Вообще, замужество как жизненное колебание женщина не восприняла. Влюблена случилась в Андрея? Ну да, вроде бы… Разумеется, влюблена. Однако уж с Румянцевым затевалось серьезное, собственно, беременность состоялась, а произошел эпизодец с одним мальчишечкой.
Она видела, что Румянцев не чувствует ее, не разумеет. Как ни странно, это устраивало. Как бы возникал зазор, пространство, где можно домысливать то несуществующее, но потребное, что склеивает двоих и, во всяком случае, поддерживает совмещение.
Обабилась, к всяким идеалистическим выкаблучиваниям охладела. Переменила вкус: Андрей классику пылко не воспринимал, скажем, музыку слушал только западную, и Светлана следом. Другое дело, на живопись смотреть Румянцева научила. К тому времени многое ведала, ибо папа, углядев интерес доченьки, иллюстративные книги прикапливал, на прикладную литературу не скупился. Впрочем, и это существовало недолго. Как Артем на свет выбрался, так и отпало.
Беременность и появление сына были, пожалуй, первым устойчиво занимательным периодом. С интересом наблюдала за телом, возникла потребность делиться с кем-либо о внутренностях. Румянцева это бесило, не умея сдержаться, Светлана вынуждена была доставать свекровь либо ездить к родным. Кстати сказать, крепко сдружилась теперь с сестрой.
В момент образования человека кричала. Не так больно было, вполне терпимо, но требовалось заглушить, уничтожить ужас разделения. Странностей нашлось немало. До грохота в ушах, до колик раздражало сюсюканье, возня Румянцева с малышом. Ни разу притом не выдала этого состояния. Собственно, и один день без этого насилия доводил до исступления. Однако совсем дикими состоялись мгновения безмерной усталости, равнодушия к сыну, Румянцеву, набрасывающиеся невесть откуда, приближающиеся постепенно, с царапающим напряжением.
Здесь Светлана начала потихоньку понимать, что она, как говаривал Румянцев, немножко вольтанутая. Исток, несомненно, тот, что вовремя не полюбила. В пору юности, когда все нормальные девочки мечтают влюбиться, Светлане на мероприятие было наплевать. Собственно, она влюбилась. В Вовика. Но совершила данное на всякий случай, без организационно-регламентных операций. Как следствие, его «отход на север» прошел безболезненно. А сейчас понадобилось, приспичило. Что называется, заскала ногами… Андрей? Ну да, да. Но он родной. Одно из двух, либо родной, либо любимый.
Отсюда Светлана совершила вот какую штуку – влюбилась в себя. Именно тогда она начала прихорашиваться, крутиться у зеркала. По этой причине запустила перед мужем позы строить: тут спинку выгнет, там ножку выпрет. Андрей уткнется в книгу, равнодушный, отдельный. Ненавидела смертельно.
– Румянцев, ты меня любишь?
– Зачем? – кривил тот улыбкой уголок рта.
Ура! Слышать согласие было бы непереносимо.
Надо отметить, убереглась от превращения в наседку-квохточку. Старательно избегала прогуливаться во весь тротуар с коляской в компании молодых мам. Сторонилась многочасовых бесед о памперсах и прочем. Выручал Румянцев, он любил гулять с сыном. Ни разу не сказала, подразумевая Артема, нам, – «нам три месяца, у нас такой-то вес».
Особой бабьей сноровки не наблюдалось и часто находила себя беспомощной. Крупно помогала Татьяна, жена Сергея. Она разрешилась годом раньше и забегала почти ежедневно – проконтролировать, обеспечить советом, поболтать. Разумеется, к процессу подключились мама с сестрой. Характерно, где-то здесь начала Света испытывать к маме вескую нежность, чем раньше, приходится признать, себе не досаждала.
Встретила Вовика – Артему к году подходило, жили не размашисто – в магазин с сыном направлялась. Тот сам подошел. Светлана и узнала не сразу, поплотнел, в коже, очки надел, окоротил волосы, на макушке высвечивала тонзура – возмужал. Потрепал малыша за щеку, улыбался.
– Нет, тебе малый просто к лицу, просто, Света, ты в самом выгодном свете.
– Где там, – вдруг застеснялась девушка: что-то пальтецо неказисто, неудобно на плечи надавило, прическа не так легла.
– Я настаиваю.
Начал рассказывать про себя: ребенок, жена милка, сам семидел. Жизнь употребляется за обе щеки. Расчудесно, словом. Светлана ежилась от желания уйти. Подойдя к магазину после расставания, в витрину на себя взглянула. Сейчас же взгляд убрала. Тут Артем заскулил, пихнула в рот соску: «Замолчи».
***
Наверное, в эпизоде с Чайкой существовала органика. Светлане он по гамбургскому счету был неинтересен, но сам вычислил женщину мгновенно. Просто всунул в нее руку и взрыхлил дремавшее, неутоленное любопытство. Особо с ней и не рассусоливал, а распоряжался через Андрея:
– Реализатором Светку поставим, – произнес, например, и Румянцев без задних мыслей поинтересовался: «Пойдешь?» В Светлане вздрогнуло зябкое негодование, она согласно окунулась в швейную машинку, застрекотала.
Находясь со Светланой вдвоем, когда возил на реализацию или оттуда, Чайка молчал. От него исходила раздражающая и глубокая власть, которая сжимала женщину, заставляла ежиться, выцарапывала несвойственные, как бы экранирующие потоки словоблудия:
– Я Румянцеву говорю, не закрывай на ночь форточку. А он, дурак такой: вдруг мне приспичит с женой баловаться, зачем других людей пугать.
Эта непереносимая, безвольная глупость оставляла чувство, будто под гипнозом заставляют раздеться на виду толпы. Когда увел Чайка к себе, она знала что произойдет. Это была неизбежность. Старалась ни о чем не думать, но существо зудело – так надо. Не от желания, а наоборот, чтоб избавиться, скинуть гнетущее, липкое наваждение.
Настолько было ясно как мучается Андрей, как поведет себя Чайка, что, выйдя из цеха, Светлана богу поклонилась за звонкую, мглистую пустоту в сердце. Впрочем, в горле лежала сухая, вялая горечь. Даже позлорадствовать не сумела тому, что, подъехав на машине, Чайка не открыл дверку и не распорядился сесть, а вышел и, заметно волнуясь, попросил:
– Света… это, ну… поедем ко мне, выпьем немного. Посидим просто… Поедем, а?
А дома оказался брат Чайки. Светлана удивилась, что тот сидел до конца, не ушел, как водится в таких случаях, выпив символически. Когда, часа через два, Чайка разве не с облегчением выпроводил ее, женщина испытала досаду от нескладного, незавершенного дня.
Впрочем, симпатичным явилось избиение ее Румянцевым. Ему это столь не шло, что хорошо усилило чувство недоразумения. Несколько позже экзекуция, такая проникновенная, высветила хоть и сладкую, но как бы взятую взаймы боль.
Первое крупное расставание сильных переживаний Светлане не дало. А то и принесло некоторое наслаждение. Ее не трогало, что Румянцев если не победил, то не проиграл, оказался достаточно стойким человеком. Наиболее язвящим состоялось, что причиной подобной разрядки явилась, безусловно, она. Не стеснялась признаться, муки Румянцева – всем существом различала их – вызывали теплоту. Не от разогретого самолюбия – просто так.
После размолвки могла бы жить и одна, но досаждали родители:
– Боюсь, в тебе живет нечто грешное, – настаивала мама. – Если мы, родители, конечно, выдержим, то там хрупкий, ранимый и, поверь мне, неплохой человек. Ему трудней.
– Не знаю, что произошло, и не напрашиваюсь знать, – в крайней степени удрученности доказывал отец, – но я не могу избавиться от чувства собственной вины.
***
Уместно почувствовала себя женщина в институте. Здесь в гендерной сфере царила атмосфера пикантной интриги, разговоры сочились недомолвками, намеками, обещаниями. Нагромождения словес, которые городили записные ловеласы, не пропадали втуне – удавалось вести себя реактивно. Прижилось в ее отношении определение «милая чертовка» и Светлана без колебаний таковой себя ощутила.
Без особой нужды гражданку стали брать в командировки, и ей понравилось ловчить в обстановке интенсивных натисков. Наиболее домогающимся оказался напористый и молодой «научный светильник», по ней, «окучиватель», по нему, который через месяц после ее появления поделился:
– Светик, я поспорил на ящик водки, что у нас с вами – произойдет… Я предлагаю вам два ящика водки, в итоге мы оба выиграем.
Света принялась сомневаться:
– Но вы отчего выиграете?
– Как же! Если не произойдет, то я просто ставлю ящик водки. Если произойдет, ставлю все тот же ящик, ибо один компенсируется выигранным, и… само происхождение.
Света подумала и отказалась.
В командировках «окучиватель» чертил план атаки:
– Итак, у нас три дня. В первый я выбираю французский метод. Цветы, шампанское, вообще галантность, вообще ресторан и прочие вообще… Далее, при вашей несокрушимости, на что я не хотел бы надеяться, нанайский метод. Отчаяние, слезы, я извиняюсь, сопли, прочая атрибутика. Я очень на это рассчитываю… Наконец – вы просто не оставляете выбора – сицилийский метод. Кинжал, раскаленный утюг, иглы для подноготных пространств. Уж вы не обессудьте!
– Уже чувствую, сицилийский мне наиболее близок, – шутливо возбуждалась Света.
– Ловлю на слове, с него и начнем.
Он таки разбередил Светлану на адюльтер, но согрешила не с ним, хоть в командировке находились вместе. Подчинилась позыву, отчасти бзику поперечить «окучивателю». Будучи с ним в ресторане, соглашалась на приглашения к танцу навязчивому молодому человеку от соседнего столика. Тот завел ее в свой номер, пылко и, надо сказать, приятно овладел. Запомнилось тем, что по прибытии домой Светлана обнаружила неуемную сексуальную страсть и до неистовства ласкала Румянцева, чем вызвала у него некоторую озабоченность.
Внезапно стала ревновать мужа к Артему. Возможно, наоборот. И впрямь, мужики задружили. На удары судьбы Артем жаловался непременно Румянцеву, маму принимал, как должное. Она затеяла не в прямую, как бы ворча на долю вообще, плакаться маме, и та сразу угадала:
– Знаешь, у нас это кровное. Я на твои отношения с папой жутко нервничала.
***
Порошами, коротким унылым днем, узорчатой изморозью на стекле разряжались зимы; легким румяным облаком, постылой душной ночью, тяжелой докучливой истомой проскальзывало лето. Неутомимо осыпались отягощенные сутью и сутолочью листки календаря.
Поссорились с Татьяной. Дети что-то не поделили, занялись реветь. Мамы туда же. Пошли бабские разборки (мужиков рядом не было). Дети уж и забыли, а мамы – воронье – такого наворотили, что два месяца друг от друга откидывало. Румянцев с Серегой смеялись – пусть их. Потом Сергей Татьяну притащил и бутылку к ней. Рассудил так:
– Слово нехорошее скажете – одной в правый глаз, другой – в левый. И решайте, кому какой ближе.
И вообще, наладилась Светлана одно время ссориться. То со свекровью – Румянцев сопел, но молчал – то со своей сестрой. Тут Румянцев не сдюжил, золовку он прочно привечал.
Пожелала Света английский язык освоить и не преминула. Пошла с приятельницей на курсы, дело двинулось споро. Наловчилась читать книги на исконном языке. Дошло до того, что в разговорах начинала делать мысленные переводы на английский, оттого совершенно отключалась от сути и попадала в дурацкие ситуации. «Ты жить будешь – нет?» – интересовался частенько Румянцев, беседуя с ней. Вслед за английским ударилась в немецкий.
Расположилась приставать к Румянцеву относительно его музицирования. Что песенки сочиняет, естественно, видела – тот и не прятался. Но делал их мужчина для внутреннего пользования, на посторонний слух бессвязно, целое фактически не воспринималось. Однажды попросила:
– Что ты все про себя мяучишь. Спой хоть раз натурально.
Румянцев отмахнулся, как от мухи, и Светлана обиделась, стала настырничать. Однажды он психанул и нечаянно оскорбил, оставила домогательства. Раз, впрочем, Румянцев в хороший, грустный час спел – Сергей с Татьяной еще присутствовали. И действительно, исполнил душевно, у Светланы нутро осветилось. Она вплоть до сна тихая состоялась, потрогать хотела супруга и не решилась. Словом, жила недурственно.
Нападала странная, глухая тоска. Зимой преимущественно. Однажды что-то в голову втемяшилось, уехала к родителям без Артема. Без уведомления. Вечером позвонила: «Андрюша (Андрюша!), я несколько дней у родителей поживу». Тихо, со страхом произнесла… Румянцев долго молчал. «Поживи». Теперь же защипало. Еле утра дождалась, на такси домой прилетела. Все это выглядело подозрительно, нелепо, только и стучало: ах, какая гадость! Но не пересилила себя – Румянцева хотела видеть до смерти. И точно, тот занервничал… В другой раз заныла: давай еще ребеночка соорудим. Румянцев отказал. «Ну и не надо», – мысли спокойно исчезли.
Одно время полюбили гулять вечерами по симпатичной укромной аллейке.
– Господи! – признавалась Светлана. – А звезды-то какие!
Румянцев внимательно разглядывал явление и соглашался:
– Пожалуй.
В такие часы доводилось товарищу грузно обнять женщину и ей становилось славно и бездумно. В тот же период Румянцев, никогда прежде не даривший цветов, без причины притащил домой букет.
– А? – игриво спросил. – Каков я из себя?
– Дурак такой! – забрала цветы Света. – Денег в доме нет.
Немедля пошла, купила на остатние деньги продукты («курица-табака» было ее фирменное блюдо) и бутылку сухого вина. Долго дурачились ночью, и Светлана чувствовала себя маленькой.
Наладилась наша мадам курить и разговаривать о интимных штуках с Ириной Репринцевой. Та рассказывала истории, Светлана загадочно отмалчивалась и чуткая Ирина рекомендовала:
– Измени.
«Дура я», – думала Светлана и, поместив на лице скудную улыбку, отрешалась.
Невзначай немножко влюбилась. В «окучивателя». Но узнала об этом, когда тот вышел из ее жизни, как из тесной комнаты, вежливо прикрыв за собой дверь.
– Ну, ты и животное, – жестоко напившись, рассудил он на другой день после той Светланиной демонстрации.
– Вы, Анатолий, за собой следите. И попрошу вне деловых мероприятий со мной впредь не беседовать.
Он и перестал беседовать. Старательно избегал встреч, а при неизбежном общении столь искусственно напяливал безмятежную гримасу, что белели кончики ушей… Светлану обуяли мысли о нем. Через некоторое время Анатолий себя осилил и обратно научился шутить, но исчез огонек во взгляде. И Света держалась холодно, но по завершении разговора наполнялась окаянным бременем. Вскоре тот уволился.
– Я нашему знакомству честно рад, – исповедовался на прощание. – Ящик водки, само собой, жалко, но сколько емких минут пережил… Ты, Света, женщина инакая. Я прикидывал, таких вроде бы не встречал. Держи себя, не меняйся.
И затомилась девушка. Правда, недолго. «Ох и дура я», – заключила однажды, готовя на кухне и глупо улыбаясь.
Снова к Румянцеву приставать намерялась: «Скажи, любишь меня или нет?» Не сомневалась, тот слова боится и не признается. Ночью просыпалась, смотрела на тусклый силуэт мужа. Чужой по сути человек, двадцать лет где-то шарабохался с тем чтобы зацепить походя, лечь рядом. Нелепо! Отворачивалась, осуждала судьбу… В иной час лазала рукой по Андрею, такому родному, накатывало – влезть в него, в щелку какую, за бугорочек спрятаться, чтоб никто в мире не подошел и не трогал, не тревожил нехорошую душу.
Притча – сломала зуб. Передний, самый видный. Артему орех вынимала и пожалуйста.
– Тебе идет, – рассудил Румянцев.
– Идет! – огрызнулась Света.
Через месяц муж уточнил:
– Так и будешь ходить?
– Буду! – зло отбрила Света.
Более полгода ходила со сломанным зубом… Был период – перестала в зеркало глядеться. Прежде педантично шила себе новое, а нынче оденет что в руку попадет.
– Лахудра, – как-то подтрунил Румянцев.
– Не твое дело, – отрезала Света.
И вдруг разбогатели.
Чтоб очень уж любила Светлана богатеть – нет доказательства. Случалось ей хорошо и в бедные времена. А разбогатели зело: в кошелек заглянешь, деньги лежат. Подначивать насчет квартиры она начала.
– Чего тебе тут не живется? – лениво отбояривался Румянцев.
– Может, я от тебя уйти собираюсь. Ты мне квартиру оставишь.
Когда справили жилье, ночами снилось, куда гвоздь вбить. Ушла с работы. Румянцев от богатства тяжелым стал, я, говорит, нуворищща, пусть баба дома сидит, суп греет. Уволил. Света за суетой и погоревать забыла.
Влезла в аэробику, по экстрасенсам прошлась. То Юлия ее потаскала – большая любительница. До церкви добрались. Время, сказать есть, употреблялось.
Румянцев гулять начал, пить. Светлана поначалу затужила, а потом привыкла. Вот пировали у Репринцевых на даче. Народу много. Светлана пошла по нужде, да мимоходом Румянцева с Ириной застигла. Тот женщину целует и руку ей на пресловутое место кладет, а Ирка, подруженька веселая, глаза зажмурила и той руке своей помогает. Светлана по делу сходила и обратно вернулась. «Видела я», – говорит на другой день. Спьяну-то тебе чего не приблазнится, отвадил Румянцев. Вот и весь разговор.
Не скучно было жить. Увеличивался в объеме сын, не слышно гудел на кухне холодильник, солнце, добросовестно грея, протискивало трепетный луч в угодливую, согласную на все квартиру.
***
Надо полагать, наиболее определенное отыскание себя началось у Светланы с отношений с Ширяевым. Все что происходило до того было потоком событий, времени, – рефлексивное, инстинктивное, осмысленное, но не созданное. Не нравился ей Ширяев. Оттопыренные, вялые уши, несуразные пропорции лица, прямой, точеный, неуместный нос. Неопрятная фигура. Высокий, гиблый голос… Но он обволакивал, завораживал Румянцева. Тот настораживался и недолюбливал приятеля. Личина таинственной, подспудной власти проступала в их взаимодействии и это интриговало.
На вечеринке однажды, танцуя с Ширяевым и будучи в приятном опьянении, уловила шальной мотив. Скользнула по плечам партнера слабая рука, пальчики пошевелились. Взгляд вялый перед собой держала и – грудью невзначай коснулась.
– Лерка, ты чем своего кормишь? – звенела, пересиливая музыку, жене Ширяева. – Совсем костяной.
Присаживалась к той, беседу вязкую заводила.
Как-то зашел Женя к Румянцеву по делу.
– Проходи, Андрей скоро подойдет, – предложила Светлана. – Чаю пока выпьем.
Через полгода упражнений Евгений признался:
– Света, со мной что-то происходит.
Мадам молча перебирала в руках безделку.
– Да, влюбился я.
– И чем могу помочь?
– Не знаю.
– Так уж и не знаешь.
Ширяев тяжело заморгал.
– Подумаю, – сказала Света.
Через месяц заявился:
– Ты мне прямо скажи. Нет, так нет. Чего голову морочить. – В глазах горели колючие искры.
– Ну, устраивай, – с внутренней судорогой озвучила ситуацию Светлана.
При устройстве Ширяев трусил беспощадно.
– Что-то я… того… – неловко открыв шампанское, облившись, бормотал.
Возню Ширяев начал карикатурно, ничего у него не получилось. По лицу ползали красные пятна.
– Успокойся, Женя, – пощадила наша авантюристка. – Я сама все сделаю.
На следующее свидание Света не пришла, объяснила внезапным приездом Андрея. Солгала. Равно еще раз. Ширяев принялся отворачивать взгляд при дежурном общении. Через полгода спросил:
– Зачем тебе это было нужно?
Светлана смолчала.
– Может, встретимся? – отчаянно выдавил.
– Я не против.
Сегодня он был отменно хорош, говорил, целуя ноги:
– Такого, солнце, у меня никогда не случалось.
Покоряла его конфузливость, неопытность. На фоне сексуальной раскованности мужа Ширяев смотрелся славно. С недоверием порой в моменты близости ловила ощущение чего-то родного – стершееся в отношениях с Румянцевым.
Нравились разговоры. Андрей был глубже, виртуозней. Женя – кропотлив, нуден, но понятен. Раз поймали тему, очнулись оттого что вышло время, толком и не побаловались… Евгений открывался взахлеб, безоглядно, дошло до того, что о румянцевских гулянках пытался докладывать. Светлана пресекла.
Когда Румянцев спросил про Ширяева, призналась без труда. Так тащило сделать больно, столь влекло взломать постылые дни, бабью неутоленность, все-все. Это позже металось отчаяние: «Дура! Что же я натворила!»
Не оставалось сомнений, твердый конец – только этим погашались поползновения упасть на колени, умолять простить. Терзала выпуклая ненависть к Андрею. Случалось плакать перед сном, садилась перед кроватью сына, долго всматривалась. Чисто засыпала.
Приехал Ширяев.
– Я тоже жене сказал.
– Зачем? – искренне удивилась Светлана.
– Я тебя люблю, – поставил в известность Ширяев, – буду с тобой.
– Со мной? – Светлана чуть не рассмеялась. Осекла себя. – Нет, Женя.
– Вернуться надеешься.
– Не знаю… Нет.
Ширяев помолчал.
– Что мне делать?
– Ничего, хочу в себя прийти. Тяжело мне. Позвоню потом.
Опять молчали.
– Деньги нужны?
– Говорил Румянцев о каких-то деньгах.
– Да, но это позже, пока возьми сколько надо.
– Дай немного.
После этого встретилась Светлана с Ширяевым один раз, впрочем, по телефону разговаривали часто. Евгений на свиданиях не настаивал, ждал. Уже с Вовиком начала общаться, сама позвонила, предложила увидеться. В финале сообщила:
– Мы, Женя, с тобой попрощались. И не звони, пожалуйста.
– Не дури, – не поверил дружище.
Солгала:
– Я замуж выхожу.
Ширяев напрягся.
– Перестань. Не надо так себя вести. – Схватил Светлану. – Я на все готов.
– Женя, отпусти. Иначе я тебя сильно обижу.
Все-таки Ширяев приезжал несколько раз, Светлана категорически не вышла.
Постепенно боль утихла, но думала о Румянцеве достаточно. Вообразите, прежде его не рассматривала: психовала, радовалась, о причинах и следствиях не помышляла – и на тебе… Удача для нее был Румянцев или нет? Эгоистичный, красивый, в сущности – ломкий, расплескивающий себя на пустое. Ее ли мужчина? Поразительно, насколько уверенно, объемно чувствовала она себя с Ширяевым. Впрочем, что значат эти трех-четырехчасовые встречи.
Не употребила Румянцева любовью! Кто виноват – он не пускал, сама не просилась? Сама – какое мерзкое, колючее слово. Эти желеобразные самопровокации. Что она – пустышка, приживалка? Нет, вроде бы: возьмите Ширяева… И Андрей ее любит. Любит! Не от нее бежит, от себя.
***
Чутко реагировал на Светлану отец. Такой дружбы, свободы она ни с кем не испытывала, он и подсунул краски. Пустилась мазюкать. Краска к бумаге не липла, корежилась под ней плоскость, однако рисунок хорошо пошел, карандаш слушался.
Ей всегда давалась линия. Когда после школы затеяла с фотографий лица срисовывать, папа научил разбивать образец на клеточки и по ним делать рисунок. Скоренько девочка от приема отреклась, рука оказалась ловкой, сходу воспроизводила натуру точно. Без практики ухватывала пропорции, светотень, фактуру.
Однако карандаш не утолял, пошли мучить цветные сны. Бестолковые, хаотичные, оставляющие нехорошую пустотинку. Стала сны придумывать. Поняла, что хочется, нужно писать… Однажды гуляя по городу – занималась этим Светлана охотно – заставила себя зайти в дом художника. Экспонировались именитые художники Урала. Светлана уже была начитана, почувствовала себя раскованно. Начала посещать экспозиции, выставки… Снова взялась за акварель.
Как-то приснилось. Женщина. Невероятно красивая. Изящное лицо, печальные, нежные глаза. Изумительные формы… Ноги были обрублены.
Светлана резко проснулась, сердце клокотало. Поняла – идея.
Утром не могла вспомнить лицо. Да и бог с ним. Лицо, собственно, не должно быть красивым. Верно – теплым, мягким… Итак, сюжет. Лужайка, на траве плед, корзина с едой. Вот и название, «Завтрак на траве» – Моне, думается, в претензии не будет. На пледе сидит девушка. Юная, смазливенькая. Короткое платьице с открытыми плечами, голова запрокинута солнцу. Плечи опираются на руки, бретельки спали… Рядом юноша копошится в корзине, расслабленно деловит. Расхожая жанровая сцена выписанная реалистично, в спокойных тонах.
Сознание ловит что-то необычное. Что?.. Ага, одна нога девушки лежит на земле, но отчего-то не выступает за согнутой. В чем дело?.. Взгляд обнаруживает лежащий рядом протез.
Весь день думала о картинке, перебирала варианты. К ночи возникла еще одна… Закусочная. Столик. За ним стоят трое, – стоят! Два парня и девушка. Пьют кофе, курят. Все обыкновенно, небрежно. Однако что беспокоит?.. Находим. Почти не видная за стойкой столика, одна нога девушки вывернута наоборот… Еще пошли сюжеты. Светлана запоминала. Остановилась на трех. Постановила бесповоротно заняться первым.
Жизнь осветилась. Практически перестала думать о Румянцеве. Изредка разве перед сном возникал его запах, тепло, голос. Зябко куталась в одеяло, разливалась по телу невеликая, как бы и желанная горечь.
С картиной, разумеется, ничего не выходило. Особенно с лицом, здесь получался полный провал. Никак не могла представить красивое лицо. Перебирала массу журналов, всматривалась в международных красавиц. И это красота? – чушь! Жадно разглядывала прохожих, себя в зеркале.
Родитель, углядев подъем дочери, пошел суетиться. Отыскал зачуханного на вид мужичка, до негодования похожего на Карла Маркса. Представил сильно не последним художником:
– Владимир Ильич (надо же, и имя) соблаговолил давать тебе уроки.
Непоследний был угрюм и любил сопеть носом, чем приводил Светлану в трепет. Решила: то, что нужно. После нескольких занятий Владимир Ильич признал, у Светланы присутствует око («когда произойдет рука, изменим тон»). Учитель оказался не косноязычен, вопреки первому впечатлению, иное дело, свои эскапады он проделывал бурча и трудно было различить настроение. В итоге и Света наладилась высказывать мнения и, надо признать, Владимир Ильич слушал внимательно.
Выяснилось, что если с оком куда ни шло, то с рукой беда. Светлана не раздумывая ударилась в уныние, чем взбесила Владимира Ильича.
– Вы, гражданочка (в решительные минуты он непременно величал Светлану гражданочкой), уймите свою бесхарактерность или идите на панель. Вакансию, полагаю, найдете. Цвет вам не химическая формула. Он любит обходительность и уважение.
От нагоняя Светлана радостно пожухла и на обескураженности отчаянно пролепетала сокровенное: де, хотела реализовать такой-то сюжет. Художник принялся рыться в бороде и объявил сумрачно:
– Магритт.
Света окончательно увяла и огласила вердикт: «Я вторгаюсь не в свое дело», – тем самым уместив Владимир Ильича в последнюю степень изумления.
– Так вы что, драгоценная, в гении метили?
Растерявшись, Светлана начала делать ужимки и удостоилась впервые заметить в лице Владимира Ильича улыбку.
– В таком случае у вас есть прямой шанс стать им. Иными словами, милейшая, от данного натюрморта мы не отступаем ни на пядь.
***
Не было, не было и вдруг вернулась наведываться Ирина Репринцева. Радости Светлана не испытала и, как выяснилось, не из-за подозрения о штучках подруги с Румянцевым, а опасаясь, что внимание связано с Ширяевым. Однако последнего Ирина не поминала. А вот Андреем досаждала: и такой он, и сякой. Наша героиня не выдержала:
– У тебя же было с Румянцевым.
– Вот еще, – ничуть не раскаялась подруга, – с кем у него не было.
Далее она пустилась лупить глаза и предельно непосредственно заявила:
– Ты что, взыскиваешь что ли с меня? А сама-то с Ширяевым. Свет, жизнь такая.
В общем, обе посмеялись. Обернулось тем, что в порыве откровенности Ирина призналась:
– Видишь ли, это я Румянцеву о вас капнула. Ты уж прости.
Между тем навещать перестала. И умно, Светлана на нее сердечность поимела. Но не долгую… И получите, сама в гости отправилась. Причем с явным намерением гипотезу проверить, что нет на подругу зла. Подтвердилось. Теперь свободно возобновили общение.
Там и застала Светлана еще одну школьную подругу, бывшую поверенную. Радости произошло немерено. Набузгались до непотребства, Иван, придя домой и увидев шабаш, впал в оторопь и очнулся лишь после громадного штрафа.
В ходе пьянки и наклюнулась интрижка. Ленка, бывшая подруга, оказывается, с Вовиком отношения кое-какие имеет… Вовиком, тем самым? Как же, видела несколько лет тому, вальяжен, холен. А что у вас?.. Приятельство, я дама порядочная… Так вот, Елена о делах Светланы знает. Ну, и того в курс ввела. Представьте себе, винтом мужик пошел.
Похихикали, обсудили пошлое мужское племя, по рюмке разлили.
И зашаяла гражданочка. В минуту пустую, бездельную замельтешит в тумане образ Вовика. Очнется, шмыгнет носом – глядь, а уголок рта улыбкой кривится.
И вот – просто заговор – приезжают Ирина с Еленой. Хлесть бутылку на стол. Разговоры, пересуды. Только абзац о внешнем мире, а буква о Вовике. А как зачумела голова, Елена хвать трубку и ну кнопками баловаться.
– Ты никогда не догадаешься, откуда мой голос раздается, – после околичностей доводит до сведения порядочная дама. – От Светланки Лескиной…
И междометия, междометия.
К телефону Светлану разве не на руках доставили. А услышала взволнованную речь Вовика, вспыхнуло шалое, тон пошел вкрадчивый, ернический, повеяло сквознячком игры.
Встретились, несомненно. Предварительно, воздадим справедливости, месяц телефонными разговорами тренировались. Сценарий жутко походил на процесс с Ширяевым. Ложиться в постель сразу не стали, Вовик напорист не был и очень любил рассказывать о себе.
– У меня коммерция, – говорил вкрадчиво, заведя даму в ресторан.
– Я это люблю, – вдохновенно ставила в известность Света.
– В Испании нынче отдыхал. А тем годом по круизу ходил.
– Сильно, – сокрушалась Света.
– Массаж мне делают.
– А вот это зря. Рыхловат ты, тебе бы физкультуру какую-другую.
Гаманком перед Светланиным взором крутил, вел себя неприкаянно. Даже ширяевские черты лица в облик вплелись. «Нда», – констатировала Света.
Однако Вовик оказался отнюдь не прост и совсем не открыт, как Ширяев. К концу рандеву пошли и колкие интонации и прямое ехидство, явно просматривался стиль. Выйдя из питейного заведения, Вовик подвел даму к такси. Сунул шоферу деньги и коротко сообщил подруге:
– У меня тут еще дела. Я позвоню.
Интрижка приобретала подоплеку. Появились мысли о стратегии и, следуя ей, уступила не скоро. По предварительным соображениям хотела вводить Вовика в курс дела постепенно, но вдруг накатило и в акции продемонстрировала чуть не весь арсенал. У Вовика глаза на лоб полезли.
– У меня такого еще не было, – сказал Вовик, но в отличие от Ширяева без восхищения, и даже с некоторой настороженностью.
«Кто следующий», – подумала зачем-то Света.
Вовика стала величать «парень». Обращалась: «Слушай, парень». Парень не возражал и это не нравилось.
Петя притащил деньги. Этого при скромности хватало надолго. Если б не Артем и живопись, бытие утрачивало смысл.
Новый год справляла дома. Было уютно, вообще хорошо и зачем-то томно. Заполночь пошли звонки. Два раза звонил Вовик. К постели еще не приступили и парень нудил напыщенными комплиментами. На второй его звонок Светлана любезничать не стала, в основательно нетрезвую речь вплелась:
– Друг мой, ты меня сильно ублажил. И спасибо на том… Домой иди, а то замерзнешь.
– В каком смысле! – куражился ухажер.