Первая на возвращение. Аристократка в Советской России

5

Встав на следующее утро с постели, мы обнаружили, что моя молитва была услышана и дождь полностью прекратился. К моей радости, Ялта являла собой несравненное зрелище: на ярко-голубом небе не виделось ни облачка, море совершенно успокоилось, а горы вырисовывались столь чётко, будто в воздухе не висело ни пылинки, и в особенности Ай-Петри, самая высокая вершина, которая, по словам Вика, напомнила ему купол собора. Наскоро позавтракав, вы пустились на прогулку по городу. Я, будучи гидом Вика, показала ему самое интересное и вот что тем же вечером вычитала в его дневнике:

"После пешего осмотра города мы берём мотор до Никитского сада. Нас сопровождает товарищ З., видный большевик, который, представившись, вежливо спросил, может ли он к нам присоединиться. Он объездил весь мир, возглавлял Амторг⁷⁶ на западном побережье и провёл весь прошлый год в Маньчжурии. Весьма обаятельный парень. Мы поднимаемся в горы. Окружающие нас со всех сторон пейзажи прекрасны. Море имеет бирюзовый цвет. Дорога петляет, наш шофёр постоянно сигналит, и за каждым поворотом открывается новый, ещё более восхитительный вид. Но потом, как всегда в России, когда всё вроде идёт идеально, но что-то неизбежно случается, у нас спускает колесо. Пока наш шофёр устраняет неполадку, мы с товарищем З. вылезаем размяться. Обсуждаем политику и социализм, Японию и выборы Рузвельта. Он умный малый. Читал лекции в Калифорнийском университете и Оксидентал-колледже. Мы возвращаемся к авто. Колесо поменяно, и мы едем дальше. После продолжительных обсуждений красот Крыма и восточных и тропических растений у нас вновь проблема с шиной. Мы идём пешком в Никитский сад, имеющий одну из красивейших на свете ботанических коллекций. Тут растут банановые деревья, бамбук, мимоза, всевозможные папоротники, величавые и роскошные, устремлённые в небо кипарисы, кактусы и пальмы. Мы останавливаемся у пруда с золотыми рыбками. Ирина бранит меня, что я обсуждаю с З. политику, когда вокруг нас столько красоты. Мотор поджидает нас у выхода. Взглянув ещё раз на раскинувшееся в нескольких милях под нами спокойное мерцающее море, на играющих дельфинов и на прекрасный сад, мы грузимся в авто. Оно взбирается ещё выше на гору, откуда открывается волшебный вид на Никитский. Товарищ З. предсказывает, что нас ждёт ещё один прокол, но я говорю, что нет – двух вполне достаточно. Мы прибываем в Массандру, построенную в 1894-ом году Александром III. Мы проходим мимо дворца, чтобы посетить один из крупнейших в мире винных погребов. Отличный выбор. В нём семь подземных туннелей, каждый имеет длину сто сорок метров, находясь на глубине в пятьдесят. Они заполнены бочонками, бочонками, бочонками – от одного конца до другого, и между ними проложена крошечная железная дорога, по коей мы и топаем. Есть большие бочонки и маленькие, а также столь гигантские, что вмещают тысячу вёдер, или двенадцать тысяч децилитров. И местные специалисты изготовили для розлива вина собственный ленточный конвейер, а также наклеивающие этикетки механизмы и насосное оборудование, которое перекачивает вино из огромных чанов в бочонки меньшего размера для последующей отправки. Здесь десятки таких необъятных чанов, двадцать футов в высоту и двадцать футов в диаметре⁷⁷. И ещё есть исполинский закрытый бак, тоже полный вина, размером с бассейн для купания. Мы входим в дегустационный зал. Садимся, и нам приносят на пробу пять сортов вина: (1) Рислинг, белый и кислый, (2) Портвейн, (3) Шато-Икем, (4) Мускатель Розовый, (5) Мускатель Чёрный и (6) виноградный сок (напоследок). Мы с товарищем З. выпиваем все наши пять бокалов и бокалы наших девушек, а потом обсуждаем политику. Он становится всё более интересным и рассказывает смешные истории о своих путешествиях по Америке. Нам делается чертовски весело, и я записываю свои впечатления о Массандре в книгу для посетителей. Мы перемещаемся в 'библиотеку', но вместо книг я обнаруживаю живой каталог всех вин. Представлены бутылки с 1775-го и по сегодняшний день. Здесь есть три бутылки коронационного вина Александра III, на которых все его гербы и двуглавый орёл. И есть вина из Нового Света, вина Голицына, включая даже старые экземпляры столетней выдержки⁷⁸. Их можно купить по пятьдесят долларов за бутылку. Мы возвращаемся к автомобилю. Снова идёт дождь, но ведь весь день погода была хорошей, да к тому же благодаря вину кому теперь до этого есть дело. Затем начинается снег, а позже – и град. Россия никогда и ни в чём не знает полумер, даже в погоде. Мы оглядываемся на хранящую подземные сокровища Массандру и, делая виражи и спускаясь под гору, мотаем обратно в Ялту. Воздух здесь такой мягкий, какой я не ощущал со времен Гонолулу. Мы возвращаемся в гостиницу (я выиграл пари насчёт проколов), прощаемся с З. и отправляемся обедать. Только что прибыла делегация норвежских рабочих (шестнадцать персон), и те следуют за нами в 'Пектопах' (так я читаю надпись 'Ресторан', написанную русскими буквами). Мы поглощаем закуски (холодная рыба, огурцы, помидоры), борщ, жареную рыбу, картофель и чай. Есть и русский десерт под названием кисель, который я не люблю, а Ирина обожает. По вкусу он напоминает касторку. Когда мы оставляем ресторан в полное распоряжение норвежцев, дождь переходит в ливень. Я покупаю много сигарет, так как завтра мы отправляемся в Севастополь и дальше на север и я хочу быть уверенным в своих запасах. Мы идём с З. в кино две мили по тёмным улицам. Дождь прекратился. Картина повествует о временах Екатерины II и показывает восстание казаков против их помещика. Весьма захватывающая, но не слишком удачная лента. Съёмка примитивна. Мы возвращаемся в гостиницу, время от времени сбиваясь с пути и спотыкаясь о грязевые ямки. Мы зовём З. поужинать с нами, но тот отказывается. Мы желаем ему сладких снов и прощаемся. В полночь мы заканчиваем трапезу".

Дневник Вика прекрасно описал тот день, пробудивший во мне множество болезненно ярких воспоминаний. В Никитском саду я поискала огромную сосну, под которой мы с мамой были сфотографированы вместе во время нашего последнего пребывания в Ялте, нашла её и встала в той же самой точке, где нас запечатлел бродячий фотограф. И куда бы мы ни пошли, эти старые видения оживали и обступали меня со всех сторон. Солнечный свет и удивительное тепло этой южной зимы, насыщенный запахами тропический воздух, величественные гранитные горы с пушистыми, наползающими на них с севера облаками, тихое серебристо-голубое море, татарские поселения с красными крышами, длинные белые дороги, цветы, раковины, блестящий кварц и горный хрусталь – всё это воскресило во мне первые впечатления детства, впечатления, полные очарования, таинственности и красоты, тесно переплетённые с легендами из греческой мифологии, которые мне рассказывали моя мама и гувернантка. И я представила себя ещё совсем маленькой девочкой, спокойно сидящей в священной новосветской можжевеловой роще и занятой рукоделием с использованием разноцветной шерсти, в то время как мадемуазель Мейер читает мне вслух о живущих на горе Олимп богах, о поисках Золотого Руна и приключениях Крылатого Сфинкса.

"Но кто такой сфинкс?" – спросила я и никогда не забуду того трепета, который испытала, когда она ответила: "О, как странно, вот же он", – указав на маленький переносной столик из чёрного дерева, на который я опиралась. Прямо в его центре было изображение сфинкса, инкрустированное из перламутра и мягко мерцавшее в зеленоватом свете священной можжевеловой рощи.

То совпадение было столь необычным, а впечатление, которое оно произвело на меня, столь сильным, что по сей день, когда я слышу слово "сфинкс", я неизменно вспоминаю инкрустацию, увиденную в центре столика из чёрного дерева.

А потом я представила себя ищущей горный хрусталь и бледно-фиолетовые аметисты, лежавшие то тут то там на всех окрестных склонах и сверкавшие на солнце, как бриллианты, а также кусочки разноцветного, прятавшегося в камнях мрамора и окаменевших цветов, листьев и мелких животных многовековой давности.

И теперь, спустя годы, в середине своей жизни, точно так же, как в те дни, когда стояла на её пороге, я ощутила волшебное очарование Крыма.

После Массандры мы хотели поехать на знаменитый водопад Учан-Су, но, увы, увы, опять пошёл дождь, и не только дождь, но и град, и снег. Я была готова расплакаться, ведь так много ещё нужно было посмотреть и показать Вику, а время летело, летело. Скоро нам предстояло уезжать в Севастополь, и невозможно было предсказать, доберёмся ли мы сюда когда-нибудь снова.

6

Скоро рассвет. Я просыпаюсь прямо перед ним – небо всё ещё тёмное, и сияют звёзды. Со своей кровати я вижу Юпитер, большой и яркий. Это моя планета; мне много раз говорили об этом астрологи по всему миру. Вскоре горизонт становится бледно-зелёным, потом розовато-жёлтым, потом тёмно-розовым, потом золотисто-красным, и огненный шар солнца поднимается из моря. Это прекрасный день, однако в Крыму наш прощальный.

Позавтракав, мы садимся в автомобиль и отправляемся в Севастополь. Бросив последний взгляд на Ялту, бесподобную в лучах раннеутреннего солнца, и миновав затем дворец эмира и Ливадию, мы проезжаем по нижней дороге мимо Ай-Тодора, Харакса и Дюльбера – имений, принадлежавших некогда великим князьям Александру, Георгию и Петру, а ныне превращённых в дома отдыха и санатории для женщин. Сделав остановку в Дюльбере, мы гуляем по саду и осматриваем белый мавританский дворец, который в настоящее время является великолепной здравницей для нервнобольных. Мы посещаем комнаты и коридоры, оформленные в восточном стиле, а также бывшую церковь. Но больше всего мне нравится высокое окно, идеально обрамляющее великолепный вид на Ай-Петри и сделанное, как нам говорят, специально для этой цели. Врач показывает нам окрестности, и я беседую и с ним, и со многими пациентами. Сад и белые террасы, ведущие к морю, столь же красивы и ухожены, как и прежде, а с нижней террасы я любуюсь на пляж Олеиз, где много лет назад любила играть и купаться.

Наша следующая остановка – Алупка, бывший дворец Воронцовых-Дашковых. Мы проходим через просторный внутренний двор и главный зал к знаменитой лестнице Альгамбры с её мраморными львами. Хотя эта лестница всегда считалась необычайно красивой, мне же казалось, что к елизаветинскому особняку она была совершенно неуместным дополнением.

"Пожалуйста, не садитесь этим львам на спину", – жалобным голосом попросил смотритель. И когда я раздражённо ответила, что у нас и в мыслях не было совершать подобную нелепость, он разъяснил, что почти все туристы настаивают на том, чтобы посидеть верхом на этих львах, сфотографировавшись именно таким образом. "Что, разумеется, – добавил он, – совсем для львов не полезно, так как это их изнашивает – я имею в виду, портит резьбу".

Сейчас дворец является одновременно и санаторием, и музеем. И мы увидели вестибюль с великолепными портретами и бело-голубую гостиную, которая, как считается, является копией соответствующего помещения во дворце Абдул-Хамида⁷⁹, с хрустальными канделябрами, изготовленными на Российском императорском фарфоровом заводе. Эта комната иногда использовалась как частный театр. Мы прогулялись по оранжерейной галерее с фонтанами, цветами и мраморными бюстами, а также по огромной столовой, где имеются и картины Юбе́ра Робе́ра⁸⁰, и старинная английская мебель, и гигантская бронзовая вставка в центре стола, и прекрасный старинный фарфор на буфетах. Далее следуют портретная галерея, кабинет графа Воронцова (моего "дяди Ларри"), библиотека в восемнадцать тысяч томов и гардеробная его супруги. "У неё было всего лишь двенадцать сотен платьев", – неодобрительно заметил смотритель.

На втором этаже находятся спальни, мебель из которых была вывезена, но на стенах висит множество полотен и гравюр с видами Крыма и, в частности, Алупки. Тут также много фотографий и императорской семьи, и Воронцовых, и их друзей и родственников. На этом музей заканчивается, и остальная часть дворца отведена под санаторий. Сад и террасы были заполнены пациентами, принимавшими солнечные ванны или игравшими в игры, и из каждого уголка до нас доносились звуки их разговоров и смеха.

Будучи в последний раз в Алупке, я оказалась на крайне официальном приёме, и старая графиня Воронцова, выглядевшая величественно и достойно в одном из своих "двенадцати сотен платьев", принимала гостей в той бело-голубой гостиной. В лунном свете я спустилась по лестнице Альгамбры со своим другом Петром Долгоруковым, и мы сидели у фонтана и вспоминали о тех днях, когда были ещё очень молоды и страшно романтичны. Я тогда немножко всплакнула, а Пётр сказал, что я нашла для этого самое подходящее место, так как каскадик назывался "Фонтаном слёз". Теперь же Пётр был мертв, как и старые Воронцовы, а я приехала в Алупку в качестве обычной туристки и услышала, как смотритель повторил для меня ту же самую фразу: "А это Фонтан слёз".

Покидая Алупку, мы проехали через Мисхор. "А там, – указывая на парк, объявил наш шофёр, – находится дворец, построенный для Александра III. Однажды тот, двигаясь по этой дороге, поделился с одним из своих министров, который находился рядом: 'Что за чу́дное место! Было бы здорово иметь тут дом'. Министр же воспринял это как приказ и втайне от царя повелел построить дворец. Три года спустя, когда строительство было завершено, они с Александром вновь проезжали мимо того же места, и министр обратил его внимание на новое здание, надеясь, что это станет приятным сюрпризом. Но монарх то ли забыл о своём желании, то ли не помнил даже, что когда-то нечто подобное тут выражал, и, едва взглянув, заметил: 'Что за дрянное место!'"

Я никогда в жизни не слышала эдакой байки, но Вик, весьма удивившись, над ней посмеялся.

Из Мисхора дорога стала подниматься в гору и вскоре соединилась с другой, находившейся выше. Вдалеке виднелась деревня Симеиз, главной достопримечательностью которой ранее были две огромные скалы, названные Монах и Дива, возвышавшиеся в море недалеко от пляжа и чем-то напоминавшие Дуэ Фаральони на Капри. Сейчас стоит только Дива, поскольку Монах упал во время последнего землетрясения, расколовшись на огромные глыбы.

Далее мы проезжаем гору Кошка, на хвосте которой стоит обсерватория. Дорога поднимается всё выше и выше, пока мы не оказываемся вплотную к гранитным стенам и горным пикам. Расстояние до моря ужасает, отвесный обрыв составляет около четырёхсот пятидесяти метров, и дважды мы видим целые утёсы, обрушившиеся во время землетрясения в сторону моря и разбросавшие по всему склону гигантские валуны и камни.

После Симеиза пейзаж становится диким, суровым и безводным. Горы больше не покрыты пышной, благоухающей растительностью, которой столь богата местность между Ялтой и Симеизом. Мы же продолжаем взбираться к небу, пока не достигаем у Байдарских ворот верхней точки, где останавливаемся, выходим из автомобиля и взбегаем по небольшой лестнице, ведущей на площадку над воротами, откуда открывается самый прекрасный вид в этой части Крыма.

Дорога от Байдар до Севастополя тянется по пологому плато, спускающемуся по склонам гор, которые кажутся здесь очень низкими по сравнению с великими скалами, вырастающими прямо из моря. Но, несмотря на некоторую скучность после красот пути из Ялты до Байдар, это всё же живописная поездка. Видны новые горные хребты, становящиеся всё ниже, долины и татарские деревни с голубовато-белыми домами, внутренними двориками в восточном стиле и красными черепичными крышами. По мере приближения к Севастополю можно заметить всевозможные мемориалы Крымской войны: британские, французские и итальянские; а вдали лежит Балаклава, где проходила знаменитая "Атака лёгкой бригады"⁸¹. На въезде в город находятся невысокие холмы, покрытые первобытными пещерами⁸². Некоторые из них до сих пор используют в качестве жилищ, достроив фасадные стены с дверями и окнами. Затем начинается татарский квартал: целый район, застроенный такими же типичными бело-голубыми домиками с красными крышами, какие мы видели в деревнях ранее. Потом же тянется русская часть города, серая и неприглядная.

Мы ужинаем в ресторане с видом на гавань, заполненную различными кораблями. Заведение переполнено, еда довольно вкусная, но оркестр играет отвратительно. Затем посещаем знаменитую панораму "Оборона Севастополя" и бродим по улицам, запруженным советскими моряками в увольнительной, пока нам не приходит время садиться на поезд, что довезёт нас до Днепростроя.

7

Виктор Франклин Блейксли

В нашем купе для двоих мы сидим лицом друг к другу, не в силах сказать даже слово и пытаясь отдышаться после долгого бега по перрону Севастопольского вокзала, предпринятого, дабы успеть на этот поезд. Наши чемоданы и постельные принадлежности сложены вокруг нас высокими стопками, но как только поезд начинает медленно двигаться, странный синий свет, застилавший от переутомления наше зрение, исчезает, и мы тут же принимаемся смотреть в окно на окрестности.

"Вперёд к Днепрострою и плотине Купера⁸³", – произношу я со вздохом, и только непрерывное щебетание Ирины не позволяет мне впасть в дрёму.

В отдалении и ниже под нами раскинулась Севастопольская военно-морская база – историческая достопримечательность России, сыгравшая крайне важную роль в морских делах её монархов. В бухте на якоре стоит советский крейсер, и его гладкие серые борта сияют в лучах заходящего солнца. Вокруг него в доках видны старые суда, поставленные туда для ремонта. Крейсер, словно их гордый сын, охраняет подход к этим докам.

Наш поезд, с трудом преодолев длинный крутой подъём, в его конце делает остановку – прямо меж двух холмов, которые закрывают от нас прекрасный вид на Чёрное море.

"Его больше не будет", – бормочу я хрипло.

"Нет, ещё будет. Подожди, пока мы не тронемся снова. И пройдёт минут двадцать, если не больше, прежде чем последний залив скроется из виду. Я же знаю каждый дюйм этой железной дороги".

"Дивное Чёрное море! Как бы я хотел, чтобы мы опять на нём побывали".

К этому времени наш поезд уже катится дальше. Знаменитые каменные норы усеивают со всех сторон торчащие вокруг нас скалы. Это выдолбленные пещеры, в которых первобытные люди устраивали свои первые жилища. Некоторые из них представляют собой обычные проёмы, которые едва ли могут вместить одного человека, тогда как другие имеют несколько входов с дверями и окнами, являясь при этом довольно глубокими, что доказывает, что уже в то время отдельные представители человеческого рода расширяли свои познания, чтоб достичь большего, чем их собратья по разуму. Здесь сотни таких пещерных домов, находящихся высоко над землёй и тем защищённых от вторгавшихся пришельцев.

Но вот состав проезжает по туннелю, и остаётся лишь тусклый свет в купе, и мы практически не видим друг друга. Вновь выбираемся наружу, и дома в скалах всё ещё с нами, но здесь уже новое борется со старым, так как огромный карьер освобождается от груза мягкого гранита, который отправляется на север, чтобы занять в советском строительстве своё законное место. А мы наблюдаем, как день идёт на убыль, солнце вот-вот скроется за холмами, и начинаются однообразные русские степи.

"О, Боже! – восклицаю я, внезапно взглянув на наше расписание. – Мы должны достичь Днепростроя в четыре утра, ты это понимаешь?"

Но Ирина только зевает, и вскоре я замечаю, что делаю это тоже. Мы устали, и вокруг нас сгущаются сумерки. Я смотрю на часы. Ещё нет шести, но мы хотим уже спать, да так сильно, что хоть спички втыкай в наши зенки.

"Давай поедим и завалимся", – наконец предлагаю я, когда за окном ничего уж не видно.

Итак, покрыв наши спальные места простынями и одеялами, мы достаём пакет с козьим сыром, чёрным хлебом, минеральной водой и восхитительным русским печеньем, которое обещает быть вкусным.

"Вскипятить немного горячей воды для чая? – спрашиваю я. – В конце вагона есть нагреватель".

"Нет, не нужно, – говорит Ирина, – это займёт слишком много времени. Давай просто дожуём то, что у нас есть, и на боковую".

В нашем купе тепло и уютно, и после "ужина" мы заворачиваем оставшуюся еду и раскладываемся по своим полкам. В семь часов мы засыпаем. Кажется, ничто и никогда разбудить нас не сможет. Но всего через десять минут, по моим ощущениям, раздаётся грубый стук в дверь, и я, приняв сидячее положение, спрашиваю: "Что такое?" Так как никто не отвечает, я, спрыгнув со своей верхней полки, открываю задвижку. За дверью наша проводница, и я вижу по своим часам, что сейчас половина третьего.

"Мы подъезжаем к Мелитополю", – объявляет она печально.

"Но нам не нужно в Мелитополь, – удивляется Ирина, – мы сходим в Александровске".

"Я решила, что лучше сообщить вам, когда будем в Мелитополе", – мрачно заключает проводница и, шаркая ногами, уходит.

"Я же не отдавал распоряжения, чтобы меня будили на каждой станции, не так ли? – ворчливо говорю я. – Или это просто ещё одна старая русская традиция?"

"Нет, никакая это не русская традиция, девушка просто ошиблась, – защищает её Ирина. – Мелитополь – это крупный город, и ей бы не хотелось, чтобы кто-нибудь пропустил свою остановку".

"Но в наших же билетах указано …"

"Не бери в голову, возвращайся к сновидениям".

"А будут ли ещё какие-то большие города между этим местом и Александровском?" – настаиваю я, будучи всё ещё раздражённым тем, что меня разбудили раньше времени.

"Нет, нет и нет". И она поворачивается лицом к стенке.

Я опять взбираюсь наверх и вскоре засыпаю. Но не проходит и часа, как стук раздаётся снова.

"Скорее! Одевайся!" – кричит снизу Ирина.

"Тебе меня не одурачить, – уже в сотый раз пялясь в циферблат, бурчу я. – Мы должны доехать в половине пятого, а сейчас только три тридцать".

"Она сказала, что прибудем на полчаса раньше".

"Но мы же опаздывали на целых полтора, когда спать ложились".

"Я ничего не могу с этим поделать. Вставай. Мы почти на месте".

Я облачаюсь лёжа и, вроде бы, всё делаю верно, забыв лишь заправить рубашку. Мои ботинки лежат на столике, но так, что я не могу до них дотянуться, и один носок летит на пол.

"Разве это не здорово? – кричу я своей супруге. – Все поезда в России опаздывают, кроме того, который должен доставить нас в четыре утра в пункт назначения, да и тот прибывает раньше времени".

"Что ж, слегка отдохнуть мы всё-таки успели".

"Да, но только благодаря тому, что Мелитополь оказался единственной важной остановкой меж Севастополем и Александровском".

Я выхожу в коридор и напрягаю зрение, ожидая увидеть огни станции. Но те не появляются, и, минут десять потаращившись, я возвращаюсь на полку и дремлю ещё около часа, прежде чем мы наконец до места добираемся.

Когда состав с грохотом подъезжает к станции, я уже крепко сплю, однако моментально просыпаюсь, будучи нагруженным багажом и постельными принадлежностями. Мы слезаем на платформу, где толпятся люди, уже готовые занять места, освобождённые нами.

"Держу пари, что автобус нас не встретит", – ворчу я Ирине.

"Если такое случится, это будет первый раз, когда 'Интурист' потерпит неудачу", – отвечает она. И это было бы чистой правдой, ведь "Интурист", похоже, является одним из самых эффективных туристических бюро в мире, учитывая все трудности, с которыми ему приходится сталкиваться.

"Американцы?" – кричит нам голос на хорошем английском, и тут мы понимаем, что нас встречают. Ведь Днепрострой находится в четырнадцати километрах от Александровска, и топать пешком туда абсолютно не хотелось бы. Шофёр помогает мне с багажом и усаживает нас на переднее сиденье автобуса "Форд", у которого самодельный верх, отсутствуют боковые шторки, а ряды сидений быстро заполняются русскими рабочими, иностранными экспертами и лишь двумя туристами – нами.

"Извините, что подняли вас так рано", – говорю я шофёру.

"Ничего, это моя работа, – отвечает он. – Я всегда встречаю и этот поезд, и ещё один в полночь, а временами и пару в течение дня. Я сплю, когда выдаётся возможность".

"Вы, должно быть, сильно устаёте".

"Совсем нет. Это всё ради Общего Дела, и я ещё ни разу не опаздывал к поезду – за исключением одного форс-мажора, когда колесо прокололось".

Он был смышлёным молодым русским и дал нам одеяла, чтобы мы не замёрзли. В открытом автобусе было зябко, и ветер обдувал наши колени, пока мы ехали по мощёным улицам Александровска.

"Это продвинутый город, – отвечает наш новый друг на один из моих многочисленных вопросов. – Днепрострой превзошёл его по значимости, и он на год или на два отстал. Но сейчас он стремительно индустриализируется, расширяя то, чего нет в Днепрострое. И ему дали новое название – Запорожье. Вам холодно? – спросил он, подоткнув Ирине одеяло, и, когда та покачала головой, добавил. – Мы уже скоро доедем".

"Я думал, что его в Днепропетровск переименовали", – выдаю я глупо.

"Тот в ста двенадцати километрах отсюда. Тоже большой город. Это Запорожье, бывший Александровск, мы едем сейчас в Днепрострой, а Днепропетровск находится дальше на север. Теперь вам понятно?" И он смеётся.

И, конечно же, совсем скоро мы приближаемся к длинным рядам огней и въезжаем в Днепрострой – фантастическое место, которое только пять лет назад было огромным полем, а ныне превратилось в шумный город со многими тысячами жителей. Мы подгромыхиваем к гостинице и обнаруживаем, что в её холле тепло. Окна грязные – на них остались следы побелки и краски, однако пол чист, и вскоре мы уже поднимаемся с ключами в руках по ступенькам, ведущим в наш номер. Это новое современное здание, возведённое для размещения целой армии экспертов и инженеров, работавших на плотине.

"Полагаю, Купер тоже здесь останавливался", – говорю я шофёру, проводившему нас до номера.

"Нет, он жил прямо рядом со своим офисом, на другом берегу реки. И он всегда был в своем кабинете. Я не верю, что этот человек когда-либо спал. Вы бы видели, как он людьми командовал. Но он добился своего, и был таким эффективным, каким любой из нас мечтал бы стать, поэтому правительство наградило его орденом". После этих слов он желает нам спокойной ночи, добавляя: "Вы можете поспать до девяти, а потом я заеду за вами, и мы ещё много чего увидим".

В нашей "личной" ванне мы обнаруживаем банки с продуктами и предметы кухонной утвари, принадлежащие женщине из соседнего номера, но горячей воды оказывается предостаточно, и вскоре мы оттаиваем и вновь засыпаем на самых удобных кроватях в России.

"Три ночи в одной", – лениво окликаю я Ирину с другого конца комнаты.

"Одна ночь из трёх", – поправляет она.

Мы позавтракали через дорогу от нашей гостиницы, в большой новой столовой с яркими скатертями, жёлто-голубыми стенами и расставленными кругом кадками с цветами, папоротниками и пальмами. Наш ночной водитель, выполнявший теперь роль нашего гида, поел вместе с нами и купил мне в ларьке возле столовой книжечку.

"Вот, – сказал он, – это произведение Максима Горького. В нём вы найдёте выражение всех наших идеалов".

Спрятав в карман брошюру, я поблагодарил его. Взяв наши пальто и калоши, которые в России принято оставлять на входе в каждое здание, мы отправились в долгий путь к плотине, расположенной от нас где-то в миле.

Мы идём по прямым улицам мимо больших многоквартирных домов, магазинов, рабочих клубов и театров.

"Здесь всё новое, – с гордостью говорит наш сопровождающий. – Через пять лет у нас будет жить миллион человек".

"Что все они будут делать?" – спрашиваю я, думая о Коновинго и МаслШоулс⁸⁴, где проживает не так уж и много.

"Работать на заводах, которые мы сейчас строим. Я днём их вам покажу. План предусматривает, что прямо здесь и будет использоваться бо́льшая часть вырабатываемой электроэнергии".

Перед нами вырастает гигантская плотина, и мы приближаемся к ней, пробираясь сквозь лесоматериалы, стальную арматуру и рабочих, всё ещё занятых строительством дороги через реку. Сей колосс красиво изгибается против течения Днепра, образуя меж сорока семи опор сорок семь водосбросов. По всей длине над водосбросами светятся электрические буквы, которые вместе гласят: "Коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны". Повсюду трудятся мужчины и женщины, причём есть женщины, возящие тачки, и женщины, носящие и укладывающие арматуру, и, в некоторых случаях, женщины, руководящие мужчинами. Строительство дороги через плотину близится к завершению, и тогда ДнепроГЭС будет полностью готова вместе с большим каналом для судов с тремя уровнями шлюзов вдоль левого берега. Мы проходим по плотине длиной семьсот пятьдесят метров до охраняемого красноармейцами здания электростанции.

"Смотри не споткнись", – постоянно говорю я Ирине. Ведь на этом недостроенном мосту нужно следить за каждым её шагом. Она преодолевает всю дистанцию, не сломав лодыжку, что удивительно, а затем падает плашмя на идеально ровном участке, разрывая чулки и разбивая коленки. Мы с гидом поднимаем её. Она смеётся.

"Она так не падала со дня московского празднования, – говорю я ему с гордостью. – Это всего лишь признак сильного волнения. Будучи возбуждённой и заинтересованной, она всегда спотыкается и, вытянув руки вперёд, со всего маху рушится, как вы только что и увидели".

"Вам стоило бы сделать в такой момент её фотографию", – замечает он.

"Это было бы к моей книге замечательной иллюстрацией", – звучит её ироничное согласие.

Мы идём до административного здания. Ирина немного прихрамывает, так что и я ковыляю рядом с ней с сочувственной ритмичностью. В кабинете 42 этого огромного строения, где работают сотни специалистов и их помощников, мы ждём приезда русского инженера, который должен показать нам плотину и электростанцию. В этой комнате представлены фотографии плотины на всех этапах возведения, макеты водосбросов, модели каждой сложной системы и множество цифр, объясняющих, сколько всякого материала было использовано. Входит наш инженер, который, как оказывается, прекрасно владеет английским и вскоре уже разъясняет нам детали по каждому из экспонатов.

"От низа до верха водосбросов сорок два метра, – начинает он, демонстрируя большой чертёж. – Фундамент плотины опирается на скальную породу, а до верхушек ворот, которые можно поднимать или опускать, пятьдесят два метра. Но этой весной вода поднялась на пять с половиной метров выше уровня водосбросов. И получилась миниатюрная Ниагара, необычайно впечатляющая, однако какое-то время она нас беспокоила".

На примере макетов он объясняет, как были построены водозащитные перемычки сначала с обоих концов, а позже и в середине. Миниатюрная модель машинного зала даёт ему возможность рассказать о турбинах, роторах и генераторах.