Первая на возвращение. Аристократка в Советской России

Мы приближались к Славянску – курорту, знаменитому своими грязевыми и солевыми ваннами, а также минеральной водой, которая издавна считалась необычайно целебной. Кроме большого санаторного центра, в окрестностях есть несколько соляных заводов, ведь этот район чрезвычайно богат большими соляными залежами, и однажды, когда я ещё была ребёнком, кто-то прислал мне в подарок очаровательную коллекцию игрушек из соли, которую я никогда не забуду.

Позже мы проехали Крамастрой, где располагаются железные рудники и огромные сталелитейные фабрики. Местность там пересечённая, и у подножия холмов земля кажется чёрной и плодородной, хотя выше можно ясно различить присутствие мела.

Константиновка – наша следующая остановка – выглядит как необъятная деревня с заводами. Одну сторону города занимает целый новый район жилых домов для рабочих, выстроенный аккуратными линиями и квадратами из серого камня.

Эта часть страны, несомненно, является гораздо более густонаселённой, чем Великороссия. Хутора с их белёными хатами и большими фруктовыми садами выглядят процветающими, жители смотрятся сытыми и добротно одетыми, и, по всей видимости, за домашним скотом осуществляется должный уход, так что всё производит впечатление благополучия и крепкой крестьянской культуры.

Мы едем через просторные бугристые равнины, зелёные летом, белые зимой, но безнадёжно неприглядные и бурые в это время года. Мы видим множество речушек, разбросанные тут и там по округе белые домики с красными крышами, широченные капустные грядки и мирно пасущиеся стада. А над всем этим простирается чистое голубое небо.

Состав то взбирается на холмы, то скатывается с них вниз. Мы останавливаемся в Дылеевке и Никитовке, где видим ещё больше новых фабрик и серокаменных жилых зданий. Большинство населённых пунктов соединено телефонными проводами. И постоянно навстречу идут поезда, гружённые углём из Донбасса. Вот тянется эшелон с двумя паровозами, составленный из пятидесяти цистерн с бакинских нефтепромыслов. А у ещё одного товарняка новенький локомотив с большой золотой звездой на груди.

"Вероятно, его построили ударники в свободное от работы время, – говорит товарищ Х., – и преподнесли партии в качестве подарка от трудящихся к нашему пятнадцатилетию".

"Вы хотите сказать, что они по доброй воле работали сверхурочно и безвозмездно, чтоб его построить?" – спрашиваю я.

"Вполне возможно. В этом году таких примеров было много".

Мы движемся всё дальше и дальше, то ползём, то мчимся, и непрерывно видим новые предприятия, новые поселения, огромные сталелитейные заводы, бескрайние склады древесины и товарные составы, везущие уголь.

Наконец мы въезжаем в Донбасс, который занимает площадь более двухсот тысяч квадратных километров и особенно богат углём, каменной солью, известняком, марганцем, ртутью и графитом. Как раз тут и находится крупнейший металлургический центр СССР, и даже мимолётный взгляд из окна поезда живо свидетельствует об этом.

"Мы реорганизовываем все старые отрасли промышленности и создаём новые потрясающими темпами, – говорит русский инженер, когда мы, глядя в окно, стоим рядом с ним в коридоре. – Повсюду возникают новые фабрики и шахты, новая социальная инфраструктура. В это вкладываются огромные средства, и притом успешно, потому что объём производства растёт с каждым годом".

Незадолго до нашей поездки через этот регион Спенсер Уильямс – секретарь Американо-русской торговой палаты – отправился в Донбасс для изучения условий труда в угольных шахтах. Его сопровождал Джеймс Э. Аббе – бывший фотограф "Нью-Йорк Таймс", сделавший фотографии, проиллюстрировавшие статью Уильямса. И вот что писал Уильямс в "Московских ежедневных новостях" от 10 – 11 ноября 1932-го года.

"После того как наша команда побеседовала с донбасскими антрацитовыми шахтёрами об условиях их труда, нам стало интересно узнать, как устроен их быт. Поначалу мы обратили своё внимание на жилищный вопрос, и именно тем, что касалось жилья, мы были удивлены сильнее, чем всем остальным, что увидели на Донбассе.

Никто не ждёт, что шахтёрские посёлки могут быть привлекательны. Эти слова вызывают в памяти картину унылых рядов грязных лачуг с неприбранными комнатами, не слишком изысканно покрытыми угольной пылью. Таких населённых пунктов на Донбассе всего несколько, и все они относятся к старой эпохе. Посёлки, созданные в последние годы, никак не соответствуют подобному представлению, и некоторые из них определённо симпатичны.

Одно из лучших мест, где можно наблюдать различие между старым и новым, – это шахты Должанки. Здесь на одной вершине холма стоит старая дореволюционная деревня – беспорядочное скопище одноэтажных хижин, не дающих рабочим в буквальном смысле ничего, кроме крыши над головой, в то время как на гребне следующего подъёма в степи стоит современный посёлок примерно из двух сотен зданий, то каменных, то кирпичных, расположенных вдоль распланированных улиц, на которых были предприняты реальные усилия, чтобы разбавить унылость степи, посадив деревья, кустарники и цветы. Отдельные дома по своему внешнему виду не уступили бы коттеджам любого типичного американского пригородного сообщества.

Выдающимися сооружениями в данном новом поселении являются большой рабочий клуб и техникум. Эти рудники когда-то были собственностью князя Юсупова, и старая деревня, постепенно пустеющая по мере возведения новых кварталов, была построена ещё в период его правления.

Дома здесь типичны для современных посёлков. Стандартная архитектура – каменное двухэтажное строение с четырьмя трёхкомнатными квартирами, оснащёнными кухней, электрическим освещением и центральным отоплением. Дома для неженатых рабочих вместо квартир разделены на отдельные комнаты, но в остальном они похожи на семейные. Квартиры, которые я видел, были хорошо обставлены, и в большинстве из них имелись радиоприёмники и швейные машинки.

В этих домах нет ванных комнат, однако руководство шахт сделало доступными для всех горячие душевые в головных зданиях каждой шахты. Я видел, как эти душевые находили самое активное применение, и появление шахтёров вдали от шахт после рабочего дня также свидетельствовало о всеобщем использовании помывочных комнат. Я не заметил ни одного рабочего на улицах посёлков, который бы не был чистым и опрятным.

Та степень, до которой были доведены усилия по обеспечению работников адекватной современной жилплощадью, была проиллюстрирована на примере ряда новых шахт, которые сейчас готовятся к открытию. Эти шахты, разумеется, пока не работают и не будут запущены ещё в течение нескольких месяцев, однако дома для первоначальной рабочей силы уже построены и целиком готовы к заселению.

Хотя жилищное строительство, пожалуй, и является выдающимся достижением, влияющим на жизнь антрацитовых шахтёров Донбасса, однако там завершены и другие проекты и сооружения, являющиеся признаками прогресса. Заметен акцент на школьном образовании. Каждое крупное поселение теперь может похвастаться школой, и некоторые из них представляют собой амбициозные строения, обычно каменные двухэтажные с несколькими десятками классных комнат. Курс обучения в начальных школах был недавно увеличен с семи до десяти лет.

В ряде городов Донбасса действуют высшие технические училища, курсы которых в первую очередь предназначены для подготовки инженеров на ответственные шахтные должности. Эти училища, похоже, хорошо посещаемы усердными группами студентов. Учебные заведения данных городов обычно являются выдающимися зданиями, затмевая даже дворцы культуры или рабочие клубы. На каждой шахте есть свой клуб, предлагающий рабочим читальные залы, концерты, любительские спектакли и кинопоказы.

Что на Донбассе видится крайне важным, так это недавно разбитые общественные парки, ведь они часто вносят единственную нотку разнообразия в серый ландшафт. Эти парки красиво оформлены и засажены деревьями и кустами. И пройдёт несколько лет, прежде чем их ценность будет полностью осознана. Однако расположенные в них кафе уже сейчас привлекают большое число людей, предлагая им достойную еду по номинальным ценам.

На Донбассе построено множество больниц и поликлиник. Наша группа посетила большую поликлинику в Красном Луче, расположенную в новом двухэтажном здании и оснащённую большим количеством современного оборудования для обслуживания таких отделений, как дородовое, детское, физиотерапевтическое, стоматологическое, туберкулёзное и венерическое. Все услуги данных учреждений предоставляются шахтёрам бесплатно.

Посетив в ряде мест магазины, мы обнаружили, что те имеют тот же ассортимент товаров и продуктов питания, что и магазины в Москве. Продовольственные запасы в Донбасском угольном регионе поддерживаются в надлежащем состоянии, и паёк хлеба на одного рабочего выше, чем в целом по Советскому Союзу. Рабочий подземного забоя получает в день 1250 граммов хлеба, а остальные шахтёры – один килограмм".

В Харцызске мы все выходим, чтобы размять затёкшие ноги, пройдясь по перрону. Потом обедаем в простеньком, кустарно сработанном вагоне-ресторане с тошнотворно-зелёными стенами и панелями из некоего светлого дерева. Коричневые рулонные шторы на окнах опущены, чтобы не пропускать золотисто-пыльные лучи заходящего солнца, которые тем не менее просачиваются, танцуя, сквозь бесчисленные щели и дыры. Скатерти и одежда официантов сомнительной чистоты, и густой запах стряпни наполняет помещение. Наше меню состоит из превосходных щей, кошмарного мяса и странного компота – "весёленького", как изящно замечает Вик. Полный обед стоит четыре рубля, но многие пассажиры заказывают за меньшую цену только щи или мясо.

Вагон-ресторан полон людей. Напротив нас сидит подтянутый красноармеец, а рядом с ним хорошенькая молодая женщина в тёмно-синем платье с короткими рукавами и повязанным вокруг белокурой головы красным шёлковым платком. Она много говорит, и я понимаю, что она ответственная работница завода и ударница, следующая в Минеральные Воды в надежде хорошо отдохнуть, так как тяжело работала и изрядно утомилась. Красноармеец, судя по всему, очень ею заинтересован и поскольку тоже едет в Минеральные Воды, то не составляет труда предсказать, что это случайное знакомство в вагоне-ресторане позже перерастёт в игривый флирт.

Около восьми часов вдали появляются огни Таганрога и наш поезд проезжает мимо широких водных просторов, покрытых серебристой рябью, мерцающей и сверкающей в ярком лунном свете. "Это, должно быть, один из заливов Азовского моря", – говорю я, обращаясь к товарищу Х., и, пока мы зачарованно смотрим на прелестную картину, он подтверждает, что так оно и есть. Но вот вода отступает, и перед нашим взором предстают многочисленные белые домишки, которые кажутся бесплотными и нереальными в этой прозрачной серебряной ночи, тогда как золотые огни Таганрога мигают всё ближе и ближе. Время от времени дым паровоза, опускаясь низким клубящимся облаком, на пару минут заволакивает окно, закрывая волшебный пейзаж. Но затем его опять уносит ввысь, и вновь ночь ясна и можно видеть далеко-далеко.

3

Менее чем через час мы прибываем в Ростов-на-Дону и, попрощавшись с товарищем Х., едем в гостиницу, где нам предоставляют чистый, но довольно пустой на вид номер с превосходными кроватями – даже лучше тех, что были у нас в Москве. Но холод во всей гостинице стоит страшный – что-то случилось на теплоцентрали. И, наскоро поужинав в ресторане, где играет замечательный оркестр, мы бежим в постель и спим полуодетые, под всеми одеялами, какие только можем отыскать, и кинув поверх них наши тёплые пальто.

На следующее утро, умывшись в ледяном номере ледяной водой (ведь если нет горячей в батареях, то нет её и в кранах), мы второпях позавтракали и отправились смотреть Ростов. Это довольно крупный город с населением около пятисот тысяч человек, несколькими институтами, музеями и театрами, являющийся административным, да и вообще важнейшим центром Северного Кавказа.

Мы побывали во многих частях города и отдали дань уважения великой реке Дон. Потом же часами бродили по большому заводу сельскохозяйственных машин, а точнее, комбайнов – Сельмашу. Выйдя из автомобиля и получив разрешение посетить завод, мы должны были прежде всего предъявить пропуск молодой женщине в огромном овечьем тулупе, дежурившей у входа в длинный подземный переход, ведущий на предприятие. Вдоль прохода выстроились прилавки с книгами и журналами – все образовательного характера, – и там мы приобрели несколько номеров ежемесячника "СССР на стройке". В конце перехода открывается огромный двор, где через равные промежутки стоят различные огромные цеха, все одного типа и размера, построенные из кирпича, цемента и стекла. Каждый цех производит одну определённую часть комбайна, который, будучи окончательно собранным, представляет собой комбинацию режущего, молотильного и погрузочного агрегатов в едином корпусе.

В деревообделочной мастерской мы встретили в основном девушек, занятых изготовлением колёс и спиц и обстукиванием ободьев. Многие из девушек были совсем юными, а некоторые – и очень красивыми. Их работа – это поэтапный процесс массового производства, и каждая получает за неё сдельную оплату.

Мы перешли в литейный цех, где непрерывный поток расплавленного железа поступает в формы с шаблонами инструментов и деталей агрегатов. Это ящики со смесью смолы и серого песка, где сделаны полости, заполняемые текущим по трубам жидким металлом. После этого они проходят через процесс охлаждения, а затем свежеотлитые детали вынимаются и полируются во вращающихся барабанах. В полировальном отделении трудятся только глухие, поскольку шум там настолько ужасен, что он может повредить любой нормальный слух.

Далее следует ряд цехов, где различные детали компонуются и объединяются в одно замечательное изделие – комбайн.

"Это один из самых передовых и современных в мире заводов уборочных машин, – пояснил встретившийся нам русский инженер. – Здесь присутствует всё новейшее немецкое, английское и американское оборудование, включая ленточные конвейеры и станки. Всё предприятие прекрасно освещено, проветривается и имеет паровое отопление. Стоит температуре подняться выше девяноста градусов, как противопожарная подпотолочная система начинает разбрызгивать воду".

Двести американских инженеров устанавливали оборудование и курировали строительство этого гигантского предприятия. Они остались, чтоб научить местных рабочих, как всем пользоваться, но теперь, за исключением пары-тройки инспекторов, все вернулись в Америку. Сегодня россияне сами производят всю требуемую сельскохозяйственную технику, которая раньше закупалась за границей.

"Сейчас наша производительность – пятьдесят комбайнов в день. И мы отправляем их полностью собранными, – сказал инженер, отвечая на вопрос Вика. – Нам приходится это делать, потому что некоторые крестьяне никогда раньше комбайна не видели и не знают, как им управлять и уж тем более как его собрать. И в большинстве случаев мы посылаем кого-то вместе с машиной, чтобы научить их ею пользоваться и за ней ухаживать. Так что вы видите, как велики наши проблемы, но мы постепенно преодолеваем их и с каждым годом становимся всё более опытными. Когда мы открыли этот завод, изготавливалось лишь одно изделие в день, и на это у нас уходило двадцать четыре часа, причём все рабочие трудились сверхурочно. Однако благодаря решимости, энтузиазму и практике наши до той поры неквалифицированные работники теперь действительно достойно справляются, и даже американцы признают, что мы быстро учимся".

"А как много людей теперь здесь работает?" – спросила я.

"Четырнадцать тысяч, однако сейчас сезон спада. В весенние месяцы будет семнадцать тысяч рабочих в три смены по семь часов каждая. И у нас есть большое здание училища для подготовки новых кадров, поскольку, как и повсюду в Советском Союзе, они должны быть достойно обучены".

"Сколько им дают времени на обед?" – спросил Вик, с голодным блеском в глазах глядя на часы, так как мы уже прошли по заводу много миль и чувствовали себя уставшими и готовыми к трапезе.

"Один час. Вы уже видели заводскую столовую?"

"Нет. А где она?" – спросил Вик с готовностью.

"Прямо за углом. Вы должны посетить её и амбулаторию тоже. Там всегда есть дежурный врач, следящий за здоровьем рабочих. Он также инструктирует их по использованию защитных приспособлений, таких как маски, очки и перчатки, в результате чего мы непрестанно сокращаем число несчастных случаев".

"А сколько люди зарабатывают?" – было следующим его вопросом.

"Некоторые из них получают в месяц рублей по триста-четыреста. Я имею в виду квалифицированных специалистов. Поскольку работа сдельная, зарплата варьируется в зависимости от того, какова их выработка".

А потом он указал на молодую женщину, которая добилась для нас разрешения пройтись по заводу и в этот момент была занята разговором с кем-то из своих знакомых. "Вам повезло, что именно она вам всё показала. Она знает о предприятии столько же, сколько и все здесь работающие. Однако окончила Ленинградский университет и специализировалась на иностранных языках. Она хорошо говорит по-английски, не так ли?"

"Идеально", – подтвердила я.

"Её муж трудится здесь инженером, и эта пара – прекрасный пример того, что советское правительство пытается сделать для народа. Ведь в нашем собственном училище также есть занятия по иностранным языкам, а не только по оборудованию и цеховой практике. Другими словами, мы пытаемся научить их быть чем-то бо́льшим, чем просто живыми машинами".

Затем мы посетили рабочую столовую, где, к удовольствию Вика, нам предложили попробовать несколько блюд … и амбулаторию, где я долго беседовала с врачом, и огромный новый посёлок с красивыми домами, детскими садами, школами, клубами, кухнями и прочим. Наконец, измученные и замёрзшие, потому что с каждой минутой становилось всё более зябко, мы покинули Сельмаш и вернулись в гостиницу к ужину.

Ресторан был по-прежнему холодным как лёд, и мы сидели в пальто и калошах, дрожа и пытаясь согреться горячим супом, тогда как наши занемевшие пальцы стискивали дымящиеся стаканы с чаем. После ужина мы послушали действительно великолепный оркестр и поговорили с директором одного из государственных сельских хозяйств.

"Ура! Тепло на подходе!" – радостно воскликнул Вик, когда многозначительно зашипела батарея.

В ресторане и правда потеплело, все повеселели, сидевшие вокруг нас высокие и красивые кавказцы начали снимать бурки, оркестр перешёл с навязчивых русских мелодий на американский джаз, а белая кошка, до этого лежавшая, свернувшись калачиком, в углу, стала бродить между столиков и мурлыкать. И по мере того, как мы оттаивали, русский становился всё более разговорчивым и много рассказывал нам о государственных сельских хозяйствах, или совхозах, – "Гигант", "Верблюд", коммуне "Сеятель"⁵⁰ – и о коллективных сельских хозяйствах, или колхозах, которые на текущий момент включали в себя восемьдесят процентов из всех крестьянских хозяйств на Северном Кавказе.

"Гигант", или совхоз № 1, был создан в 1928-ом году и занимает порядка двухсот пятидесяти тысяч гектаров. Раньше в этой местности возделывалось всего двадцать тысяч гектаров. Теперь же великие степи превратились в поля, а "Гигант" полностью механизирован. Рядом с ним в большом количестве расположились колхозы.

Совхоз № 2 был основан в 1929-ом году и получил своё название "Верблюд" из-за того, что много лет назад один путешественник, ехавший через эти места, с удивлением увидел отдыхавших в бескрайней степи верблюдов. Он решил там остаться и построил себе дом, окрестив его "Верблюдом". Позже совхоз получил своё название от этого дома. Однако сейчас местный посёлок переименован в Зерноград и состоит из трёх частей – образовательной, экспериментальной и производственной.

Образовательная часть – это институт на триста студентов. Он выпускает инженеров-механиков по сельхозмашинам, которых затем посылают по всему Союзу в различные сельские хозяйства, где те учат крестьян пользоваться таким оборудованием.

"Во многих случаях крестьяне крайне враждебно относятся к 'новомодным штуковинам', как они их называют, – сказал директор совхоза, – и настаивают на использовании своих старых сельскохозяйственных орудий. 'То, что было хорошо для наших отцов и дедов, хорошо и для нас', – говорят они, и упорно отказываются иметь дело с машинами либо же обращаются с ними таким образом, что те быстро выходят из строя. В некоторых случаях нашим молодым преподавателям даже приходилось собирать весь этот старый деревянный аграрный инвентарь, хранившийся у тех со времён Авраама, и сжигать. Лишь тогда крестьяне соглашались работать на новой технике, так как им больше нечем было пользоваться. Однако подобную оппозицию составляют в основном пожилые, тогда как молодёжь стремится научиться работать по-новому, к чему и относится с огромным энтузиазмом. Эта поистине плодородная земля раньше принадлежала донским казакам, и те использовали бо́льшую её часть в качестве пастбищ для своих лошадей. Но значительное число казаков ушло с белой армией".

"Расскажите нам что-нибудь о росте производительности в 'Верблюде'", – попросил Вик.

"Что ж, в первый год совхоз обработал пять тысяч гектаров, во второй – четырнадцать, в третий – шестьдесят пять, а в этом 1932-ом – сто десять. Он включает девять отделений, управляемых с центральной усадьбы. Летом работники, занятые в различных отделениях, живут в новых многоквартирных домах с центральным отоплением, электрическим освещением и кухнями (одна кухня на две семьи). Душевые помещения удобно расположены в центральной части дома, где ими могут воспользоваться все желающие.

Девяносто пять процентов хлеборобов – бывшие крестьяне. Их дети, разумеется, живут с ними, но для них есть ясли, где те пребывают, пока их матери в поле. Кроме того, там есть начальная школа, больница и несколько амбулаторий. Возник даже городок с главной улицей, на которой есть театр и кинотеатр. Билет в кино стоит тридцать пять копеек. Все улицы вымощены, тротуары выложены кирпичом, посажены деревья, которые, как все надеются, скоро дадут тень. Сегодня там зимуют семь тысяч человек. Они не платят за аренду, тепло, свет и мебель, но их заработная плата зависит от мастерства их работы. Тракторист, например, получает сто восемьдесят пять рублей в месяц, и это чистыми, не считая еды. Обед обходится ему от тридцати пяти до сорока копеек. Рабочую одежду же выдают бесплатно".

"Что за организация управляет таким огромным хозяйством?"

"Народный комиссариат сельского хозяйства в Москве контролирует Зернотрест⁵¹, который непосредственно отвечает за развитие совхозов. В каждом совхозе есть директор с тремя помощниками: агрономом, экономистом и начальником МТС⁵². Эти четыре человека решают все важные вопросы, связанные с управлением. В каждом отделении совхоза есть управляющий и главный механик, подчиняющиеся директору и его помощникам.

Работники имеют свои комитеты в каждом отделении и центральный рабочий комитет совхоза, которые заботятся об их интересах, координируя свои действия с руководством.

Средняя заработная плата хлеборобов составляет около ста пятидесяти рублей. Решение об увольнении любого из них полностью находится в ведении рабочего комитета. Студенты совхозного института тоже получают пособие: холостой – семьдесят пять рублей, женатый – сто семьдесят пять. Я был бы только рад отвезти вас в "Верблюд" или "Гигант" и всё там показать, однако в это время года они вряд ли стоят того, чтобы их увидеть, так как на полях не ведётся никаких работ. Всё, что вы сможете посмотреть, – это здания, дома рабочих и их зимние занятия, состоящие в основном в ремонте и смазке механизмов для подготовки к весеннему севу. Впрочем, если хотите, мы могли бы поехать туда завтра утром и переночевать в местной гостинице".

Хотя его предложение было весьма заманчивым, мы в итоге решили, что погода уж очень холодна, что наш кашель слишком силён и что нам лучше как можно скорее отправиться к югу, прежде чем очутимся в больнице.

На следующее утро мы в последний раз объехали город перед отбытием во Владикавказ, или, как его теперь называют, Орджоникидзе. Мы вернулись на низкие берега Дона и прогулялись мимо причалов и складов, заполненных мешками с зерном, ожидавшим отправки на баржах вниз по реке. Со всех сторон проезжали воловьи повозки, телеги, запряжённые лошадьми, несколько лёгких грузовиков и даже маленькие ослики, тащившие тяжёлые грузы в доки и из них. Улицы были заполнены людьми, трамваи битком забиты, и везде наблюдалась напряжённая и лихорадочная деятельность, особенно в новой части города, явно отличавшейся этим от старой, где ранее обитали донские казаки, многие из которых теперь были заняты работой в колхозах и на заводах. В одном месте крупная церковь была снесена под строительство дворца культуры, в то время как другая неподалёку, самая большая и старая в городе, до сих пор стояла и использовалась для богослужений.

В конце концов мы сказали Ростову до свидания и в автомобиле поехали на вокзал. Шофёр-кавказец оказался самым диким водителем из тех, с кем я когда-либо ездила. Пребывая в ужасе, мы были совершенно уверены, что он непременно задавит кого-то из людей, выходивших с переполненных тротуаров на проезжую часть. Но, как ни странно, он этого не сделал, хотя никогда даже не притормаживал, мчась со скоростью пятьдесят пять миль⁵³ в час и петляя по всей дороге зигзагами вправо-влево в своих успешных попытках разминуться с пешеходами и встречными транспортными средствами.

"Осторожно, там старушка … там мужчина … там собака!" – постоянно вскрикивал Вик, хотя шофёр, конечно, не понимал ни слова, а я, забившись в угол, крепко зажмурилась, ожидая в любой миг, что либо мы разобьёмся, либо я услышу дикие вопли покалеченных жертв. "Ух! Ей едва удалось спастись, просто чудом! – время от времени выдыхал Вик, а затем, – Осторожно! … Осторожно!" – вскрикивал он снова и снова.

Наконец после, как мне показалось, часов мучений мы добрались до вокзала и погрузились в поезд, следовавший до Владикавказа, а вернее, до Орджоникидзе.

4

Нам посчастливилось оказаться только вдвоём в нашем купе, и, устроившись поудобнее, мы обнаружили, что мужчина в соседнем купе был известным советским генералом, лётчиком Красной армии. Он посмеялся надо мной, когда увидел, как я, оставаясь верной своей недавно приобретённой привычке готовиться к железнодорожному путешествию по России, дезинфицировала наши полки "Флитом".

"Какого чёрта вы делаете?" – удивлённо поинтересовался он.

"Ну, это нужно, чтобы отгонять блох и клопов", – объяснила я и вежливо предложила опрыскать и его спальное место. Но он только хмыкнул и сказал, что я чертовски забавна и, очевидно, быстро успела научиться всяким странным американским трюкам.

Вернувшись к себе, я нашла Вика кипевшим от злости.

"Верхняя полка сломана, – резко объявил он. – Она не выдержит веса никого из нас. И как мы оба будем спать на нижней? Она слишком узкая".

Итак, я позвала проводника, а он привёл другого, который, исчезнув на некоторое время, вскоре вернулся с третьим. Они все втроём попытались закрепить полку, но та ни в какую не поддавалась.

"А что если вам удастся забраться туда, пока мы её держим, и не двигаться всю ночь? Тогда она, возможно, не упадёт", – предложил мне один из них и, судя по всему, был удивлён и огорчён, когда я решительно отказалась от подобного эксперимента.

Итак, три проводника спорили, снова и снова пытаясь справиться со злополучной полкой, и подняли такой шум, что в конце концов из своего отсека по другую сторону от нас выглянул начальник поезда и спросил, в чём дело. Узнав о сути, он очень любезно предложил поменяться с нами купе, так как был совершенно один и всё равно занимал только нижнее место. Мы же с благодарностью приняли его предложение и, расстелив постель, устроились на ночь.

На каждой станции толпы людей, заходя в коридор, громко звали проводника и требовали, чтоб им предоставили места для ночлега.

"Если нет, то мы проведём ночь, сидя на нашем багаже прямо тут", – заявляли они, и измученный проводник с трудом убеждал их, что все купе заняты и никого больше не получится разместить.

Один раз в вагон вошёл красивый молодой кавказец со следовавшей за ним женой лет четырнадцати на вид и черноглазым ребёнком на руках, завёрнутым в шаль.

"Вы не могли бы нас впустить? – взмолился он. – В третьем классе нет мест, а мы так долго стояли и очень устали. Я даже могу немножко заплатить". И он стал развязывать узел на носовом платке, в котором, очевидно, хранились деньги.

Но проводник был непреклонен. "Нет, вы не можете ехать в вагоне второго класса с билетами в третий", – строго отрезал он.

"Но мой ребёнок – я должен о нём заботиться. Ему требуются подходящие условия".

"Тогда покупайте билеты второго класса или уходите". И проводник вытолкал маленькое семейство в соседний вагон, причём отец сильно протестовал, крича, что все классы должны быть упразднены.

"Именно так, – проворчала старуха, стоявшая в коридоре и наблюдавшая за этой сценой. – Иначе я не вижу, чем это лучше старого режима".

"Не волнуйтесь, мы ещё к этому придём, – сказал другой пассажир, мужчина. – Дайте нам время. Мы не можем сделать всё и сразу".

"Но до тех пор, пока их не упразднят, я обязан защищать свой второй класс", – парировал проводник, принявшись выгонять очередную семью, которая только что вломилась.

Ему всегда удавалось дать отпор пришельцам и заставить их исчезнуть, но поскольку шум возобновлялся каждый раз при остановке поезда на станции, то спали мы рвано и были рады, когда настало время вставать.

Наш состав шёл медленно, в среднем около восемнадцати⁵⁴ миль в час, и так как нам сказали, что мы прибудем в Орджоникидзе не раньше семи часов вечера, то мы устроились так удобно, как только смогли, чтобы провести долгий-предолгий день.

"По крайней мере, здесь тепло, – заметил Вик, – и после дьявольского холода Ростова нам, может быть, удастся избежать пневмонии. Неизвестно, что нас ждёт в этом Орджоникидзе, так что давай наслаждаться теплом, пока оно у нас есть".

Мы позавтракали козьим сыром, чёрным хлебом и минеральной водой, которые привезли с собой из Ростова, не желая рисковать возможностью попасть в сомнительный вагон-ресторан, а затем уговорили красного генерала выпить немного нашего растворимого кофе, который, по его признанию, оказался несравненно более ценным изобретением, чем американское средство от насекомых.