вовсе лишила меня приятности времяпровождения.

– Наати, ты не звала меня? – крикнул я, не выдержав томления одиночеством.

– Нет, – рявкнуло из-за молочаев.

– Наати, я могу поделиться одеждой, – предложил я через минуту.

На сей раз ответа не последовало, и я, приняв приглашение, направился к жидким зарослям. В предсвадебной суете нравственные тормоза уже не срабатывали.

Наати лежала на спине и притворялась спящей, видимо догадываясь, что любая женщина в голом и сонном состоянии для мужчины как открытая бутылка – всё равно приложится, хоть чем наполняй. Вначале я не собирался немедленно срывать розмарины удовольствия, а лишь прикрыть любимое тело личной рубахой от возможного укуса мухой цеце, но горячая кровь предков взяла верх над холодным рассудком и толкнула меня от чистой любви к добрачным половым связям. Да и что могло измениться в наших отношениях за оставшиеся до законной половой повинности часы?

Я немедля разделся до пояса снизу и, подстелив портки, прилёг на бочок рядом с Наати. Но вместо того, чтобы ловким мужским приёмом с наскока ввести подругу в курс дела, я безответственно развалился трухлявой колодой и мучительно робел, как кобель-первогодок. Возвышенная любовь до того притупила мой основной инстинкт женопользования, что я не только утратил годами копленный опыт, но и опустился до душевных терзаний о праве замахнуться на девичье целомудрие, словно сам собирался впоследствии что-нибудь эдакое родить в муках и вне закона.

Кое-как взяв себя в руки воспоминаниями о боях и мысленным военным приказом о начале половых действий, я приступил к разведке основных точек соприкосновения с противником. Возложив осмелевшую руку на торс Наати, начал планомерно, но без грубого солдатского вмешательства, обследовать господствующие высоты её телес и остался очень доволен, но не столько их упругой упитанностью, сколько моментально созревшей под моими пальцами решимостью к жертвенности всего организма, если судить по взбухшим кофейным зёрнам их вершин. Сама же, моя белая лебедь, всё не подавала признаков пробуждения, утопая в скромности и розовея мочками ушных раковин. А во мне уже проснулись уроки прошлого, и любовь требовала практического доказательства, вознося своё орудие чуть ли не выше чахлого молочая. Я быстро шёл на телесную поправку.

Закончив подготовку верхней половины Наати, я начал осязать её нижнюю часть. Всё было до боли знакомо и уже сухо, но, вопреки ожиданиям, не столь густо, как должно быть у только что приобретённой дорогой меховой обновки. Прощупывалась некоторая потёртость изделия. Видимо, всё же полевые работы на открытом воздухе и ухаживание за скотом в провонявших стойлах пагубно сказываются на волосяном покрове и способствуют плешивости, о чём, кстати, свидетельствовала и голова мейнхеера Иохама, которую я так не вовремя вспомнил. Да и у меня самого, кажется, волос оставалось на пару хороших драк.

Тем не менее, я дружески потрепал Наати за эти жалкие кудряшки и, скользнув ниже, захватил всё её женскую отличительную особенность в свою широкую ладонь. А вот этого добра было уже богато. Такое разнузданное губастое излишество можно встретить разве что на лицах у диких модниц заблудших в океане островов, но зато руке было приятно чувствовать такое полное изобилие женщины. Я неторопливо перебирал этот повлажневший и полновесный бутон натруженными пальцами, вспоминая пышные соцветия Индостана и их росный аромат.

– Ты заснул, что ли? Кончай ковыряться, – вернул меня к суровой действительности требовательный голос Наати.

Я не замедлил исполнить желание возлюбленной стать полноценной женщиной и, уверенно взгромоздясь на близкого человека, погрузился в безразмерное счастье. От долгих душевных терзаний и умерщвления плоти кислым молоком, я износился по кроличьи быстро, несмотря на отсутствие внутреннего сопротивления сокровенных женских недр и полного безразличия к процессу тела. Зато, когда я отвалился от этого источника и уже отдыхал на спине, Наати, не советуясь со мной, вдруг прытко оседлала меня, как ведьма помело, и показала вполне зрелые половые знания, доведя себя до победного вопля, а меня до обильного потоотделения и одышки.

Счастливые и довольные возвращались мы домой, взявшись за руки. Наати мурлыкала под нос отцовскую песню из двух строк, а меня брало сомнение в девичьей цельности моей будущей супруги. И чем больше я размышлял над этим каверзным вопросом, тем меньше мне хотелось становиться фермером и тянуло посоветоваться с Дени Торнадо.

– Я завтра схожу в Дурбан и приглашу друзей на свадьбу, – уже возле дома сообщил я Наати. Она призадумалась, что-то решая про себя, а потом согласилась:

– Хорошо, но прежде расскажем дома, что у нас произошло.

– Зачем? – не понял я.

– Так надо. Порадуем родителей скорыми внуками.

– Нет, не надо. Набожные родители могут лишить нас за это своего благословения и наследства.

– Не надо, так не надо, – уже на пороге согласилась Наати.

Семейство сидело за общим столом и слушало стариковские бредни из Библии.

– Мой бедный отец, – вдруг заголосила блудливая дочь, грохаясь перед ним на колени. – Дик только что обесчестил меня и собирается покинуть, сбежав в Дурбан. Как ты будешь глядеть в глаза соседям и будущему внуку? – и она взревела белугой, стукаясь лбом об пол.

Всё дальнейшее происходило, как в кошмарном сне. Я был скручен оказавшимся не по летам жилистым Иохимом и при слаженной помощи всего семейного клана. Видимо сказалась их многолетняя практика обращения с бессловесными туземцами. Потом, спокойно разъяснив, что с рассветом прибудет священник и свидетели, меня заперли в какой-то чулан и велели хорошенько подумать, прежде чем пойти наперекор Ван-Ластам и всей общине, а, забивая дверь темницы гвоздями, старая карга Гриэт прокричала из-за неё:

– Сынок, не ты первый, но тебя искать не будут!

В душной и пыльной темноте своей клетки, в бессильной ярости кусая губы, я терял свободу и волю к жизни, приобретая через считанные часы жену, развесистые рога и будущие домогательства фрау Бетие.

Я прозревал, но очень дорого обходилось мне исцеление. А кому теперь потребуется моё здоровье? Разве что тестю во время полевых работ да тёще на молитвенных бдениях, не считая проворных сестриц.

Глава 3

НОГА К ЗАВТРАКУ

Земля слеплена богом на совесть, но не совсем удачно. Белому человеку почти негде жить. Приходится искать подходящие пространства с оружием в руках вдали от дома, натыкаясь на каждом шагу на океаны, горы и пустыни. Не говоря уже о туземцах всех расцветок, которых силой ума приходится приводить в чувство и сгонять с насиженных мест, развивая тем самым кругозор в их головах и любовь к ремёслам. Но не все аборигены идут на это с радостью. Самые отсталые вначале сопротивляются нашествию прогресса, но потом горько сожалеют об этом в резервациях, наблюдая, как их поумневшие соплеменники там и сям приобретают право голоса в приватных беседах с богом.

Я полностью согласен с модным учением старикана Чарли Дарвина, справедливо заметившего, что население земли произошло от обезьян. И процесс этот продолжается по сию пору. Достаточно бегло прокатиться по Африке, чтобы убедиться в правильности моих выводов. Вы встретите целые стада недавних мартышек, которые, взявши палки в руки, неумело добывают себе пропитание в виде диких корнеплодов и мелкой саранчи. И если этих обезьянообразных недоумков оставить без присмотра, они вымрут как динозавры, так и не успев принести обществу пользу на плантациях и копях. В этом-то и состоит великая просветительская миссия белого человека, которого сотворил сам господь и научил управлять цветными.

У меня с Бобом Слеем на эту тему даже произошёл от безделья научный спор. Капитан воспринимал Дарвинское учение слишком прямолинейно и обобщённо, но всё же, когда я попросил его показать хоть одну обезьяну белого колера и приятной наружности, он лишь беспомощно развёл руками, заметив, что легче из негра сделать президента, чем из меня поклонника точных наук. После этого неудачного выпада в мой адрес, капитан не приближался ко мне на револьверный выстрел суток трое, как и я к фургону, ибо Дени Торнадо выбросил нас из него сразу же после начала драки. Словом, произошла обычная научная перепалка среди джентльменов во время долгого пути. Ведь шёл уже третий месяц, как мы выправились из Дурбана вглубь континента в поисках слоновой кости.

Покинув гостеприимную Берейскую набережную, наша экспедиция миновала Драконовы горы, Оранжевую республику буров и вступила на Землю Бечуинов. Наш дальнейший путь лежал по восточному краю пустыни Калахари на север к Замбези. Проводник Гоза уверял, что именно в тех краях нас ожидает удачная охота, так как в далёкой колонии англичан южнее Калахари, в бурских республиках Оранжевой и Трансвааль восточное этой же пустыни в результате бурной промысловой деятельности белых вождей слоны почти не водились. Лишь по пустынным землям бечуинов эти животные ещё бродят целыми стадами, и возле водопоев мы сможем завалить не один десяток слонов.

Особых замечаний по выбору маршрута у нас не было, как, собственно говоря, и опыта по выслеживанию африканских гигантов, поэтому мы уверенно двигались куда глядели глаза проводника, попутно тренируясь в стрельбе по жирафам, зебрам куаггу и другой хорошо заметной дичи. Я же, кроме всего прочего, прямо в пути пополнял свой словарный запас из местных диалектов и оттачивал командное мастерство на слугах, отдавая приказы на их родном языке и проверяя точность исполнения, чем доводил черномазых до благоговейного трепета и попыток бунта.

За время путешествия я многое узнал об Африке и её обитателях и уже свободно давал советы, как тут жить, словно сам родился в каком-нибудь краале. С друзьями же я общался мало и неохотно, не желая лишний раз затрагивать болезненную тему моего сватовства. Ещё в Дурбане, когда я промахнулся из «роера» в Магопо, позволившего себе поинтересоваться семейным положением своего господина, всё общество поняло, что касаться этого вопроса в моём присутствии не следует, хотя белое меньшинство и не сделало правильного вывода. И частенько в пути, когда я отходил от оружия на приличное расстояние, испытывало моё терпение грязными намёками о превратностях любви в здоровой среде сельских тружеников. Лишь Дени Торнадо позволялось касаться запретной темы, да и только тогда, когда у меня было сносное настроение, и он сам был не прочь повеселиться. Ему я почти всё прощал, так как именно его стараниями утвердились в Кембпелс-Дорбе права человека, а мне удалось вырваться из цепких бюргерских объятий семейства Ван-Ластов.

В то далёкое уже время, отремонтировав фургон, друзья всё же хватились меня, а безрезультатно прождав пару дней, занялись поисками моего трупа. Обследовав окрестности Дурбана и не обнаружив моих следов, они переключились на Кембпелс-Дорб. Однако жители этого разбойничьего гнезда хранили привычное молчание.

Сия голландская община, находясь на Далёкой территории англичан, жила по своим законам и не ввязывалась в процессы выяснения отношений между упрямыми бурами, бравыми томми и несговорчивыми туземцами. Это позволяло им жить хоть и без размаха, но зато умирать своею смертью. Посторонних они допускали в свою среду лишь в крайних случаях. Такой случай как раз и был у старого Иохима. Хозяйство его приходило в упадок из-за нехватки рабочих рук, а на дочерей спроса не было. Тут-то и подвернулся я со своею любовью в опустевшей от долгих скитаний голове. И быть бы мне тягловым мерином у Ван-Ластов с семейным жерновом на шее в виде Наати, не услышь Дени от какого-то бродяги весёлую историю о голом придурке, которого водили под ружьём по улицам Кембпелс-Дорба на потеху обывателям. У Дени сразу же зародилось подозрение о моём участии в этом мероприятии, и, прихватив с собой пару капских полицейских, он, не мешкая, направился в посёлок, где обшарил каждую ферму. Чудом найдя меня в чулане у Ван-Ластов ещё тёплым, блюстители английских законов пресекли дальнейшее надругательство голландцев над свободой выбора человеком британской крови. Я был препровождён в Дурбан и отдан на попечение Торнадо.

Так Дени и закон помогли мне вновь обрести себя, но лишиться фермы. Дней пять я приходил в чувство, часто заговаривался, отказывался от уже забытой пищи и питья и без слёз не мог видеть крупный рогатый скот. Лишь на Земле Бечуинов я немного отошёл, занявшись делом воспитания слуг, и смог смотреть на мир в разные стороны прежним соколом.

* * *

Пустыня Калахари хоть и безводна, но почти сплошь покрыта травой, кустарниками и пересохшими большую часть года руслами рек. Лишь кое-где встречаются естественные водоёмы, вокруг которых и бурлит дикая жизнь природы и слонов. Такое заветное местечко мы собирались обнаружить с помощью опытного проводника Гозы. А пока что следовали в крааль бушменов, где собирались оставить упряжку быков под присмотром Твала и, наняв носильщиков, налегке пуститься на розыски слоно¬вьих угодий.

До знакомого нашему проводнику Пешпин-крааля оставался один дневной переход, когда мы расположились на ночлег под огромным баобабом. Дени и Боб занялись ревизией оружия и боеприпасов. Гоза и Твал щедро поили быков водой, запасов которой нам как раз хватало до стойбища бушменов. Мбурумбе и Мпендель готовили пищу, целиком зажаривая на вертеле тупорылого африканского кабана и стряпая местную закуску из дикой дыни мокоми и арбуза кэмэ, в изобилии росших вокруг. Я же, вооружившись револьвером и прихватив бездельника Магопо, решил до наступления темноты обследовать окрестности лагеря. Меня всегда удивляла беспечность занятых делом людей. Лучше лишний раз проявить бдительность и ничего не сделать, чем подвергать себя всегда возможной опасности!

Я уверенно шёл впереди по краю Калахари, своим охотничьим костюмом оливкового цвета, изящными гетрами и сапогами-вельдскунами из сыромятной кожи, но особенно солнцезащитным шлемом из сердцевины алоэ на высоко поднятой голове выгодно отличаясь от туземца в его скудном одеянии, и тем самым как бы говоря кто есть кто в этой пустыне любому встречному, если он где-то шатается поблизости.

– Инкоози, я вижу за кустарником каких-то людей, – вдруг подал голос, идущий за мной Магопо.

– Я уже давно это заметил, – уверенно ответил я и остановился как вкопанный. Кустов было действительно много, но присутствия народа не наблюдалось.

– Пойдём в разведку, – на всякий случай решил я и пропустил туземца вперёд. Умело повторив за Магопо все приёмы скрытого передвижения, мне удалось следом за ним незаметно подкрасться к колючим зарослям акации, росшим в стороне от пути моего следования. Поэтому, если бы не назойливость слуги, наши пути с предполагаемым противником вряд ли пересеклись.

Осторожно выглянув из-за укрытия, я увидел странную картину. Прямо передо мной в неглубокой ложбине неудобно скрючившись сидело штук десять негров. Они были разбиты попарно и забавно соединены между собой с помощью надетых на чёрные шеи двусторонних рогатин с перекладинами на концах. Это хитроумное устройство вполне позволяло крутить курчавой головой, но выдернуть её целой из такого ярма возможности не давало. Рогатины были толщиной с ногу буйвола, но длиной не более десяти футов, что не препятствовало чернокожим беседовать между собой, не перенапрягая голосовые связки, и перебрасываться съедобными кореньями. Эту живописную группу украшали две молодые негритянки, хотя их рогатина и была несколько тоньше. Пленники угрюмо сидели на горячем песке без признака мысли на чугунных лицах.

В стороне от колодников, развалясь в тени акаций, неспешно перекусывали трое вооружённых до зубов человек. Два мулата в немыслимых европейских обносках, а также белый джентльмен в куртке и штанах из кротовой кожи, в высоких чёрных сапогах со шпорами, которые явно говорили о хорошем вкусе и презрении к оседлости.

– Проклятые работорговцы, – отвлек меня от наблюдений Магопо, хватаясь за дротики.

– Лежи спокойно, – охладил я его пыл, – не высовывайся, а я пойду побеседую с белым господином. С этими словами я поднялся из-за кустов и смело пошёл к работорговцам узнать, почём нынче чёрная кость на мировых рынках. При моём приближении конвоиры схватились было за оружие, но видя, что я иду с миром, успокоились и продолжили трапезу.

– Приветствую вас на просторах Калахари, – обратился я к белому мистеру и представился: – Дик Блуд, охотник.

– Сеньор Диего да Гамма, частный предприниматель, – приветливо отозвался тот и пригласил меня к импровизированному столу.

Встретив столь радушный приём, я не отказал себе в удовольствии пообщаться с сеньором Диего, и скоро мы мирно беседовали, уплетая билтонг с лепёшками и запивая их банановой водкой помбе.

Диего да Гамма был чистокровным португальцем лет сорока с набольшим, но густая борода и свирепый вид делали его значительно старше и страшнее обычного негра. Во всём его облике чувствовалось, что кусок хлеба даром ему не даётся. Он горько сетовал на неразумную политику европейских государств по свёртыванию работорговли, в то время как местные власти, например царёк бечуинов Сикомо, всегда готовы уступить партию бушменов в обмен на гениальные достижения белого разума: огненную воду и стеклянные бусы, не говоря уже о зеркалах. Уходили в славное прошлое времена свободной купли-продажи живого, но необходимого свободной Америке товара. И в настоящее время негрооборот осуществлялся почти нелегально кружным путём через Анголу, вследствие чего имел место падёж и потеря товарного вида среди насильственных чернокожих переселенцев.

В основном, как я узнал, тяжким и неблагодарным промыслом неприхотливой рабочей силы занимаются деловые португальцы, вовлекая в это занятие полукровок-мулатов, которые по неутомимой злобности далеко превосходят коммерсантов чистых кровей. Всё же, это хлопотное, но живое дело приносило значительные барыши, и я невольно задумался о приобретении ещё одной прибыльной профессии.

С целью основательного изучения вопроса содержания негра в неволе, я внимательно осмотрел деревянные ошейники и нашёл, что некоторые из них чересчур свободны для столь тощих шей.

– Ниггеры усыхают в дальней дороге, хотя мы и не отказываем им в подножном корме, – с готовностью пояснил мне Диего, ловко перетянув подвернувшегося нам бушмена вдоль хребта шестифутовым чамбоком из носорожьей шкуры, обычно используемым погонщиками быков.

После второй бутылки помбе, мы с сеньором Диего да Гамма стали братьями, а после третьей я нанёс ему коммерческие убытки, приставив к виску португальца револьвер и потребовав освободить негров. Вовремя подоспевший на помощь Магопо не дал работорговцам время на длительные размышления и скоро чернокожие, несмотря на видимое истощение, уже скрывались за горизонтом.

Мой верный слуга предложил тут же прирезать Диего и конвоиров, но, помня их хлебосольство, ограничился изъятием оружия, отпустив на все четыре стороны.

После этого храброго поступка мы с Магопо двинулись к своему лагерю. Туземец всю дорогу восхвалял мою смелость и благородство, а я печально думал, какой дьявол дёрнул брата Диего за язык и надоумил ляпнуть, что янки никудышный и мягкотелый народ, так и не сумевший загнать на свои плантации своих же дармовых индейцев?

До Пешпин-крааля я ходил в героях. Чернокожие сбивались с ног, выполняя любое моё желание, а белые друзья поглядывали с завистью. Когда же, ещё толком не протрезвев, я в становище бушменов совершил ещё один подвиг, слава обо мне покатилась по всему чёрному континенту, достигнув экватора.

Крааль, несмотря на загадочность названия, представляет собой кучу шалашей из местного материала, огороженную чем попало со всех сторон и со стойлом для скота посередине. Когда мы прибыли туда, краалевцы были убиты горем. Женщины пронзительно визжали, а мужчины сумрачно стояли поодаль и внимали этому безобразию. На руках у одной из рыдающих бушменок громко кричал и бился в судорогах ребёнок. Одного взгляда на распухшую ногу малыша с двумя капельками крови на посеревшей уже коже, мне было достаточно, чтобы распознать змеиный укус.

– Это змея пикаколу, – сказал кто-то из наших слуг. – Никто не знает средства против её укуса. Ребёнок умрёт.

Тут-то мне и пригодились индийские познания. Приказав Магопо принести порох и зажечь трут, я выхватил негритёнка из рук ополоумевшей мамаши, распластал его на земле и, не обращая внимания на визг пострадавшего, сделал ножом два крестообразных надреза на местах укуса. Однако кровь из ранок не пошла. Тогда я впал в гуманизм и, припав ртом к местам надрезов, стал отсасывать яд, сплёвывая сукровицу куда попало. Затем у подбежавшего Магопо я взял немного пороха и, посыпав им ранки, поджёг трутом. Запахло горелым мясом, и несмышлёныш потерял неокрепшее сознание. Но я быстро привёл его в чувство назидательным действием и отдал родительнице, заверив всех, что малыш будет жить. Самое удивительное, что так оно и вышло. Через два дня, пока мы готовились к охоте, маленький бушмен уже был на ногах и готовился к новым встречам с животным миром Африки.

Племя ликовало и не мешало подготовке нашей экспедиции. Погонщика Твала и быков мы оставляли на попечение жителей крааля, а сами, в сопровождении четырёх носильщиков во главе с отцом спасённого негритёнка, расторопным бушменом Зуга, углубились в пустыню на поиски слоновьих троп и водопоев. Начинались настоящие охотничьи будни.

Охота на слонов не представляет опасности для надёжно вооружённого человека. В такую гору мяса не попадёт разве что слепой, а тот, кто охотился на более мелкого зверя, может смело отправляться в Африку и свежевать слонов направо и налево. Нам и в голову не приходило, что наше предприятие может потерпеть неудачу, поэтому уверенно надеялись на изобилие слоновой кости, а бушмены на слоновье мясо, которое они умело вялят на солнце, нарезая на полосы и развешивая по деревьям.

Через пару суток перехода вглубь Калахари нам стали попадаться деревья мачабель с большими жёлтыми плодами, являющимися любимым лакомством для слонов. Некоторые деревья были выворочены с корнем, что свидетельствовало о наличии в этой местности и самих животных.

– Баас, – как к негласно признанному руководителю отряда, обратился ко мне Гоза, – самое время разбивать лагерь, до воды совсем близко.

Я согласился и выбрал место стоянки, которое бушмены под руководством Зуги вкруговую обставили ветвями колючей акации, а в центре устроили удобные постели из сухой травы тамбуки.

Подкрепившись билтонгом, мы коротали время за чаем, благо запасов воды, которую носильщики хранили в скорлупе страусиновых яиц, у нас было достаточно.

– Инкоози, – робко обратился ко мне Магопо, заметив моё хорошее расположение духа, – после этой охоты белые вожди вернутся в Дурбан или пойдут дальше на север?

– Сын вождя Себитуане проявляет много праздного любопытства, – укорил я туземца, но всё-таки снизошёл до объяснений: – Мы будем продвигаться на фургоне от крааля к краалю до самой Замбези, осваивая всё новые охотничьи просторы. Таким образом и ты достигнешь земли макололов. И больше не утомляй своего господина глупыми вопросами, иначе выгоню из экспедиции, как паршивую овцу из стада.

Успокоенный Магопо тихо удалился к бушменам, расположившимся поодаль от нас и посасывающим свои трубки из рога антилопы, набитые опьяняющей травкой дакка.

Мы же, сидя у костра, продолжали чаёвничать и развлекаться пустыми разговорами на охотоведческие темы. Но скоро сон сморил меня, и даже грозный рык то ли льва, то ли страуса уже не мог помешать моему ночному отдыху.

Утром после завтрака, осмотрев свои тяжёлые двуствольные ружья и боезапас к ним, мы в сопровождении слуг с их привычным метательным оружием, направились искать звериный водопой, чтобы устроить там засаду. Бушмены, как непривычные к цивилизованной охоте дикари, остались охранять лагерь. Один лишь Зуга увязался следом, как верный пёс, следовавший по моим пятам от самого Пешпин-крааля.

Пройдя миль пять, мы действительно наткнулись на пересохшее русло реки, но с запасом воды на своём, когда-то глубоком, участке. У этого водоёма толпились мелкие животные, спеша утолить жажду до прихода более сильных представителей африканской фауны. Животный мир, как ни странно, соблюдает рациональную очерёдность при пользовании жизненно важными источниками существования, чего, к сожалению, не скажешь об ином человеке. Огромные и глубокие следы слонов по краям водоёма указывали, что мы на правильном пути. Время близилось к вечеру, поэтому наш отряд, не мешкая, занял удобные для отстрела животных позиции.

Я прилёг за развесистым баньяном у одной из звериных троп и

затаился. Ветерок поддувал в сторону водоёма, и мне не приходилось опасаться, что звери почуют меня раньше, чем я их увижу. Магопо и Зуга расположились рядом, готовые ко всему ради моей защиты. Потянулось время ожидания. Солнце уже начало садиться в своём багряном великолепии, и не хотелось думать, что скоро мирную тишину природы расколют ружейные выстрелы, а среди трав и кустарников забьются в предсмертной агонии огромные животные, орошая почву Калахари свежей кровью простреленных туш. Но такова жизнь с её неизменным плачевным исходом.

По прошествии некоторого времени со стороны недалёкой тамариндовой рощицы послышался треск ломаемых деревьев и шум работы гигантских мехов, сопровождаемые надсадным пыхтением паровоза. Всем стало ясно, что это слоны потянулись на водопой, а скоро из зарослей показалось и всё стадо о восьми головах.

Впереди шёл великолепный двенадцатифутовый самец с бивнями в восемь или девять футов. Это, несомненно, был вожак. Он гордо выступал впереди, хлопая громадными ушами и изредка останавливаясь, чтобы задрать хобот и принюхаться. Остальные особи были значительно меньших размеров, а сзади всех плелась старая, уже скинувшая бивни, самка.

Я искренне пожелал себе удачи, надеясь, что именно вожак стада выйдет на меня, а уж тогда-то я не растеряюсь и сверх прочих заслуг покрою себя славой великого охотника за бивнями.

Словно услышав мой призыв, красавец-слон направился в мою сторону, отбросив всякую осторожность. Великолепное животное неотвратимо надвигалось на меня, как гора на вооружённую мышь, с каждой минутой увеличиваясь в размерах, и всё моё естество до дрожи в коленях пронял охотничий азарт. Надёжно укрепив ружьё на заранее подготовленном бруствере своего окопа полного профиля, я начал целиться в наиболее уязвимое место слона между глазами и ухом, а когда до гиганта оставалось ярдов сорок, нажал на курок. Раздался выстрел, а взметнувшийся от него дымок, на миг ограничил и без того скудную видимость для моего слезящегося в напряжённом прищуре ока. Когда я вновь продрал глаза, слон уже валился на колени, трубным гулом сотрясая воздух, а телом землю. Это был отличный и достойный меня выстрел, а пуля попала, видимо, прямо в сердце, так как голова падающего слона не была повреждена.

Я непроизвольно вскочил, потрясая ружьём и издавая победный клич. Однако долго ликовать времени не было. Со всех сторон слышался рёв животных и беспорядочные выстрелы. Пора было выбирать очередную жертву, чтобы так же метко сразить её из второго ствола моего грозного оружия.

– Баас, – раздался над моим ухом отчаянный вопль бушмена, – инкубу жив и идёт сюда!

Только этого мне и не хватало!

Я быстро перевёл взгляд на убитое мною животное, и одного взгляда хватило на то, чтобы правильно оценить обстановку. Чёртов слон, навязавшийся на мою голову, уже встал с колен и, наклоня голову со страшными бивнями и грозно поднятым хоботом, умными глазами обшаривал пространство перед собой, явно выискивая обидчика. Я быстро нашёлся, поэтому он, не долго думая, на меня и устремился. Положение складывалось некстати боевое. Мои ноги намертво прикипели к земле, руки к оружию, а весь я был уже не в состоянии броситься по пустыне врассыпную. Охота близилась к концу. Ещё несколько минут, и я буду втоптан в Калахари по самую шею!