Как-то весной мне в райком пришла срочная телеграмма от первого секретаря крайкома А. А. Кокарева, в которой говорилось: «В связи с высоким уровнем паводка в одном из леспромхозов в Иркутской области случилась большая авария – снесло в реку Чуна более 300 тысяч кубометров древесины, лес несет по реке Тасеево. Примите исчерпывающие меры для спасения леса и задержания его в запанях Тасеевской СПК». Я сразу связался по телефону с Макаровым, передал ему текст телеграммы, он мне сказал по-военному: «Есть, будут приняты меры!» А сам, конечно, рассудил: как же он может развернуть запани, когда по Тасеевой идет сплошной ледоход? Через несколько часов он мне докладывает: «Запани развернуть физически невозможно!» Но я ему говорю: «Ведь что-то можно сделать, чтобы задержать лес?» Он отвечает: «Ничего нельзя». Я посетовал. Ведь нас крайком просит. Он мне отвечает: «Виктор Андреянович, каждый человек прежде всего беспокоится за свои я..ца, так и я». Однако, как я потом узнал, он принял все меры, часть леса задержал, около половины, но никому об этом не сказал, a присвоил этот лес для Тасеевской сплавной конторы.
Макаров много мотался по командировкам, учитывая колоссальный рейд этого предприятия, по деревням, поселкам, скитам, его знали все местные жители, с ним и трапезничали. Потом рассказывал как-то байку, как он выполнял партийное поручение. Приехал в одну ангарскую деревню, а там, в глуши, давно не поступало свежей человеческой крови, деревня жила замкнуто, народ физически выродился, все женились на близкой родне, народ стал хилый, мелкий, низкорослый, больной и дебильный. И вот их председатель сельсовета обратился к Макарову пожить у них несколько недель, чтобы поправить род человеческий (конечно, это байка Макарова).
Как-то в ресторане Енисейска со своими работниками он обедал, а мы, районное руководство, приехали туда на какое-то совещание по лесу, и мне потом рассказывали: Николай Иванович знал только два русских блюда – котлеты и гуляш. Заказал он котлеты. Принесли, он немного покушал, заводил своим длинным носом и потребовал директора ресторана. Но вместо него пришел завпроизводством, и он его спрашивает: «В этом хлебе мясо есть?» – и больше ничего не предъявлял из претензий. А когда в одну из паводковых весен на Ангаре появился затор льда, по нашей просьбе прилетело командование одной из частей стратегической авиации СССР, но бросили бомбы не в затор, а чуть ли не в деревню Татарку, и он над ними просто издевался и заявил: «С вами мы будем отступать не только до Волги, как было в Отечественную, а до Урала».
Когда Николаю Ивановичу исполнилось шестьдесят лет, его отправили на пенсию и предложили несколько хороших должностей с учетом его возраста, а он от них отказался и долго продолжал жить не работая, часто проводил время с рыбаками или охотился на зайцев. Человек он, конечно, заслуженный, и надо было оказать ему больше почета, чем он получил в благодарность за свой труд на самом деле. У него была очень симпатичная жена, гораздо моложе его, и дети. Жил он в Первомайске долго и завещал похоронить его на мысе Арбан (слияние рек Чуны и Бирюсы). Умер в 90 лет.
Главным инженером ТСК был Алберт Михайлович Пучкин, молодой, энергичный, грамотный и толковый парень, сибиряк, выпускник Красноярского лесотехнического института, бывший начальник Кулаковского рейда, прошедший там хорошую инженерную школу по строительству этого весьма сложного сооружения, он заменил Макарова. Потом я с ним еще встречусь в Красноярске, где он долгое время будет работать зам. гендиректора «Красноярсклеспрома». Его в Приангарске сменил тоже очень толковый молодой руководитель Телегин. Зам. директора ТСК тогда был Федор Финк, очень крепкий хозяйственник, из немцев Поволжья, он там проработал, пожалуй, больше всех и был самым незаменимым работником, все конфликты проходили через него, и все он удачно разрешал. Долго в ТСК работал Николай Егорович Голышев заместителем директора по кадрам, раньше он работал инструктором райкома, потом в связи с сельскохозяйственным образованием он был направлен директором подсобного хозяйства «Чистяки», это был толковый, умный молодой руководитель. Кроме названных выше людей ТСК следует назвать Ахметзянова, с которым я уже не сотрудничал.
Вторым крупным предприятием лесной отрасли района был Машуковский леспромхоз. Его полем деятельности был бассейн нижнего течения реки Тасеево с двумя лесопунктами – Никольское и Кирсантьево. Он заготавливал около 300 тысяч кубометров в год. Директором был Валентин Сарафанов. Это был молодой перспективный руководитель, поэтому он и был избран членом бюро райкома партии. Потом он стал генеральным директором всех сплавных дел в Ангаро-Енисейском бассейне, и конечная его должность в Красноярске – директор НИИ лесной отрасли, потом переведен на запад страны в этой же должности.
Главным инженером Машуковского леспромхоза был Дмитрий Коврижкин, выпускник сибирской школы, потом долгое время работал директором ЛПХ и дальше в лесных предприятиях края. Эти местные кадры были напористые и трудолюбивые, их нельзя было заменять приезжими, они лучше адаптировались к нашим условиям, и их жены тоже были специалистами лесной отрасли, или врачами, или учителями – тоже нужные люди. Заместителем директора ЛПХ долгое время работал Н. П. Морозов.
Мотыгинский леспромхоз был образован на базе Раздолинского лесопункта, который снабжал древесиной Раздолинскую тепловую электростанцию, потом у него появился лесопункт в Мотыгино. Здесь директором был тоже молодой руководитель Розенберг, резкий, знающий себе цену парень, но не совсем уживчивый с начальством, и поэтому ему потом пришлось часто менять свое место работы, уже за пределами нашего района.
Четвертым производственным предприятием по лесозаготовкам, тоже образованном при мне, стал строящийся Орджоникидзевский, на месте ссылки Серго Орджоникидзе в д. Потоскуй.
Районным лесным хозяйством руководил Павел Максимович Попов, выпускник Красноярского лесотехнического института, его жена тоже лесник. Эта организация тогда занималась вопросами лесопользования и охраной лесов от пожаров и других напастей, в тот период лесхоз еще не занимался своими лесозаготовками и все внимание уделял только своему основному предназначению.
Я перечислил тот круг ответственных лиц, с которыми я начал работать в должности секретаря райкома, и их всех хорошо помню до сих пор, они были моей опорой и поддержкой.
В тот же период, еще при совнархозе, у нас в Приангарье начались работы, связанные с добычей живицы – древесной смолы, за счет подсечки деревьев, то есть у дерева на корню отнимали соки. В простонародье эти организации лесохимии назывались «хим-дым», туда слеталась вся народная голытьба, опустившийся люд, там у людей была вольная жизнь в лесу, разрешенная законом. И они просто опустошали тайгу, жили по своим законам, при этом им давали денежный аванс за будущий сбор продукции, но они ее часто не давали, убегали или делали сумасшедшие приписки. Сначала эти организации объединились в местные химлесхозы, потом в крае появился и трест «Химлесхоз».
Лесная отрасль промышленности тоже состояла не из местного населения, ангарцев. Это приезжий люд, рабочие по оргнабору, инженеры и техники, вынужденные отработать за то, что их учили в учебных заведениях. Кроме оргнабора здесь были и ссыльные по разным статьям советского законодательства – от бывших кулаков до немцев Поволжья, украинские и прибалтийские националисты. Но народ был терпеливый, замученный, без претензий за нелегкие условия труда и быта, с ограниченными житейскими потребностями, и про них власти говорили всегда и всюду: «Народ у нас хороший», но он был беззащитный и безмолвный.
Одно меня беспокоило как местного сибиряка в лесной отрасли хозяйства – это варварское отношение к лесным богатствам. Я с детства полюбил сибирский лес и знал ему цену. То, что творилось на вырубленных делянах в лесу, уму непостижимо, – варварски издевались не только над самим лесом, но и, используя современную мощную технику, над почвенным покровом. Сколько оставляли древесного хлама после порубки! И было трудно ожидать, что на этом месте когда-нибудь вновь поднимется сосновая поросль.
Всякие объяснения существующей машинной технологии заготовки леса я не мог признать терпимыми. В лесу брали только строительную древесину, дровяную, а вершины деревьев оставляли в лесу, засоряя землю хвоей и сучьями. При валке леса повреждались рядом стоящие деревья. Дороги в лесу строились, как кому вздумается. В лесу не было никакого порядка, а существовал настоящий разбой. Вместо того чтобы контролировать работу лесозаготовительных предприятий, райлесхоз одно время сам занимался заготовкой леса, и здесь мы, парторганы, выступали коллективно против, но лесхозы стали выбирать самые удобные места, ближе к рекам, и брать лучшие деревья.
Не меньше вреда лесозаготовители приносили молевым сплавом леса по малым рекам, где водоемы буквально были запружены остатками древесины. Оттуда вынуждена была уйти рыба, замучена вода. В результате двойного нашествия дражников и лесников со временем в районе не оставалось ни одной реки с прозрачной водой, чем был нанесен огромный вред природным ресурсам. И вся наша борьба поставить заслон этому варварству нигде в краевых и центральных государственных органах не получала поддержки, все боролись за план любой ценой, ссылаясь на генеральную линию партии – поднять производство страны до уровня американцев.
Ведь даже само строительство Красноярской ГЭС на всех уровнях рассматривалось как огромный технический прогресс – надо же было укротить нрав такой великой сибирской реки, как Енисей. Если объективно рассматривать все экономические аспекты по целесообразности ее возведения, то минусов больше, чем плюсов, – был нанесен урон сельскому хозяйству, экологии, природе, да и в социальном плане для жителей этих зон от водохранилища одни негативы, сегодня просто никто не хочет их считать.
Мы привыкли в России жить задним умом. Строительство каскада ГЭС на Ангаре нарушило экологию и водный режим когда-то самой красивой и чистой реки Сибири, воду стало невозможно использовать в питьевых целях, из реки ушла ценная рыба: стерлядь и осетр, вода покрылась сине-зелеными водорослями, шелковником, как ее называют ангарцы. Мы с детства были затуманены неправильными суждениями, что природа самовосстанавливается: оголенная поляна в лесу за десятки лет снова будет такой, какой была первоначально, в реках вода сама очистится и снова будет прозрачной и чистой, будет заполнена рыбой, но это далеко не так.
Если рассмотреть экономическую целесообразность построенных на Енисее и Ангаре ГЭС, то все они сегодня в основном работают на алюминиевую промышленность – магната Дерипаску, используют привозное бокситовое сырье из Африки.
До войны в районах Нижнего Приангарья, в поймах Ангарского и Тасеевского водных бассейнов проживало много людей, которые занимались сельским хозяйством, сеяли, косили и кормили скот, а зимой работали на золотых приисках ямщиками, но лесом не занимались. Вот на базе этих единоличных хозяйств в 30-х годах и были организованы колхозы. Они и тогда были малопродуктивны, поскольку хороших пашен не было – подтаежная зона, хлеба часто не созревали, да и у людей было больше страстишки к охоте, рыбалке, и чаще занимались они своим, а не общественным делом.
Вот и в нашем районе было сначала 12 колхозов, потом девять, потом шесть. Их всех объединили: слабого с сильным, и потом слабого со слабым, поля заросли кустарниками. Я район принял, когда в нем осталось лишь три колхоза, два из них были в районе Мотыгино – Пашинский (левобережье Ангары, на полях), второй на правобережных полях вблизи Мотыгино. И третий колхоз был в районе Кулаково. Кроме колхозов были два сельхозпредприятия, которые подчинялись золотой и лесной промышленности – «Решающий» и «Чистяки». Оставшиеся колхозы никто не мог ликвидировать, несмотря на их явную экономическую убыточность. За любой только один разговор о целесообразности ликвидации районный руководитель мог сразу лишиться своей должности, да еще при Хрущеве, который заставил всю партию работать на сельское хозяйство, и здесь никакие экономические доводы не принимались во внимание.
Здесь очень мощный торфяной слой почвы, урожайность зерновых была 12-15 ц/га. Не бывает засухи, неурожайности. Нормально растут овес, ячмень, рожь, кормовая пшеница. Из овощей – картофель, капуста, морковь, свекла, помидоры и огурцы. На зиму нужно было завозить для длительного хранения только лук и чеснок. По опыту работы в Татарке когда-то ссыльных кулаков – всегда на Ангаре был очень высокий урожай, и широко было развито животноводство. Несмотря на отсутствие достаточного количества пахотных земель и таежную зону, тот колхоз до войны был участником на ВДНХ. Но кулаки бывшие разбежались, разъехались, и передовой опыт пропал.
Теперь, когда промышленная зона была выделена и не занималась сельским хозяйством, нами никто не хотел заниматься из сельского крайкома. Я встал на сторону тех, кто поднимал вопрос о ликвидации колхозов и преобразовании их в совхозы с подчинением промышленным предприятиям. Сначала я сделал разведку в краевых организациях, там были не против, но со своей инициативой выходить в Москву отказались – добивайся сам, и сам потом расхлебывай. Теперь нужно было искать союзников в районе.
Особую активность в ликвидации колхозов у нас проявил председатель одного из колхозов – Сергей Прокопьевич Машуков. Он с этим хозяйством вдоволь намучился. Несколько лет назад его по мобилизации райкома направили на укрепление сельского хозяйства. Сергей Прокопьевич из бывших шоферов-дорожников, из местных ангарцев. Человек волевой, и он научился, как работать с советскими партийными чиновниками. Без специального образования, самородок и талантливый организатор. Он умел пробить любые вопросы. Представится такой казанской сиротой, что каждый его пожалеет, а сам-то со смекалкой цыгана. Как председатель колхоза «Сибиряк» он направился в Москву за помощью, заручившись поддержкой руководства района и начальника УРСа совнархоза Петра Семеновича Иванова по упразднению колхоза. Прошел там все нужные инстанции, и наполовину вопросы удалось решить. Согласие есть, а постановление правительства никто не подписывает. И лишь со второго захода вышел документ о передаче колхозов в ведение совнархоза и присоединении их к уже действующим подхозам. Назначены и новые руководители этих хозяйств – Машуков и Подорожный, ранее работник НКВД, человек упорный, но сельхозработник слабоватый.
Нужно отметить, что на Ангаре сельское хозяйство получило более глубокое развитие по сравнению с североенисейским. Здесь был более мягкий климат, лучше почвы, дней на двадцать позже ложится снег, и настолько же раньше начинает таять. Поля находились на низменных участках, в поймах рек. В Приангарье были свои энтузиасты по выращиванию ранних огурцов и помидоров в парниках, а также в пойме рек. Такой садовод, как А. Сувальда, выращивал арбузы и дыни, в его саду росли яблоки, ягоды – земляника, виктория. Сувальда был из ссыльных, он вывел много сортов семян, устойчивых для роста в местных условиях. Теперь у нас было еще одно преимущество по отношению к колхозам Богучанского и Кежемского районов – вся выращенная продукция не шла в госпоставки, а реализовалась на месте, в районе.
В нашем объединенном районе геология теперь стала особой отраслью промышленности: три геолого-разведочные стационарные экспедиции. Этого ни в одном районе края и Тувы не было. Я уже касался деятельности АГРЭ, поэтому вкратце опишу деятельность других.
Стрелковская экспедиция занималась разведкой вновь открытого Горевского месторождения свинца, цинка, серебра и кадмия, по масштабам оно предварительно оценивалось как самое крупное месторождение этого генетического типа Советского Союза, и по нему было издано специальное постановление правительства. Ее работа была под контролем и министерства, и крайкома партии. Сам объект, на котором шли геолого-разведочные работы, находился около 40 км от устья Ангары вверх по течению. Здесь же был, или, вернее, строился и поселок геологов временного типа. Тогда был в геологии такой порядок: при разведке крупных геологических объектов создавались временные базы для жилья и ремонта техники, производственные объекты.
Начальником экспедиции был Марк Львович Шерман, главным инженером Иван Николаевич Загорулько, главным геологом была Анастасия Тимофеевна Стеблева, потом Евгений Иванович Пельтек, техруком по бурению Владимир Алексеевич Тушканов. Все эти геологи были из геологических экспедиций края, еще молодые по возрасту, специально для этих срочных и ответственных работ подобраны. Работы шли в скором темпе, совнархоз нас подгонял, поскольку собирался сразу после разведки начать его эксплуатацию.
Месторождение по горнотехническим условиям было весьма сложным, поскольку одна треть его находилась под руслом реки Ангары и залегала в доломитизированных известняках, подвергнутых карстовым явлениям. Зимой приходилось бурить со льда, летом – с наплавных сооружений. Была крайне затруднена проходка горизонтальных и вертикальных горных выработок под землей.
Коллектив Стрелковской экспедиции был работоспособный, и в материально-техническом обеспечении ему была представлена «зеленая улица». В общем, несмотря на неустроенность с бытом, моральное состояние коллектива было высоким, кругом молодые люди, лишь несколько человек были уже в годах, среди них Скрипкин, председатель профкома. Но в душе и действиях у него был молодежный задор, и язык работал, как у настоящего профсоюзного работника, пробивной – показывал советские патриотические рабочие фильмы, снабжал людей книгами, хорошо было поставлено и общественное питание и снабжение продтоварами, а это было тогда одним из главных дел профсоюзов.
Я часто там бывал, и мне нравились люди, с которыми я встречался, потом с некоторыми из них завязалась дружба личного плана. Заместителем начальника экспедиции по хозяйственной части был Рагульский. Человек был особенно услужливый, видать, жизнь его так помотала, что он о своем «я» уже не думал, ему просто как-то нужно было выжить. По национальности он еврей, из ссыльных, уже преклонного возраста, на лице были глубокие отпечатки сложной судьбы. Его за глаза в экспедиции называли троцкистом. Я слышал от геологов, что в Москве в революционные годы он занимал высокое положение, и было трудно найти случай поговорить с ним, все нам что-то мешало остаться вдвоем. Обычно я утром приезжал в экспедицию, а в ночь выезжал в Мотыгино, самое прекрасное время езды по заснеженным таежным дорогам – мало встречного транспорта.
И все-таки мне удалось побеседовать с Рагульским. Я как-то приехал к ним на отчетно-выборное партсобрание, и мне пришлось в Горевке (потом поселок стал называться Новоангарск) заночевать, и Рагульский меня размещал в заежке и кормил. Оказалось, в действительности Рагульский был первым секретарем троцкистского комсомола, когда Троцкий ушел в оппозицию к Сталину и создавал свои партийные и комсомольские органы в столице, и Рагульский был проводником идей Троцкого среди тогда воинствующей молодежи, за границу за Троцким не последовал. А потом, в начале 30-х годов, начались политические гонения на всех бывших соратников Троцкого. Так до смерти Сталина он прошел все возможные и невозможные тюрьмы, лагеря, ссылки, и сказал мне, что не заметил, как пролетела его жизнь – без семьи, детей и домашнего уюта. Он проклинал тех людей, которые занимаются политикой. Потом мы помогли ему перебраться в Красноярск, и здесь он затерялся от моих глаз.
В Стрелковской экспедиции сформировался классный состав буровиков и инженеров бурового дела, которые по окончании разведки были организованным порядком направлены на другой важнейший геологический объект Красноярского края – Талнах (Норильск). Среди молодых геологов в Горевке работали с Украины Ивановы – геолог Сергей и его жена гидрогеолог, Виктор Ломаев и его жена, потом эти люди прославят красноярскую геологию.
Конечным результатом работы коллектива Стрелковской экспедиции было окончание разведки Горевского месторождения с утверждением запасов в ГКЗ СССР с отличной оценкой, а особо отличившимся при выполнении этих работ была присуждена Ленинская премия, лучшие работники награждены правительственными наградами.
Вновь созданная Северная геолого-разведочная экспедиция продолжала обустраиваться в пос. Тея, хотя я был сторонником ее размещения в Совруднике, ближе к горному производству и райцентру. Но здесь возобладал материальный фактор – геологи, живя в Тее, могли, по тогдашнему положению, получать полевое довольствие, а это значило 70 % к основному окладу, но не более 770 руб. в месяц. В общем, из-за этого я не стал настаивать на своем, чтобы перевезти их в Соврудник. Экспедиция тогда приступала к промышленной оценке золоторудного месторождения Эльдорадо по проекту, составленному когда-то мной и защищенному на НТС КТГУ. Были расширены работы на россыпные объекты, и тогда же был открыт крупный россыпной объект Гавриловский.
Для геологов Приангарья 60-е годы были самые «урожайные», шло обильное открытие новых месторождений и рудопроявлений полезных ископаемых всех видов минерального сырья, известных в мире. Здесь кроме названных выше появились рудопроявления олова и вольфрама, ртути, марганца, хрома и титана, а также редких и рассеянных металлов – ниобия, тантала, церия и других. В северной части района начались работы на уран. Расширялись объемы региональных работ. Жизнь у геологов кипела, и результаты открытий радовали всех. При этих напряжениях в полевых работах руководством экспедиции, к сожалению, тогда упускались вопросы решения социальных, жилищно-бытовых условий, все строилось на время, только чтобы иметь крышу над головой, и министерство это устраивало. В то же время в других районах страны к геологам уже подходили по-иному – раз государство дает на разведку большие средства, то надо в первую очередь решить социальные проблемы геологов. Так делали в республиках: на Украине, Казахстане, Узбекистане и на Кавказе.
Мы же в Сибири к вопросам устройства быта обратились только в конце 70-х годов, когда на геологию средства стали сокращаться, и оказались самыми необустроенными.
Несмотря на широкое развитие геолого-разведочных работ на севере края, транспортные проблемы не решались, все надеялись решить их в стратегическом плане – ждали строительства северной сибирской железнодорожной магистрали, которая пойдет на восток по правому берегу Ангары и рассечет пополам наш район.
Что касается водного транспорта, то он не имел ясной проработки, поскольку не был утвержден генеральный план строительства гидростанций на Ангаре и Енисее. Места их расположения все время изыскателями менялись. Существовала сеть причалов для связи речным транспортом. На пристанях стояли небольшие дебаркадеры. Основные продовольственные, промышленные и технические грузы по-прежнему завозились речным флотом: для Севера в период поводка, на юге – за весь период навигации летом. Она начиналась в конце мая и заканчивалась в середине октября. Свой флот в районе имели геологи, лесники. Совнархоз имел свои теплоходы для доставки грузов в бассейн Ангары и Тасеево, базировавшиеся в п. Рыбном. Руководил этим хозяйством бывший председатель райсельхозтехники Дмитрий Кондратьевич Клешнин, человек могучего телосложения, родом из таштыпских казаков, прошедший большую жизненную школу на Колыме. Человек деловой, обязательный, с хорошей хваткой хозяйственника. Он и вывел пос. Рыбный в число лучших населенных пунктов по решению социальных вопросов. В поселке осуществлял все функции – как отец большого семейства, а к тому же жена его была, вдобавок к хозяину, фельдшером и акушеркой, звали ее Натальей.
Главный инженер этого транспортного предприятия – Владимир Подоляк, грамотный и толковый инженер. Он знал в совершенстве свои обязанности и возможности. И когда мы стали переводить Клешнина на работу с повышением в Красноярск, то я Подоляку предложил занять должность начальника, но он отказался, заявив, что он знает свое место, это другие – им предложи должность министра, и они сразу примут эту должность. Редкий по скромности человек и специалист.
В районе теперь было два авиапредприятия, вернее аэропорта: на севере – Соврудник, на юге – Мотыгино, и две площадки для приема самолетов малого класса в Первомайске и Машуковке. В Мотыгино аэропорт был на острове, и все неприятности ежедневно шли оттуда в райком. Надо было что-то решать с постоянным аэродромом круглогодового действия. Предложений было несколько, где строить аэродром. Были даже временные площадки, но везде грунт был или сильно глинистый, или заболоченный – как шел дождь, все раскисало.
Пригласили мы в район начальника управления ГВФ Михайлова, чтобы с ним определиться, где начать строительство аэродрома. Государство выделить средства централизованно отказывалось – стройте, как можете, хозяйственным способом, а это, как сможешь «выдавить» с хозяйственников. Михайлов вместе с нами посмотрел все предлагаемые места для аэродрома, пообещал, что пришлет своих специалистов для изыскания и разработки проектных решений, но от финансирования тоже отказался.
Выбор все-таки пал на площадь, где сейчас функционирует Мотыгинский аэропорт, но с ним тоже была трудность, поскольку эта площадь попадала в зону затопления будущей ГЭС в районе Абалаково на Енисее, как и само Мотыгино. Тогда же с Михайловым мы оговорили всю сеть новых аэродромов и площадок для открытия воздушного сообщения в целом по районам. Прибавилась Горевка, Орджоникидзе, Партизанск, Южно-Енисейск, Пит-Городок, Еруда, Вельмо, Вангаш, Мурожный, Кирсантьево, Ишимба. Самолетами нас должны были обслуживать авиаотряды Енисейска и Красноярска. В районе постоянно базировались всего лишь несколько самолетов Ан-2 и вертолеты для геологов и лесной охраны. И эту программу мы выполнили в течение нескольких лет.
Поскольку для телефонизации района средства тоже не выделялись, мы обратились к начальнику краевого управления связи Пережогину и с ним полюбовно договорились – строительство хозспособом – его техническое руководство, получение фондов в то время дефицитного биметалла для проводов. Первым делом нужно было установить надежную связь с краевым центром по линии, а с другими населенными пунктами по радио. Для этого мы собрали в райкоме всех представителей предприятий и организаций, причем первых руководителей, и дали им директиву для всех – строить и аэродромы, и телефонную связь за счет внутренних резервов, мобилизации трудовых ресурсов за счет своих кадров. Но строить мы обязаны, потому что от этого зависит наша работа и жизнь всех трудящихся Мотыгинского района.
Расписали за каждым предприятием участок будущей телефонной линии по километрам, на них нужно было вырубить просеку требуемой ширины и установить телефонные столбы по трассе до самого Енисея, а там управление связи нас подключит к своим сетям. А по аэродрому расписали выделение землеройной техники и самосвалов. И вот таким путем удалось снять с плеч, казалось бы, неразрешимую проблему. Пришлось некоторым испортить настроение и привлечь к партийной ответственности за невыполнение договоренности.
Оставалась нерешенная проблема транспорта – соединить дорогой круглогодового действия Мотыгино – Соврудник. Когда нас объединяли, то зав. промышленно-транспортным отделом крайкома говорил: «О чем вы печалитесь? Для того чтобы проложить шоссе в 70 км, такому краю, как Красноярский, ничего не стоит». А когда пришли к нему за советом, как нам этот вопрос решить, то он нас послал в совнархоз. А там нам говорят: «У лесников и золотопромышленников на эти цели средств нет, идите в крайисполком, там есть управление дорожных и шоссейный дорог, и пусть оно решает районные дела». В общем, мы прошли все инстанции, но вопрос не продвинулся. Тогда решили попробовать сделать между п. Партизанском и Брянкой зимник, вдоль которого потом пройдет ЛЭП от Раздолинска на Соврудник, а затем строить шоссейную дорогу. В Брянке у нас была транспортная контора крайавтоуправления, начальник Г.Г. Лисенко.
Это была наша местная программа, как обустроить новый район, а глобальная – союзная программа развития народного хозяйства Нижнего Приангарья – планировалась, решалась, рассматривалась в совнархозе и центральных ведомствах Москвы. Заинтересованность этими районами была большая и в ЦК, и в правительстве.
Гостей тогда к нам приезжало много, и самого высокого уровня, не успевали встречать и провожать. А вот с размещением их у нас всегда были проблемы – не было гостиниц соответствующего уровня, а накормить и напоить проблем не было. Летом можно было вывести их на Ангару и накормить настоящей ангарской ухой из стерляди, тайменя и окуня.
Район по территории был огромный, я часто ездил и в Северо-Енисейск, поскольку мои бывшие земляки ко мне ревностно относились, даже стали говорить, что я больше внимания в своей работе уделяю югу. Размежевание все же существовало, да и руководящие партийные и советские органы разместились в бывшем Удерейском районе. Мне самому не нравилось даже само название района – Мотыгинский, ведь эта промышленно-производственная зона должна чем-то отличаться и в названии, а не называться от деревенского слова «мотыга». Чтобы повысить промышленный статус района, я написал докладную записку на имя Красноярского промышленного крайкома с предложением дать району географическое название Нижнеангарский и п. Мотыгино переименовать в Новоангарск. Пустил пробный шар, послал докладную в крайком, но там этот вопрос официально не обсуждался, и дело заглохло.
О речниках. Я забыл назвать еще одну организацию речного ведомства, базирующуюся в Мотыгино и в Рыбном. Это технический участок Енисейского бассейнового управления пути, который занимался речной обстановкой всей р. Ангары до Иркутской области. Его буи, бакены и створы обеспечивали судоходство на Ангаре днем и ночью, кроме этого, тех. участок вел в большом объеме дноуглубительные работы в шиверах, порогах и перекатах с применением взрывных работ и земснарядов. Длительное время возглавлял этот участок Матонин, известный моряк и речник. Он и внешностью походил на моремана, всегда в форме, выглаженный, с небольшим брюшком, и всегда выглядел эффектно. Из этой организации мне запомнились многие руководители и специалисты. Люди были образованные, окончившие институты водного хозяйства, и считались районной интеллигенцией. В подразделениях тех. участка всегда был порядок, как у моряков, которых в жизни я глубоко познал. Воспитанниками этого предприятия были речники, которые потом возглавили крупные подразделения флота на Волге, Каме, Енисее и Оби: Новиков, Николай Павлович Жигалин, Гатин, Попович, ставший главным инженером БУПА, к великому сожалению, рано ушедший из жизни, Матонин и другие.