– Как бы я посмел без вашего ведома? Там иные дела. Очередное ждем от вас, помним обещание. А вы, кстати сказать, что-то молчите!
Светлана стиснула зубы, не сразу осведомила.
– Я обещания чту и выполняю. Записки у Наум Антоновича.
– Как у Наума!? – Игорь Николаевич даже в лице переменился. – Вы серьезно или шутите? – И отвернулся.
Так искренне он отреагировал, что Светлана некоторым злорадством обзавелась: «Ага, боишься, что мимо тебя дело пойдет!» Тут же осенило: «А ведь я идиотку сваляла. Теперь только от Наумки зависима, неровен час не добуду Гехта…»
Говорили далее о постороннем, сухость вязала язык.
На вернисаже знакомых практически не было. Наум Антонович с Иволгиным обихаживали каких-то человеков, Светлане сразу оговорили маневр – заслонять подопечного. Им никто не интересовался, парень был крайне непривлекателен. Дошло до того, что Светлана пустилась вспоминать истории, сложенные о нем, дабы хоть какой марафет навести, но ничего не сооружалось. Улучив момент, придвинулась к Науму и льстивым тоном, совсем противоположным тому, что держала месяц назад, попросила задание.
– Зачем же перегружаться, – не отозвался на тон Наум Антонович, – занимайтесь протеже капитально.
Впала в бешенство. После мероприятия и бестолкового фуршета «досада» проводил Светлану в гостиницу и потребовал сопроводить завтра по досужим надобностям. Вслед за некоторой суетой в комнате и ленивым бдением в холодную стену Светлана впустила в голову образ Павла. Повернулась к сумочке с номерами телефонов и с любопытством напрягла память. Нет, номер не удержался. Немного порадовало. Через полчаса набрала Иволгина, тот не возразил. Облегченно вздохнула и зашуршала постелью.
Весь следующий день мотались. Досада пытал Светлану о несусветных вещах и окончательно истребил. Однако после обеда неожиданно согрелась. Отчего-то до совместного жертвоприношения желудку Светлана не догадывалась сунуться в венгерские дела, а здесь уронила слово и выяснилось, что есть общие знакомые имена и личности, пусть художник жил в Дебрецене, далеко от столицы. Странное дело, воспоминания о Венгрии овеяли ласковым бризом.
Часов в шесть («смену отработала», – думала Светлана) расстались. От непрочного приглашения поужинать вместе она мягко увильнула. Вечером решительно набрала номер Иволгина. Гудки. Еще решительней – Наума Антоновича.
– Я не совсем понимаю, то ли мне в Москве находиться, либо уезжать, – сурово произнесла женщина.
– О чем вы говорите, – без паники ответил Наум Антонович, – мы только что обсуждали с Игорь Николаевичем наши дела. («Они с Игорь Николаевичем обсуждают!» – обострила нос Света.) Не сегодня-завтра подъезжает еще один ваш протеже, их нужно опекать («Мой протеже, вот сволочь!»).
– Так что же, я и буду ими заниматься? – возроптала Светлана.
– А что вы хотели? – удивился Наум Антонович. – Игорь Николаевич не знает языка… И потом у него другие дела.
Вопрос поразил в самое темя – и верно, чего она хотела? «Тварь», – на всякий случай подумала Светлана. «Господи, заниматься навязанными, заведомо нежеланными людьми…» Такого оборота она не ожидала. Усмехнулась, вспомнив, как куражилась месяц назад, и вот – знай шесток. И уж совсем подлость, из закромов, из под кожи вылезло ничтожество:
– А как быть с Гехтом? Помнится, вы просили его обхаживать.
– Ну, что вы, – подивился Наум Антонович, – причем здесь Гехт. У нас с вами серьезное дело.
– Куда завтра вести? – полная смирения и отвращения к себе закончила Светлана разговор.
Через некоторое время она звонила Павлу. В трубке возник женский голос.
– Мне бы Павла, – грозно попросила Светлана.
– Позвоните немного позже, он занят, – остудил голос. – А кто это говорит? Я могу передать, чтоб он сам позвонил.
– Нет, спасибо.
«Да ведь это жена», – прянуло в голову. Стало весело, но тут же пресеклось: «Боже, что я делаю!»
– Москва, как много в этом звуке! – так обозначила Светлана вслух вползание в плотную, тучную депрессию.
А утром брызнуло в глаза солнце. Светлана нехотя отворила веки, тут же жалея об этом, ибо, конечно, должна была придавить следом мерзкая реальность бытия, и удивилась – нету. Тело неплохо расположилось в умеренно теплой постели, дыхание было здоровым и чистым, вслед за движением руки приятный шелк рубашки нежно мазнул кожу. Она выбралась из убежища, шире отдернула штору. Внизу деловито шевелился город, начисто угробив остатки сна, в Светлану вошло утро.
К полудню поехала на выставку, там ждал досада, наверняка с утра карауливший свои творения. Иштван – в отместку за награждение обязанностью, Светлана вытребовала разрешение звать его Ваней – тотчас принялся порхать, и поскольку посетителей не наблюдалось, это угодило. Через час дело дошло до того, что она скептически высказывалась о других экспонатах и обзывала творения Вани «самыми примечательными в данной обозримости».
После обеда сносно посидели в скверике, Ваня исповедовался относительно семьи – с судорогой ликования Светлана вспоминала сооруженную Иволгиным фальшивку его биографии. Вскоре, желая привлечь внимание Вани к какой-то озабоченной птичке, ласково гладила его предплечье.
Часов подле шести появился Наум Антонович с потенциальными покупателями, и Светлана пронзительно говорила, указывая на Ванину вещь:
– Считается, в этой работе художник получил просто роскошный валёр.
На следующий день подвалил второй, такой же незамысловатый, как Ваня; Светлана достаточно активно его обустроила и судьбе окончательно сдалась. Ребята преданно Светлане подчинялись, вели себя пристойно и это хорошо разубоживало внутреннее.
На город обрушилась погода. Воздух пропитался ясной неназойливой теплотой. К вечеру пространство начинало пыжиться, из неба крякали молнии, кроили небо надвое, проносился веселый ливень. С утра окружающие вещества наполнялись сочностью, цветом, душой, в вязкой, черной синеве никак не могли утонуть тугие, вот-вот готовые лопнуть облака. Безбожно галдели птицы, нежный ветерок путался в умытых улицах.
Два вечера Светлана гуляла с мужиками по столице, сидели в летнем ресторане – закрытых помещений по ее приказу избегали. Днем активно работала, и результаты ожидались, покупатели возникали, но срок перемены хозяина загодя был отнесен. Презент, однако, Ваня уже преподнес – он ее считал прямым благодетелем – улыбалась и клала вещь в сумочку.
О гешефтах Наум Антонович ответственно извещал – дескать, трудись, подруга. Но общались с ним редко. Придя в гостиницу, исправно набирала Иволгина, тот неизменно отсутствовал. Увидев его на выставке, Светлана даже радость почувствовала, совсем немного окаймленную негодованием на себя.
– Ну вот же, вот она, – соорудив радостный фас, издевательски пылил гад.
– Она, вы проницательны, – пыталась изобразить морозец Светлана.
– Целую ручки, – умилялся от созерцания пресмыкающееся, – духовно высох от несоприкосновения.
Через некоторое время церемонно сообщил ребятам:
– Сегодня наши меценаты делают небольшую вечеринку, окажите честь.
– Прекрасно, – по-русски обронила Светлана, – я хоть немного собой позанимаюсь.
Игорь Николаевич запричитал:
– Позвольте, душа, как же без вас!
Светлана вскинула бровь:
– Что, и мое присутствие нужно? – и соорудила обреченную физиономию.
Намеренно обрядилась на вечерок непритязательно и окаралась – присутствовал Гехт. Светлана углядела его сразу. Губами пошевелила, волосы пощупала и спрятала взгляд, ползая в сторонке. Гехт подошел сам. Улыбался.
– Сколько зимних лет, – сообщил на неимоверном русском.
– Действительно, зимних, – согласилась Светлана.
– Я справлялся, – поделился Гехт на немецком, – ответили, что вас в Москве нет.
Светлана аккуратно шмыгнула носом и чуточку прищурила глаза. «Так», – произнесла про себя.
– Пожалуй, я бы тоже не стала вам лгать.
– Очень рад вас видеть, мне запомнился тот пикник. Не сомневаюсь, тогдашнее настроение было создано именно вашим присутствием. Признаюсь, оно мне понравилось.
– Это русская природа, эфемерии обстоятельств, – сочла нелишним пококетничать Светлана.
– Я знаком с русской природой, – заверил Гехт.
Далее вечер летел. Гехт вытребовал координаты и обещание, что Светлана не будет избегать его и вообще исчезать без уведомления.
Сдвинулось. Уж поутру предоставил голос Наум Антонович, справился о самочувствии – еще вчера он потерся о локоток. Вечером добрался звонком и Гехт, просил взаимности на следующий вечер, он был приглашен на ужин в один дом.
Когда на такси подъехали к дому Павла, по коже Светланы проползла изморозь. Павел ее приходу не удивился, это приподняло. Тут же затеяла искать в нем напряжение, и какие-то оттенки, вроде бы, просматривались.
– Я о вас слышала, – сообщила супруга Павла, приличная, раскованная особа. «Мило», – подумала Светлана и не смогла унять желания пристально вглядываться в нее.
Здесь же находился приятель Павла, у которого гостевали. Особой щекотки в себе Светлана не обнаружила.
Вечеринка была скучноватая, обычной остроты, веселья от Павла не исходило. Просили почитать стишки, наотрез отказался. Правда, поведал анекдот, который придумал «надысь». История восторга не вызвала, а жена его так и сомнение в новизне высказала. Говорили больше о вещах серьезных.
– Ты помнишь Ганю, Пашка, – азартно рассказывал друг журналиста. – Воротила стал страшенный, а ведь фонарь фонарем был, только что отчаянный.
– Слыхивал.
– А я видел. Пообщался недавно, испил рюмочку. И спрашиваю, вот ты мафий, неужели греет такая власть, пропитанная страхом, нелюбовью народа? Отвечает: я не шибко грамотный, а выражу мнение. Есть, брат, отрицательное обаяние. Человек темен, и не тем, что низменного в нем много, а тем, что себя не знает. Я-де спрашиваю одного профессионала насчет моделей: как может порядочный человек позариться на эти жерди и мощи? Тот: а с кого человек берет моду? Ну, рассуждаю, артисты, вообще звезды… Именно. Они удачливей, они высоко. Так вот, модели такие потому, что они… выглядят выше. Выглядят, разумеешь?… Вот политик. Все знают, что врет мужик, ловчит. И он не скрывает. Но в том и прелесть, чтоб сыграть на подкожном, пощупать психику. Так что ты, толкует, грамотный, а я мудрый.
– Да. Насчет вранья такой эпизод… – как-то неспособно забеспокоился Павел. – Прихожу со скамьи наниматься. Редактор посмотрел хитро и дает задание написать очерк об одном дядьке. Предупреждает, мужик вредный, но изладить надо с душой. Отправился к прототипу. Омерзительно – когда я за порог вышел, отчаянно захотел в душ. Маялся, маялся, но куда денешься, пошел врать. И, знаете, возбудился до вдохновения. Годишься, было сказано.
Выглядело неудачно.
– Вот образчик ангажированности прессы, – шутейно заметила одна дама.
– Это ли… – совсем насупился Павел.
– А мы все препираемся, – обиделась дама.
Павел усмехнулся:
– В самой среде отрицать давно неприлично. А собственную продажность мы оправдываем, покупая других.
Пошли прения, более менее разогрелись. Света предпочла не соваться, ее заведомо сковывало, и кроме слов, обращенных к Гехту, путной фразы не уронила. Там был момент. В ходе прений Павел все-таки возбудился, нашел монолог:
– Журналистика – занятие сугубо женское. Есть ходячая мулька: «Журналист – проститутка, поэтому популярен». (Кто-то вставил: «Для журналиста грязь – лакомый кусок».) Да… Свобода, что ближе мужику, отсутствует, уже самый стиль ограничивает. Информация. Понятно, что женщине добыть таковую легче, ей охотней откроются. И вообще, журналист – посредник, стало быть, спекулянт… – Говорил, впрочем, суконно. – Даже разговоры о четвертой власти – сплошное кокетство, женская черта… Нет, конечно, власть присутствует. Скажем, берете интервью. Подопытный невольно хочет показаться лучше, подстраивается. Но и здесь писака выбирает не того, кто интересен, а кто выгодней… Кстати, и проститутка и щелкопер – люди публичные. – Здесь он конфузливо и неуместно хихикнул.
Может, не сама тирада, а как стушевался после нее Павел, создали короткое молчание. «Да это же он обо мне говорит», – загорелось внутри Светланы, и странно, нестерпимо захотелось побыть вдвоем. Но и неясный испуг присутствовал.
Ушли не поздно. До гостиницы по предложению Гехта шли пешком. В постели, взрыхлив волосы и оставив там руку, уставилась в сизый потолок; потрогала прошедший день и румяного не разглядела. «Гехт на месте», – подумала вяло: на послезавтра оговорили встречу. Абрисно, неуловимо маячил Павел.
Утром обратно звонил Наум Антонович, согласовал день. К концу беседы при том углядела Светлана в своем голосе капризничающую нотку, тут же, впрочем, усмиряя ее. Нынче Наум устроил подопечным сводную экскурсию, и, потаскавшись с ними до обеда, Светлана отпросилась: Дьюла, второй пришелец, трохи по-русски мараковал.
Принялась гулять. Долго курила, сидя в скверике, отскабливала с подошв налипшие почки. Мимо праздно поспешала сплошь безглазая, в непроницаемых очках, молодежь. Прошествовала, гордо неся сигарету, отроковица – без ягодиц, в обвислом модном хламе и с мутными от осыпавшейся перхоти ключицами. Неподалеку сидела на кошмах с грудным младенцем на разваленных коленях молодая равнодушная таджичка, поодаль ребятня, счастливо галдя, побиралась. Привередливый воробей озабоченно топтался подле оставленного голубем следа и нелогично упорхнул. Подсел нелепый, похоже, наркотичный юноша. Задал вопрос:
– Вы мечтать любите?
– Со страшной силой, – подчинилась Света.
Говорил странные, тревожные фразы. Попросил перепихнуться.
– Пошел вон, – предложила девушка. Неотрывно смотрела вослед.
Вдруг дико захотелось рисовать. Возник сюжет: на асфальте лежит мертвый человек, возле головы разлилась лужа крови, в луже отражается солнце. Ласкала детали… И пожалуйста, отыскала номер Ирины Репринцевой.
Ирина ликовала:
– Мухой ко мне, будешь отвечать по всей строгости за скрытность!
Она знала о наличии подруги в Москве. Уведомила, что у нее сидит Лера Ширяева и втроем они устроят конец мира. Света обрадовалась.
Ирина пополнела, подурнела, Лера на кроху не изменилась. От них тащило родным. Посидели изумительно. С Лерой Светлана никогда особо не дружила, да еще история с Евгением, а тут взаимность возникла хоть реви. Иван совсем волосами обеднел. Когда, придя к вечеру, увидел приятельницу, получился равнодушным, но за рюмочкой разговорился, подобрел. До его прихода о делах своих Светлана несильно повествовала, больше о быте, теперь все выложила. Иван о конкретных делах Вовика выспрашивал, поведала что знала, не удержалась пожаловаться:
– У мужа голова широкая, мысли умещаются, только повязаны мы, сам знаешь.
– Ты о той истории? Ерунда, Реутов (назвал фамилию Федора Палыча) сам повязан.
Светлана глубоко взглянула:
– Серьезно?
– Конечно, отлично я ваши дела знаю.
Сразу отвернули разговор. Оставляли ночевать, но Светлана отговорилась:
– Надо завтра в форме быть. С Гехтом встреча.
На другой день земляки приехали на выставку всем кагалом – еще Евгений. Светлана, увидев его, немного натянулась, но отпустило уж минут через пять. Знакомя с венграми, обозвала екатеринбуржцев близкими друзьями. Ирина сходу вытребовала у мадьяр обещание прийти в гости. Иван с Евгением хмуро рассматривали картины, женщины больше глядели на Светлану.
– А ты здорово смотришься, – обозначила Ирина.
Светлана начала говорить об искусстве, друзья внимали с почтением. Ирина потребовала у Ивана что-либо купить, но Светлана охладила:
– Не торопитесь, будет еще время.
Замыслила внушить венграм, чтоб сделали Репринцевым подарок в виде картины. Вместе пообедали, вкусно и по-родному. После обеда Светлана попросила отвезти ее в гостиницу.
Часам к четырем основное с собой Светлана проделала. Гехт должен был заехать в половине шестого. Решила позвонить домой, попала на сестру.
– Как хорошо, что ты позвонила, – возбужденно и тревожно воскликнула Лариса.
– Что-то с Артемом? – испугалась Светлана.
– Нет, все нормально. Вовик звонил.
– Ну?
– Светка, он странно разговаривал. Ты ничего в Венгрии не натворила?
– Я? – Светлана трубку от уха отняла, задумалась, обратно приложила. – Говори толком.
– В общем, он приезжает. Спросил, в какой гостинице ты остановилась. Думаю, он из аэропорта поедет к тебе.
– Когда?
– Не знаю. Звонил позавчера, конкретно не сказал… На днях.
– Почему сразу не сообщила? – озлилась Светлана.
– Не могла дозвониться, пыталась.
– Что значит, странно разговаривал?
– Не знаю, я почувствовала. Он на тебя зол.
«Неужели о Палыче узнал? – сразу подумала Светлана. – Господи, почему у меня все так по-идиотски!»
– Я потом перезвоню.
Металась по комнате. Села, терла виски. «Рейс из Будапешта утром, – вспомнилось облегченно. – Он бы уже появился». Узнала, самолет прибыл вовремя. Позвонила администратору, ее никто не спрашивал. Успокоилась на мгновение и опять напряглась, перемешивая в голове разные мысли.
«Это невыносимо», – сказала Светлана ровно в шесть, заставляя себя не вслушиваться в шорохи за дверью, тем не менее налегая на каждый звук. В четверть седьмого сняла платье, серьги, накинула халат, но макияж убирать не стала. В половине восьмого – уж стало понятно, что Гехт не придет – констатировала, более подлых часов давно не переживала.
В восемь раздался стук в дверь. За ней с великолепным букетом роз стоял Павел.
– Ситуация нелепая, но я ничего не мог поправить, – сказал он. – Единственно должен извиниться за то, что не смог добраться и объясниться раньше. Гехт срочно вынужден был уехать на пару дней. Все растолкует по приезде сам. Просил передать цветы и, согласись, мне было бы трудно мотивировать отказ… Ну вот, я поручение выполнил… – Кивнул, прощаясь.
– Ты хочешь уйти? – вырвалось у Светы.
– Вообще-то, он просил попытаться занять тебя, но… я полагаю…
– Подожди, я оденусь, – пылко перебила она, – ты не оставишь меня.
Прикрыла дверь, кинулась к вечернему платью, передумала, быстро набросила что-то простенькое. В горле возилась странная горечь.
Павел ни о чем не спрашивал, не шутил, и Светлана была благодарна. Сидели в летнем кафе, пили шампанское. Расслабленность отсутствовала. Около десяти вечера Павел чуть поспешно спросил:
– Послушай, ты звонила мне?
– Нет, – сразу ответила женщина, и вдруг навалилась обида. – Ну да, звонила… – Тут же напружинилась: – Только не подумай…
А дальше что-то сломалось, начала говорить о том, что все у нее поперек. Рассказала, как складывались публикации, об условии Наума Антоновича относительно Гехта, о приезде мужа, который, вероятно, устроит скандал. С каждым словом чувствовала, что делает глупость, ибо это ее ничуть не освобождает, а напротив, увязывает и наполняет отвращением к себе. И верно, когда закончила, возникла нехорошая пустота, которую Павел убирать не пытался: он сидел и смотрел куда-то далеко, в этом не было ни сочувствия, ни хотя бы такта. Дальнейшее совместное времяпрепровождение становилось совсем бессмысленным. Прощаясь возле гостиницы Павел прикоснулся:
– Не пойми превратно, но я неплохо знаком с издательскими делами. Если в твоих очерках есть стоящее, я не вижу больших препятствий. Имей в виду.
По потолку шастали судорожные блики. Было забавно наблюдать за ними, вяло развалив тело на постели и бросив на живот руки. За окном ползали пугливые одинокие шумы. «Ты будешь любима», – с горечью вспомнила Светлана завет отца. Над землей клубилась ночь, сотканная из пронзительно растянутого времени, ворвавшегося в точку.
А утром, как и давеча, осуществился большой, едва не ослепительный свет. Город мерно гудел из веселого с распахнутыми шторами окна и наполнял комнату таким здоровым покоем, что Света побоялась вникать в настроение. Было очевидно, с ней что-то произошло.
Странно, только после завтрака вспомнила о Вовике. На мгновение сделалось неуютно, морозно, но тут же отпустило. Набрала сестру, выспрашивала:
– Ты насчет Вовы ничего не перепутала?
После разговора намеренно ходила по комнате и искала минор. Не найдя, решилась на разговор с Венгрией. Ни малейшего признака раздражения в муже не обнаружила. На прямой вопрос относительно звонка сестре Вовик – правда, не без запинки – ответил:
– Да нет, пока приехать не получается… Действительно, может статься, вскоре нагряну, но теперь откладывается. Собственно, просто беспокоился – ты не звонишь.
В тот день Светлана гуляла по улицам Москвы. Кажется, впервые к ней пришло сокровенное и глубокое состояние, которое порой называют озарением. Рассматривала себя. Да, представало перед взором, неплохая бабенка – немножко запутавшаяся, маленько взбалмошная, чуть-чуть проститутка, но совсем не пустая.
Любила ли? Нет… Требуется? А куда денешься – но для этого есть сама… Получается, мужчина не нужен? Отнюдь, – нужны. То есть она не будет ничего предпринимать относительно Павла… Наверное он тот, кто мог бы стать самым близким. Конечно не Вовик, это попросту недоразумение.
Молодость, красота, умение нравиться и способность, подчиняясь, быть свободной. Вот ее! Именно отсюда сфера искусства, потому посредничество. Игра – свобода и зависимость. Она будет ведомой и притом колебать.
Прошла отличная деловая неделя. Появился Гехт, они часто виделись. Провели несколько вечеров вместе. Еще через неделю он сделал предложение:
– Буду откровенен, от Павла я знаю вашу историю. Кажется, наш друг неравнодушен и хочет помочь. Это не значит, что я действую по его наущению… Итак, ситуация вас не вполне устраивает. Мы открываем представительство в Москве, люди с вашими данными очень бы подошли. С ответом торопиться не нужно.
Вскоре Светлана уехала в Екатеринбург. Вечером за ужином сделала сообщение, что уходит от Вовика и переезжает в Москву. Домашние приняли его спокойно. Отец глядел в тарелку, медленно жевал, в глазах стояло ровное тепло. Подпирала голову рукой сестра, она со своими прибыла повидаться, смотрела с улыбкой, пожалуй что и с одобрением. Категорически, но без плохого объявила мать:
– Артем останется у нас. Ты уж определись пока.
Мальчишка радостно встрепенулся, и у Светы съежилось сердце. Плавали потом разговоры всякие, но уже без существа.
Через день купила билеты в Будапешт и четыре дня до отлета не могла найти себе места. Прочно, без надрыва и без ослабления сидел страх. Может, не надо в Венгрию заезжать? А как не ехать, без этого невозможно… Маячила тяжелая фигура Палыча. Да пошел он, козел старый, ярко, с наслаждением выплескивалось, вслед обратно тяжелело.
Надо думать, перебоялась, опустела. Будапешт дохнул даже чем-то родным – плескался в коротких, легких дождях. Деревья, асфальт, люди безмятежно лоснились. Предупреждать о приезде Светлана не стала, добиралась автобусом. В самолете поспала, теперь была ясная, отрешенная. Дома никого не оказалось, настроение не поколебалось, когда брала ключи у дочери Михаила (дубликаты держали у них) и спросила: «Как мой?» – горько усмехнулась на это слово.
Резко качнулось самочувствие вечером, когда пришел Вовик. Он безмерно удивился, не обрадовался. Вел себя необычно, но Светлана не прочувствовала, отнесла на счет своего странного появления. Объявила холодно:
– Я ухожу от тебя.
Вовик промолчал, пошел в другую комнату, начал переодеваться. Затем, выйдя, ровно спросил:
– Кого-то встретила?
Светлана поймала в себе всплеск озорства, непроницаемо внешне, но внутри веселясь сказала:
– Да, он из Австрии. Буду жить в Москве. – Зачем-то добавила: – Пока.
Здесь Вовик удивил, начал смеяться. На такую реакцию Светлана никак не рассчитывала. Свои слова сказала глядя куда-то в стену, а теперь вперилась в мужа и не могла отвести взгляд. Тот смеялся задорно, от души, повалившись, в конце концов, на стоящее рядом со шкафом кресло.
А ночью начался кошмар. Раздался стук в дверь. Открыл Вовик. В комнату прошел Федор Палыч. Грубо спросил:
– В чем дело?
Светлана резко очнулась от сна, окуталась знойным негодованием.
– Это я хочу спросить, в чем дело?
– Какой еще австрияк, куда ты собралась?
Светлана быстро взглянула на Вовика, в тело ворвалась ненависть. Встала, набросила халат:
– Что происходит! Вы с какой стати врываетесь в мое жилье, и что это за допрос?
– Это мое жилье, сучка, и вопросы буду задавать я, – Федор Палыч смотрел тяжело и немилостиво.
Светлана расхохоталась и тут же захлебнулась от звонкой, нестерпимо жгучей пощечины. Она кинулась на мужчину, устремляясь вцепиться в лицо и задохнулась от громадного удара в живот.
Федор Палыч бил, она не могла кричать. Вовик, после колебания, прянул преградить, но его простенько повязал громила охранник. Сразу за первоначальными болью и шоком навалилось безмерное удивление, непереносимое чувство нереальности происходящего. Только когда двое охранников подвели ее к машине и впихнули на заднее сиденье, нагрянул ужас. Не перед смертью или истязанием – она об этом не думала – оттого что шла безвольно, не помышляя ни позвать на помощь, ни молить о послаблении.
Светлана не поняла, куда ее привезли, это не была квартира Палыча. Уж бледнело небо, окружающее покрылось очертаниями, в парке или лесу возник одинокий домик с прячущимися за ним постройками. Вообще говоря, было безразлично, тело, распятое болью, безнадежностью, плавало в густом сусле унижения.
Отчетливо помнила, как уже за рассветом долго говоривший что-то Федор Палыч – они находились вдвоем в комнате, Светлана сидела на диване, поджав под себя ноги – присел рядом и ласково, как делал не раз, обнял и девушка подалась, во всяком случае, не сопротивлялась.
В те дни он говорил чудовищно много. Света и предположить не смела, что человек может столько трепаться, но еще меньше догадывалась, что сама способна на состояния, которые случились. В первый же день Федор Палыч предложил кокаина, и женщина кивнула головой.
– Ты хочешь, в конце концов, посадить меня на иглу.
– Милая моя, неужели ты не понимаешь, я только хочу попрощаться.
Вскакивал, взволнованно шагал по комнате.
– Я полюбил, теперь это безоговорочно. Уж упоминал, такое случалось, но сейчас иное. Нет возмущения, потому отпускаю. Ты первая, кто уйдет против моей воли… Мне нужна неделя, всего неделя. – Дяденька садился, зарывался в ее волосы. – Не пытайся убежать, будет хуже.
– Я не пытаюсь, – со слабой улыбкой отвечала Света.
Это были неимоверные дни. Присутствовало все: восторг, ненависть, благодарность, отвращение. Накатывало наслаждение мелочами. Трещинка на стене становилась вершиной вещей, шквал постижения терзал организм. В другой раз заворожила спортивная передача по телевизору, целенаправленный удар и полет мяча представлялись последним достижением человечества. В какофонию превратилась попавшая на бой часов музыка… Очень нравились походы в туалет, производилось нечто глубокомысленное.
В небольшой миг захлебнулась от ненависти к Вовику – «Хипесник!» – тут же сникла: «Нет, он, по идее, славный малый. Зря Лиза умерла».
Почти все время ходила голой, редко набрасывала халат. Федор Палыч много фотографировал: снимал ее в акте с охранником, тот – Свету с Палычем. Говорили, много говорили. Раз, движимая выскочившим воспоминанием – беседовали на религиозные темы – покусилась:
– Я знаю, и ты, и Румянцев были на исповеди у священника. Зачем?
Вроде бы стушевался:
– Ерунда, какие исповеди…
Андрей, между прочим, появлялся. Подосадовал в короткое отсутствие коллеги:
– Пора тебе отсюда вырываться. Зря я вас спонталычил, не рассчитал.
Собственно, он и вывел из кошмара. Однажды посадил в машину, дал одежду, увез в Будапешт. Кстати, находились на территории завода. Неделю почти безвылазно провела в гостинице. Румянцев давал снадобья, нейтрализовал – впрочем, особенных мучений не наблюдалось. Много спала. Андрей появлялся каждый день: еда, то-се. Он и привез вещи.
Когда Светлана пришла в себя, ни стыда, ни отвращения, ни отчаянья, ни злости не испытывала. Присутствовала усталость, безмерная. Было невыносимо ехать в Россию, добилась Гехта, он, оказывается, располагался неподалеку. Увез к себе.
***
В Австрии Светлана пришлась кстати. Вводили в курс, месяца через два было назначено ехать в Москву и приступать к обязанностям. Жил Гехт на окраине Линца в большом аристократическом доме. С женой и девятилетней дочерью. Обслуга, гувернантка. Определили комнату, уют бесконечный.
Через месяц нашли мертвой. Обнаружили в городе, мрачном закутке. Скончалась от черепно-мозговой травмы. Гехт нашел ее в морге, через три дня. Основной версией выдвинули ограбление, поскольку из дома Светлана ушла с сумочкой и драгоценностями на себе, все исчезло.