Первая на возвращение. Аристократка в Советской России

"Я прежде жил в Петербурге. Я по происхождению итальянец и тогда служил по дипломатической части. Меня зовут граф де-Парма⁹², и я прихожусь прямым потомком герцогам Пармским, но женился на русской, а потому не могу покинуть эту страну и здесь подвизаюсь. Однако весьма странно, что вам разрешили вернуться, – ну, только если вы не коммунистка".

"Но я не коммунистка", – ответила я, смеясь над его замешательством.

"Тогда, быть может, им является месье, ваш супруг?"

"И он тоже нет. Мы оба американские граждане, и нам безумно интересно увидеть своими глазами, что происходит в современной России".

"Тогда я не могу этого понять, просто не могу", – воскликнул "патриарх", разводя руками и изумлённо на нас взирая. Затем внезапно выражение его лица изменилось, и в глазах появилась догадка.

"Похоже, я понял: вашему мужу разрешили приехать в Советский Союз, поскольку он американец, но вы, возможно, просто … э-э-э, ну, скажем, 'проникли тайком', прикрываясь его фамилией?"

"Ничего подобного, – возмущённо вскричала я. – Я въехала под своим полным русским именем, на абсолютно законных основаниях, с паспортом, разрешением из Москвы и визой".

"Но как, почему?"

"Потому что я покинула страну тоже и на законных основаниях, и с паспортом, потому что мои лекции и публикации о новой России были признаны честными, и, в конце концов, не в последнюю очередь потому, что я никогда не участвовала в какой-либо контрреволюционной деятельности. Разве сие не является достаточно вескими основаниями?"

Старик окончательно впал в подозрительность и брёл за нами по пятам, что-то бубня себе в бороду. В главном соборе он подвёл меня к алтарю и предложил войти и осмотреться. Но я сказала: "Нет, благодарствую, я не вхожу в алтари, поскольку в нашей церкви женщинам это не дозволяется". И тот торжествующе воскликнул: "Ага! Я так и думал! Это доказывает, что вы до сих пор придерживаетесь прежних понятий. Как вы это объясните?"

"Легко. Я верующая и, естественно, придерживаюсь канонов церкви, в которых была воспитана. И что в этом странного?"

Вскоре мы добрались до захоронения фельдмаршала графа Румянцева-Задунайского, моего предка по линии бабушки Голицыной⁹³. Я ожидала, что наш "патриарх" вдруг объявит, что ему хорошо известно о моём родстве и с ним тоже, но, очевидно, он как-то упустил это, вообще данный факт не прокомментировав.

Мы прошли через пещеры, где в былые дни молились бесчисленные паломники. Ведомые вперёд монахом, они шли группами по узким проходам от святыни к святыне, неся зажжённые свечи, вознося к Богу прошения и распевая акафисты. И один за другим подходя к ковчежцам с мощами, кланялись до земли и целовали их с религиозным пылом. Они добирались туда, в основном пешком, со всей России, в том числе из Сибири, спали на мягкой траве у обочин и ели в деревнях, через которые проходили. Там к ним всегда относились с почтением как к "людям Божьим" и просили остановиться ещё раз на обратной дороге. Путники платили за оказанное им гостеприимство тем, что, возвратившись в те же дома, рассказывали удивительные истории о своих похождениях. А также приносили подарки: маленькие деревянные крестики и чётки, освящённые в тех святых местах, что они посетили. Паломников, как мужчин, так и женщин, неизменно можно было узнать потому, как скромно в тёмных тонах те были одеты и что несли за спиной небольшие холщовые котомки, где лежали одна-две рубашки, пара кусков хлеба и, возможно, огурец и бутылка кваса, которые жители деревень любезно давали им в дорогу. В руках они держали большие тяжёлые посохи, чтоб отгонять собак, ведь, как ни странно, те нередко терпеть не могли паломников, преследуя их и злобно лая, пока не убеждались, что они уже далеко за окраиной их территории. Обычно путники проходили и через Троицкое, останавливаясь в нашем доме, где их кормили и снабжали провизией, которая наполняла их холщовые котомки. Старая служанка моей матери Юлия любила их и вела к себе в комнату, поила там сладким чаем с джемом и карамельками, а те делились с ней бесконечными сказаниями, которые я слушала, затаив дыхание, пока меня наконец не уводили.

Но, очевидно, сегодня в России осталось не так уж и много паломников, поскольку пещеры пусты и только шаги нечастых туристов эхом отдаются под длинными влажными сводами.

Вика, как видно, весьма заинтересовали и слегка позабавили извилистые коридоры с их часовнями, алтарями и нишами, где хранились реликвии, я же не могла отделаться от ранних впечатлений своего детства, когда серьёзно и благоговейно следовала по этим пещерам за своей матерью, держа в руках свечечку, останавливаясь у каждых мощей и шепча знакомые молитовки.

Старый "патриарх" наблюдал за мной орлиным взором и внимательно подмечал любое моё движение. В конце концов мы выбрались на свет Божий и, осмотрев весь музейный городок, находившийся в отличном состоянии, дошли до конторы, расположенной в бывшем дворце митрополита Киевского. Там мы расписались в книге посетителей и стали прощаться с нашим сопровождающим.

"Не могли бы вы записать для меня название гостиницы, в которой остановились, и ваш номер?" – мрачно спросил он, и, сделав это, я подумала, не собирается ли тот доставить мне неприятности. Я решила, что он может донести на меня как на подозрительного человека в ГПУ или Киевский Совет, но меня это не сильно обеспокоило, поскольку я путешествовала без каких-либо надуманных предлогов и была уверена, что Москва, выдав мне ранее разрешение на въезд в Россию, защитит меня и в случае каких-либо коллизий.

Вернувшись в гостиницу, мы столкнулись с американским туристом из Орегона, с которым познакомились в Харькове. Он и сам только что явился после того, как навестил своего друга, ещё одного американского путешественника, во время поездки внезапно заболевшего острым аппендицитом и вынужденного перенести срочную операцию.

"Как ему лежится в русской больнице?" – спросила я.

"О, довольно неплохо. Конечно, ему ужасно одиноко, так как он не понимает ни слова из того, что ему говорят, да и еда не особо вкусная. Например, он получает много этой ужасной дряни, называемой киселём".

"Который моя супруга имеет несчастье любить, – перебил его Вик. – Этим русским вкусам совершенно нет объяснения, не так ли?"

"Но медицинское обслуживание превосходно, – продолжил американец. – У него был тяжелейший случай разрыва аппендикса, и они, проведя блестящую операцию, вне всяких сомнений, спасли ему жизнь. Он сказал мне, что операционная была чиста и сияла, однако в ней не хватало перевязочных материалов, и врачи должны были расходовать их экономно, поскольку каждый кусочек марли или ваты и каждый бинт должны подвергаться учёту".

И тогда я подумала, как же это печально, что мой народ пока ещё нуждается во всём на свете, что из-за войн и революций во всех отраслях промышленности ощущается прискорбная нехватка обеспечения, в то время как в других частях мира миллионы людей остаются без работы в результате перепроизводства. Мне казалось, что весь мир сошёл с ума, да и как могло быть иначе, если сто шестьдесят миллионов человек были игнорируемы, изолированы и нежеланны. А ещё я подумала о том, как странно повторяется история, ведь разве Екатерина Великая не отказывалась в течение двадцати лет признавать Америку на том основании, что та была революционной страной, распространявшей опасные идеи и подававшей дурной пример остальному миру?

В тот вечер мы пошли в оперу и послушали "Евгения Онегина" Чайковского, исполненного на украинском языке, чего я прежде никогда не слышала. Но это часть новой системы, внедряемой советским правительством, где всякой входящей в Союз национальности предложено использовать по усмотрению свой собственный язык вместо русского, который раньше был официальным языком на всей территории Российской империи. Было странно, а подчас и комично слышать, как знакомые слова нашего великого Пушкина перевели на язык, чем-то напоминавший русский и в то же время столь сильно от него отличавшийся, однако голоса певцов оказались прекрасны и оркестр играл поистине великолепно. Оперный театр был абсолютно заполнен, и даже несколько дам красовались в вечерних платьях.

В гостиницу мы вернулись пешком и, войдя в вестибюль, увидели, как молодой подтянутый офицер в форме ГПУ подошёл к стойке регистрации. Затем же я услышала, как он вполголоса спросил что-то о "двух американцах". "Ах, – подумала я, – вот где наш 'старый патриарх' напроказничал, тем самым, определённо, 'заварив кашу'", – и принялась размышлять, что же будет дальше. Возможно, в эту же ночь меня арестуют и станут держать под замком до тех пор, пока тайна моего пребывания в России не прояснится. Хотя я и рассказала Вику всё о "старом патриархе", решила при этом не упоминать о подслушанном вопросе ГПУшника про двух американцев. Однако ночь прошла спокойно и никто не потревожил наших безмятежных сновидений. Тем не менее утром нам объявили, что мы не сможем покинуть Киев через час, как планировали, а должны будем подождать до вечера, так как поезд, который должен был доставить нас к границе, на восемь часов опаздывал. И снова я задалась вопросом, не задерживали ли нас подобным образом вежливо, пока Киев связывался с Москвой, выясняя, кто мы такие.

Мы были не против того, чтоб задержаться ещё на денёк, поскольку многое можно было б тогда увидеть, однако чуточку беспокоились о наших визах, ведь после этого дня они бы оказались просрочены.

"Не обращайте на это внимания, – сказал управляющий, – я думаю, это легко можно устроить. Вам просто понадобится получить новые визы, и всё, что для этого требуется, – шесть новых фотографий".

Итак, снимки были нами сделаны в убогой маленькой студии с громким названием "Фурор", где нам пришлось некоторое время подождать, пока фотограф наслаждался своим обедом. Поскольку я русская, вся эта задержка меня не особо беспокоила, но она вывела из себя Вика, и на его фотографиях получилось типично хмурое выражение лица американца, вынужденного терять своё время.

После этого мы продолжили знакомство с городом и осмотрели всё, что попалось нам на пути: старый Киев и новый, церкви и дворцы, музеи и библиотеки, кооперативные лавки и фабрики, – пока у нас уже не подкашивались ноги. Но в конце того дня мы поняли, что Киев тоже бурлит и изобилует жизнью. Его Прошлое надёжно спрятано в музеях, а Настоящее переполнено творческой энергией.

Когда мы вернулись в гостиницу, управляющий встретил нас с сияющим лицом и обрадовал, что из Москвы только что прилетела телеграмма-молния, продлевавшая наши визы ещё на пятнадцать дней. Что ж, даже если "старый патриарх" и попытался причинить нам какие-нибудь неприятности и сумел задержать этим наш отъезд из города, всё было благополучно улажено, и Москва защитила нас, как я твёрдо и верила.

В шесть часов вечера, когда мы отдыхали в своём номере, нам внезапно сообщили, что наш поезд вот-вот ожидается к прибытию. Далее я привожу описание впечатлений Вика о том волнующем часе, который за этим последовал.

10

Виктор Франклин Блейксли

Наши друзья на родине говорили нам, что мы никогда не въедем в Россию, однако попасть в страну оказалось чертовски просто по сравнению с более сложной задачей оттуда выбраться. Наш состав, что должен был доставить нас к границе, на восемь часов опаздывал. В России никто не возражает против многочасового опоздания, но когда поезд пытается наверстать упущенное время, сесть на него становится большой проблемой. Вы скорее ожидаете, что он в конце концов прибудет позже часов на десять, а не объявится спустя уже потерянных восемь или даже раньше.

Вдруг раздаётся настойчивый стук в дверь, и, вытирая с невыбритого лица пену, я кричу из ванной: "Войдите!"

"Скорее! Скорее! Поезд слегка отыграл отставание от графика и уже совсем близко. Собирайтесь быстрее, покидайте живо ваши вещи в чемоданы и спускайтесь вниз через две минуты", – призывает, даже не успев пересечь порог номера, отвечающий за наш отъезд сотрудник гостиницы.

"Мой чемодан уже собран", – спокойно говорит ему Ирина.

"Но мой-то нет".

И я бросаюсь распихивать по местам свои обувь, калоши, нижнее бельё и сорочки. Когда работа закончена и крышка захлопнута, я обнаруживаю, что забыл надеть рубашку, поэтому мне приходится всё делать сызнова.

"Я пришлю за вашими вещами человека, – кричит из коридора сотрудник гостиницы. – Поезд будет стоять здесь всего двадцать минут, поэтому, пожалуйста, поторопитесь".

И вот мы готовы. Я оглядываю номер, чтобы посмотреть, ничего ли мы не забыли, и вижу свои тапочки, мирно стоящие под кроватью. Ирина зажимает их подмышкой, а я хватаю чемоданы. Мы уходим. Наконец-то мы отправляемся на границу, прождав всего шесть часов вместо восьми этот поезд.

"Он определённо нагнал кучу времени", – успеваю бросить я на середине длинного коридора.

"Он идёт из самого Баку", – произносит Ирина, будто это имеет хоть какое-то отношение к делу.

У подножия лестницы сумочка жены распахивается, и из неё выпадают пудреница, губная помада, ожерелье из бус и восемь монеток. Монетки разлетаются в разные стороны, улёгшись по всем четырём углам вестибюля. Когда же я наклоняюсь, чтоб поднять ожерелье, нитка рвётся, и тридцать восемь бусин присоединяются к монеткам. Двое русских, американский инженер и маленькая девочка помогают нам собрать наши ускакавшие пожитки. В дверях вестибюля появляется портье и объявляет, что автомобиль подан, чтобы отвезти нас до вокзала.

Мы добегаем до бордюра как раз вовремя, чтобы заметить, что мотор отъезжает с пятью немецкими туристами. Я ставлю чемоданы на землю, поскольку других авто поблизости не видно.

"И что мы теперь будем делать?" – спрашиваю я портье, но тот уже исчезает за входной дверью.

"Он пошёл искать другой транспорт", – говорит мне Ирина. И вскоре он возвращается, чтобы сообщить, что других свободных способов довезти нас до места нету.

"Что ж, мы можем вернуться и попытаться сесть на этот поезд завтра", – говорю я безнадёжно.

Но в этот миг, о чудо из чудес, другой мотор подкатывает к тротуару, и Ирина, сопровождающий нас сотрудник, чемоданы и я впихиваемся на заднее сиденье. Дверца захлопывается, и после того, как мотор рвёт с места, я поднимаю Ирину с пола, и та меняется с одним из чемоданов местами.

"А где же наши билеты?" – интересуюсь я.

"Мы получим их на вокзале".

Наш шофёр постоянно сигналит и, как большинство российских водителей, мчится со скоростью не менее шестидесяти миль⁹⁴ в час по не особо хорошо освещённому проспекту. Не успевает пройти и шести минут, как мы преодолеваем расстояние до вокзала.

"Подождите здесь, – говорит гостиничный служащий, – я позову носильщика".

"Чёрт с ним, с носильщиком, достаньте наши билеты", – ору я ему вслед.

Не зная, что ещё предпринять, мы стоим у входа в зал ожидания. Вскоре к нам подходит носильщик. "Пожалуйста, не нервничайте, у нас ещё много времени", – успокаивает он, даже не зная, на какой поезд мы собираемся садиться.

"Не нервничать?! – кричит Ирина. – Мы едем в Шепетовку. Как долго здесь ещё простит этот поезд?"

"О, ну ещё минутку-другую".

Возвращается наш провожающий.

"Вы раздобыли билеты?" – спрашиваю я.

"Скорее! Скорее! Он на пятом пути", – это всё, что в ответ я слышу. Просачиваясь сквозь толпу, мы устремляемся к пятому пути по переходу и скатываемся вниз по длинному лестничному пролёту. Добравшись туда, мы видим, что состава на пятом пути нету, да и наш носильщик куда-то запропастился.

"Ни поезда, ни багажа, ни билетов", – говорю я Ирине.

"Ни гостиничного парня", – завершает она цепочку.

Наконец объявляется носильщик, обливаясь потом под тяжестью своего груза.

"Восьмой путь", – выдыхает он и, переваливаясь через рельсы, идёт дальше. Мы следуем за ним, изо всех сил пробираясь сквозь нескончаемые шпалы. Но тут я теряю Ирину, которая, как мне казалось, держалась сразу за мною.

На восьмом пути стоит поезд. Ура! На нём написано "Шепетовка". Но мне, чтобы попасть на платформу с той стороны, где тамбуры открыты, приходится обежать тринадцать вагонов.

И там я нахожу Ирину.

"Куда ты подевался? – возмущается она. – Ты не мог бы хоть немного и обо мне позаботиться?"

"А ты не могла бы ходить хоть немного быстрее?"

К нам с улыбкой подходит сотрудник гостиницы.

"Где наши билеты?" – в десятый раз звучит моё требование получения информации.

"Сейчас их принесёт человек".

"А наши чемоданы?"

"Будут здесь с минуты на минуту".

Зловеще звенит станционный колокол. Это означает, что наш состав вот-вот тронется. Люди, люди, люди всё ещё пытаются попасть в вагоны, тогда как проводники с таким же упорством пытаются захлопнуть двери. Три вагона уже плотно закрыты, а дверь четвёртого лязгает прямо перед моим носом.

"Садитесь, садитесь", – советует нам наш провожающий, и мы с трудом залезаем в тамбур вагона второго класса.

"Наш багаж, наш багаж!" – ору я ему оттуда.

"Наши билеты!" – добавляет свой вопль Ирина.

К двери, тяжело дыша, подбегает мужчина. "Вот, – выдавливает он, – вот билеты".

К счастью, Ирина пристально просматривает их до того, как я прячу их в кармане.

"Но тут написано 'Прага', а мы желаем ехать до Вены", – объявляет она курьеру.

"Прага? Вена?" – беспомощно бубнит мужчина.

"Вернитесь и поменяйте", – требует Ирина, и мы видим, как он убегает по платформе.

"Слезай, – говорю я Ирине. – Мы не сделаем больше ни шагу без этих билетов. Я выложил за них добрых семьдесят с лишним долларов".

Когда мы спускаемся по ступенькам вагона, к нам с нашими чемоданами подгребает носильщик.

"Садитесь опять, – умоляет гостиничный работник, – а я обеспечу вам билеты".

"Ты залезай, – говорю я Ирине, – а я подожду внизу того парня".

"Тогда я подожду внизу тоже".

Наконец курьер возвращается с нужными билетами. Я забрасываю один чемодан внутрь тамбура, и как раз в этот миг поезд трогается.

"Давай! – ору я Ирине. – Залезай! Быстрее!"

При этом состав набирает скорость.

"Не могу, – кричит она. – Ты что, убить меня вздумал?"

"Да … то есть нет", – бормочу я, запинаясь и пытаясь подсадить её на подножку. Но та сопротивляется и чуть не падает под колёса.

"Скиньте этот чёртов чемодан", – отчаянно ору я движущемуся вагону, но никто меня не понимает. Тогда я умудряюсь-таки туда запрыгнуть и, схватив чемодан, швыряю его наружу, а затем и сам чуть не валюсь под колёса, торопясь спрыгнуть обратно на землю.

Я стою один, повернувшись ко всем спиною, чтоб они не могли понять, что я о них думаю, и наблюдаю, как поезд неспешно от меня удаляется. Мы его упустили. Я ищу билеты, но не могу найти их.

"Почему ты не села?" – спрашиваю я Ирину, когда мне удаётся успокоить дыхание.

"Почему ты с самого начала не позволил мне там остаться?" – отвечает она вопросом.

"Где наш другой чемодан?"

"Вот он".

"А где билеты?"

"У служащего гостиницы".

Вдруг бедный уставший паровоз останавливается на расстоянии от нас в пару сотен ярдов⁹⁵.

"Теперь мы сможем его поймать, – говорю я, – давай, побежали".

Мы мчимся по платформе и как только оказываемся в тридцати футах⁹⁶ от заднего вагона, тот вновь начинает от нас удаляться, оставляя стоять посреди шпал и рельсов. И у нас впереди ещё сутки, чтобы успеть в полной мере насладиться Россией.

В. Ф. Б.

11

Когда мы с Виком вернулись в гостиницу, наш друг управляющий встретил нас крайне любезно и только заметил, что дамы, испытывая волнение, могут иногда упустить возможность сесть в поезд. "Но, – продолжил он, – я предпочитаю видеть вас тут, с нами, в целости и сохранности, чем подвергающуюся смертельному риску, пытаясь прыгнуть в вагон, который движется. В конце концов, я думаю, вы поступили очень разумно. Что, если бы вы, попав под колёса, лишились конечностей?" И он проводил нас наверх в наш номер, который, к счастью, так и был свободен, и предложил прямо туда подать нам ужин.

"Вся эта задержка произошла не по вашей вине, – сказал он, – и вы можете считать себя гостями заведения и не платить ничего дополнительно до самого отъезда из Киева. Однако, думаю, завтра утром ваш поезд прибудет вовремя", – и он оставил нас наедине с нашими удобными кроватями и вкусным ужином. Но в течение всего вечера мне пришлось слушать песню, придуманную Виком под влиянием момента и начинавшуюся словами:

"Шип ми офф ту

Шип-ит-офф-ка …"⁹⁷

На следующее утро за завтраком нам сообщили, что наш поезд идёт по расписанию, то есть прибудет около полудня, и мы вышли на последнюю прогулку по улицам Киева к древнему собору святой Софии. Богослужение только что завершилось, и, хотя церковь была пуста, в воздухе все ещё висел густой аромат ладана. В тусклом свете мягко блестели иконы.

"До свидания, до свидания", – шептала я, целуя знакомые старые образа, в то время как Вик стоял позади меня и терпеливо ждал, пока я закончу.

"А теперь нам пора идти. Ну, скорее, поторапливайся, а то мы снова его упустим", – подгонял он, когда мы вышли из собора, и наотрез запретил мне заскочить хотя бы на минутку в Крещатицкий переулок, в центре которого стояла статуя моей святой покровительницы Ирины.

"Попрощайся с ней мысленно и в своём сердце, но, Бога ради, давай не опоздаем на поезд", – воскликнул он, и мы поспешили в номер и к вокзалу.

На этот раз мы добрались благополучно, без особых недоразумений, и снова, как в тот первый день в России, я часами смотрела в окно поезда, пока мы не достигли границы. Когда русские пограничники вышли, а польские вошли, немецкий турист посмеялся надо мною, так как увидел в моих глазах слёзы.

"Не мог и представить, что кто-либо станет грустить, покидая эту Богом забытую страну", – воскликнул он.

"Но неужели вы не понимаете? – вскричала я. – Это моя страна, и я оставляю позади свой народ, свою землю".

"Да, но ты также едешь домой – в Америку, – мягко сказал Вик. – А сюда мы обязательно снова вернёмся".

И состав медленно пересёк польскую границу.