– Ты же из автомата звонишь, из дома боишься.
– В общем, да, – запнувшись, пролепетал соискатель. – Я что ли завтра звякну.
– Непременно звякни.
Вскоре после того позвал телефон. Светлана, полагая, что Вовик забыл произнести какое-либо, недовольно бросила: «Да». Аппарат молчал.
– Я слушаю.
Аппарат молчал. И опалило знойным чувством – Андрей. Светлана даже растерялась.
– Я слушаю, – дохнула упавшим голосом.
Раздались гудки. Подойдя к столу, по-мужски опрокинула рюмку коньяка… Вскоре опять грохнул звонок. Женщина судорожно подняла трубку, в соски проник приятный зуд… Это был Ширяев.
– Я недавно звонил, да не стал говорить, – признался после церемониаловки, – показалось, сестра.
Долго говорить не стала, равнодушно откликнулась на поздравление и, извинившись, отключилась.
В начале февраля, накануне дня рождения Румянцева решилась: «Свожу Артемку». Загодя настропалила сына:
– Поздравишь папу, завтра приведет… Ты его, Темочка, люби.
Купила торт, коробку конфет. Смотрела на шампанское в витрине. Нет, решила, слишком навязчиво. Возле дома Румянцева увидела выходящих из такси Ширяева и Петю. Развернулась резко, повлекла мальчика прочь. Тот запричитал, заплакал. Сама сходу рыданула, молча, захлебнувшись слезами, тащила упирающегося малыша.
***
Рисование тем временем начало занимать Светлану все плотней. Отчетливо различила, она попросту неумеха. Мастеровитость Владимира Ильича отчетливо демонстрировала, ей не добраться до подобного обладания движением, понимания краски (надо оговорить, присутствие вдвоем оба переносили приятно, даже атмосфера дружбы возникала), – когда маэстро умудрялся из, казалось, нелепых мазков добыть колорит, нападало уныние. При этом малейших помыслов прекратить занятия не наблюдалось.
Бесспорно, Владимир Ильич повел себя со Светланой грамотно. Он, вероятно, видел ее умеренную жажду занятиями живописью, чувствовал, тут скорей необходимость употребиться во что-либо. Стало быть, старался давать немало общего, видя сметливый и пристальный ум женщины. У Светы изменилось зрение, подход, по-новому, с углубленным интересом начала читать. Отношения их, верно будет сказать, увеличивались. Приезжала теперь к наставнику не только в заданные часы, а и по капризу. Семьи у Владимира Ильича не нашлось, неудобства это лишало. У дяди была куча приятелей, все художники, таким образом осваивала среду. Время чудесно таяло.
Обожала, когда Владимир Ильич заводил многозначительные наставления, с обилием доморощенных или заимствованных афоризмов. Часто, впрочем, повторялся и многое Светлана знала на память. «Нужно, чтоб цвет сидел, чтоб ему было удобно, для этого его важно понимать, необходимо знать его запах… Художник должен уметь видеть время между глазом и предметом… Рисуешь лоб, смотри на пятку… Индус, созерцающий лотос, не видит перед собой крокодила… Зритель ловит кванты света, художник зрит седалищный нерв… В сущности, об искусстве можно говорить любую нелепость, но даже она должна строиться по законам… Самая важная составляющая идеи – сравнение. Идея не должна быть голой, она должна цепляться или отталкиваться от чего-либо».
Страшно любил слово гений. «Для того чтоб понять, что гениев нет, а есть удачники, нужно иметь хотя бы талант». К шопенгауэровскому «талант попадает в цель, куда обычный человек попасть не может, гений попадает в цель, которую обычный человек не видит» добавлял: гений попадает в цель, не зная, чего хочет.
Постепенно Света осмелела и пошла разговаривать с приятелями Владимира Ильича. Особенно понравилась перепалка с одним юношей. Тот, отчаянный авангардист, оставил несколько набросков у наставника. Встретив его, Светлана пристала:
– И что этот рисунок означает?
Тот буркнул:
– Я так вижу.
Света неожиданно разозлилась:
– Ты мне Ваньку не валяй. Гением тут прикидывается. Отвечай, какого лешего изобразить затеял… Эпатировать граждан нравится? И правильно, так их. Я наглых и дурных люблю.
Парень растерялся и замечательно потолковали.
На одной выставке увлеклась интересной полемикой. Вернисаж, выставлялись любители. Присутствовали профессионалы. Некоего молодого человека, намалевавшего последнее непотребство, донимали особенно. Тот ерепенился горячо и нагло. Было очевидно, безысходность. На одном из пунктов изложения «концепции» искусствовед, стилизованная дама неопределенных лет, не выдержала:
– О чем вы говорите…
Сделала пару точных замечаний, молодой человек взбесился. Пошли в ход «свобода творчества», имена и прочая атрибутика. Дама упирала на вкус.
– Идите вы с вашим дебильным вкусом. Лопайте лютики-цветочки, – он махнул в сторону пейзажей.
Дама с презрением и негодованием высказалась:
– Вот именно, хамство и есть ваша концепция.
– Послушайте, – сделал картинную позу молодой человек, – по-моему, я вам нравлюсь.
– Какой кошмар, – простонала дама.
– Нет, я вам определенно нравлюсь, – верещал тот.
Дама ретировалась.
Молодой человек Светлане жутко не понравился, а дама вызвала любопытство. Владимир Ильич их познакомил. Наше чудо зачем-то высказалась, что в картине возмутителя спокойствия находит нечто: уж начала подмечать, ее тянет противоречить. И что вы думаете, искусствовед поколебалась и двинулась оправдываться.
***
Настроились отношения с Вовиком. Оба на серьезные чувства не претендовали, и это представлялось удобным. Относилась к нему Светлана сугубо откровенно:
– Какой-то ты, парень, комолый, недостает в тебе чего-то, – говаривала она.
Однако именно нечто в Вовике присутствовало. На фоне его некоторой аморфности, несколько карикатурной претенциозности впечатляюще выглядывала сила духа, меткость, самообладание. Следующие слова Вовика, сказанные к концу зимы, Светлана даже как шутку не восприняла, проехали мимо ушей:
– Жениться что ли на тебе. Жена мне последнее время не годится. Вульгарная. А из тебя подходящий образец можно сделать.
Месяцем позже вполне определенное предложение Светлану удивило до крайности. Первым словом отреагировала так:
– У вас что, с супругой напряженность?
– Отнюдь.
– Так в чем дело? Про любовь от тебя я что-то не слышала. Изъяснись для соразмерности вещей.
– Брось ты, – поморщился Вовик. – Ты, естественно, мне нравишься. Разумеется, и чувства присутствуют. Но любовь, это слишком драгоценная штука.
Черт, съежилась Светлана, это слова Румянцева.
– Так в чем дело? – спросила вслух.
– Я же говорил, ты мне по многим параметрам подходишь. С тобой, Света, в свет можно выйти.
Светлана не обиделась ни на йоту. Действительно, Вовик признавал за ней, как минимум, породу. Собственно, все кроме Румянцева признавали. Но слишком все было просто, механично, в сущности, удачно. Выяснилось, тем не менее, предложение девушку задело.
Бабе нужен мужик – какая емкая, глубокая, отвратительная формула. «Бабе нужен мужик», – талдычили подружки и прочие доброхоты. «Мужик нужен бабе», настоятельно просматривалось в глазах окружающих.
Однажды, глядя в окно, увидела сценку. Пацаненок упрямо расстегивал пальто и выбивал шарф, мамаша силком впихивала обратно. Тот уворачивался, извивался. Наконец, маман опустила руки и безвольно потащилась за усеменившим мальчуганом. «Ну что, параметр, вперед!» – отчаянно произнеслось, и Светлана тронулась звонить Вовику. На правах будущей супруги.
Дав согласие, вдруг забоялась, что Вовик передумает. Отыскала в себе заискивающие нотки, пыталась угодить, исчезла колкость. Обнаружилось, что перспектива замужества опутала полностью, писать окончательно перестала. Вовик как бы приоткрылся, находила в нем значительность, даже мудрость. Пустилась совать ему под локоток руку на прогулках, в чем никогда прежде замечена не была. Кинулась чувствовать себя незащищенной, наотмашь заработало естество. Как-то при встрече спросила:
– Ну что, сообщил жене?
Вовик замельтешил:
– Э-э… м-м… в общих чертах.
Немедленно занедужила спросить, что означает «общие черты». И ни в какие ворота не шло – спросила.
Нападали минуты и Светлана видела, здесь что-то не то – психоз, вывих натуры. Вовик становился не мил, покрывался язвами минусов. Исчезала мысль, сумбур странных физических состояний, голода, нытья костей, ломоты в висках, корежил. Вдруг представляла себя корнями дерева, шевелящимися в хляби, жадно сосущими мерзкие, но живительные соки. (Кстати, уже обратила внимание, время от времени воображает себя деревом, пейзажем или аляповатым соцветием красок.) Но примечательно, когда выпадало на присутствие Вовика, прибегал сторожевой человек, давил, мял – не пускал малейшего отзвука.
Сильно сдружилась с Еленой. Та, как всегда, была в курсе – вводил Вовик. А вот Ирина мягко оттолкнулась, чем-то ее трасса судьбы Светланы не устраивала. Переживать по этому поводу наша героиня забыла, тем более что наперсница горячо в том поддержала, не упуская капнуть мутной водичкой на общую подругу.
Дело между тем устраивалось, Вовик жене уж и детали изложил. Вскоре и повидались. Особа была и на вид, и на слух настолько отталкивающей, что вызвала приступ острой неприязни к Вовику… Тот начал приходить к невесте домой. Родители отнеслись бесстрастно, сестра не приняла (в Румянцева она была влюблена), Артем немного покочевряжился и прислонился – держал себя с ним Вовик умно. Свадьбу сделали небольшую.
Потекла пристойная жизнь, вошла в новую среду, что само по себе было интересно. На фоне прежней жены Света выглядела разительно. Впрочем, круг от прежнего практически не отличался, те же разговоры, намеки, флюиды.
Обратно принялась писать. Обнаружила, что потускнела идея. Совершенно исчез азарт, окончательно обнажилась искусственность сюжетов. Однажды начала перебирать наработанное, ничто не нравилось. Перла в глаза незавершенность, палитра несла мотив какофонии, не унималось чувство безнадежности. И стоит признать, убавил его Вовик… Он весьма уважительно к Светланиному чудачеству относился. Характерно, что с ним женщина откровенничала о живописи напропалую. Когда карандашом набросала его портрет, Вовик шутливо ударился в стон, чмоканье, дерганье головой. Светлана запустила делать портрет маслом и не без удовольствия помучилась.
Среди друзей Вовик устроил гражданке беспощадную рекламу. Вообще, его игривое и вместе настоящее восхищение грело. Именно он в итоге укрепил в направлении, Светлана в который раз углядела способность мужа так или иначе выйти на положительный результат.
Произошло следующее. Между новыми знакомыми Светлана прослыла лицом компетентным, с художественным вкусом. Жёны нуворишей сплошь страдали обустройством жилища – неизбежное веяние. Супруга делового партнера Вовика, женщина небезосновательно претенциозная, расположилась одалживаться консультациями Светланы. Комнаты ее были с выкрутасами, дорогой мебелью. Теперь Галина затеяла облагородить внутренность живописью. Пейзажи, что висели в художественных салонах, и на которые жадно и немощно смотрела мадам сюда не шли.
И Светлана решилась. Давно заграничные фильмы притягивали ее внимание в том числе интерьерами, картинами. Журналы. После очередной поездки с новоявленной приятельницей в салон Светлана не могла унять волнение. В конце концов встала за мольберт, набросала пару сюрреалистических эскизов. Затем сделала несколько абстрактных этюдов. Предложила Галине посмотреть, – выбранное-де Светлана исполнит в натуральном виде. Галина пустилась страдать, ей хотелось все. Светлана сама поставила акцент, Галина недоверчиво – ей так и не верилось, что это возможно – кивнула головой.
Как ни старалась приятельница всучить деньги, Светлана не взяла. Занимательно, что на демонстрации все стремились держать себя манерно. Кстати, по случаю умудрила Галина фуршет, впервые, тем зародила традицию. Нечего и говорить, что Светлана оказалась персоной. Вовик разжился фанаберией и затаенным попечительством к жене… Предложения посыпались как из худого мешка. Самым решительным образом замаячила перспектива деятельности. Муж шел, что пробка из бутылки шампанского:
– Ты представь, какие знакомства можно заполучить.
Светлана сопротивлялась. На некоторые просьбы, правда, откликнулась, но деньги категорически не принимала. Вовик журил: «Это не дело, пойми, перестанут просить». Пошла на компромисс – подарки.
Отчего-то побаивалась доложить о выходках Владимиру Ильичу. Решилась. Не ошиблась, поощрения не случилось: обозвал занятие ремесленничеством, удобрением для метастазов пошлости. Консервативен, что там, был мужик. Однако потребовал наглядный отчет. Притащила эскизы. То что она сделала для Галины, не одобрил. К другим работам был снисходительнее. Завершилось забавно, Владимир Ильич засуетился и вытащил из загашника несколько своих пейзажей. Запальчиво объявил:
– Если на то пошло, например это выглядело бы органично.
– Ну, давайте предложу, – несмело выронила подопечная.
– Вообще-то, уважаемая, эти вещи не для украшения закромов, – проворчал Владимир Ильич и добавил: – Собственно, предложи, если ты так настаиваешь.
И сбыла девушка три пейзажа, и как лихо. Во-первых, цена. Сколько она мастера предварительно не пытала, тот не сдался: «Да что там, в пятницу рубль, пожалуй. Это зарисовки, эфемерии. Здесь я и писал-то гнилью. На приправу, и довольно». Светлана же устроила аукцион. На одной пирушке улучила емкий момент, провозгласила:
– Ребятушки, одолжите вниманием! У меня есть нечто на ваш суд!
Ребятушки одолжили и Светлану понесло. «Это один местный, очень приличный художник…» И такого напластала, что сама себе дивилась. Впихнула три картины по цене против номинала очень достаточной… Когда деньги Владимиру Ильичу отдала, у того брови вспорхнули. Поблагодарил, впрочем, сдержанно, стал комиссионные всучивать.
– Я себе уже отмерила, – сбрехнула Светлана.
Владимир Ильич упылил на кухню и притащил бутылку дремучего портвейна.
– Давай что ли оботрем гешефт. – Просто пятнадцать лет было дяденьке. Света наслаждения такого давно не получала.
Вовик настаивал на открытии фирмы по художественной консультации. Так и назовем, «современный интерьер».
– Ты пойми, – пилил, – деньги в быт сейчас вкладывают бешеные. Щеки наесть можно широкие. Давно известно, одну дорогую вещь продать выгодней, чем десять дешевых.
– Что ты все с выгодой. Не по душе мне это. И потом, теперь все, кто мебель продают, консультации делают.
– Э-э, знаю я. Ну, покажут проспекты. Там и объемы, и архитектура иные. Чтоб в наши апартаменты зарубежную мебель поместить, воображение и нужно. Уж не говорю о прибамбасах… А про душу – я на что. – Скалился Вовик.
Отвернув голову, Светлана закатывала глаза… Вовик наседал:
– Нет, ты послушай насчет души. Подвижничество иногда и делает людей великими, но не счастливыми. Для убедительности – не мной сказано. Надеюсь, ты к величию в очереди не стоишь?
Светлана покорно усмехалась.
– Прикладные вещи тоже профессионализм нарабатывают. Наконец – ты уж прости за собственное мнение – правильно выбранная цель это реализация не идеи, а дара. А твой дар – вкус и способность его обосновать. То, как ты можешь говорить, возможно, в тебе главное.
Окончательно наладились жить. Мутным, порочным теплом навалилась весна, загулял хлорофилл, все глубже отступала ночь. Обескураженная, всю жизнь шельмовавшая над Светланой мятежность обветшала, утратила контуры.
Впрочем изредка товарищ ловила в зеркале облик незнакомой женщины. Красивой, сделанной, с продуманным макияжем, чуть заметными морщинками подле глаз, дающими и без того прохладному взору отточенность. Стервы… Вздыхала. Шла в кухню мыть посуду или гладила по голове Артема. Либо бессмысленно упирала взгляд в раскиданные в ее «рабочем углу» картины.
Купили новое жилье. Светлана внесла лепту, но о самодостаточности не призналась, свалила на родителей. Когда пришел Петя и начал говорить про «болезнь» Румянцева, сразу зажгло интересом, но показать этого не пустила:
– Причем здесь я? Мужняя жена.
Петя мычал, переступал с ноги на ногу.
– Не чужой, отец ребенка все-таки… – Помрачнел. – Ведь он по-божески расстался.
Светлану всколыхнуло, выдавила нехорошо:
– Во-от как!.. – Тут же взяла себя в руки. – Действительно, не отрицаю. Но не понимаю, что могу сделать.
Вслед уходу Пети обнаружила мстительное ликование, но заставила себя устыдиться. Усердно думала, постановила: «Пойду». Много слов внутри произнесла и, понятно, ничего при встрече не сказала. Совершенно не готова была к облику Румянцева. Мертвое, костяное лицо, молочные, безжизненные губы. Впалые глаза, матовый взгляд. Чужой напрочь человек.
Мямлили. Никак не могла вспомнить позже, о чем. Единственное желание было впредь не видеть этого человека.
***
К осени таки сляпали фирму – докучлив был Вовик. Он все и организовал. Выкроил в одном быткомбинате комнатешку, приволок мебель. Рекламу дал. Владимир Ильич сообразил Светлане помощницу, хоть функции ей так и не очертили. Дело не пошло сразу. Но опять Вовик прав вышел, в иную жилу попало.
Прежде всего отлынивать от занятий Светлана перестала. А дальше в самом деле знакомства начались. Только не в бизнес-среде, как планировалось, а в художественной. Произошло враз, Светлана и рукава закатать не успела, а по локти в богеме. Очень пустился похаживать к Светлане рисующий люд, потому как одной из статей производства придумали торговлю произведениями искусства. На фирму начали таскать изделия молодые, неприкаянные художники. Фиалки Монпарнаса, обзывала их за глаза Света, ибо некоторые до синевы обретались на городской площади, пытаясь сбыть продукцию. Приносил картины и Владимир Ильич, пусть считал фирму профанацией. Бурчал:
– Поганое время. Неучи, дилетанты прут. По идеологической целине пошлятину волокут. Не про тебя говорю, ты неуч, но с глазом. Впрочем…
Любопытно – когда на паперти терлась, барьер перехода к посвященным виделся непреодолимо высоким. На деле не заметила, как порог переступила. Уж маститые, бородатые Светочкой зовут, ручку целуют, бросают небрежно:
– Брусиловский в Нью-Йорке выставку дает.
Гульнула с одним живописцем. Экземпляр бороду не носил и напросился писать портрет, но цель была слишком очевидна. Собственно, особо не лукавил. Потешила одноразово и отошла. Правда, тот и не домогался. Взгляды между тем преисполненные посыпались, что и требовалось.
Вовик часто сиживал у Светланы. Комната ее соседствовала с косметическим кабинетом и там он стал душа. Завидев в окно его автомобиль, косметика возбуждалась: ожидались новый анекдот, история, любезный разговорец, а то и вещички. Если Светлана знала лишь начальствующий элемент, впрочем, частично, то супруг разоблачил персонал досконально. Анекдотом, скажем, обносил всю хабазину и вообще с учреждением складывались деловые отношения.
Снова начал похаживать к Артему Румянцев. Показывался и Светлане на глаза. Обновился, налился смуглостью, стал старше. Не исчез совсем испугавший в последнюю встречу омут в зрачках, однако ясно было, от недуга ушел… Привлекательным, пожалуй, стал мужчина. Странно, в отношении к нему Светлана различила хорошее спокойствие, даже теплоту, ей богу, возникало желание поболтать о пустяках. В конце лета Румянцев оные несуразности поколебал.
Однажды увидела бывшего, почтительно остановившегося в дверях ее «кабинета» (Светлана никак не могла принять слово офис). Понравился всплеск удивления.
– Не предполагал, – признался мужчина. – Темка говорил, что балуешься, но так серьезно… Которое здесь твое?
Светлана смутилась. Тут были ее вещи, но самое добротное держала дома.
– Ничего путного нет. Дома. В другой раз.
– Да, в другой раз, – выговорил Румянцев тихо. Потупил взгляд, рукой подбородок тронул. – Об этом и речь… – Не глядя, сказал жестко: – Уезжаю я. Как сложится дальше, не знаю. Нужно, чтоб ты была в курсе. Если будешь подавать на алименты, делай это скорей.
– Какие алименты, о чем ты, – сразу откликнулась Светлана. – Что означает «уезжаю»?
– За границу.
– Совсем что ли? – взбодрила брови.
Румянцев качнул головой, вздохнул.
– Не знаю, возможно.
– Как это не знаю?
Андрей говорил туго, смотреть избегал:
– Ситуация сложная, неясная… Словом, коли от алиментов отказываешься, нужна бумага. В общем так, я связи с вами… – помешкал, – с Темкой терять, понятно, не стану. Уведомлять о себе периодически буду. Если понадобятся деньги, вышлю.
Ушел и женщина поняла, растеряна. Ну, уезжает человек, оно и спокойней, определенней. Но именно покоя и не наблюдалось… И уяснила вскоре. Румянцев первый, вопреки желанному, необходимому мнению о нем, делает сильный, размашистый шаг, бросает организм в иное дыхание, пространство. Совершает то, что подспудно взращивалось в Светлане, подавлялось хламом бытия и всегда томило гнетом присутствия.
Артему было обрисовано о папиных демаршах расплывчато, через три месяца пришло письмо. Ничего конкретного не содержалось, кроме вопроса о размерах сына и обещания появиться после Нового года с подарками.
Вышла замуж Лариса, сестра, озаботила Светлану сверх меры. Мужичонка попался ветхий и пустой, белозуб разве. Другое дело, и Лариска в первом десятке не стояла, да и лет имела число укоризненное, однако кровное потешилось. Жить намерялись у родителей и тягу ездить к родным у Светланы немного окоротили.
– Родная свояченица пожаловали, – с пошлой галантностью шаркал ногой змей. – Уж как рады и печатными буквами не нарисуешь.
Светлану крутило. Странно, угождал матушке. Лорка экстерном очутилась на сносях, жутко подурнела и сестра принялась ездить к ней, выгуливать, испытывать жалость и материнское чувство. Лора постоянно дребезжала о сосках, пеленках, бытовых мелочах, чего Света за собой не помнила, и сперва жалела сестру пуще, но увидела, что выслушивает без досады и едва не с завистью. Окончательно подивилась, когда так начала поговаривать:
– Глупая я, прошалила юность, не доверилась маме. Научилась бы делу, натуральной жизнью жила.
Лора совестила:
– Тебе ли жаловаться? Семья, квартира шикарная, фирма, за рулем собственного автомобиля сидишь.
– В общем да, – виляя ладошкой пыталась остановить узорчатую, пуховую снежинку, – везде жизнь коверканная, не своим люди занимаются. Мне ли привередничать. – Теснилась к сестре, обнимала бережно. – А возьму и рожу тоже. Если б пообещали пятерню, тут бы, не сходя с места, опросталась.
Хрупал, умирал под ногами юный, искристый снежок, шалил в легких пряный морозец. Светлана подхватывала с земли кусок снежной ваты, сжимала до слякоти, смотрела на красную, мокрую ладонь. Трунила:
– Гульнуть на стороне, пожалуй.
Прыскали обе, нежно стукались висками.
В новогоднюю ночь безотчетно приставала к одному дяде. Вела себя пьяно, безобразно. Муж устроил сцену. Светлана сначала извивалась, потом озлилась и развернулась перечить. Дальше вспомнила прежние новогодние праздники, опала, загрустила. Кончилось тем, что обратно с Вовиком нарезались и хорошо помирились.
В марте за день до именин Артема образовался Румянцев с ворохом подарков. Выглядел импозантно и был улыбчив. Вовик предложил посидеть: «Справлять день рождения парню будем завтра, но я полагаю, и сегодня не грех раздавить бутылочку».
По рюмке выпили, и Светлана не удержалась:
– Ну, расскажи, что, почем?
– Яркого нет, – нехотя отчитывался Андрей. – Жизнь сосредоточенная, размеренная, сугубо деловая.
– А общение? Ты же языка не знаешь. Как вообще среди чужих?
– Мне языка хватает. А насчет чужих – достаточно русских. Сверх меры даже (личное блеснуло). Можно, словом, жить. Там хорошо, где нам хорошо.
Посидели недолго и сносно. Мужчины нашли темы. Румянцев был спокоен, даже вял, Вовик радушно пылал. После ухода Андрея, однако, подергался, отголоски в Светлане принялся выискивать. Потешилась – да, дескать, таковые имеем. Ночью приставал и она не ответила. На другой день, когда Румянцев привел сына, Светлана даже поздороваться не вышла.
В перевалку, монотонно шагали деньки. Никакие силы не моли сдвинуть лежащее сутками над головой небо. Либо деятельность, либо некая дурная молекула сотворили с нашей подругой историю. Утром и в иные часы подвергалась моциону – задрав голову, рассматривала забавы красок и форм. Многое вокруг стало техническим и неизменно провоцировало прием. Этот блик можно достать белилами, подмешав стронциановой желтой. Здесь фактуру рыхлой земли недурственно воспроизвести мастихином, смешивая марс коричневый с кадмием оранжевым. Погань, что и в жизнь это втемяшивалось, она представлялась заведомой, употребляемой, разворачивающейся в чередование событий и фактов.
Взрыхлила малость текучку Юля с требованием соорудить ей роман. «Николай, подлый, как он может, пустился в тяжкие, возомнил о себе, при всей моей самоотверженности».
Ну так Петя! Для него сказка наверняка не кончилась, участвует Светлана. Юля вытягивает губки, упирает ручку в бок. Петя? Он что теперь?.. Фирма? В полете? Хм… Что-нибудь еще есть? Впрочем, почему не Петя.
Светлана душевно занимается устройством. Ширяев уехал, теперь с Петром общаться можно. Справедливости для, перед отъездом тот просил о встрече, Светлана отказала. При общении с Петей роняет ненавязчиво – сын интересуется – что там слышно о Румянцеве? Он приходил сам, хотел поведать, но, надо думать, Вовиком смутился… Петя бормочет что-то невнятное, кажется, тяжелое – знать, дело нечистое.
Уж сама по сторонам зыркает – чтой-то вы, девушка, закостенели. Улыбочка блудливая к собеседнику стремится, глазенки поволокой мутятся, пальчик нет-нет волосы тронет. А куда денешься, такова се ля ва.
Ехала в машине, за рулем сидела – другой раз Светлана по надобности и без забирала авто, Вовик с напарником ездил – и мелькнуло на пешеходе знакомое лицо. Ба-а, это же Толя «окучиватель», что сердчишко у гражданки потревожил. Притормозила, к бордюру авто прислонила. Да через полминуты мотором буркнула. Сокрушалась: дьявол, если б нечаянно встретиться, очень даже можно было побеседовать.
Гуляет ветер, листает страницы.
В интимный час однажды Вовик предложил забеременеть. Враз почувствовала отпор.
Ан и весна сызнова пожаловали, озеленили натуральность. Вот и лето потопталось да прошагнуло, только и делов, что в Сочи погрелись, румянцем обзавелись. Справила, скажем, Светлана небольшую пакость с безусым местным альфонсом. Нагло, чуть не на глазах мужа. Бабьего не потешила, а так, озорства из, от волглого, настырного, пахнущего адреналином воздуха. Для жирности в перечне… Брала с собой и мольберт, однако в бауле пролежал. Там же в теннис один дядя одолжился поучить. И смотрите, пошло. Когда с Румянцевым существовали, полюбила Светлана в телевизор вслед за ним болеть, хроником сделалась. А тут телом коснулась и мышца обрадовалась.
Осенью в группу обучающихся проникла. Следом Вовик поволокся, однако рохля из него так и выступал, кондового бизнесмена не получалось. Светлана брезгливое лицо строила – «не позорься». Отвык. Выправила лицо – оно лучше, когда меньше.
К Новому году еще происшествие. Стояла однажды Светлана в офисе. Минута выдалась бездельная, возила пальцем по стонущему стеклу. К входу в контору – на первом этаже располагалась фирма – подъехало такси. Выдвинулся из него безукоризненно и непривычно одетый мужчина. У Светланы палец остановился и брови шевельнулись. Когда же увидела, что это Румянцев, аж в лодыжке кольнуло. Встретила сидя за столом, взглядом прочным и суровым отчасти.
– Цветешь, прямо скажем, – поставила в известность.
– Как всякий одинокий мужчина, поглядываю на себя, – улыбнулся близко знакомый. Хотел, похоже, ответную любезность сказать и… воздержался. – Тут вот что (Румянцев потер подбородок, так нравился Светлане прежде этот жест), надо бы поговорить.
– Я вся внимание. – Жест Румянцева разогрел в Светлане несколько игривый тон.
– Давай где-нибудь посидим, разговор может сложиться непростым.
– Это я понимаю, это по-западному. В ресторан, да?
– Да.
За столиком Румянцев разговорился, докладывал о бытии. Не натужно, признаки рекламы отсутствовали. Обычное откровение, желание поболтать – ни на что иное это не смахивало, оттого переход к делу был неожидан.
– Приезжайте жить в Венгрию, – Румянцев улыбнулся, только этим и обозначил нелепость рекомендации.
Светлана опешила. Попросился было смешок, но осекся. Столь разнообразно здесь можно было реагировать, что множество и обернулось ничем. Смотрела на Румянцева. Глаза, уши, нос – все находилось на месте. Заставила себя улыбнуться.
– Жить?
– Да, там живут.
Светлана опустила глаза:
– А почему в Венгрию?
– Мне нужен Артем.
– Мило.
Румянцев заерзал на стуле, подышал.
– Тут такое дело. Мне страшно одиноко. Собственно, и не одиноко… Словом, я скучаю без Темыча.
– Возвращайся, что тут сложного?
– Нет, лучше вам туда приехать.
– Кому лучше?
– Вам, я же говорю. Лучше, поверь… Ну, и мне.
– Ты в курсе, что я замужем?
– Ехать нужно, разумеется, всей семьей.
– Даже так!
– Однозначно.
– Андрей, памятуя о твоей политической неприкосновенности, мне бы не хотелось характеризовать твое заявление.
– Выслушай, прошу. Понятно, что это выглядит довольно странно.
– Да, для эпитетов здесь есть простор.
– Подожди, ты, надеюсь, не считаешь меня идиотом. Ничего странного нет, обычное деловое предложение. Итак, относительно тебя. Я, естественно, интересовался. Впечатление такое, что фирма твоя надуманная. Рисовать ты сможешь и там. Муж. Нам нужен толковый парень. Я справлялся, Владимир подходит.
– Нда, тебе не позавидуешь. Такое громоздкое приложение к сыну.
– Напротив, очень удобное. Это тебе в пику. Ты все-таки дай мне поболтать. В принципе после нашего расставания мы говорим впервые. Попробуй посмотреть с этой точки зрения. Случается, что так проясняется хотя бы пережитое… Итак, речь идет о вашем переезде в Венгрию на срок, который выберете сами. Манки: деньги, впечатления, знакомство с западом в перспективном, активном плане. Препятствия. На мой взгляд, главным обычно является инерция психики, уклада. Об этом и намерен сейчас сказать.
Выпили, Румянцев закурил. Светлана жадно разглядывала его.
– Я размышлял как повести разговор и надумал поведать, что произошло со мной. Знаешь, замечательно помню вечную борьбу с собой – глупую, бессмысленную. Скажем, был безудержным вралем. Решил с этим сражаться, но не из принципиальных соображений, а из зависти. Изжил в себе лживость, наблюдая за одним сверстником. Он пользовался всесторонним уважением, был честен, и я решил, что берет этим. Словом, подсматривая за ровесниками, алкая дружбы и прочего, выращивал в себе чужие манеры, даже черты характера. Но кумиры, условия уходили. Менялись диоптрии. Помниться соорудил формулу порядочным быть выгодно. Уравнение на редкость скоро не выдержало испытания. Удовольствия помещал в фундамент – мимо. Решил, что музыка, призвание. Проехало. Семья, работа – ты знаешь. Взору представало нечто бесформенное. Так что же я с собой сделал? А вот что – приучился к власти обстоятельства. Все, что происходило на твоих глазах, было проявлением этого… Итог? Элементарный душевный кризис. Но речь не обо мне. Вернее, обо мне потому, что я из него вышел… Итак, о чем бишь я? Все о тех же обстоятельствах. Мы зачастую живем в условиях, которые созданы чуть не подглядыванием за соседом. Сооружаем штампы, подчиняемся контексту. Возможно, стоит что-то ломать? – Говорил, конечно, продуманно, но, видно, отсюда и лежало в тоне ненастоящее. Однако следующую фразу сказал голосом живым: – Ждешь чего-то, мечтаешь, ковыряешься, а прошло и очнешься – неужели этого?